Текст книги "От первого до последнего слова"

Долгов, поспешно листая файлы в своем компьютере, поднял глаза.

– Ну… напоминайте, Екатерина Львовна!

Сестра покраснела и стрельнула глазами в аспиранта. Аспирант был так себе, замученный и какой-то неухоженный, как будто немытый, зато профессор так хорош, что весь старший, средний и младший медперсонал женского полу старшего, среднего и младшего возраста в его присутствии немедленно приходил в экстаз.

Ну и подумаешь, лысый немножко!.. Зато глаза какие голубые! А плечищи, а стать богатырская, а руки, руки-то! Слепки с таких рук нужно делать и помещать в музей хирургии! А еще улыбка, преображавшая все лицо, и тихий голос, от которого молоденькие девчонки просто в обморок падали и сами собой в штабеля укладывались! Да все вокруг шепчутся: «Гений, гений!», и еще: «Светило и надежда!» А светиле тридцать восемь, и в зеленом хирургическом костюме, в просторечье именуемом «пижамой», от него вообще глаз не оторвать, куда там бедолаге Джорджу Клуни из сериала «Скорая помощь»!

Джордж Клуни там, в сериале, как раз и изображал такого, как Дмитрий Евгеньевич, – молодого, решительного, все понимающего, думающего, упорного.

Спаситель. Последний оплот. Первый после бога.

Если он берется за дело, значит, еще не все потеряно. Значит, надежда есть. Сделано будет все и немножко больше.

Екатерина Львовна, рдеющая и несколько отвлекшаяся на свои возвышенные мысли, все продолжала умильно дивиться на профессора, а тот вдруг усмехнулся необидно и Екатерину Львовну поторопил:

– О чем вы хотели напомнить?

И аспирант, и Хромов смотрели на нее, и она засуетилась, отвела взор, опять уткнулась в голубые профессорские глазищи, покраснела еще пуще и насилу выдавила из себя, что Дмитрий Евгеньевич хотел до операции зайти в четырнадцатую палату, посмотреть больного, прооперированного по поводу язвы, и сделать какие-то новые назначения.

– Спасибо, – поблагодарил Долгов, и Екатерина Львовна пулей вылетела из кабинетика.

– Значит, фотографии поменяйте и весь этот раздел, хорошо? И… Роман Николаевич… – Долгов даже вспомнил, как зовут аспиранта! – Я бы вам посоветовал открытки все же убрать.

– Какие открытки?

– Ну, виды Санкт-Петербурга. Конечно, это красиво, ничего не скажешь, но на научной работе как-то странно.

Тут он вдруг вспомнил, как Алиса на первом экземпляре его докторской диссертации, распечатанном и переплетенном в красивый переплет, на который они тогда угрохали кучу денег, написала «I love you!» и нарисовала цветок ромашку.

Вспомнив, он страшно смутился и пробормотал:

– А впрочем, как хотите, – закрыл ноутбук и поднялся.

До операции оставалось пятнадцать минут.

– Зайдите к Грицуку, Дмитрий Евгеньевич, – пробухтел из-за шкафа Хромов. – Я вас умоляю.

– Давайте вместе зайдем.

Телефон в кармане халата опять зазвонил, и Долгов выхватил трубку.

– Дмитрий Евгеньевич Долгов?

– Да. – И Хромову, шепотом: – Пошли, пошли!..

– Вы меня не помните, наверное. Меня зовут Андрей Кравченко, вы меня спасли, и я хотел…

– Вы сын Петра Леонидовича?

– Да нет, нет, – заторопились в трубке, – я не сын!.. То есть я сын, но не Петра Леонидовича!

Долгов вышел из кабинета, старательно запер его на ключ и быстро пошел по коридору в сторону больничного холла. Хромов поспешал за ним.

Лифта ждать было некогда, и Долгов побежал по лестнице вверх – подумаешь, всего три этажа!..

– Дмитрий Евгеньевич, вы меня на МКАДе спасли, помните?

Долгов не помнил никакого спасения на МКАДе.

– Ну, две недели назад, авария была! Вы меня тогда…

Тут он вспомнил. Раскуроченная машина, смешной гаишник, какой-то ублюдок в кожаной куртке и этот, лежащий на асфальте. Менеджер, точно!

