Текст книги "Детектив в Новый год"

– Останови-ка, милок, – попросил старик Чубатюка. – Осмотреться надоть.

Аэросани затормозили близ гигантской ели, взвихрили снежный пух. Старикан перевалился через борт, стал озираться, гундеть под нос что-то похожее на заклинания и чертить батогом на белом полотне не то руны, не то китайские иероглифы. Чубатюк переглянулся с Вадимом и покрутил пальцем у стриженого виска.

– Папаша, тебе, часом, шапка на башке мозоль не натерла?

– Что? – Старичок встрепенулся. – Ах да… Едем дале.

Он снова втолкнулся в тесную кабину и показал батогом вправо:

– Вон той ложбинкой и прямо, прямо… Иначе не проехать.

Макар, хоть и демонстрировал всем своим видом, что относится к провожатому с недоверием, послушался, повел «Бе-Ка» указанным маршрутом. Проехали еще немного, и старик опять попросил остановиться. Исполнил подле аэросаней нечто вроде ритуального танца, трижды стукнул батогом по широким полозьям и уверенно показал налево:

– Вот тамочки, через взгорок. Уже близехонько, не переживайте!

Аэросани, натужно гудя, вскарабкались на горушку и вдруг встали как вкопанные. Мотор, доселе работавший исправно, заглох.

– Мышь полосатая! – выругался Макар. – Что случилось?

Он дергал рычаги, жал на педали, но машина словно омертвела. Чубатюк, костеря всех и вся, вылез из кабины и взялся осматривать двигатель.

– А у вас что, седалища смолой намазаны? – буркнул он на сотоварищей. – Помогайте!

Сани увязли лыжами в снегу, он мешал пролезть под днище. Макар велел всем притоптать рассыпчатую крупу, а сам взял небольшую лопатку и высвободил засевший в сугробине пропеллер. Работали молчком, каждый прокручивал в голове возможные последствия аварии. Положение виделось безрадостным. Заехали далеко, окрест – ни единого жилья, весть тоже не подашь, а топать назад по такому зыбучему сееву – ноги отвихляешь. Обратный путь до Загорья растянется на многие часы, а то и на сутки.

– Ну что там? – подлез Вадим к Макару, копавшемуся под брюхом «Бе-Ка».

– Полный кизяк! – констатировал Чубатюк, который был мрачнее тучи. – В топливном шланге дыра с полтину. Вся горючка вытекла, моб твою ять!

– На сук напоролись?

– Да на каких сук?! Салазки свои разуй: шланг в оплетке, его разве только шкворнем прошибешь. Диверсия!

– Старик! – ахнул Пафнутий. – Наконечник железный на палке у него – видели?

– Жеваный крот! – заревел Макар и сжал кулачищи. – Где он? Я ему щас сику на пику натяну и крякать заставлю! Верблюд плюгавый, мацепурик анисовый…

Стали искать коварного чичероне, но того как корова языком слизала. Пока все были заняты делом, он незаметно скрылся.

– Понимайт! – возопил Фризе. – Он нас тащиль глушь… маниль и бросаль! Доннер веттер!

Вадим заскрипел зубами.

– Иван Сусанин… твою в дышло! Попадись мне только…

Снег на холме был истоптан, к тому же мешали заросли. Убили бездну времени, прежде чем отыскали нужное.

– Пошел туда он! – прокричал Пафнутий, разглядев на склоне цепочку вмятин от лаптей и батога.

– Догоним! – хищно оскалился Макар. – Кто за баранку?

– Смысл? – вяло проворчал Вадим. – Бензина же нет…

– Садись, свинячья петрушка! И вы полезайте!

В этот миг татуированный матрос был так страшен, что его не посмели ослушаться. Все набились в кабину, Вадим вцепился в руль. Чубатюк схватился обеими руками за раму и развернул сани в ту сторону, куда ухромал подлый старый хрыч.

– Берегите черепушки! Раз, два… взяли!

Макар богатырским плечом поддал в корму, и аэросани сами собой покатились с горки. Скорость сперва была невелика, Чубатюк намеревался догнать машину и вскочить в люльку, но утоптанная площадка кончилась, он провалился в белую трясину, а снегоход с каждой саженью все увеличивал быстроту, скользил по скату.

