Текст книги "О рыцарях и лжецах"

Глава четвертая. Свинская эктомия

– А что, ваш муж не придет? – спросила меня Елена Михайловна доброжелательным тоном вежливого незнакомца на вечеринке. И достала из холодильника приличных размеров кусок свиного окорока. Услышав вопрос, я вздрогнула. Меньше всего я хотела обсуждать дела моего мужа с матерью Игоря. Меньше всего я хотела вообще говорить о Сереже.

– Не сможет, к сожалению, – сказала я максимально естественно. Просто жена, которая переживает, что будет праздновать Крещение без мужа. Кухня была уютно завалена продуктами для будущего пиршества, на подоконнике стояли ровные ряды газировки и немножко бутылок с красным вином. Пахло тмином, уксусом, а больше всего терпким молотым перцем, который щекотал ноздри и заставлял нас время от времени чихать. Коляска, в которой мирно дрыхла Василиса, стояла на балконе, а Вовка в комнате пялился в телевизор. Обычно его невозможно остановить, он носится как угорелый, за исключением случаев, когда я включаю его обожаемые «Тачки» – их он может смотреть по кругу без остановки.

Забавно, что вместе с ним «Тачки» смотрели еще два «дитятка» – Игорь и его отец. Мы же, «девочки», трудились на кухне.

– Он все еще в командировке? Ну нельзя же так много работать! – сказала Елена Михайловна, протирая мясо бумажными полотенцами. Затем она включила воду в кухонном кране и принялась мыть руки. Мы собирались сделать нечто вроде шашлыков, только без угля, в духовке. Шашлыки по-московски – так сказал Игорь Апрель, великолепный парень моей сестры. Кусок был огромным – целая свиная нога с копытцем – и смотрелся неуместно на столешнице стандартной кухни. Фая и Игорь ждали, когда достроится их новостройка в Новых Черемушках, а пока мы с трудом помещались в их съемной, стерильно чистой однокомнатной квартире.

– Да, Лиза, сколько можно работать! – поддела меня Фаина, и я только фыркнула в ответ. С возрастающим изумлением я смотрела на продолжающую мыть руки Елену Михайловну. Она мыла их медленно, методично, палец за пальцем, каждый сантиметр кожи.

– Хирург. Она хирург, – тихо бросила мне Фая. – Не то что Сережа.

– Да ну тебя, – беззлобно отмахнулась я, а Фая рассмеялась. Безработица для моего мужа была состоянием нормы, как говорит Малышева в своей программе «Жить здорово», но сестра никогда не упускала повода напомнить мне о том, как и насколько я не права, что решила жить с Сережей.

Она даже не представляет, насколько моя любовь зла.

– Хорошее мясо, – пробормотала Елена Михайловна и принялась за мясо. Сделала она это весьма необычным способом. Сначала она протерла столешницу каким-то неведомым раствором нечитаемого запаха и вытерла все насухо. Затем она положила огромную разделочную доску строго параллельно краю столешницы, а рядом – так же параллельно – чистенькое полотенчико. Там, на полотенчике, она идеально ровно разложила несколько ножей разного размера, салфетки, а рядом поставила стакан с водой, несколько баночек со специями. Я, как загипнотизированная, смотрела на эту красоту. Столько опыта, столько методичности, я бы даже сказала, мелодии в ее движениях.

– Только с костью, – пожаловалась Фая.

– Ничего, вырежем. А как вы познакомились? – спросила вдруг Елена Михайловна, задумчиво проведя пальцем по ножам, словно пытаясь понять, какой из них подходит для разрезания окорока с точки зрения Дзен.

Плохая это была идея. Очередная ужасная идея нашей мамы – собрать всю нашу шумную, как бы дружную семью за одним столом. Вести разговоры, от которых я больше всего хотела уклониться. Сережа. Он работает, он в командировке. Он, может быть, прямо сейчас удобряет какую-нибудь пасеку. Или где там растет героин. А тут – на ужине – будут все. Мы сами, мои дети, отец и мать Игоря, наша с Фаиной мама – она тоже обещала приехать, и даже вроде не одна, с подругой. И все они будут задавать вопросы. Я постаралась ничем не выдать свою реакцию и только еще яростнее набросилась на картошку с картофелечисткой.