Навстречу попался рентгенолог, схватил Долгова за рукав и стал что-то настойчиво говорить.

– Потом, потом, – улыбкой смягчая свою спешку, попросил Долгов. – Я к вам потом зайду, Василий Иванович!

– А вы вчерашний панкреатит будете сегодня смотреть?

– Буду, Василий Иванович, часов после двух, ладно?

– Идет, Дмитрий Евгеньевич, я вас дождусь тогда.

– Я хотел с вами увидеться, – умоляюще сказал менеджер. – Можно?

Долгов, толкнув дверь во вторую хирургию, пожал плечами:

– Можно, наверное. Только не сию минуту. Давайте завтра или послезавтра. А что, у вас какие-то проблемы?

– Да нет, я вам спасибо хотел сказать!

– Я очень рад, что у вас все нормально, – скороговоркой произнес Долгов. – Я просто сейчас немного занят.

Сестра выскочила из-за своей стеклянной выгородки и уставилась на него.

– Пойдемте язву посмотрим! – И снова в телефон: – Извините меня, Андрей, если сможете мне перезвонить…

– Да я у вас в больнице.

– В какой вы больнице… у меня?

– В триста одиннадцатой! Я вас подожду, Дмитрий Евгеньевич! Мне на пару минут только! Можно я вас дождусь?

Долгову некогда было разбираться, где именно и зачем этот человек собирается его ждать, и он сказал, что освободится не скоро, но – ради бога! – его можно подождать. Он сделает операцию, пару исследований, раздаст указания и часам к трем освободится.

– Спасибо, Дмитрий Евгеньевич!

Он посмотрел прооперированную больную, которая передвигалась еще с трудом, но уже радостно ему улыбалась, сделал назначения, зашел к больному, которого просил посмотреть заведующий отделением, пощупал его живот и согласился с Хромовым, что нужно бы сделать томографию надпочечников.

У него оставалось ровно четыре минуты на больного Грицука, которого за три дня, что он лежал, возненавидела вся больница.

Больной был в ужасном расположении духа и тут же сообщил Дмитрию Евгеньевичу, что в триста одиннадцатой клинической больнице его решили окончательно заморить, а у него, Грицука, большие связи.

– У вас небольшая пупочная грыжа, – сообщил ему Долгов, просматривая историю болезни, поданную сестрой. – И урологи еще должны посмотреть, возможно, есть что-то по их части. И анализ крови нужно переделать. Операцию мы вам проведем плановую, в начале следующей недели. Вы не волнуйтесь так!..

– А как мне не волноваться, если в этой вашей больнице мной никто не занимается! Вообще никто! Приходит раз в день какая-то девка, а больше никто не чешется! Главврач один раз зашел!

Долгов смотрел живот больного Грицука и напоминал себе о христианском смирении и врачебном долге.

– У вас нет ничего экстренного, – он заглянул в карту, чтобы узнать, как его зовут, – Евгений Иванович! А плановые мероприятия все выполняются!

– Вы этими плановыми мероприятиями меня в могилу загоните!

– Ну, будем надеяться, что все обойдется, Евгений Иванович!

– Я к вам сюда ложился, занятых людей от дела отрывал, министру кланялся, и мне сказали, что уж Долгов-то врач стоящий!.. А что на практике оказалось?

Долгов посмотрел лимфатические узлы и белки глаз.

Смирение. Смирение христианское!..

– Евгений Иванович, я не настаиваю, чтоб вы лечились именно у нас, – сказал он тихо. – В вашей власти выбрать любую клинику и любого врача. Сейчас это не проблема.

– Да уж точно, с эскулапами у нас проблем нету, – брюзгливо сказал Грицук, косясь на Долгова. – Только больных платежеспособных маловато, а, доктор? Маловато же? А жить-то всем надо, в том числе и эскулапам! Хлебушка с маслом каждый небось желает! Пустой чаек хлебать неинтересно! А у вас, доктор, как я погляжу, и ботиночки недешевые, и запонки золотые!..

– Анализ крови переделайте, – велел Долгов сестре, поднимаясь.

– Хорошо на страждущих зарабатываете? – не унимался Грицук. – Не жалуетесь небось! А лечить как следует не хотите!

