Текст книги "Гений, или История любви"

Впрочем, не так уж он был и молод. Ему было около двадцати пяти, он был лишь чуть младше Ингрид, и она могла бы поклясться, что он никогда не изменится, навсегда останется Лелем, сидящим под березой с дудочкой и воспевающим рассвет. Между ним и такими мужчинами, как Рудольф, отец Ингрид, не было ничего общего. Но это никак не помогало Ингрид, когда его не было дома, перестать его ждать. То, что она чувствовала, было чисто физическим, на уровне биологических процессов, на уровне гормонов и неосознанных, неконтролируемых реакций. Чувство было совершенно нерациональным, бесполезным и даже опасным – но необоримым. Любовь зла…

Любовь. Нельзя сказать, что Ингрид была рада своей любви. Она много бы дала, чтобы вернуться к той беззаботной, эгоистичной жизни, которой жила прежде и которую она так любила. Быть номером «два» ей было невыносимо. Думать о том, что когда-нибудь Готье не вернется к ней, – еще хуже.

Идея создать музыкальную группу принадлежала Ингрид. Это, конечно, не означало, что до нее эту идею никто никогда не озвучивал перед Готье. Многие говорили, и многие убеждались, что Готье до этого нет никакого дела. И когда Ингрид сказала ему, лежа на постели, замотанная в мятую простыню, о том, что хочет заниматься продвижением его музыки, он только усмехнулся:

– Зачем? Это все пустое.

– А что не пустое? Ездить по всем этим диким шабашам? – возмутилась она. – Сидеть в этих палатках, есть тушенку?

– Ты не любишь тушенку? – Он рассмеялся, протянул к ней руки и попытался стащить простыню. Он не придавал разговору никакого значения.

– Разве ты не хочешь заработать денег?

– Мне ведь много не надо, – пожал он плечами. – Все, что нужно, у меня есть.

– Что у тебя есть? – Ингрид вырвалась из его рук.

Она хотела создать эту группу, хотела, чтобы их с Готье объединяло что-то еще, кроме этих бессонных ночей и утренних чаепитий. Она считала его талантливым. Но даже если бы она считала его бездарным… Ингрид прекрасно знала, как устроен этот мир и что люди остаются вместе только по каким-то серьезным причинам. Рука руку моет. Его руки были нужны ей, как воздух. Нужно дать ему то, что он оценит, – и он будет рядом с ней. Нужно дать ему что-то, что не могут дать другие. Нужно действовать так, как когда-то действовал ее бизнесмен.

– Ты не хочешь, чтобы люди услышали твою музыку?

– Они и так ее слышат. Я играю ее все время.

– Ну что ты такое!.. – Ингрид всплеснула руками и задумалась. – А разве ты не хочешь иметь возможность сделать что-то по-настоящему важное и большое в этой жизни, в этом мире? Ты можешь стать звездой и говорить о мире, о природе, ты можешь убеждать людей в том, во что веришь! – Ингрид была более чем красноречива. Ей было глубоко плевать и на мир во всем мире, и на природу, и на судьбу бенгальского тигра, но ей не было плевать на Готье. И он сказал «Да».

Глава 4

Группа «Сайонара» появилась год назад ценой невероятных усилий со стороны Ингрид. Появилась – это громко сказано. Был собран какой-никакой состав, была разработана какая-никакая программа. Песни у Готье были, но проблема заключалась в самом Готье. Ему, кажется, ничего этого было не нужно. Если бы не Ингрид, ничего бы не получилось. Все, что делал Готье, – это исчезал, потом приходил и говорил, что все не так и все не то. Он не хотел имитировать звуки народных инструментов на синтезаторе, он хотел настоящие народные инструменты. Он хотел записывать звуки природы, в то время как любое чириканье и стрекотание можно было прекрасно найти в музыкальных библиотеках. В общем, с ним были проблемы.

Проблемы были еще и с тем, что для Готье, если уж он брался за дело, никого не было достаточно, никто не был для него хорош. Сам Готье, как ни странно, профессиональным музыкантом не был, чего, конечно, никак нельзя было предположить, если послушать, что и как он играл. Лучше всего он играл на гитаре, но и на клавишах он был вполне ничего себе, так же как и на скрипке, виолончели и даже барабанах. Ингрид до сих пор не составила полный список инструментов, на которых он мог играть. Поэтому для нее было шоком узнать, что музыке он обучался в каком-то музыкальном кружке в детстве – и все, дальше сам.