– Фая, как вы познакомились с Игорем? – перевела стрелки я.

– Нет, Лиза, расскажи нам про свою Большую Любовь! – поддела меня сестра, но Елена Михайловна, эта милейшая женщина с грацией молодого длинношеего жирафа, смотрела на меня чистыми зелеными глазами – теми самыми, «апрельскими» – полными неподдельного интереса.

– Большая любовь? – Елена Михайловна заговорщицки улыбалась. Она выбрала тонкий очень острый нож с изогнутым лезвием и принялась делать точные глубокие надрезы в районе копытца. – Мы со Славой учились вместе. Школа, потом институт. Знаете, у нас такой вот любви не было, мы слишком хорошо друг друга знали, чтобы испытать что-то такое – большое и внезапное. Когда ты с человеком рядом в одних и тех же коридорах учишь анатомию, тут все проявляется, знаете ли, постепенно. – Елена Михайловна рассказывала, а попутно трудилась над окороком.

– И что же? Когда вы поняли, что это судьба? – спросила Фая.

– Судьба? Я тебя умоляю. Мы вообще ничего такого не поняли. К концу института я забеременела, хотели брать академический отпуск, но родители – бабушка Игоря по Славиной линии была категорически против. Мы поженились, бабушка заботилась об Игоре до самого детского садика. Стали жить. Работали много. Игорек болел. Заботы. Какая там судьба!

Елена Михайловна резала мясо быстро, рассекая его в каких-то самых правильных точках, и окорок прямо на глазах распадался на куски совершенно одинакового размера, настолько идеально ровные, словно выполненные на японском заводе по производству роботов. Я смотрела, не отрываясь: ее руки были какими-то… нечеловеческими. Руки высшего существа, инопланетянина, лазерный меч джедая.

– Но когда-то вы поняли все-таки, что это любовь? Не могут же люди просто так забеременеть, если они даже вместе учат анатомию, – влезла Фая, и они обе – моя сестра и мама ее парня – расхохотались. Я знала, что Игорь Апрель пришел в мир как результат любви двух врачей, что их семья – медицинская династия и что он для своих родителей стал чем-то вроде разочарования, сменив хирургию на психиатрию, а затем и вовсе уйдя с головой в психологию и мотивационные тренинги. Игорь был книгой за семью печатями, и даже его родители, мне кажется, не понимали до конца, что он за человек. И на черта ему сдалась эта психиатрия!

– Любовь, конечно, была, но мы как-то не сразу это даже поняли, – пожала плечами Елена Михайловна. – Нет, конечно, мы всегда нравились друг другу. Очень нравились. Но только без безумия, без этих, знаете, катастроф и разбитых сердец.

– Как у Игоря с Анной? – неожиданно жестко спросила Фая. Елена Михайловна даже растерялась на секунду, она явно никак не ожидала услышать этого имени. Призрак прошлого, которому просто не было никакого места за нашим столом.

– Вы знаете про Анну? – Елена Михайловна была озадачена. И, кажется, встревожена. Интересно, почему? В конце концов, речь идет всего-навсего о юношеской влюбленности ее сына. Дела давно минувших дней.

– Я знаю про Анну, да, – просто ответила Фая, продолжая невозмутимо мыть овощи в раковине. – Большая Первая Любовь, верно? Куча трагедий, сплошной Шекспир.

– Вот именно об этом я и говорю. Большая Любовь – она же требует самоотдачи, времени и сил. Ты будешь переживать ее как большое приключение, будешь страдать, не спать по ночам, думать только о ней. Я примерно правильно описываю? В нашем случае нашей Большой Любовью стала сосудистая хирургия. Мы переживали нашу любовь к медицине так же тяжело, как если бы она была жестоким ветреным любовником. Переживали вместе, – Елена Михайловна ловко орудовала своим кухонным скальпелем, и я невольно поймала себя на мысли, что вот так же она вскрывает человеческие тела, чтобы проникнуть в то, что было природой тщательно скрытым.

– Между прочим, это звучит очень романтично. Влюбленные в медицину влюбленные.