– Евгений Иванович, – ровным голосом сказал Долгов, – я считаю, что вам нужно найти другую клинику. Чтобы вас там спокойно пролечили люди, которым вы доверяете. Лечиться у врача, которому вы не доверяете, – бессмысленно.

– А вы меня не учите, молодой человек, что осмысленно, а что бессмысленно! Вас еще на свете не было, а я уже в Госплане не последний пост занимал! И потом тоже!.. И книжки мои народ читает! И знает меня! Вам ваш министр приказал меня лечить, так и лечите, а не выдумывайте ничего! Или на запонки заработали, а лечить не научились?

В кармане у Долгова зазвонил телефон, он вытащил трубку, и больной совершенно взъерепенился.

– Вот-вот, – раздувая ноздри, выговорил он, – на пациентов у вас времени нету, а как по телефону болтать, так всегда пожалуйста!..

– Дмитрий Евгеньевич, – сказала в трубке анестезиолог Мария Георгиевна, – больного подали, вас ждем.

– Иду.

– Идите-идите, – продолжал больной, – а я тут помру не сегодня-завтра, и наплевать вам на меня! А я, между прочим, не с улицы пришел, а по протекции! Что ж вы с людьми-то делаете, которые просто так приходят?! И ничего у вас в душе не шевельнется?! Говорили мне, что врачи не люди, а я все не верил, все не верил, а теперь вот…

– Да как вы можете, – не выдержала сестра, и Долгов посмотрел на нее, – да что вы такое говорите?! Дмитрий Евгеньевич возле своих больных днюет и ночует! Да вы хоть знаете, какой он врач?!

– Вижу я, какой он врач! Человек умирает, а он на него ноль внимания! В больнице умрет без всякой помощи, как собака подзаборная!.. Только с сестрами небось спать и умеет!.. А вы его защищайте, защищайте лучше!.. Я на него еще в суд подам за неоказание врачебной помощи! Вот вы все где у меня будете!..

– До свидания, – попрощался Долгов. – Пока вашей жизни ничего не угрожает. По крайней мере, об этом свидетельствуют результаты обследования. Уролог вас сегодня посмотрит. И про другую больницу вы все-таки подумайте. Может быть, так будет лучше.

Абельмана убью, мрачно подумал он. У меня операция большая через пять минут, а мне тут рассказывают про запонки, про медсестер и про то, что я ничего не смыслю в медицине! Теперь стану об этом думать, хоть и не надо бы, и весь день насмарку!

Хромов лицом изображал что-то вроде – ну, я же тебе говорил!.. Сестра стояла вся красная, руку в кармане зеленой робы сжимала в кулачок. Долгов ей улыбнулся.

И не денешься теперь от него никуда, от этого Грицука!.. За него ведь не только Абельман, но и еще какие-то большие люди просили! Министр не министр, но кто-то сверху звонил, и главврач по этому поводу нервничал.

Долгов пошел к выходу из палаты, сестра кинулась за ним, а Евгений Иванович все продолжал разоряться про свою неминуемую скорую кончину, которая должна наступить исключительно из-за невнимательности и некомпетентности Дмитрия Евгеньевича.

– Я в газету напишу про ваши порядки и про то, как вы деньги вымогаете! У меня большие связи! Вы еще попляшете у меня!..

– В газету он напишет, – пробормотал Долгов уже в коридоре. – Вера Ивановна, сегодня должна приехать Бэлла Львовна, посмотреть больную из двадцать четвертой палаты.

– Я знаю, вы говорили, Дмитрий Евгеньевич.

– Константин Дмитриевич, что вы на меня так смотрите? Ну, он неприятный человек, да еще из бывших начальников, да еще какой-то там писатель! Не обращайте внимания, и точка.

– А вы сами-то обращаете, Дмитрий Евгеньевич?..

Долгов пожал плечами. Его ждала операционная бригада, и человек – по-настоящему больной! – нуждался в его помощи. И это было самое главное.

– Может, завтра урологам его отдадим, – сказал Долгов, – если они найдут у него что-нибудь! Ну, чего вы такие кислые? Ничего же не происходит!..