– Как же так? – опешила она, не зная, что теперь писать в пресс-релизе, их самом первом пресс-релизе, о солисте группы «Феникс». Ингрид поначалу хотела назвать группу «Феникс».

– Ну, извини, если я тебя разочаровал, – усмехнулся Готье.

Тогда Ингрид осознала, что она плачевно мало знает о самом Готье. Где он вырос? Кто были его родители? Где они сейчас? В каких они отношениях с сыном, что думают о его музыке и его увлечении природой и этносом? Ингрид ничего этого не знала. Она знала только, что он имел паспорт на имя Павла Зарубина, она нашла его у него в сумке.

Да, она копалась в его сумке. Она бы с удовольствием покопалась у него в голове, если бы была такая возможность. Она была аккуратна, положила все на свое место, он бы никогда не узнал об этом. Не было никакого риска, он был в ванной, она слышала звуки льющейся воды. В мире, где она выросла, было не принято доверять людям. Нужно было знать о людях все наверняка.

Из паспорта она поняла только то, что странный незнакомец на фотографии, отдаленно напоминавший Готье, был на год с небольшим младше нее, Ингрид, не был женат, не имел детей и судимостей и был прописан на постоянное место жительства на улице Ивана Франко. Позже, в одном из редких личных разговоров, Готье косвенно упомянул, что рос без отца. Из разговора с Элизой вдруг выяснилось, что у него была сестра и что он ей читал сказки. Вот и вся информация, которой располагала Ингрид. Легче ей не стало, а вопросов стало только больше. По крайней мере, стало ясно, что он остается на ночь в квартире Ингрид действительно не потому, что ему некуда пойти, и что прописка ему не нужна.

Это она знала и сама. То, что Готье от нее ничего не ждет, можно было понять уже по тому, как он на нее смотрит. Скорее ей от него было что-то нужно. Он сам – вот то, что ей было нужно, целиком и полностью. Никогда в жизни до этого не любившая никого, Ингрид совершенно не понимала, что делать со всей этой бездной страхов и надежд, что делать с желанием приковаться к Готье наручниками.

«Чтобы удержать – нужно отпустить. На очень длинный поводок. Не звони сама, будь всегда чуть рассеянна и ленива, будь самодостаточна. Пусть ты будешь нужна ему больше, чем он тебе. Пусть он добивается тебя», – так говорила мама Ингрид, Анастасия Шеллер.

Ингрид же с ужасом понимала, что, если отпустить Готье, он улетит и не вернется. С ним эти игры не работали, а уж она пробовала, не сомневайтесь. И через какое-то время, где-то через полгода после их знакомства, Ингрид вдруг поняла, что все неправильно. Он нужен ей больше. Он не будет ее добиваться. Зачем добиваться того, кто и так тянет к тебе руки с мольбой. Как его удержать?..

Ингрид действовала по схеме. Она хотела стать ему нужной. В принципе, это было умно. Она представлялась пиар-менеджером, продюсером, куратором, спонсором – любыми словами, которые бы подошли к той или иной публике. Она старалась привлечь аудиторию к группе «Феникс» и делала это любыми возможными способами. Первый состав группы менялся, и сегодня остался только клавишник Александр. Зато пришел Володя, который, к радости Ингрид, удовлетворил взыскательному вкусу Готье – он умел играть как на гитаре, что в ряде случаев было полезно, так и на некоторых народных инструментах, не очень хорошо, не гениально, но умел. Достаточно умел, скажем так.

Зато Володя имел почти неограниченный доступ к этим самым инструментам, будучи студентом отделения народных инструментов. Что-то он брал на кафедре, что-то занимал у своих многочисленных знакомых. Он даже смог достать как-то набор колоколов – от серебристо-заливистого до густого, басистого. В этом было Володино несомненное достоинство, он был ценным приобретением для коллектива. А главное – он был очарован Готье, он был готов на все, и совершенно бесплатно. За идею, а идея была в том, чтобы Ингрид могла удержать Готье.

Еще приезжал, но не на каждую репетицию, Костик Леший – бородатый парень, склонный к туризму и пьянству. Он играл на гитаре и стоял на басах. К нему не было больших вопросов, кроме одного – периодически он дурно влиял на Готье, заманивая его в леса. Тогда Ингрид нервничала и злилась. В лесах все может случиться, в лесах, знаете ли, своя жизнь, свои русалки. Сама она пробовала эти самые прелести лесной жизни, была немедленно укушена клещом и эвакуирована обратно, в родной урбан.