По обе стороны от Вадима замелькали березы, дубы, елки, сосны – все заиндевелые, с искристыми нашлепками на ветках.

– Правь! Правь! – надрывался сзади Чубатюк, речь которого в одночасье лишилась цветистости. Форс-мажор, не до словесных вывертов.

Вадим правил как мог. Крутил руль так размашисто, что чуть локти себе не вывихнул. Машина выписывала на склоне головоломные зигзаги, какие и не снились мастерам бобслея на прошлогодней Олимпиаде в Шамони. Поскольку мотор не работал, слышен был лишь скрип полозьев, надсадный и зловещий. Снежная крошка вылетала из-под них, реяла в морозном воздухе полупрозрачной кисеей. Деревья мелькали все быстрее, скорость нарастала. Бугор оказался куда выше, чем можно было предполагать, и склон никак не заканчивался.

Вадим увидел, что сани несет прямо в густой ершистый ельник. Он отвернул вбок, но сделал это слишком порывно, не рассчитал, и разогнавшийся агрегат врезался точнехонько в кряжистый дуб. Хряск, звон, синхронные вопли седоков. Вадима шандарахнуло грудью о рулевое колесо, в глазах помутилось, сверху посыпалась труха: мелкие веточки и ошметки сухих, не опавших по осени листьев.

– Беклопт аршгезихт! Думкопф, шайссе! – Это собачился на немецком доктор Фризе. – Обер арш!

Последние два слова, насколько помнил Вадим, означали «полная задница». И это следовало признать подходящим определением для создавшейся ситуации.

Передок «Бе-Ка» расплющился о дубовый ствол, как яйцо, которым с размаха шваркнули о столешницу. Корпус прогнулся, полозья разошлись, воздушный винт разломился на три части, маслопровод сочился желтой, густеющей на холоде жижей.

– Что живы все, счастье еще, – промолвил Пафнутий со стоическим хладнокровием.

Вадим с натугой отжал от себя вдавившийся в ребра руль и кое-как выпростался из кабины. Он потер ушибленную грудную клетку, поворочал головой. Кости вроде не пострадали, крови не видно. Считай, отделался легко.

То же можно было сказать и о его спутниках. Пафнутий посасывал оцарапанный палец, немец прикладывал содранную с коры дуба льдинку к шишке на лбу, но в целом все обошлось относительно благополучно.

К ним, бразды пушистые взрывая, подгреб пыхтящий, как паровоз, Чубатюк.

– Ну ты и чухоблох! – с ходу наградил он Вадима смачным эпитетом. – Ворона пляжная, круглопер банановый… Сказано было: плошки раззявь, зырь, куда едешь!

Макар отчитывал скорее для проформы, тон его звучал необидно. Понятно же, что сани без движка, катящиеся по инерции с крутизны, – не самое маневренное транспортное средство. Совладать с ними мудрено было бы даже бывалому шоферу.

И чего жалеть о разбитой машине? Проку с нее без горючего все равно никакого.

– Доф хурэнзон! – обозвался, затухая, Фризе и отломил от дуба еще одну ледышку.

Чубатюк быстро осмотрел груду металла, в которую превратился «Бе-Ка», и резюмировал:

– Ну все, крепи седло! Накрылась старая команча…

– Нести ответственность материальную нам за нее? – осведомился с беспокойством Пафнутий.

– Да шут с ней, с ответственностью! – отмахнулся Вадим. – Р-решим после… Мы про старика забыли. Что-то я и следов уже не вижу.

Как назло, минутами ранее повалил обильный снегопад. Растущий свежий покров скрадывал все, что доступно было взору еще совсем недавно. Для очистки совести побродили вокруг дуба и бренных останков «Бе-Ка», но определить, в какую сторону подался вероломный дед, так и не сумели.

– Вот гребень укушенный, выжарка кошачья! – изливал оскорбленные чувства Макар. – Опупенец кривоногий, чучело с раздачи… Найду – в трехлитровую банку с кабачками закатаю!

– Ладно, уймись, – прервал Вадим поток буйного красноречия. – Нам сейчас важнее определиться, что делать дальше. Похоже, он и правда нарочно нас сюда завел. Скоро стемнеет, до Загорья нам и к завтрашнему утру не дошлепать.

– Зябко! – Пафнутий натянул на голову капюшон меховой парки, которую купил в начале зимы у одного чухонца и носил вместо шубы. – Не просидеть ночь тут нам. Околеем!