– Да, не происходит, – пробормотала сестра, и Долгов с удивлением обнаружил, что она чуть не плачет, – а когда про вас всякие прохиндеи гадости говорят, это как?

– Да никак, – он пожал широченными плечами. – Наплевать. Все, я ушел на операцию!

День был тяжелый, домой он приехал поздно, даже есть не мог – так устал, – пристроился посмотреть телевизор и в ту же секунду, как пристроился, заснул мертвым сном.

Его разбудил телефонный звонок.

Звонили из больницы. Дежурный врач странным голосом сообщил, что в своей палате неожиданно умер больной Грицук.

Дней через пять явился деловой до невозможности человек в полосатом костюме и тонких очках, объявил, что он адвокат, представляющий интересы покойного Евгения Ивановича Грицука. То есть не то чтобы его самого, потому что он покойный, а его близких. Что это за близкие, Долгов хорошенько не разобрал, должно быть, в этот момент адвокат стал выражаться наиболее туманно, – то ли семья, то ли издательство, которое печатало произведения Евгения Ивановича. Эти самые близкие хотели бы получить бумаги покойного, которые, как известно, находились при нем в триста одиннадцатой клинической больнице. Все необходимые документы, подтверждающие законность изъятия бумаг, адвокат готов немедленно предоставить главврачу.

Дмитрий Евгеньевич все пять дней пребывал в отвратительном настроении. Настолько отвратительном, что как раз сегодня утром, после очередной ссоры, Алиса объявила ему, что жить так больше невозможно и они должны расстаться.

Долгов, которому было совершенно не до Алисы и не до расставания с ней, сказал, что у каждого человека должен быть выбор, и жить или не жить вместе – как раз и есть вопрос этого самого выбора, и уехал в свою больницу.

Больной Грицук умер от остановки сердца – ничего особенного не случилось, и вскрытие лишь подтвердило диагноз, поставленный и дежурным врачом, и главным, и Долговым, который после ночного звонка дежурного примчался в клинику.

Ничего из ряда вон не случилось – бывает, что люди умирают, и врачам об этом известно лучше, чем кому бы то ни было, – но Дмитрий Евгеньевич чувствовал себя виноватым, словно это он уморил больного.

Ничего особенного не произошло – умер и умер, ни предсказать, ни поправить этого нельзя, и кардиолог, смотревший сердце на самом лучшем, самом современном, самом точном аппарате, про который говорили, что следующая стадия обследования – это только открыть грудную клетку и посмотреть сердечную мышцу глазами, уверял, что беды ничто не предвещало!.. И все-таки Дмитрий Евгеньевич чувствовал, что в смерти Грицука виноват он – и только он!

Больной был неприятным человеком, извел врачей, сестер и весь остальной персонал, брюзжал, ругался, обещал всех отдать под суд, говорил, что вот-вот умрет, – и его никто не слушал, так он всем мешал!

Нужно было слушать, говорил себе Долгов. Ты же врач, ей-богу! Что это за врач, который не слушает жалобы больного?! Тебе противно было его слушать, потому что он говорил неприятные вещи, а он взял и помер!

А еще ты не слушал, желчно говорил себе Долгов, потому что тебе вечно некогда, и ты уже почти уверовал в то, что ты на самом деле «первый после бога», и потихоньку забываешь тот главный принцип, о котором когда-то толковал начинающим докторам профессор Потемин на кафедре факультетской хирургии, – главное, сомневаться, сомневаться во всем! Врач должен и может сомневаться! Если он не сомневается, если уверен в каждом своем слове – значит, сапожник он, а не врач! Это у сапожников все просто – вот каблук, вот подошва, а вот, скажем прямо, и голенище! Перепутать невозможно! А врачу должно сомневаться!

Не уверен – посоветуйся с кем-нибудь! Не знаешь – спроси у того, кто знает. Не понимаешь – изучи вопрос со всех сторон, не решай ничего кавалерийским наскоком. Кавалерийский наскок врача может дорого обойтись больному!

А вышло так, что Дмитрий Евгеньевич ни в чем не сомневался, больного не слушал, когда тот жаловался, призывал себя к христианскому смирению и мечтал сбыть его урологам!