– Немедленно в Берлин! – кричала мама. – В России медицины нет! Ты можешь заболеть энцефалитом.

– Консилиум! Немедленно в Кремлевку, она может не долететь до Берлина! – сухо и четко командовал отец.

После всех сделанных уколов, прививок, после месяца паники и воплей со стороны зарубежной родни Ингрид поклялась никогда больше не переступать черты русского леса.

– Почему они никого больше не кусают? – поражалась Ингрид. – Почему только меня.

– Это они за Сталинград мстят, – пожал плечами Готье. – Чуют вражескую кровь! У нас теперь клещи вместо партизан.

– Ты дурак! – разозлилась она.

Но с тех пор Готье с полным правом уходил в леса. Поэтому басиста Лешего Ингрид не любила, но терпела. Играл он неплохо. Еще был гармонист Яша, но он приезжал лишь на записи. Гармонь в музыке Готье была востребована совсем чуть-чуть, и Яша через какое-то время сказал, что сидеть и пить плохой растворимый кофе он может и у себя дома. В общем, от него не было проблем.

В этом составе плюс сама Ингрид, бьющая в бубны, шуршащая разнообразной перкуссией, они и записали первые версии нескольких песен. Это было бы трудно назвать альбомом, но Ингрид знала, что для движения вперед нужна порой всего одна песня. Так что она ждать не стала, начала раскручивать то, что имела. Она даже выпустила постматериалы – футболки, чашки и календарики с птицей, вылетающей из огня…

Готье не говорил ничего, не сопротивлялся и не возражал. Казалось, все пойдет гладко и сладко, без сюрпризов, как и любила Ингрид.

«Лунная радуга» – любимая песня Ингрид – с трудом, но прошла по формату на одну радиостанцию. Не сказать, что для этого не пришлось воспользоваться старыми и очень личными связями, которые возникли еще в период, когда Ингрид думала о собственной музыкальной карьере. Во всяком случае, песню согласились разместить. Презентацию назначили, и календарики уже пришли из печати, когда на одной из первых встреч с нужными людьми Готье вдруг сказал:

– Группа «Сайонара» играет этнорок, если вы хотите упростить все до определений. Лично я считаю, что мы создаем новый жанр.

– «Сайонара»? – переспросил ведущий, с недоумением глядя в пресс-релиз.

Ингрид покраснела.

– Группа «Феникс», – поправила она Готье.

Тот посмотрел на нее с непониманием и, покачав головой, повторил:

– «Сайонара». В переводе с японского – «Прощай».

Он был невозмутим. В тот раз, кажется впервые, Ингрид кричала и швырялась вещами. Выставить ее дурой прямо в прямом эфире? Это что, какая-то специальная злая шутка? Он что, не мог поделиться идеями раньше, когда она, к примеру, отдавала в производство все эти майки? Черт!

– «Сайонара»? Какая, к черту, «Сайонара» и почему? Ты что, хочешь сказать «Прощай» всем нашим слушателям, всем твоим слушателям, черт побери! Готье, ты свихнулся?

– Кто сказал, что я хоть когда-то был нормальным? – усмехнулся он и как ни в чем не бывало сказал: – Иня, нам нужен кто-то на дудочки.

– Кто-то на дудочки? Мне нужен валидол! – фыркала она.

Готье был невозможен. Совершенно невозможен. Но с тех пор, как образовалась группа, у Ингрид появилась хотя бы призрачная гарантия того, что он останется в ее жизни и никуда не уйдет. Хотя бы тут она ощущала подобие стабильности, хотя бы так могла потушить тот огонь, который ее пожирал, когда Готье не было рядом.

Она не была счастлива. Она была зависима от него, несвободна, будто он вошел в ее тело и стал ему необходим для жизни. Он стал частью ее системы координат. Но счастлива? Впрочем, самой себе она бы это вряд ли сказала, вряд ли призналась бы себе в таком. Она злилась на Готье, обижалась на него, все больше курила, просто чтобы его позлить. Ингрид хотела его получить – целиком и полностью. Хотела этого тем сильнее, чем меньше шансов у нее на это было.

– Знаешь, я не думаю, что способен на все это «долго и счастливо», – сказал он ей как-то, лежа в постели.