Резон в его словах, несомненно, был, однако никто и не собирался торчать под дубом до окоченения. Вадим, рассудив, что немедленное возвращение в деревню будет, во-первых, затруднительным, а во-вторых, бесславным, предложил двигаться дальше в глубь леса. По его прикидкам, направление во время езды они держали верное, и до усадьбы Чучумова оставалось версты полторы, не больше. Делая такой вывод, он руководствовался не только интуицией. Наметанный глаз подмечал тут и там трухлявые пни с ровными спилами. Много лет назад в этих местах заготовляли дрова. Жителям Загорья забираться так далеко от деревни не было необходимости, а другие селения поблизости отсутствовали. Кому же понадобились дровишки? Знамо дело, тому, кто обитал рядом. Кроме Чучумова, некому.

– Пойдем по этим пням. Они приведут нас к поместью. Какая-никакая крыша. Переночуем и заодно проверим, не засела ли там какая вражина. А завтра с рассветом тронемся обратно.

– Крыша в доме есть ли? – усомнился Пафнутий. – Разгромлен давно уж он, не осталось, глядишь, и стен там.

– Дрейфишь, что ли, сопля мраморная? – напустился на него Макар. – Если кто и есть, я ему жилы через уши вытяну и в такую окрошку порубаю, что ни один коновал не соберет. Он у меня живо свое гнилое жало закусит и по швам расползется… Понял?

Но Пафнутий не унимался.

– Ждет погибель нас! Этот старик – Верлиока и есть! – Он настолько разволновался, что заговорил нормальным языком: – Видели, каков из себя? Борода, волосы, глаза хитрющие… У Верлиоки лиц много, в кого угодно оборотится. Пронюхал там, в деревне, что мы его ищем, и персонально к нам явился…

– Спокойно, хрящ! – снова завелся Макар. – Неча прежде времени копчиком в кадык стучать. Ты меня знаешь! Если мне кто не по нраву, я ему баклагу отдеру и до китайской границы футболить буду.

– Натюрлихь… – встрял доктор, которому хотелось внести свою лепту в обсуждение животрепещущего вопроса. – Ихь не сомневайся в ваш бицепс, но герр Пафнутий говориль истинно. Дэр копф… – Он снял ушанку и потыкал себя пальцем в розовую плешь. – Голова в петля совай – ист феликий глюпост!

Перебранка затягивалась, Вадим набрал в легкие побольше воздуха, чтобы прикрикнуть на спорщиков, но тут издалека, из-за куп деревьев, донесся странный, дважды повторившийся звук:

– У-га! У-га!

Это был человеческий голос, но произносил он что-то невразумительное, похожее не то на призыв маленького ребенка, которому не терпится привлечь к себе внимание, не то на выкрик охотника, подражающего птице или зверю.

– Тихо! Слышите?

Вадим вскинул руку. Все застыли, навострив уши.

– Не слыхать ничего, – дохнул паром Пафнутий, постепенно возвращаясь в свою речевую колею. – Примерещилось, может, тебе?

– Не примерещилось… У меня слух тоньше. Вот! Теперь слышите?

– У-га! У-га! – прозвучало громче.

– Слышаль! – насторожился Фризе. – Вас ист лос? Кто кричаль?

– Мыслю я, что это старик над нами потешается. – Макар подтянул рукава бушлата и кровожадно оскалился. – Где этот тушкан яйцеголовый? Чтоб ему икалось и чихалось… Хренопотам булочный, ляжка потного мустанга, сейчас ты у меня огребешь!

Рассерженный Чубатюк двинулся напролом, через покрытый инеем кустарник и снеговую целину, но Вадим ухватил его сзади за пояс.

– Постой! Тут намело в два р-роста… Утонешь!

Макар призадумался, но ненадолго. Он подошел к тулову «Бе-Ка», упер в него свои руки-бревна, поднапрягся и опрокинул. Аэросани перевернулись навзничь, беспомощно растопырив раскоряченные полозья. Чубатюк выкорчевал сначала одну лыжу, затем другую, поставил их рядком на снежок, примерил к своим слоновьим ступням. Сняв ремень, он ножом располовинил его, примотал ноги к полозьям мудреными морскими узлами и прокряхтел с довольной миной:

– Годится! Кто со мной?