Теперь, в присутствии адвоката в дорогом полосатом костюме, который говорил очень круглыми фразами и смотрел Долгову в глаза очень внимательно, Дмитрий Евгеньевич чувствовал себя ужасно. Можно было сто раз сослаться на занятость и отправить его сразу к главврачу, но именно из-за чувства вины Долгов решил, что доведет дело до конца – хоть это сделает, раз уж он упустил больного!

А он на самом деле считал, что упустил.

Другой его учитель, хирург Матушкин, отличный врач и просто хороший человек, учивший его в клиническом городке Екатеринбурга вырезать аппендициты, говорил, что во всем и всегда виноват врач. Больной не может быть ни в чем виноват. Он не виноват в том, что заболел, и тем более не виноват в том, что умер!

– Дмитрий Евгеньевич, мне не хотелось бы терять время. Его и без того потеряно немало. Есть обстоятельства, которые заставляют меня торопиться.

– Да, – сказал Долгов, с усилием возвращая себя к реальности. – Что я должен сделать?

Адвокат пожал плечами.

– Да, собственно, ничего особенного. Я надеюсь, что проблем с главным врачом не будет, и вы просто дадите распоряжение своему персоналу, чтобы мне выдали бумаги. И я освобожу вас от своего присутствия.

– Хорошо. – Телефон у Долгова в кармане, поставленный на виброзвонок, не переставая трясся, и профессор подумал, что места на автоответчике может не хватить. – А… что там за бумаги?.. Он же писал книжки, насколько я понял?

Адвокат посмотрел на Долгова, как тому показалось, с сожалением.

– Евгений Иванович Грицук в свое время был руководителем одного из подразделений Госплана, еще в советские времена. Потом, в перестройку, довольно… удачно поучаствовал в приватизации, получил небольшую текстильную фабрику, которая работала по госзаказу, никогда не бедствовала и приносила хорошую прибыль. Лет пять назад он отошел от дел и сделался литератором. Он писал фэнтези, знаете такой жанр?

Долгов кивнул.

– Его издавали, и достаточно успешно. Корифеем он не стал, но у него были свои читатели.

Почитать, что ли, этот самый фэнтези, подумал Долгов с тоской. Или эту самую?..

– А здесь, в больнице, у него рукопись, что ли, была? Я ни разу не видел, чтобы Грицук писал, хотя он у нас пробыл довольно долго!

На предположение о рукописи адвокат ничего не ответил. Он вообще держался довольно высокомерно, и в другое время Долгов такой тон ни за что бы не принял, но сейчас он слишком не любил себя, чтобы обращать внимание на тон.

Сообщив, что вернется, как только подпишет у главврача разрешение на изъятие бумаг, полосатый костюм с достоинством удалился, а Долгов схватился за телефон.

Больную с вырезанным желчным пузырем нужно обязательно проконсультировать у эндокринолога.

Вчера привезли парня после тяжелой аварии – перелом височной кости, тяжелейшее сотрясение, раздробленные кости таза, переломы обеих рук. Все бы ничего, но его долго лечили в районной больнице, куда привезли сразу после аварии, и чуть не залечили до смерти. Уж и операцию назначили, герои, местные районные врачи!.. Хорошо, его жена в последний момент позвонила Алисе, с которой когда-то училась в институте, плакала и умоляла, чтобы посмотрел Долгов. Долгов ничего не понимал в травмах, но вмешался, и больного перевезли в триста одиннадцатую, где неврологи, реаниматологи и травматологи в один голос сказали, что об операции не может быть и речи – нельзя давать наркоз! Долгов вызвал давнего приятеля Степу Андреева из ЦИТО. Степа задумчиво посмотрел на больного и сказал, что раздробленные кости могут подождать еще недели три, а после этого начнутся необратимые изменения. Но три недели на то, чтобы восстановить кровообращение мозга, у них есть. Долгов должен сегодня обязательно переговорить с Марией Георгиевной и по этому поводу тоже, а потом созвониться с женой больного. Препараты, которые ему вводят, все новые и очень дорогие, а есть ли у него такие мелочи, как медицинская страховка, к примеру, Долгов даже не поинтересовался.