– Мы ничего такого не понимали. Но, в целом, да, возможно. Мы были настолько вместе, что просто не представляли, что может быть как-то иначе. Помню, уже после ординатуры мы со Славиком поехали на конференцию по сосудистой хирургии в Париж, и это была та еще поездочка. В общем, неважно. После того как конференция закончилась, мы ехали в Ле Бурже. Приехали и уже там, на месте, поняли, что на самом деле нас привезли в другой аэропорт, который Шарля де Голля. Нет, времени у нас было еще полно, только вот такси уехало, мы одни, французского не знаем. Кое-как сориентировались, нашли какую-то электричку, пока ее ждали, сели в кафе неподалеку – там было полно таких вот кафе для туристов. И вот, сидим мы, пьем кофе, а мимо нас проходит какой-то чернявый такой арапчонок с губной гармошкой. И как только понял, бес его знает, мы же сидели и молча пили кофе. Но он вдруг подошел к нам и как затянул эту песенку дурацкую Серова… как же там… ах да, «я люблю тебя до слез». Такого корявого русского я вообще никогда не слышала. Мы со Славиком смеялись, как сумасшедшие, и все дорогу до Ле Бурже друг друга дразнили, напевали это «я люблю тебя до слез». Вот тогда, мне кажется, я все про нас и поняла. Так, мясо ваше готово, господа. Кто будет мариновать?

– Ничего себе! – воскликнула Фая. Завороженная историей, она пропустила настоящее шоу – то, как профессиональный сосудистый хирург нарезает мясо на шашлыки. Теперь она стояла перед результатом. Идеальные кубики мяса выстроились ровными рядами для дальнейшей обработки.

– Тебе, Фая, никогда нельзя подпускать Елену Михайловну к своему шкафу, – усмехнулась я, продолжая работу. – Ее же инфаркт хватит. Миокарда.

– Это еще почему? – рассмеялась мама Апреля.

– Не по чему! – холодно бросила Фая, выразительно, почти с ненавистью глядя на меня. Да уж, у Елены Михайловны, наверное, вещи лежат в идеальном порядке, сложенные не только футболка к футболке, джинсы к джинсам, но и по цвету, по ткани, по размеру и, бог весть, по какой еще категории.

Повезло Фае со свекровью. Впрочем, никто еще не поженился.

– А по-моему, это и есть Большая Любовь, – заявила сестра, сбрасывая все мясо в большой зеленый таз. – То ли дело мы с Игорем. Он со мной, можно сказать, от отчаяния, – весело добавила она, заполучив удивленный взгляд Елены Михайловны.

– Не до такого уж отчаяния он дошел, – хихикнула я.

– А, да ладно. Мы вчера ездили на стройку, наш дом уже практически готов, и вот мы смогли зайти, посмотреть квартиру. Как ты знаешь, ее мы не вместе выбирали, ее Игорь один выбирал, когда еще только думал присматривать себе жену. Возраст, понимаешь, то-се. В общем, пора. Не то чтобы сильно хотелось, но пора… – Фая говорила спокойно, ровно, и я хорошо знала, что она вовсе не пытается набить себе цену или каким-то образом пожаловаться на судьбу. Фаина жила, занижая ожидания, опуская так называемую планку прямо на пол, закапывая в землю. Она предпочитала считать, что все, что случилось хорошего, случилось скорее по недоразумению и по чьему-то небесному недогляду.

Такое хорошее, как появление Игоря в ее жизни.

– Нет, он просто знал, что встретит тебя и полюбит, – вмешалась мама Игоря. Вопреки всей логике мира, моя сестра Фаина ей нравилась, я это видела. Повезло, повезло. Удивительно, насколько хорошо ее тут приняли, хотя обычно моя сестра не ладит с живыми людьми. Другое дело – машины. Наверное, именно поэтому она и пошла в программисты, там не нужно контактировать лично, там достаточно понимать машинный код.

– Хорошо, я не спорю. Я ему во снах снилась в белом платье, и он поэтому пошел и купил квартиру в Новых Черемушках, в ипотеку. Сон в руку. Не в этом дело. Я же сейчас про Большую Любовь говорю. Так вот, приходим мы на объект – так его тамошний менеджер называл, поднимаемся по бетонным лестницам, пылища, ужас. Я боялась, что грохнусь. Не верится, что скоро там будут люди ходить, стучать по батареям, чтобы музыку делали тише.

– Фая!