Дружба крепкая не сломается. Поперли все трое, но Макар выставил, как преграду, исполинские ладони.

– Ша! Куда лезете, карданный вал вам в заднюю дверцу! Буцефал не выдержит четверых.

– Боливар, – заикнулся Вадим. – Двоих.

За что был обозван «балконной рухлядью» и послан в такую даль, что отсюда без телескопа не разглядеть.

Кинули жребий. Идти с Макаром выпало Пафнутию. Он даром что ныл и пророчил насчет Верлиоки, моментально вскочил на полозья позади Чубатюка и уцепился за бушлат. Макар выломал из рамы аэросаней длинную железяку, оттолкнулся ею, как лыжной палкой, гикнул, и диковинный тандем заскользил прочь. Секунда-другая, и он растворился в метельной взвеси.

– Гуте райзе, – выдавил из себя немецкий доктор и проглотил застрявший в горле комок. – Частливи пут!

Вадим ощущал примерно то же, что и Фризе: неловкость, стыд, тревогу. Люди, которых он считал собратьями, смело ринулись навстречу неизвестному злу, а он сидит в тылу, ждет у моря погоды и бездействует. Чтобы хоть как-то развеять меланхолию, он надумал перекусить. В развороченном нутре аэросаней обнаружилась жестянка так называемой саморазогревающейся тушенки – придумка русского инженера Федорова времен мировой войны. Вадим провернул слегка заржавевшее днище, в плоском резервуаре негашеная известь вступила в реакцию с водой, и за считаные минуты жестянка нагрелась. Ее вскрыли ножом. Вадим вынул по-солдатски спрятанную за голенище ложку, ковырнул ею теплое, пропахшее лаврушкой и перцем мясо.

Фризе, яро отстаивавший все германское, для российской тушенки сделал исключение. Он ее обожал. Вот и теперь уплетал с аппетитом, причавкивал и приговаривал:

– Гут шмэкен… вундершен… Кароший еда! Отчен кароший!

Хлеба в закромах не оказалось, отсутствовали и сколько-нибудь удобные сидячие места, поэтому пришлось расположиться на обломках аэросаней. Жестянку вместе с ложкой передавали из рук в руки, но это не помешало умять импровизированный обед с аппетитом, чему в немалой степени способствовал испытываемый обоими стресс. Уже доскребая последние волоконца мяса, Вадим подумал, что надо было бы оставить и товарищам. Хотя, кажется, в походном вещмешке есть шмат соленого сала. Сегодня с голоду не пропадут, а завтра… Что будет завтра, ведают только лесные духи, если они тут все-таки водятся.

Прошло не менее получаса с тех пор, как укатили в морочную даль Макар с Пафнутием. Установилась тишь, если не считать мягкого шелеста опускающихся снежинок. Вадим сторожко прислушивался, но не улавливал ни угаканья, ни поскрипывания снега под ногами.

Ждать стало невмоготу, Фризе проявил нетерпение.

– Ви ланге? – прокаркал, нахохлившись, как большой недовольный сыч. – Долго ждаль… Надо идти.

– Думаете, с ними что-то случилось? – Вадим спросил не Фризе, а скорее себя. И себе же ответил: – Да. Все это очень подозрительно… Надо идти.

Они пошли. Хрупкие звездочки все еще сыпались из низких облаков, но уже не так густо. Вадим надеялся, что к ночи погода установится.

Смеркалось, белые шали деревьев темнели, гасла их радужная разноцветность, ласкавшая взоры при дневном освещении. Фризе достал из кармана переносной фонарик, но включать пока не стал, экономя энергию. Вадиму, шедшему впереди, было безразлично, день сейчас или ночь, он подстраивался к любым световым условиям.

Широкие полозья под весом двух человек, один из которых тянул на добрый центнер, продавили глубокую лыжню. Она в некоторой мере облегчала ходьбу, но все же не была достаточно твердой. Стопы то и дело грузли в сыпкой каше, вследствие чего скорость продвижения оставляла желать лучшего.

– Вир зухэн… – выдохнул Фризе и рукавицей промокнул потное лицо с фельдфебельскими усиками. – Куда они девалься?

И тотчас судьба послала ему отповедь.

– Сюда! – разнесся над притихшими кущами вопль Пафнутия. – Здесь я!