И на следующей неделе заседание хирургического общества, где он делает доклад, а у него еще конь не валялся, к докладу он даже не приступал! И хорошо бы рукопись по гнойной хирургии сдать – из «Медицинской книги» еще не торопят, но уже вежливо осведомляются, когда же все будет готово.

И Алиса сегодня утром объявила, что так жить она больше не может, и ни разу за день не позвонила.

Значит, все серьезно. Значит, на самом деле не может.

– Ты ужасный человек, Долгов, – говорил ему давний приятель Миша Савичев. – Тебя никто и ничто не интересует, кроме твоей драгоценной медицины. Если бы я был твоей женой, я бы тебя отравил толченым стеклом во вторую брачную ночь. Потому что первую брачную ночь ты бы, как пить дать, провел в больнице, а не в койке с дорогой супругой!

Долгов на это обычно отвечал, что вот именно поэтому Миша Савичев и не его дорогая супруга, и дискуссия о семейной жизни на этом сама собой увядала.

И Грицук помер, и адвокат – как его фамилия? – разговаривал с ним невыносимо высокомерным тоном. И Долгов никак не мог отделаться от мысли, что где-то он этого адвоката уже видел, только вот где?..

– Можно, Дмитрий Евгеньевич?..

Договаривая по телефону, Долгов посмотрел на дверь. Человек, топтавшийся на пороге, был ему совершенно незнаком.

– Вы по какому вопросу?

– Да я… это… к вам.

– Сейчас, секундочку, – скороговоркой сказал Долгов в телефон. – Вы больной?

– Я? – удивился незнакомец. – Я здоровый! Но все равно это… я к вам по вопросу жизни и смерти.

Елки-палки, подумал Долгов.

– Тогда заходите. Я сейчас освобожусь.

В крохотном кабинетике, где ему и одному было тесно с его бумагами, компьютерами, папками и книгами, наваленными на столе, где переодеваться приходилось за дверью, и здоровенный Долгов там решительно не умещался, и вешалка, на которую он пристраивал костюм, обязательно обрушивалась с грохотом, а для того, чтобы натянуть хирургические штаны, приходилось присаживаться на узкую кушетку так, что голова оказывалась почти в раковине, а ноги доставали до стола, сразу стало еще теснее и запахло чем-то, то ли рыбой, то ли бензином.

– Вы кто?

– Да вы не знаете меня. – Человек переступил с ноги на ногу и исподлобья посмотрел на Долгова. – Я работаю тут. На автосервисе.

– На каком автосервисе? – тягостно поразился Долгов. Под столом он посмотрел на часы и обругал себя за это. Только что поедом себя ел, что невнимателен к людям, и вот опять считает свои драгоценные минуты!

– На том, – человек кивнул на окно, видимо, таким образом объясняя, что где-то там, за окном, есть автосервис, на котором он работает. – Мы ваш джип в прошлом году открывали. Помните, когда в морозы у вас замок заело?

Замок и морозы Долгов помнил, а этого человека нет.

Видимо, никакого воспоминания не отразилось у Долгова на лице, потому что мужик вдруг смешался, и надежда, с которой он смотрел на профессора, сменилась крайним замешательством.

– А вы что хотели?

– Да нет, раз вы меня не помните…

Телефон опять зазвонил.

– Да, – сказал Долгов в трубку.

– Дмитрий Евгеньевич, это Мария Георгиевна. Зайдите к нам. Мы хотели больного Воропаева сегодня в отделение переводить, и вы должны на него взглянуть.

– А какие сегодня сутки?

– Третьи после операции.

– Ну, так у него все в порядке?

– По нашим показателям, да. Стабилен, и динамика приличная.

– Вы считаете, что можно переводить?..

– Я пойду, – сказал мужик из автосервиса и сделал движение, чтобы идти. – Извиняюсь!

– Мария Георгиевна, я зайду, но только не сию минуту. А палата для него готова, можно отправлять, да?

– Да, да, все в порядке.

– Но я все-таки посмотрю, – сказал Долгов.

– Тогда я вас дождусь.

– Подождите, – велел Дмитрий Евгеньевич мужику, который уже взялся за ручку двери. – Вы о чем со мной хотели поговорить? О моей машине? Или о чем?