– Ладно, ладно, это я так. Лирическое отступление, – кивнула она и примирительно махнула рукой. – Ты чисти картошку-то. В общем, заходим мы в квартиру. Игорь начинает меня водить по бетону и рассказывать, что тут будет. Тут, мол, холл, тут – с намеком так – детская, там ванна с душем и санузлом, второй санузел для гостей. В общем, я поняла, что красиво жить нам с ним никто не запретит. А потом в кухне вижу огромное окно – в три аршина размером – и в пол почти. Ох, как мне понравилось, не представляете. Думаю, поставим тут диван, будем сидеть, кофей пить и смотреть на Новые Черемушки сверху вниз, как короли. А Игорь вдруг, знаете ли, как-то помрачнел, взгляд отвел и головой качает. Говорит – это место для цветов.

– Для каких цветов? – удивилась Елена Михайловна.

А я не удивилась, история с цветами мне была хорошо известна. На работе, в кабинете Игоря, там, где он принимал своих пациентов, был целый домашний цветник. Изначально Игорь привез эту кучу горшков из Владивостока. Ему этот цветник достался, когда его девушка, его Большая Любовь, в которой он души не чаял, бросила его после десяти лет чудесных, безоблачных отношений и уехала к своему жениху в Израиль.

– Для цветов Анны, конечно. Цветы Анны – они важнее всего, им и место у самого лучшего окна, – тихо сказала Фая, в ее голосе звучала горечь.

– Цветы Анны? – ахнула Елена Михайловна. – Он хранит ее цветы?

– А вы не знали? – хмыкнула Фаина, яростно перемешивая мясо со специями. Еще немного усилий, и мы получим котлеты вместо шашлыка. – Вы ведь, наверное, все это сами видели. Ту самую, Большую и Первую, которую еще называют Незабываемой. Я вот, получается, ни для кого не была Большой и Незабываемой.

– А Юрка? – вмешалась я, напомнив Фаине о мужчине, призрак которого витал над ее жизнью пару лет после того, как они разошлись. Не сошлись характерами, кажется, так это называют. Характер у Файки, как у шарика для игры в пинг-понг, – никогда не знаешь, куда ее понесет.

– Так ведь это он был для меня – Большая Любовь. Я-то для него…

– А с чего вы взяли, что это цветы Анны? – Елена Михайловна вернула нас к теме, с которой я только что так лихо спрыгнула. Мы с Фаей переглянулись.

– Да уж не сомневайтесь, ее цветы. Не удивлюсь, если завтра она и сама заявится. Иногда мне кажется, что Игорь ее до сих пор немного ждет, – сказала Фая самым невозмутимым тоном, который исчерпывающе говорил, насколько сильно это ее ранит.

– Такого не будет, – заверила ее мать Игоря.

– Почему это не будет? Сейчас у нас такой мир, все возможно. Одно письмо в какой-нибудь инстаграм, и все пошло-поехало, старые чувства вспыхивают, как солома. Мы даже можем быть уже женаты и с детьми, можем планировать покупку дачи в ипотеку, почему нет? И все развалится.

– Ты пессимист, как всегда. Игорь не такой.

– Да? Почему ты так уверена? – хмыкнула Фая. – Откуда ты знаешь, какой он?

– Фая, что на тебя нашло? – спросила я, глядя ей прямо в глаза. – Нельзя жить с кем-то и не доверять ему настолько. Нельзя наказывать человека за то, что он не делал.

– Ты знаешь, ты права. Ты-то понимаешь в этом толк. Ты же психолог. Ты не наказываешь людей даже за то, что было сделано и заслуживает наказания. Мать Тереза ты моя. Где вот опять носит твоего Сережу? Почему от него ни слуху ни духу?

– Фая! – крикнула я и подняла руки, невольно защищаясь от нее. Инстинктивный жест, как у собаки, над которой проводят палкой, – животное все равно сжимается в комок.

– Ладно, прости. Прости, прости, – сестра засуетилась, увидев – как всегда, внезапно, – насколько сильно это меня задело. – Я понимаю, это глупо, ненавидеть цветы, но иногда мне так и хочется взять и затушить в них какой-нибудь горящий бычок. А ведь я даже не курю.

