Текст книги "Плохие девочки"

Глава 4,
в которой Новый год наступает на нас

Дети разрушительны. Это больше, чем просто утверждение. Это – неоспоримый факт. Дети – ходячая катастрофа. Что там ходячая. Бегущая, несущаяся, скачущая, орущая, визжащая катастрофа. Хорошо становится только тогда, когда вся эта кричащая орава должна идти спать. Что в Новый год может наступить либо очень поздно, либо никогда. В нашем случае этот славный миг так и не настал.

Вообще, я все понимаю. У Карасика личная драма, Карасик на взводе, ее внутренний мир уязвлен и изранен, так что ее лучше не трогать, посадить на диван и обмахивать веером. Но кто сказал, что я должна следить за парочкой ее сорванцов – сыновей, способных разрушить все на своем пути. Нет, никто не сказал, а если бы сказал, я бы плюнула ему в бесстыжие глаза. Мне и своих проблем хватает. У меня кран на кухне не работает, у меня провода торчат наружу, потому что Тимка вот уже год как собирается починить перегоревшую часть проводки, но пока только расковырял плинтус. У меня, в конце концов, своя Элька – я за ней уследить не успеваю. А тут еще Вовочка. И Серега. Потные, в дурацких белых рубашках, с галстуками – готовые к бою. Первое, что сделал Серега, – это просветил Элю на предмет Деда Мороза, паршивец.

– Серега, заткнись. Сашка, ну, скажи же ему! – взвизгнула я, когда услышала краем уха обрывок фразы «это твоя мама все покупает, чтобы ты не ревела. А так никого нет».

– А что, тетя Галя, разве не так? – возмутился Серега, делая невинные глаза.

– Не так! – изобразила уверенность я. – Дед Мороз существует. Только он не ко всем прилетает. К плохим мальчишкам, которые шалят и расстраивают маленьких девочек, не прилетит ни за что. И не будет подарков!

– Будут! – вытаращился Серега. – Мама уже все купила. Ей папа деньги давал!

– Нет, не будет подарков! – настояла я, в отчаянии глядя на Карасика. – Если ты немедленно не извинишься.

– Не буду я извиняться, – фыркнул он и убежал. Карасик сидела в полнейшей прострации и смотрела, как Тимка наливает ей водку в стакан.

– Ну а ты что молчишь, – я всплеснула руками, вырвала стакан из цепких Карасиковых рук и опрокинула его себе в рот. – Трудно, что ли, вставить пару ласковых? Он же мне так все детство у Эльки украдет? И потом, Тимка уже достал костюм Деда Мороза, чтобы подарок дарить. Зря, что ли? Ты бы провела воспитательную работу!

– Да ладно, Гальчик. Все равно чуда не существует, и чем раньше Элька это поймет тем лучше, – пессимистично высказалась Карасик, с грустью проводив глазами пролетевший мимо нее стакан.

– Что за шум, а драки нету? – забрел в кухню мой бывший несостоявшийся муж. – Наливаете? А я тут как тут.

– И ты тут! – вздохнула я и пошла дальше резать салаты. Странный, кстати, у нас получился стол. Мой фирменный салат оливье – крупные куски картошки и огурцов с колбасой (кровавый соус из порезанных пальцев прилагается), Ольгины клубника, вонючие сыры с печеньем и красная икра в каких-то просто неприличных и даже (заявляю как врач) аллергенных количествах, Пашкины (от белорусской мамы) маринованные баклажаны и Тимкин запеченный индюк, принесенный из дома в кастрюльке. Праздновать начали по Владивостоку, где-то с пяти. Ольга приехала часам к десяти, да не с одним, а сразу с двумя молодыми людьми. На вопрос, зачем еще один товарищ, ответила загадочно:

– Вдруг кому понадобится. Взяла про запас, – да уж у кого-кого, а у моей сестры проблем с лишним молодым человеком никогда не было. Почему они слушаются ее, тайна за семью печатями. Впрочем, мою сестру все и всегда слушаются. Наши родители, учителя в школе, теперь в консерватории. Мне кажется, если бы Ольга не избрала для себя творческого жизненного пути, то уже годам к двадцати пяти она стала бы президентом России. И все бы снова делали все, что она бы сказала.