Он шкандыбал навстречу, ломал в смятении лыжню, по-лосиному выволакивал валенки из месива.

– Почему ты один? – еще издали выкрикнул Вадим. – Где Макар?

Пафнутий, совсем изнемогший, присел на пенек и расстегнул ворот.

– Макара нет… Провалился… сквозь землю…

– Как?!

Пафнутий, перескакивая с пятого на десятое, поведал, что приблизительно в версте от разбившихся аэросаней полозья наскочили на предательски выпершую корягу и пришли в негодность. Макар сделал наобум еще с десяток шагов и ухнул в преисподнюю, вернее, в нежданно разверзшуюся черную дыру. Пафнутий подполз на четвереньках к ее краю, заглянул, но ничего не увидел. Он позвал друга, опустил вниз железку от «Бе-Ка», но все это успеха не имело. Чуть обождав, побежал назад за подмогой.

Ошеломленный услышанным, Вадим сгреб Пафнутия за шиворот.

– Где эта дыра? Веди!

Дыра оказалась провалом аршина два в поперечнике и чернела на белом фоне, словно раскрытая пасть неведомого Левиафана. Вадим достал револьвер, убедился, что патроны в барабане, и просунул руку во тьму.

– Макар! Макар, ты живой?

Молчание. Фризе протянул фонарик, но Вадим отрицательно помотал головой.

– Я и так увижу.

Встав на колени, он знаком приказал Пафнутию держать. Тот кошкой вцепился в суконное пальто, и Вадим с опаской опустил голову в пугающую прореху, мысленно сравнивая себя с цирковым дрессировщиком, чью шею могут запросто перекусить львиные клыки. Но сию же секунду забыл о себе, потому что увидел метрах в трех внизу серый пол, а на нем распластанного Чубатюка. Матрос не двигался и не подавал признаков жизни.

– Он там! Похоже, без чувств…

– Гебрэхен? – засуетился Фризе. – Упаль, поломаль рука-нога?

– Не знаю… Надо посмотреть. Доктор, побудьте здесь, нам с Пафнутием сподручнее. Если что, мы вам поможем спуститься.

Немец был толстоват и неуклюж. Зато ловкому Пафнутию не составило труда юркнуть в провал и, подобно пауку, добраться по неровной стене до неподвижного Макара. Вадим нырнул следом. Акробатическим искусством он не владел, но все же сумел приземлиться без повреждений и очутился в длинном, выложенном из необработанного камня коридоре, концы которого терялись вдалеке. Нависший свод, стынь, затхлость… Недостает только графа Монте-Кристо!

Устрашающие декорации дополняло тело Чубатюка. Он лежал, раскинув руки, с закрытыми глазами и производил впечатление мертвеца. Вадим, отдирая пуговицы, распахнул на нем бушлат, приник ухом к тельняшке. Биения сердца не уловил… но, может быть, его заглушал ток собственной крови, шумевшей в ушах Ниагарским водопадом.

Логично было предположить, что Чубатюк потерял сознание, всей своей массой рухнув на пол. Но отсутствие пульса, смертельная бледность лица…

– Смотри, – молвил Пафнутий глухо. – Этим убили.

Он показал Вадиму на тоненький дротик, торчавший в левой скуле Макара. Вадим протянул руку, но Пафнутий оттолкнул ее и придушенно зачастил:

– Ты что! Яд смертельный… Рассказывали мне, им смазывают стрелы аборигенские. В кровь попадает – и кранты!

Вадим тоже читал об этом. Индейцы, прерии, кураре… Но не верилось, что подобное может произойти не в далекой Южной Америке, а под Москвой, в славянских землях, где отродясь никаких арауканов с их дикарскими штучками не встречалось.

Тем не менее обстоятельства указывали на правоту Пафнутия. Герой-матрос пал жертвой экзотического оружия.

Эх, Макар, Макар! Как же это с тобой приключилось?.. Неужто ты никогда не встанешь, не расправишь свои громадные плечи, не назовешь меня одноногой шваброй и выменем дохлого шакала? Не пойдем мы с тобой больше в кабак, не будешь ты щипать официанток за попы и фальшиво подпевать частушечникам…

Слезы навернулись на глаза, застили обзор. Пафнутий, который сочувственно шмыгал носом, тронул предводителя за рукав:

– Живой он еще вдруг? Врача надо…

Дельный совет! Вадим отер с лица недостойную мужчины влагу. Не плакать нужно, а действовать, действовать!..