В дверь позвонили. Фая помедлила, задумчиво глядя на меня, а затем тихо вышла их комнаты, пытаясь по дороге привести себя в порядок. Свои чувства. Моя сестра ненавидит чувствовать. Она была такой всегда. Это было оборотной стороной ее непреклонной правдивости и той негибкости, которая отличает людей, которые говорят всем прямо в лицо, что именно они думают и куда им всем следует идти. Это у нее от отца. Поэтому он и любил ее больше всех, поэтому они и были с ним – неразлейвода.

– Я думаю, можно будет подсыпать еще немного перца в шашлык, – пробормотала Елена Михайловна, разглядывая мясо в тазу так, словно это действительно был сложный хирургический пациент. Я спохватилась и повесила на лицо дежурную улыбку. Черт, я вообще забыла про нее.

– Только немного. У нас и так тут все достаточно… остро, не считаете? – и я хихикнула. Елена Михайловна улыбнулась в ответ.

– Кто там приехал? – спросила она, хотя сам вопрос не имел никакого смысла, так как мы обе стояли тут, на кухне. – Может быть, ваша мама?

– Может быть. Я не знаю, честно. Мне кажется, она давно уже должна была быть тут. В последнее время она постоянно путает время, опаздывает, где-то задерживается. Я даже начинаю за нее волноваться, – поделилась я.

Это была неправда. Я должна была бы за нее волноваться, но у меня не хватало ни времени, ни сил волноваться за маму, тем более что у нее было все более-менее в порядке. Да, она чувствовала себя немного одиноко. Она переживала, что Фая уехала, что мы ей довольно редко звоним, что у нас свои дела и свои проблемы. Но ведь это нормально? Так у всех? У мамы были подруги, была поликлиника с ее бесконечными очередями, была йога, в конце концов. И дача, на которую, если уж на то пошло, всегда можно было увезти столь ненавистные Фаине цветы. Проблема была в том, что Игорь действительно этими цветами дорожил. Если бы не это – Фая бы давно их уже пристроила. Не такая уж это проблема – избавиться от пары десятков прекрасных цветов.

– Думаете, он действительно все еще ее помнит? – услышала я вопрос.

Елена Михайловна смотрела на меня так напряженно, словно мы были двумя шпионами в плену и у нас было не больше пары секунд, чтобы обменяться секретной, жизненно важной информацией. А иначе – все пропало. Чего всем так дались эти цветы?

– Да, помнит. Это так и есть.

– И Фая переживает?

– А вы бы не переживали?

– Это было так давно.

– Это ничего не меняет и, боюсь, никогда не поменяет. Что там произошло? Я так поняла, что эта Анна в какой-то момент, как говорится, на ровном месте просто развернулась и бросила Игоря, не поговорив, не дав ни одного ответа, ни времени прийти в себя. После десяти лет она ведь даже не потрудилась расстаться с ним лично, оставила ему эту чертову записку. Кто так делает? Она разбила ему сердце, а моя Файка теперь пытается любить оставленные вашей Анной обломки.

– Она не моя Анна, – нахмурилась «мама-жираф». Ее благородное лицо было грустным, словно она хотела что-то сказать, но не решалась. Это было, в какой-то степени, очень странно, что ей вообще есть дело до того, переживает Фая или нет.

– Это нечестно и несправедливо, особенно по отношению к Файке, но такова жизнь. Большая Любовь уходит, а мы потом встречаемся, любим, строим планы. Сидим и составляем список, что нам купить в «Ашане». И рожаем детей. И пытаемся убедить себя, что ничего, что у тех, кого мы любим, до нас уже была Настоящая Большая Любовь! – воскликнула я.

– Мне кажется, сейчас вы говорите вовсе не о Фаине? – склонила голову Елена Михайловна.

– Что? – вытаращилась я. – Нет. Не знаю. У всех у нас есть свои истории в прошлом, разве нет?

– У меня не было, – словно извиняясь, пробормотала она.

– Серьезно?

– Мы встретились еще в школе. Мы сидели за одной партой.

– О господи, – всплеснула руками я. Мама Апреля с пониманием кивнула. – Что ж, тогда, наверное, вам нас будет трудно понять. И вообще, мы с вами поразительно далеко ушли от пресловутого английского «small talk», не согласны? – я заставила себя сквозь силу улыбнуться. – Хорошая погода, не правда ли?

И мы обе, не сговариваясь, посмотрели в окно. За окном мела метель.