– Ну, спасибо, – хмыкнула я в сторону диковато озирающегося «запасного» товарища. – Проходите за стол.

– Уже жрете? – сурово кивнула Ольга. По ее собственному признанию, она всю жизнь смотрела на меня как на учителя. Нет, не совсем так. Не как на учителя, а как на наглядное пособие. И делала все наоборот. Училась как проклятая, чтобы делать то, что хочет, а не идти после школы в мед, где у папы знакомые. Не ела после шести. Не ела плюшек, потому что видела, что может случиться с ней, если она их будет есть.

– Только нюхаем, – заверила ее я. Ольга вошла в комнату, и все как-то сразу замерли. Замолчали, вытянулись, выпрямили спины (даже мой бывший несостоявшийся) и прекратили материться и гоготать.

– Добрый вечер гулящей общественности, – сказала Ольга так, что все поняли – отдана команда «вольно». Ольга щелкнула пальцами, и первый молодой человек моментально подал ей шампанского и клубники на белоснежной тарелочке. Где он ее, кстати, раздобыл в моем доме? Впрочем, не исключаю того, что он принес ее с собой в кожаном портфельчике.

– Тост! – радостно громыхнул Пашка. – Желаю всем полноты… – тут он, видимо, запнулся, потому что забыл, какой именно полноты он желает. Повисла забавная пауза.

– Оригинально, – хмыкнула Ольга. – Полноты мне еще никто не желал.

– Извиняюсь. Будем! – выдавил из себя покрасневший Пашка. Позже он сидел, пьяненький и совершенно счастливый, смотрел на меня, на Эльку и, не имея никаких на нас претензий, умильно бормотал:

– Девочки мои! Девочки! – И жмурился на свет от фонаря, которым ему светили в глаза неуемные Карасиковы дети. Тимофей хихикнул, подмигнул мне, и мы чокнулись рюмками. Карасик же ни с кем не чокалась. Просто выпила согласно отданной команде. В общем, рулила Ольга. Она решала, когда следует обновить закуски, а когда следует налить. В какой-то момент она скомандовала моему бывшему несостоявшемуся Пашке:

– Хватит пить. Давай-ка лучше посуду помой. Что-то все грязное, – и он пошел. Я остолбенела, когда увидела, как мой подвыпивший горемыка пошел в ванну и склонился там над горами тарелок. Только не спрашивайте меня, почему в ванной. Говорила же, раковина сломана. А у Тимки никак руки не дойдут. Или ноги. Да и потом, я все-таки каждый раз испытываю некоторую неловкость, когда он что-то курочит в моем невероятно разваливающемся доме. Все-таки чужой человек, хоть и друг. Зачем ему это надо? Зачем это нужно мне?

За всей этой суетой, за разбитыми бокалами, пролитым на скатерть дорогущим Ольгиным шампанским, за поздравлениями президента, которые умный Серега скачал из Интернета задолго до прихода Нового года в наши московские широты, я так и не сумела выкроить время и поговорить с Карасиком по душам. Я видела, как ей плохо. Было понятно, что она очень страдает. Дети, кажется, так и не поняли, куда делся их блудный отец. Они, кажется, думали, что он уехал в какую-то очередную командировку и скоро приедет. Вовочка часто звонил Стасу на мобильный и о чем-то с ним долго разговаривал, после чего Карасик разражалась новой порцией слез. А я крутилась, вылавливала из ванны тарелки, вылавливала с лестничной площадки Элю с Вовочкой, которые выбежали туда смотреть, как тетя Оля целуется. В общем, меня хватало только на то, чтобы ласково и поддерживающе улыбнуться, если мои глаза встречались с Карасиковыми. Но этого, конечно, недостаточно. Поэтому, когда куранты били свои магические двенадцать ударов у нас в Москве, я загадала три желания, как я это делаю обычно.