Задрав голову, он зычно кликнул:

– Доктор! Лезьте сюда, мы вас поймаем!

Снаружи никто не шевельнулся. Затихло даже еле слышное шуршание падающих снежинок – содержимое небесного решета иссякло, в бесформенный проем светила с очистившегося небосвода лупоглазая луна.

– Доктор! Вы там?

Безмолвие.

Вслушиваясь в сердце Макара, Вадим не обращал внимания на прочие звуки и теперь жалел об этом. Он и отсюда, из подземелья, сумел бы угадать, что происходит наверху. Фризе – не из тех, кто любит дурацкие розыгрыши, тем паче момент совсем не подходящий. Раз не отвечает, значит, не слышит. Или еще что похуже.

– Подсади! – скомандовал Вадим Пафнутию.

Тот пригнулся, подставил спину. Вадим ступил на нее, и тот, не только гибкий, но и жилистый, разом вскинул его кверху. В ладони впились комья смерзшейся земли, торчавшие по краям провала. Вадим подтянулся, выбросил себя из ямы и сразу наткнулся взглядом на лежащего в неудобной позе немца. Лекарь боком ушел в продолговатую снежную дюну, правую руку подобрал под себя, а левую выбросил вперед. Ноги были согнуты в коленях, словно Фризе, перед тем как замереть, терзался от нутряной боли, голова запрокинута, рот полуоткрыт…

– Пафнутий! – страшно заорал Вадим.

Доморощенный Гудини выскочил из туннеля, как чертик из табакерки, и уставил расширенные зрачки на закаменевшего эскулапа.

– Один еще…

Вадим уже знал, что искать. Он сдвинул с затылка на лоб Фризе меховую ушанку и обнаружил застрявший в загривке дротик – точь-в-точь такой, каким был погублен Макар Чубатюк. Дротик косо и глубоко вонзился в кожу, вокруг бескровной ранки лиловело пятнышко.

– Нехристи… – пролепетал Пафнутий и перекрестился. – Доберутся до нас скоро…

Сумрак навалился на лес, окутал его тяжкой марью, населил призрачными химерами. Вадиму казалось, что они повсюду: таятся за стволами, крадутся через кусты, выглядывают из-за нанесенных вьюгой горбов. Зло властвовало и на земле, и под землей, выжидало своего часа, чтобы напасть исподтишка и разделаться с двумя уцелевшими смельчаками, посмевшими вторгнуться во владения Князя Тьмы.

Но Вадим если вначале и поддался оторопи, то теперь был одержим совершенно иными чувствами. Надо не труса праздновать, а бороться, выволакивать вредителей на свет, мстить за убиенных товарищей. Рассудок подсказывал: раз враг пользуется вполне осязаемыми дротиками, то и сам он вряд ли бесплотен. Значит, за всем этим стоят не выходцы из загробного мира, а вполне живые люди.

Пафнутий придерживался противоположной точки зрения:

– Верлиока ворожит! В ловушку затащил, изгаляется… Нет нам дороги отсюда!

– Нет так нет, – отмолвил Вадим с яростью. – Наплевать… Мы не назад пойдем, а вперед.

– Куда?

– Этот подземный ход куда-нибудь да приведет. У тебя наган с собой?

– Да…

– Пригодится. И фонарик у немца возьми, ему уже ни к чему.

Совесть поскуливала: а как же погибшие? Похоронить бы, отдать почести и все такое. Но Вадим расценил возможную заминку как проявление малодушия. Закапывать друзей в лесу – глупая идея. Если удастся выйти из передряги, перво-наперво нужно будет отправить сюда отряд особистов. Пусть прочешут все до самой худой можжевелины, а заодно и тела приберут. Упокоятся Чубатюк с Фризе на кладбище, как положено, под краснозвездными обелисками. А ежели противник одержит верх, то и сообщить о том, где и как пали смертью храбрых сотрудники особой группы, будет некому.

– Нельзя терять времени! Пошли!

Они вновь спустились в объятый темнотой коридор. Пафнутий включил фонарик, второй рукой изготовил к стрельбе револьвер.