– Этого не будет. Я уверена, – услышала я. Когда я обернулась, Елена Михайловна смотрела на меня так, словно раскрывала мне какую-то невероятно важную тайну. Она даже с опаской поглядывала на дверь, как бы кто не зашел к нам.

– Чего не будет? – не поняла я. Она склонилась над ювелирно нарезанным мясом и принялась раскладывать его по решетке-гриль для духовки.

– Фаине совершенно нечего бояться. Анна никогда сознательно не стала бы причинять кому-то боль.

– И тем не менее… – фыркнула я возмущенно. – Мы имеем то, что имеем, разве нет?

Елена Михайловна замолчала и принялась разглядывать свой маникюр с таким пристальным вниманием, словно там был зашифрованный ответ, нанесенный на подкову блохи. Потом она посмотрела на меня.

– Анна не вернется к нему вдруг, с бухты-барахты.

– Почему? А если завтра эта Анна вдруг решит ему написать? Ну, станет ей скучно в этом ее Израиле? Такое ведь происходит сплошь и рядом, бывшие находят бывших и начинают, как это называется, оживлять былое, – спросила я.

– Просто поверьте. Никогда этого не случится.

– Но почему? – возмутилась я.

– Потому что… потому что она совсем не такой человек, можно так сказать. Если она уходит – то навсегда. Этого не изменить, не исправить.

– Люди меняются с годами.

– Нет. Не она, – сказала Елена Михайловна.

– Даже в том, как вы о ней вспоминаете, я вижу женщину, которую невозможно забыть. Анна обидела вашего сына, она сделала его несчастным, из-за нее он уехал из Владивостока, но вы по-прежнему уверены в ее прекрасных моральных качествах. Можно ли найти лучшее доказательство того, о чем я говорю. Незабываемая бывшая.

Елена Михайловна снова уставилась на ногти. Затем она перевела разговор – да так искусно, что я даже не успела заметить, – и принялась расспрашивать меня о том, была ли я когда раньше во Владивостоке. И убеждать в том, что мне обязательно нужно туда приехать и что там зима, конечно, тоже суровая, зато лето – это рай, и море, и куча морепродуктов, и рыбалка, и вообще, детям там был бы замечательный отдых. Она говорила так быстро, так «монолитно», что вклиниться в это было уже невозможно. Затем она принялась расспрашивать меня о моей работе. Усыпила бдительность.

– Фая говорила, что вы тоже работаете психологом? – тоже – имелось в виду, как и ее сын. В голосе, в интонации – легкий налет разочарования. Еще бы, ее мальчик мог стать хирургом. Елена Михайловна с жалостью посмотрела на груду картошки, над которой я мучилась, и забрала у меня овощечистку. Все же руки хирургов – это восьмое чудо света. Поразительно точные движения.

– А она не прибавляла к этому приставки «горе»? – рассмеялась я. – Обычно это звучит как «горе-психолог», если это говорит моя сестра.

– Она не любит психологов? – в голосе едва прикрытая радость. Повезло Фае, повезло. Чего не скажешь о самом Игоре. Я-то, как никто, хорошо знаю, что это такое – заниматься делом, которое никто не одобряет и за дело-то даже не считает.

– Скажем так, она психологов в целом сильно недолюбливает, но вашему сыну она выдала амнистию.

– Но не вам, так?

– Мне – нет. Она по-прежнему считает, что лучше бы я оканчивала экономический факультет. И вообще, она уверена, что знает, как мне жить так, чтобы жить правильно.

– А вы?

– А я точно знаю, что если бы мне пришлось работать бухгалтером, я бы повесилась. Экономика – это не мое. Господи, как же это у вас получается – так орудовать картошкой этой дурацкой.

– А, это! – Елена Михайловна махнула рукой. – Ерунда. Все думают, что работа врача – это зазубривать латынь и уметь называть все кости до единой их скучными латинскими названиями. Отчасти это и так, но только хирурги после того, как выучили все косточки и еще кучу всего, идут и учатся работать руками. Мы называли это «кружок кройки и шитья». Нужно натренировать руки, тело, сознание так, чтобы быть уверенным в самом мельчайшем движении, в том, сколько миллиметров ты прошел. Порой приходится работать вслепую, на ощупь, на чистой мышечной памяти. Руки – наш инструмент. А тут – картошка. Я вас умоляю. А ваш муж чем занимается?