Первое желание: Чтобы все были живы-здоровы.

Второе желание: Чтобы мы с Элькой наконец-то попали в Диснейленд.

Третье желание: Чтобы Стас Дробин и стерва Сухих получили по заслугам.

Желания у меня были, в общем-то, переходящие, как знамя. Из года в год они не менялись, потому что, чтобы все были живы-здоровы, я действительно всегда очень хотела, и пока (тьфу-тьфу) это сбывалось. Чтобы попасть в Диснейленд – это у меня была такая идея фикс, уж не знаю почему. Марлена как-то рассказывала, как она была в одном из этих парков, и подтвердила, что это – совсем не одно и то же, что у нас тут, в парках отдыха. Там есть еле уловимое чувство полета. Там можно хоть целый день летать с одной вершины дерева на другую, можно видеть на много километров вперед, можно даже простудиться от ветра, который продувает тебя на высоте. Я хотела этого. Я представляла себя летящей ввысь и падающей вниз, хохочущей, как ребенок. Но это желание пока что не сбылось. Да и не было особых шансов, чтобы оно сбылось. Не на зарплату врача в поликлинике, выписывающего с утра до вечера таблетки и выдерживающего натиск больных старушек, которые в борьбе за здоровье могут половину поликлиники разнести в щепки.

Третье желание тоже обычно было: встретить принца на белом коне. Я писала его больше для проформы, так как не особенно верила в принцев. Впрочем, знакомство с Марленой заставило меня во многом пересмотреть свои стандарты. Иван Ольховский был, конечно, мечтой поэта, точнее поэтессы. Симпатичный, молодой, без вредных привычек драться или надираться до полусмерти по выходным, владелец собственной сети каких-то интернет-порталов. Не жалеет денег на жену, что уже делает его практически святым. В то время как Карасиков Стас выпиливал ей по кусочку мозга за каждое купленное платье, а Авенгин странный муж с татуировками на фалангах пальцев вообще частенько забирал у нее честно заработанные гаданием и шарлатанством деньги, Иван Ольховский спокойно оплачивал жене СПА-поездки в Турцию и выдавал ежегодные суммы на обновление гардероба. Так что принцы существуют, ничего не скажешь. Так что я писала желание, хоть и не верила в него до конца. Теперь, когда передо мной встал вопрос, каким из желаний пожертвовать ради Карасикова счастья и благополучия, я без промедления выкинула из списка последнее. Без принца я еще годик перекантуюсь, а вот без Диснейленда – нет, отказываюсь. Хочу летать.

– Галь, ты что такая загадочная? – спросил меня Тимофей, глядя на меня из-под бороды и шапки Деда Мороза. – Не подавилась? По спине не постучать?

– С Новым годом! – кричали все вокруг. Телефон раскалился от обилия желающих поздравить нас или быть поздравленными. Звонила Марлена, кричала что-то про «светлое будущее» для всех, кроме Сухих. Звала в гости второго числа.

– Первого не могу, мы тут явно не сможем встать. У нас еще два ящика виски! – радостно поделилась она.

– Давай подарки! – кричали Сашкины дети, пытаясь сорвать с Тимофея камуфляж. Эля стояла и смотрела на Тимку с таким задумчивым видом, что я усомнилась, что в следующем году мне удастся ее снова как-то убедить в существовании волшебника с белой бородой.

– А кто прочитает стишок? – попытался кокетничать Тимка.

– А кому я могу и бороду подпалить? – спросил в ответ Серега, размахивая горящим бенгальским огнем. Тогда вмешалась Ольга, выстроила детей по росту и, кажется, по цвету волос, велела читать стихи и петь песни. Тимка еле дождался конца всей этой самодеятельности. А вот у Пашки никаких проблем не было. К моменту наступления Нового года он уже мирно спал на кресле в углу, убаюканный достаточным количеством алкоголя. И что самое обидное, его пьяный умиротворенный вид ничуть не раздражал Эльку. Я лично видела, как она стояла рядом с ним и гладила его по волосам. Вот что у детей в голове, мне скажите? В общем, Новый год удался. Мы даже ходили запускать фейерверк, но тут с нами случился конфуз.