– Я пойду первым, ты на три шага сзади, – обозначил диспозицию Вадим. – Будешь прикрывать. Главное, если пальба начнется, меня не пристрели.

Был еще вопрос, в какую сторону двигаться. Коридор тянулся и вправо, и влево. Вадим решительно двинулся туда, где, как ему думалось, находился нехороший дом некроманта Чучумова. Было знобко, выстывший тоннель напоминал ледник, куда в жару ставят кринки со сметаной и складывают ломти сливочного масла, чтобы не растаяло.

Скорым шагом они одолели версту и встали перед железной решеткой, преграждавшей путь. Толстые прутья, хоть и покрылись рыжим налетом, представляли собой надежную защиту от нежелательного проникновения.

– Вот те на! – расстроился Вадим. – Динамитом-то мы и не запаслись…

– Динамит зачем? – Пафнутий передал ему зажженный фонарик. – Посвети.

Пожалуй, даже пятилетний шкет не пролез бы сквозь эти частые переплетения, но Пафнутий, действуя по одному ему известной методе, вытянулся в струнку, изогнулся кренделем и, волнообразно виляя бедрами, протиснулся сквозь узейшую ячею. Напоминал он при этом гусеницу, вползающую в червоточину. Очутившись по ту сторону решетки, он встряхнул запиравший ее амбарный замок.

– Штуковина крепкая очень. Не отомкнуть.

– А р-револьвер на что? Нет ключа, откроем пулей.

Пафнутий замешкался, – он не хотел шуметь под носом у нечестивых. Но Вадим настаивал, и пришлось подчиниться. Он высадил в замок весь барабан. Расколотая дужка развалилась пополам, и проход был открыт.

Еще шагов двадцать, и коридор закончился кирпичной лесенкой, ведущей наверх. Вадим без промедления поднялся по ней, вышиб рассохшуюся дверь и попал в погреб, интерьер которого нагонял такую же конвульсивную жуть, как читанные в бульварных журналах рассказы новомодного писателя Лавкрафта.

По стенам были развешаны пучки чертополоха, купальницы, именуемой в народе одолень-травой, и еще каких-то сушеных растений, от которых исходил пряный дурманящий аромат. Они перемежались репродукциями картин Босха и Гойи. В углу стояла ступа с вставленной в нее метлой, как у Бабы-яги. Под потолком болтались мумифицированные летучие мыши, на полках дощатых шкафчиков выстроились в ряд стеклянные сосуды с плавающими в прозрачной жидкости жабами, рептилиями и уродцами непонятного происхождения и весьма отвратительной наружности. На просторном столе лежало ожерелье из звериных клыков, а под ним – развернутый свиток, покрытый непонятными значками.

– Подходящая берлога для черного мага, – подытожил Вадим громко и раздельно, чтобы не выказать сдавившую сердце оробелость. – Мужички сюда не добрались…

– Думаешь так почему? – продребезжал съежившийся Пафнутий.

– Все цело. Ни одной склянки не р-разбили, а в них наверняка спирт.

– Пойдем отсюда, а? Нет же никого…

– Мы, видимо, под домом Чучумова. Это подпол, из него должен быть лаз наверх.

Вадим прошелся вдоль стен, сдернул висевший на двух гвоздях гобелен с изображением плюющегося огненной слюной страхолюдного василиска, и их взорам открылась потайная дверка. Она была закрыта, но не заперта. Вадим взялся за медную ручку и потянул на себя.

– А надо нам туда? – Фонарик в руке Пафнутия ходил ходуном, сам новгородский трюкач был белее мела.

– Чего ты дрожишь? Р-раз уж попали, куда хотели, надо оглядеться. Ясно одно: в этом погребе Чучумов проводил свои магические эксперименты. А когда в усадьбу завалились погромщики, он ушел через подземный ход, поэтому его и не нашли. Все заранее предусмотрел, чародей хренов!

– Делать наверху нам что тогда? Разбито, разворовано все там…

– А ты не забыл, что кто-то наших товарищей ухлопал? Если здесь контра прячется, мы обязаны ее ликвидировать. Вперед!

Вадим рванул дверку, вывалился из подвала в небольшой зальчик, мозаичный пол которого усеивали обломки гипсовых скульптур, и сразу определил, почему грабители не заметили ход в святая святых статского советника: дверка была хитро замаскирована и сливалась с затейливым барельефом.