– О чем ты? – лениво потянулась Ингрид. Это был один из самых счастливых моментов ее жизни. – Ты хочешь сказать, что звезда рок-н-ролла должна умереть молодой?

– Я о том, как ты разложила мое барахло в своей квартире – бритва в стаканчике, футболки в шкафчике. Как будто мы живем вместе. Думаешь, если мои вещи здесь, и я тоже всегда буду сюда возвращаться?

– А почему нет? – улыбнулась она, хотя в области солнечного сплетения что-то сжалось в комок, и стало трудно дышать.

– Однажды я обязательно уйду. Говорю это, чтобы ты понимала, – сказал Готье и повернулся к ней лицом.

Он был спокоен. Ингрид прикрыла глаза, а Готье неторопливо провел ладонью по ее обнаженному плечу. Он не собирался кому бы то ни было принадлежать. Он не хотел никем владеть, он хотел уходить и приходить, как кот Степан с дачи подруги.

– Ты можешь уходить и приходить, когда тебе вздумается, – сказала Ингрид, усилием воли удерживая остатки сонной расслабленности в теле. – Я так же мало ценю обещания. Я хочу делать музыку и спать с тобой время от времени.

– Что ж… Музыка – это прекрасно. – Он откатился в сторону, вытянул руки наверх, уперся ими в стену и закрыл глаза. Через пару минут он уже спал.

Ингрид перепечатала календарики и переписала пресс-релиз. «Сайонара» – и бес с ней. Чем бы дитя ни тешилось. Потом она нашла дудочника, его Володя посоветовал. Дудочника звали Стасом, и он одинаково неплохо играл как на флейте, так и на жалейке.

Ну а теперь вот Соня, которая взялась не пойми откуда и практически завелась сама собой, как заводятся тараканы. Соня Ингрид не нравилась, но что с ней теперь делать – она не понимала. Готье продолжал периодически спрашивать, что с Элизой и почему это на наших дорогущих клавишах, способных творить чудеса, до сих пор сидит бездарный Сашка.

Первая реакция Ингрид была другой. После нескольких часов, что они с Соней провели вместе на кухне, Ингрид могла бы сказать, что эта девушка была приятная, хорошо воспитанная, тактичная, прекрасный собеседник (!!!), но ей и в голову не могло прийти, что это тихое создание окажется способна на такое. Юность Сони была столь вопиющей, что даже сама идея рассмотреть ее в качестве настоящего человека казалась противоестественной. Соня была слишком хрупкой, субтильной и выглядела вообще не на шестнадцать, а на четырнадцать. На ее лице не было косметики, она не умела громко и сексуально смеяться. Она еще была слишком маленькой, чтобы войти в их жизнь, в ее, Ингрид, жизнь.

Да уж… Ингрид Соню, что называется, проглядела. Уже к вечеру она в этом раскаивалась.

– А знаешь, из нее может выйти очень даже неплохой клавишник. Откуда она вообще взялась? – беззаботно болтал Готье, не замечая тяжелой тучи, заставляющей Ингрид хмуриться. – Надо же, первый курс Гнесинки! Вообще-то там музыкантов больше портят, чем учат.

– Думаешь? – ответила Ингрид скорее автоматически.

Явление Элизы ей совершенно не понравилось. Нет, она уже поняла, что клавишника придется менять неминуемо. Но не на женщину! Ее более чем устраивало быть и оставаться единственной женщиной в группе «Сайонара». Это хорошо смотрелось на сцене. Это давало Ингрид какую-то фору в отношении Готье. Так ей, по крайней мере, самой казалось. Но постоянно иметь рядом другую женщину, тем более такую юную и такую… странную. Это плохо, плохо…

– Ты ее телефон записала?

– Записала. Но я не уверена, что это хорошая идея. Она же ребенок!

– Жеребенок, – усмехнулся Готье.

– Она не может свободно ездить. У нее эта… бабушка. Боже мой, я уже забыла, что такое бывает. Бабушка, комендантский час. – Смех Ингрид звучал неестественно, напряженно.

– Она странная, да? – спросил Готье, и то, как он это сказал, понравилось Ингрид еще меньше.

– Да! – буркнула Ингрид. Вот ведь зацепило. Свой свояка… – Слушай, мы об этой малявке уже битый час говорим. Лучше скажи, ты поедешь играть в клуб? Там нужно на разогреве как раз четыре песни сыграть.

– Все, что у нас есть? – усмехнулся Готье. – Поеду. Ты рада? А, Иня, я ведь только ради тебя!