Фейерверк у нас был один – большой, стоил, как три бака бензина для моей колымаги. Мы на него сильно рассчитывали. Он должен был всех поразить, должен был разукрасить небо какими-то мерцающими звездами и сиянием, бла-бла-бла. Нет, ничего не хочу сказать. Он сработал. Мы запускали его с детской площадки около моего дома, но даже тут нам пришлось минут двадцать ждать, чтобы освободилось более-менее пристойное место для нашего салюта. И пока мы ждали, поняли, насколько бледно смотримся на фоне остальных цветов и фонтанов огня, зажигающихся в небе.

– Ма-ам, а класиво! Класиво! – радовалась Элька, глядя на чужие фейерверки. А при залпах одного, в виде букета из огней и переливов, она начала скакать, хлопать в ладоши и визжать от восторга.

– Подожди, Элечка, сейчас и мы запустим свой, – заверил Тимка.

– Пожалуйста, – вежливо кивнули нам отстрелявшиеся отдыхающие, с недоумением и скепсисом глядя на нашу одну-единственную коробочку.

– Бахни, бахни, давай! – кричали Серега и Вовочка хором. Потом наша коробка за три бака жидко бахнула, невысоко взлетела и немножечко поискрилась.

– И все-о?! – возмутилась Элька. А потом вдруг как-то насупилась и крикнула, показав пальцем на уходивших со двора прошлых «зажигающих». – Пусть лучше опять они, мам!

– Тише, Эля. Сейчас будут еще и другие, – шепнула я, и потом, честно растратив собственный скудный запас, мы еще целый час наслаждались тем, как роскошно, с выдумкой, а главное, исключительно дорого выкидывает в небо собственные деньги весь наш район. Тимка даже подошел ко мне и в какой-то особенно запоминающийся момент сказал:

– Эти вот звезды тысяч десять за один залп стоят, я знаю, я видел. Ужас, такие деньжищи!

– Хорошо, что не наши. Теперь я всегда буду просто ходить и смотреть, потому что мне в моей поликлинике на это не заработать, – хмыкнула я. Тимка подхватил Эльку на руки и помог ей рассмотреть салюты, загоравшиеся на горизонте. Он смеялся, и я подумала в который раз, что Тимка вообще-то классный. Особенно когда смеется. Сколько ему, интересно? Лет сорок? Может, даже меньше. Почему вот, скажите, такой хороший мужик и не женат. Впрочем, после его бывшей жены любой поостережется – будет дуть на воду.

Только к утру, изрядно пьяные и помятые, мы уложили спать всех ополоумевших детей, Тимка отправился домой выгуливать Каштана. Пашка спал в пьяном бреду, выбрав почему-то местом своей дислокации на сей раз ванну. Он свернулся в ней клубочком, лишив нас тем самым возможности помыть посуду. Так мы с Сашкой остались вдвоем на моей маленькой кухне с бутылкой «Бейлиса» на двоих – наконец-то все, как мы любим. И немного шоколадных конфет сверх того.

– Ты как? – спросила я, потому что такой молчаливой, такой подавленной я Сашку, кажется, вообще никогда не видела. – Как справляешься?

– Не знаю. Мне кажется, не очень, – голос звучал глухо, словно ей тяжело шевелить языком. Хотя это-то как раз не странно. После всего выпитого-съеденного.

– Ну, ты держись, – что может быть банальнее этого? С другой стороны, а что можно сказать в такой ситуации?

– Слушай, у тебя нет ничего покурить? – неожиданно спросила она. Вообще-то она не курит. Но, может, сейчас ей просто так тяжело?

– Я могу пойти обыскать Пашку.

– Ладно, не надо. Просто не знаю, куда себя девать.

– Да плюнь ты на всех. И вообще, мужики не стоят наших слез. Ничто не стоит, пока все живы-здоровы.