Транспортировкой и продажей героина.

– Он работает торговым представителем, – ложь, полная и стопроцентная. Домашняя заготовка как раз для таких случаев. Сережа работал то чернорабочим, то электриком, то менеджером на процентах. Он начинал заново, наверное, миллион раз, но ни разу так нигде и не закрепился. Двигаясь по карьерной лестнице, он каждый раз спотыкался о какого-нибудь «беспросветного идиота» в начальстве, после чего довольно быстро вылетал и снова начинал все заново. Сережа в каком-то смысле как ребенок. Идеалист, который верит в то, что все должно быть по справедливости, что зарплату должны давать вовремя и в полном объеме, а если он вдруг опоздает на работу на три часа, его обязательно простят. Может быть, в этом и виновата его мать, которая растила его, как любимый оранжерейный цветок. Тьфу, опять цветы.

Мне все равно, кто виноват и как Сережу растили. Да, это заявление звучит инородно в устах психолога, но мне плевать. Мне не нужны объяснения, мне нужно, чтобы никто не искал контрабанду под одеялом со Смешариками, под которым спит моя дочь.

– Вы его любите? Фая говорила, что у вас был непростой период, что вы жалеете мужа.

– Она так сказала? – удивилась я. «Жалею» – это было, наверное, самое точное описание наших с мужем отношений. Я его жалею. Он неплохой человек, и я его жалею. У нас была Большая Любовь. Иногда даже Большая Любовь оборачивается разочарованием, усталостью и болью, но мы все равно держим ее при себе, как сокровище. Только то, что сжигает нас изнутри, остается с нами навсегда.

– Мы все наших мужчин немного жалеем, верно? – легко рассмеялась Елена Михайловна. – Так как вы познакомились?

– Одна моя институтская подруга привела меня на тренинг по телесной медитации.

– Это что ж такое будет? Медитацию-то я знаю, а вот такую ее разновидность, как телесная…

– Это было связано с расслаблением. Концентрация на тех или иных зонах в теле.

– И ваш муж тоже был там?

– Да, – кивнула я.

– Немногие мужчины занимаются такими вещами.

– Немногие, это точно, – согласилась я. – А жаль.

– Возможно, вы правы, Лиза. Нам вот с мужем очень иногда не хватает расслабления. Мы даже ходили к массажисту, чтобы он нам снял напряжение в шее. У Славы даже были головные боли. Эти медитации очень полезны. Между прочим, и ученые тоже подтвердили. Глубокое дыхание укрепляет…

– Префронтальную зону коры головного мозга, – рассмеялась я. – Вы тоже говорили об этом с Файкой?

– На самом деле, с Игорем, – хмыкнула она.

Мы замолчали и вернулись к работе. Я вспомнила, как мы с Сережей долго разговаривали о сущности человеческой, о том, что происходит на тонких уровнях человеческого сознания, когда человеку удается погрузиться в «неведение» и «небытие». Мы говорили и не могли наговориться, пошли вместе к метро, он проводил меня до дома. Потом позвонил – чуть ли не на следующий день. Встретил меня в институте, и мы гуляли по Москве целую ночь. И говорили – о духовном развитии, о бессмысленности экономики как науки – я тогда училась на факультете экономики, о мире, о других мирах, о людях, которым нужна помощь. Мы так много говорили с ним когда-то – обо всем на свете. Пока не начали говорить о деньгах на жизнь.

Сережа был неплохим человеком. В этом была большая проблема. Если бы он был плохим человеком, все было бы куда проще.

– Вообще у нас, в России, мужчин часто жалеют. Хотя мне лично чаще жаль женщин. Им больше достается. Не согласны?

– О, да, и вы даже не представляете, насколько, – улыбнулась я, когда в кухню, как ведьма на метле, влетела Фая.

– Нет, ну за что?! – всплеснула она руками.

– Фая? Ты чего? Что случилось? – спросила я.

– Да ничего! – воскликнула она тоном взбешенного родителя перед тем, как начать читать долгую изнурительную педагогическую лекцию своему ребенку. – Ничего особенного. Просто мама наша пришла. Но не с подругой. Нет, не с подругой, понимаешь? И это, знаешь ли, совершенно другая история.