– Мать болеет, – выговорил тот с усилием. – Я думал, вы помните, что я вам машину открывал!.. Я думал, может, вспомните, если забыли. А так… Извиняюсь, короче…

– Чем болеет ваша мать?

– Да непонятно, – сказал мужик и посмотрел на Долгова с тоской. – Никто ж не понимает ничего! Ну, никто не понимает, доктор!.. А человек того… пропадает человек совсем!

– Это вы зря так говорите, – строго сказал Долгов из соображений корпоративной, цеховой и черт знает какой этики. – Понимающих врачей очень много.

– Да, может, их и много. Только матери моей все хуже и хуже, а она… веселая такая! Молодая еще. А они говорят, диагноз нельзя поставить.

– А симптомы какие?

Мужик мигнул.

– Как болезнь проявляется? – Телефон на столе у Долгова опять зазвонил, он посмотрел номер и не стал отвечать.

Звонила Алиса, которая утром объявила ему, что жить так больше не может, а Долгов ей ответил, что это – свободный выбор каждого.

Он все равно не стал бы разговаривать о жизни и любви. Он терпеть не мог таких разговоров, а сейчас было особенно невмоготу!..

– Ну, температура у нее. Слабость. Раньше еще ничего, а теперь она почти не встает.

– Какая температура?

– Высокая, доктор. Когда тридцать девять, а когда тридцать девять и пять. – Мужик вдруг с размаху сел на стул и посмотрел на Долгова горестно. – Что делать?!

– А давно такая температура?

– Да уж с месяц.

– Месяц температура тридцать девять и пять?! Каждый день?!

– Ну да.

– А она в больнице? В какой?

Номер больницы ему ни о чем не говорил.

– А давно она лежит?

– Недели три как лежит! Нет, три с лишним! Доктор, – вместе со стулом парень подался к нему, налег грудью на стол, – про вас тут все говорят, что вы понимающий!.. Наш хозяин так сказал! Вы его оперировали, так он говорит, что вы все можете! Вылечите мать, доктор! Христом богом вас прошу! Хотите, на колени встану?!

– Не надо, – быстро ответил Долгов. – Вы сможете ее привезти?

– Конечно, смогу! Конечно, доктор, вы только ее посмотрите! Она же не болела никогда, а тут вдруг ни с того ни с сего!.. Раньше хоть вставала, а вчера я при–ехал, так она меня даже не сразу узнала! А она молодая, доктор, веселая! Пятьдесят два года всего! Она еще и не жила совсем! На курорте никогда не была, а ей все в Ялту охота! Так я ей и сказал – мамань, ты того, давай собирайся летом в Ялту. Я теперь зарабатываю хорошо. Она обрадовалась, платье какое-то пошила, специальное, курортное, а тут напасть такая!.. Вылечите ее, доктор!

Посетитель еще приналег на стол, бумаги поехали и обрушились на пол, и он стал подбирать их – большими, неловкими, не умеющими обращаться с бумагами руками, – и Долгов начал подбирать, и какое-то время они вместе ползали на крохотном пятачке между столом и окошком.

– Я же не знаю, чем она больна, – объяснил Долгов, вылезая из-под стола. Парень веером держал в руке помятые бумаги и не отводил от него глаз. – Привозите ее, мы посмотрим, что можно сделать.

– Я заплачу, вы не думайте, – заявил парень твердо. – Сколько нужно, столько я и заплачу.

Долгов взял у него из руки бумаги и положил на стол.

Он не мог сказать этому просителю, что вряд ли его денег хватит на то, чтобы оплатить услуги доктора медицинских наук и профессора. И госпитализацию на коммерческой основе он тоже вряд ли потянет. И дело не в запредельной дороговизне, а в том, что страна устроена так погано – обычный работающий человек не может себе позволить коммерческую медицину, ну, за исключением нескольких вполне коммерческих пломб в зубах!

Он не мог сказать этого мужику, который тревожно и искательно смотрел ему в глаза, даже дышать старался тише – из уважения! – и весь взмок со страху, что ему сейчас откажут, рухнет последняя надежда, и мать останется помирать от неизвестной болезни. А она молодая, веселая, в Ялту собралась!..