– Да я плюнула. Я, знаешь, его вообще уже, наверное, давно ненавидела. Просто так странно все. Гальчик, я же привыкла. И к перебранкам нашим, и к вопросам о деньгах, и к тому, чтобы готовить. И к храпу даже, оказывается, привыкла. Бесилась, ты не представляешь как, что он храпит. А вот теперь не могу заснуть.

– Нет, но как он мог! С твоей же подругой. Это же просто подлость! Ладно, я понимаю, когда любовь. Когда с ума сходишь от всей этой гормональной свистопляски. Хотя и это понять сложно. Живешь же с человеком, дети у вас, да? И вот так, с подругой! Просто таких надо расстреливать. Верно? – бушевала я. А Карасик вдруг посмотрела на меня и расплакалась.

– Не могуууу! Муторно-то как, Галь! – выла она. Я подлила ей «Бейлиса», но она попросила водки.

– И она – сучка, Анька Сухих. Какая ж дрянь несусветная! Ты права, Караська, муть какая-то. Кошмар. Ведь на чужом несчастье своего счастья не построишь, все знают. Ей еще все это аукнется. Она еще наплачется. Он же и ей изменит. Да и вообще, что он к ней ушел – еще ничего не значит. Пришел, ушел, вернулся. Он просто сейчас натрахается по уши, наестся ее комиссарского тела – и все. Какая уж там любовь! Такие, как он, долго не задерживаются. А мы вообще пойдем и на нее накатаем жалобу. Вот такую, – я развела руками, но, по нетрезвости, не рассчитала и сбила в полете стоящую на полке банку с гречневой крупой. Банка упала на стол, чуть не задев Карасика, открылась, гречка рассыпалась.

– Черт! – фыркнула она, стряхивая гречку с платья. – Зачем я только вырядилась. Надо было дома остаться.

– Да что ты? – вытаращилась я. – Как ты можешь такое говорить. И платье у тебя просто прелесть.

– Да ну! – Карасик неопределенно взмахнула рукой, движения ее были нетвердыми.

Платье, кстати, было фуфло. Говорю же, Стас – не Иван Ольховский. Из него денег на платье не вытрясешь. Да и на джинсы тоже. Вот поэтому Сашкино платье и было куплено в «Оджи», на распродаже, за сумму, эквивалентную бутылке средненького вина. Стопроцентный полиэстер, стеклярус на рукаве, странный, с «болотным» отливом, цвет. К тому же оно плохо сидело на бедрах, так как было тянущимся и тонким. Вот и обтянуло все, что не надо. Но не говорить же этого. Вот и получается – врешь, как Троцкий.

– Нет, правда. Я-то уже вообще платья не ношу, ни одного, кажется, не осталось. А ты – молодец. И вообще, ты держись (снова несу какую-то бредятину, что это за «держись», за что «держись»). Ты не должна страдать из-за него. Правильно сделала, что пришла. Чего бы тебе дома сидеть одной? Пусть лучше он рыдает.

– Правда? – вздохнула она.

Я кивнула. Конечно, лучше. Вопрос – кому. Мне-то, конечно… с моей малогабаритной квартиркой, лучше бы тихо напроситься к кому-то в гости. Но – селяви. Так что я не стала вспоминать занавеску в ванной, которую Серега вырвал вместе с креплениями, палкой и дюбелями (опять просить Тимку что-то чинить). Да и то, что Вовочка прожег огромную черную дыру в моем столе бенгальскими огнями, – тоже не проблема. Стол все равно был старый. Дети же не специально. Хотя….

– Конечно, правда. И мне веселей. Потом, все равно же народу полно. А ты – ты должна жить полной жизнью, – успокаивала ее я. – Вот сейчас у меня посидим, а завтра, может, позвоним Марленке. Она нас на второе число звала. У нее, сто процентов, будет чего пожрать. А то у меня от клубники уже оскомина. Индюка съели, одна икра осталась и клубника. Кстати, Авенга обещала заехать. Она, правда, в какой-то Баськиной программе участвует, они будут снимать все каникулы, пока пробок нет. Но мы к ним потом можем заскочить. – Я бормотала что-то себе под нос, не придавая никакого значения своим словам. Как вдруг перевела взгляд на Карасика и немедленно замолчала. Ее лицо было перекошено от чего-то… то ли страха, то ли ненависти.