– Ты ничего не делаешь ради меня.

– Думаешь? – Глаза у Готье ярко блестели.

– Знаю. – Ингрид потянулась, зевнула и как бы невзначай стянула с себя дорогую дизайнерскую майку. – Ну что, хватит болтать?

– У, какие мы строгие! Слушаюсь, босс.

Готье смотрел на нее, но не спешил сделать шаг навстречу. Он любил на нее смотреть. Вообще любил смотреть и наблюдать. И когда он смотрел вот так на нее, с легкой улыбкой на тонком, немного хищном лице, Ингрид начинала дрожать всем телом – то ли от страха, то ли от возбуждения. Секс с ним был гораздо больше, чем просто секс. Но гораздо меньше, чем любовь, и это она тоже понимала. И та чувственность, с которой он целовал ее тело, проводил легонько пальцами по ее спине – позвонок за позвонком, шептал ей что-то, прижимал к себе, спутывал руками волосы… Каждый раз, находясь в его объятиях, Ингрид чувствовала, что он обожает ее, любит ее тело и заглядывает ей в душу. Она чувствовала, как они становятся единым целым. Но со временем она поняла, что точно таким же он может быть с любой другой девушкой и что дело тут вовсе не в ней, несмотря на всю ее красоту. Дело в нем.

– Можно мы останемся тут навсегда? – спросила она, рассматривая его профиль. Нос длинноват, и профиль у него хуже, чем фас. В профиль он становится еще более хищным. Снимать его лучше спереди, чтобы показать его тонкие черты, красивые зеленые глаза, длинную шею, сильные руки. Но тут, на мятых простынях, ей нравилось смотреть на его профиль.

– Ты имеешь в виду диван? – Готье приподнялся на локте и повернулся к Ингрид: – Да ты первая заскучаешь. Ты терпишь меня, потому что я пою. И что от меня останется, если я буду только лежать тут все время?

– О, давай попробуем! Я куплю тебе попкорн. Мы включим кино, у меня есть диск с «Властелином Колец». Я буду доставать по пять фильмов в день.

– Я растолстею и начну тебя поколачивать.

– Если это будет ролевой игрой – я согласна начинать хоть сейчас, – хихикнула она.

Готье нахмурился.

– Ты обманываешь и себя, и меня. Ты хочешь меня только потому, что не можешь меня сломать, – сказал он.

– Что за глупости! – обиделась она. – Я тебя не хочу ломать, я хочу, чтобы ты стал известным.

– Ты хочешь, чтобы все всегда было по-твоему, – сказал он, встал, натянул джинсы на голое тело и вышел на кухню.

Ингрид тотчас же почувствовала холод. Она подумала, что в этом он совершенно прав. Какой-то обман был между ними, только она не хотела и не могла пока дать ему определение. Ей было страшно.

Глава 5

Володя позвонил Соне только через три недели. Учеба закончилась, осталась еще пара экзаменов, но делать было решительно нечего. Родители предлагали путевку в Краснодарский край, в юношеский лагерь на море. Мама расписывала красоты этого места, старательно обходя вопрос о Новой Зеландии молчанием. Было понятно, что этим летом родители не готовы дочь принимать там, у себя. Почему? Деньги? Возможно. Желание пожить для себя? Тоже возможно. Очень даже возможно, что мама там планирует ездить на машине по окрестностям с приятельницами, ходить на вечеринки, бродить по магазинам и бегать на свидания с мужем, будто бы они снова молодые и у них снова медовый месяц.

Голос у мамы был счастливый и виноватый. Бабушка подтвердила догадки Сони. Она долго и громко ругалась с папой Сони. Бабушка требовала, чтобы родители забрали дочь на все лето и перестали «маяться дурью».

– Лагерь прекрасный. Самый лучший лагерь в России. Там будет поход в горы, они неделю будут жить на ферме… – оправдывался папа.

– На ферме? Может, Сонька еще и коров будет доить? – возмущалась бабуля. – Я так и вижу эту картинку. Сонька молча берет в руки ведра, полные молока, потом (тоже молча) надрывается и заканчивает отдых в больнице. А там и больниц-то нормальных нет. Откуда? На ферме-то.

– Это лошадиная ферма. Они будут там кататься на лошадях!

– На коне? Сонька? Еще лучше, пусть уж она сразу хребет себе сломает. Ее выкинет в ближайшие кусты – и все на этом закончится.