Долгов быстро прикинул, как ему пристроить больную на общих основаниях и по обязательной страховке. Главврач разрешит, он отличный, все понимающий мужик. Только бы место нашлось.

– Сможете завтра ее привезти? Только не с утра, я буду в другом месте. Часам к трем. Вы мне позвоните и приходите с ней прямо в приемный покой, я предупрежу. И завтра же мы ее посмотрим.

– Доктор, спасибо вам…

– Подождите, – перебил Долгов. – В какой она больнице, скажите еще раз!

Нужно будет позвонить, попросить анамнез, просить, чтоб отпустили и чтоб не обижались.

Кто тут первый после бога?.. Должно быть, никого нет!..

Пятясь и не отводя от Долгова глаз, парень вышел из кабинета, и дверь сильно хлопнула за ним. Долгов потер лицо.

Что-то было неприятное, он пытался вспомнить и вспомнил не сразу.

Алиса звонила, а он не ответил. Она утром от него ушла.

Он посмотрел на трубку.

Выяснять отношения он не умел и не любил и искренне не понимал, почему женщин так тянет их выяснять!.. Впрочем, сказал себе справедливый и объективный Дмитрий Евгеньевич, Алису как раз не особенно тянуло. Она редко досаждала ему специфическими дамскими выступлениями. Но, черт возьми, неужели непонятно, что сейчас ему вообще не до нее?! Она все знала про больного Грицука и про чувство вины, замучившее Долгова, и про хирургическое общество, и про то, что рукопись нужно сдавать в «Медицинскую книгу»! Все знала и тем не менее утром сказала ему, что больше так жить не может! А он не может жить по-другому. И что выходит?..

Тренькнул больничный телефон, и Долгов схватился за него радостно – работать ему всегда было легче и приятнее, чем мучительно раздумывать о жизни и любви! На работе, по крайней мере, все было ясно и понятно, и проблемы можно было так или иначе решить. Как решать проблему жизни и любви, Долгов никогда не знал.

– Дмитрий Евгеньевич, – сказал в трубке главврач, – вы можете подойти ко мне на минутку?

– Могу, Василий Петрович. Что-то случилось?

– Ничего особенного, но мне хотелось бы, чтоб вы взглянули.

В кабинете главврача был давешний «полосатый» адвокат. Глебов его фамилия, неожиданно вспомнил Долгов. На столе аккуратно разложены какие-то бумаги, а на стуле пристроен раздутый, как бегемот после кормежки, пакет, видимо, с одеждой. Глебов сидел несколько в сторонке со скромно-торжествующим, как показалось Долгову, лицом, и на коленях у него была толстая записная книжка, в которой он что-то, не отрываясь, строчил. Он лишь мельком взглянул на Долгова и продолжал строчить.

Позер, мрачно подумал про него Дмитрий Евгеньевич.

– Вы не в курсе, что это такое?..

В пальцах у главного врача, красных от постоянного мытья, с коротко остриженными, крепкими ногтями, оказалась какая-то крохотная трубочка, которую он осторожно взял со стола и держал очень аккуратно за торцы, как будто боялся испачкать.

Долгов посмотрел на трубочку, а потом на главного.

– Это нитроглицерин, – сказал он бесцветным тоном, – ну, по крайней мере, так написано на флаконе!..

– Больной Грицук страдал какими-то формами сердечной болезни? – тут же осведомился адвокат. – Я правильно понял?..

Но врачи не обратили на него никакого внимания.

– Да вы взгляните, взгляните, Дмитрий Евгеньевич! – И главный тряхнул стеклянную трубочку, так что таблетки внутри ссыпались на одну сторону. – Какой это, к богу, нитроглицерин!..

– Дайте посмотреть, – попросил Долгов.

– Открывать нельзя! – тревожно свистнул адвокат. – Ни в коем случае нельзя, по крайней мере до приезда компетентных органов!..

Василий Петрович неуклюжим красным пальцем подцепил крохотную крышечку.

– Господа, господа, – зачастил адвокат, – я же вас предупредил, этого ни в коем случае нельзя делать!..

Долгов подставил ладонь, и на нее выпала таблетка, довольно крупная, белая и плотная.

Адвокат в сильнейшем волнении поднялся со стула, позабыв про свой блокнот, который тут же свалился на пол.