– Нет! – неожиданно громко сказала она. И посмотрела на меня глазами больной собаки. Скорее даже бешеной.

– Ты чего? Совсем допилась? Чего орешь?

– Не хочу я к Марлене. И не пойду.

– Ну… не надо. А почему?

– По кочану, – резко бросила мне Карасик и замолчала. Нахохлилась, сидела, пила «Бейлис», заталкивая с каждым глотком в себя по шоколадной конфете, запасы которых, увы, были не безграничны. В общем, вела себя странно. Внезапно меня осенило.

– Ты что, стесняешься? Кого – девочек? Да ты что, Карась, с ума сошла?

– Никого я не стесняюсь, – пробормотала она, но лицо ее покраснело. Она тяжело задышала.

Я подумала – какая же я дура. Причем бесчувственная дура. Ведь это очевидно! Она просто не хочет встречаться сейчас со своими счастливыми замужними подружками. Как бы ни было неприятно это признавать, а я – идеальный кандидат для общения с человеком, которого только что бросил муж. Марлена – замужем, Авенга тоже. Пусть и за каким-то очень странным (я бы даже сказала, мутным и криминальным) типом, но все-таки замужем. Бася – не замужем, но Басе это и не надо. У нее венец безбрачия, она у нас – старая дева легкого поведения, и мужчины у нее никогда на самом деле не переводятся. Остаюсь я – незамужняя, умудрившаяся родить дочь от полного ничтожества, которое сейчас спит у меня в ванной, хотя мы и разошлись сто лет назад. То есть я даже не способна достаточно себя уважать, чтобы не пускать это самое ничтожество на порог. С мужчинами не знакомлюсь, только с Тимкой дружу. Да и то только потому, что мы с ним оба – такие вот обломки гранаты, валяющиеся по обочинам жизни уже после проигранного генерального сражения. Я – лузер любви. Конечно, со мной общаться легко и приятно.

– Ты брось. Это ж девочки. Мы же все тебя любим. Мы все тебя поддержим. Марлена тебе испечет торт, она обещала. А я с тобой поеду. Ты пойми, она же обидится.

– Я… пока не готова. Гальчик, не могу. Давай у тебя посидим. Знаешь, мне так трудно. Хожу по дому – места себе не нахожу. Хочу ему даже позвонить, накричать или, наоборот, разрыдаться, чтобы пожалел. Ну, не хотела я такого, чтобы он и я – как чужие. Понимаешь ты? Не хотела!

– Я понимаю, да. Ты не переживай. Конечно, ты не хотела. Конечно. Кто может такое хотеть?

– А Марлена… Ты не понимаешь. Она – уж слишком. Это просто невозможно, вот так жить. В накрахмаленном воротничке. С белыми носочками по идеально чистому полу. Я просто не могу больше этого видеть. У нее просто комплекс перфекционистки, ей нужно, чтобы все вокруг было – как из пряничного царства. А так не бывает. Мы все – живые люди, понимаешь?

– Не понимаю, – честно ответила я. – Нельзя осуждать человека только за то, что у него чистые полы.

– Я ее и не осуждаю. Она – совершенство. Мисс Мэри Поппинс, вышедшая замуж за мистера Бэнкса. За что мне ее-то осуждать! Мне-то достался Стас! И вся вот эта жизнь. Никаких цветов в вазах, никаких перевязанных лентой подарков на Восьмое марта. Вид на гаражи из окна. Гальчик, налей еще…

– Все пройдет. Ты только не волнуйся, все пройдет.

– Обещаешь? – криво усмехнулась Сашка Карасик и выпила, не чокаясь, как есть. И доела последнюю конфету.