– Здесь тоже никого, – произнес Вадим, и по зальчику загуляли отголоски.

– Фонарик погас, – печально проинформировал сзади Пафнутий.

– Держись за меня. В случае чего стреляй на любой шорох.

Вадим переступил через порожек, и тут началось!

Зальчик озарился блескучими огоньками, они мигали, вспыхивали, слепили глаза. Но хуже света был замогильный вой, разнесшийся по всему дому. В нем слышался и хохот гиен, и душераздирающий ор одуревших мартовских котов, и противный скрежет несмазанных петель, и трубный глас посланцев из высших сфер…

Вадим на несколько секунд потерял над собой контроль, зажал уши, заметался по прямоугольному пространству, наталкиваясь на разбросанные всюду куски статуй. Потребовалось время, чтобы справиться с панической атакой. Глубоко дыша, он привалился спиной к стене и отлепил мокрые руки от ушных раковин. Вой не прекращался, огни все так же вспыхивали и гасли.

– Пафнутий!

Он позвал сначала слабо, но голос не прорвался сквозь какофонию, и он крикнул:

– Пафнутий!

Ответа не было.

Вадим отошел от стены, на нетвердых ногах шагнул к подвальной двери. Пафнутий лежал ничком, перевалившись через порожек, недвижный, как изваяние. Световые сполохи резали глаза, но Вадим все же разглядел знакомый дротик, застрявший в шее новгородского ловкача.

Он заревел от безысходности и негодования. Выпалил из нагана по огонькам и ринулся к двери, что была напротив. Она вела в анфиладу комнат с высокими стрельчатыми окнами, забранными сеткой из светлого металла. За окнами царствовала погребальная ночная чернота.

Вадим помчался наугад, размахивая револьвером, и стрелял во все стороны, не разбирая, куда летят пули. Но вот в конце анфилады из боковой комнаты выдвинулось что-то невиданное – человек не человек, минотавр не минотавр… одним словом, страшилище или, как писали в церковных книгах, порождение ехидны. Всплески огоньков, разбросанных по всему особняку, все так же мешали сфокусировать зрение, поэтому пугало виделось Вадиму лишь в самых общих чертах. Две ноги, обутые в ботинки, а впереди еще три, прямые и тонкие, как трости. Над ними – мешковатый купол, скрывающий все, что выше. А в куполе – выпуклое остекленелое око.

Имел ли этот циклоп плечи и, собственно, голову, Вадим не понял, да и не задавался он сейчас физиологическими вопросами. Сходя с ума от окружавших его кошмаров, он проблеял нечто бессвязное и бессмысленное и выстрелил в застывший зрак чудовища. Брызнуло колкое крошево, и сей же миг в зашеек Вадима впилась острая игла. Он пошатнулся, плоть потеряла чувствительность, мозг затуманился, и жизнь погасла, как лампа, в которой кончился керосин.

Разлепив веки, Вадим удивился. Вокруг все белым-бело, но он не в заметенном пургой лесу, а в большой комнате, освещенной электричеством и довольно-таки прогретой. Что это: рай, ад? Но в небесных селеньях не разило бы нашатырем, да и лампочки накаливания там вряд ли в ходу.

Получается, спасли, откачали и он в больнице? Тогда почему в ней такие же стрельчатые окна, как в усадьбе Чучумова, а вместо удобной пружинной койки пациент лежит на занозистом деревянном столе, перепачканном засохшей краской и напоминающем верстак?

Вадим приподнялся, пощупал шею. Дротика в ней не было, рана слегка поднывала и чесалась, как после комариного укуса. В суставах поламывало, но, в общем, ничего, терпимо.

Сев, он машинально взял свое пальто, кем-то свернутое и заботливо уложенное в изголовье вместо подушки, накинул его на плечи, нашел в кармане револьвер без патронов, встал, подошел к окну и всмотрелся в ночную темь. В комнате и за ее пределами – безмятежный покой, никакого вытья, ничто не мигает, свет ровный, смягченный матовыми плафонами.

Так-так-так… Вадим уловил шаги за дверью, волчком развернулся и выдернул бесполезный наган. Стрелять нечем, но оружие в руке само по себе придает уверенности.

Дверь отворилась, и в комнату вошел давешний старикашка. Бородища, седые космы – все при нем, только батога нет.