– Там все профессионально сопровождается, и вообще, путевку нам достал Сергей Анатольевич из Минюста. Думаешь, это было легко.

– Думаю, что вам там легко живется! – фыркала бабушка. – Пока я тут вашу дитю в люди должна выводить. Знаешь, что она на одни пятерки сдала все? Осталась какая-то ерунда. И что, нельзя было поощрить девочку? И меня тоже, если уж на то пошло. Сколько я буду тут в кухарках? Да она же и не ест этого все равно. Соседские коты все пожирнели на пять кило каждый от моих котлет.

Тут Соня покраснела. Она и не знала, что ее рационализаторские идеи в отношении применения большей части бабушкиного провианта были замечены и вычислены. В лагерь Соня не хотела. Строиться и ходить парами она не любила, выживать в социуме, проявляя бойцовские качества, не собиралась. Так что бабушкины выступления она одобряла. Но слова, как и всегда, ничего не решили. Путевка, полученная от знакомых, была финальным предложением, и даже бабушка не смогла ее отменить. Двадцать один день счастья, с пятнадцатого июля и до упора – что тут скажешь.

Соня молчала. Потом бабушка повесила трубку, и позвонил Володя, с которым они не виделись уже добрую пару недель.

– Сонь, я загляну? – спросил он.

– Да, – коротко согласилась она.

Через полчаса Володя сидел на Сониной кухне, ел свежие котлеты и разговаривал с бабушкой о Сонином вопросе.

– Они предлагают поучаствовать в записи. Это очень серьезное предложение, у нас песня в ротации на радио. Сейчас думаем делать сайт группы… – он говорил безостановочно, а бабушка хмурилась и силилась его понять.

– Это ансамбль народной музыки? – уточняла она. – И что такое ротация?

– Это этно фолк рок-группа. Называется «Сайонара».

– Рок? – услышала знакомое слово бабушка.

– Этнорок. Народные мотивы, записанные на современный лад, – упростил, как мог, Володя.

– И ты там тоже играешь? – подозрительно осмотрела его бабуля.

Музыка никогда не нравилась ей, так же как жене ее сына. Она именно этого и боялась, что музыка из академических концертных залов, белых платьев, букетов цветов превратится в алкоголь, наркотики и рок-н-ролл. Или как там у них, у молодых, это говорится.

– Я играю на струнных: гитара, гусли, домра. Иногда на балалайке.

– Да? – Названия инструментов немного успокоили умную Сонину бабушку. Она еще ни разу не слышала, чтобы пьяный рок-музыкант разбил на сцене на глазах у беснующейся толпы фанатов домру. – А послушать можно?

– Конечно! – согласился Володя радостно и притащил диск с демозаписями.

Бабушка послушала. На ее лице отразилось недоумение. Музыка была… необычная, странная. Непонятные слова «Лунной радуги» поставили ее в тупик. Бабушка любила Лайму Вайкуле и Софию Ротару. Иногда слушала Надежду Кадышеву, и представления ее о народной музыке были близки с этим ансамблем. То, что звучало на Сонином магнитофоне, было другим, а между тем действительно можно было услышать легкие переливы каких-то свиристелей, самобытные звуки давно забытых инструментов. Музыка была чистой, эмоциональной и… непонятной. Она не столько тронула ее, сколько заставила в недоумении пожать плечами. В то же время этот самый Володя испытывал совершенно другие чувства. У него горели глаза, он качал головой в такт музыке. Ему нравилось. Он слышал эту песню уже миллион раз, но она нравилась ему все больше и больше. Бабушка объяснила это разницей в возрасте.

– А ты сама-то хочешь? – спросила она Соню.

– Да! – кивнула та и улыбнулась. И этого короткого «да» в сочетании с широкой радостной улыбкой было для бабушки достаточно. Так Соня получила разрешение играть в группе. Чем бы дитя ни тешилось, особенно брошенное в Москве дитя, которому летом и поехать-то некуда. Так рассуждала бабушка.

Конечно, Володя кривил душой, когда говорил, что речь идет только о записи альбома. Записывать альбом худо-бедно можно было бы и с Сашкой, если уж на то пошло. Ну да, Готье ворчал, Готье требовал Элизу, но Готье всегда ворчит и всегда чего-то требует. Ингрид долго упиралась и оттягивала этот разговор, несколько раз Володя даже сам переспрашивал, хотят они или не хотят еще разок прослушать Элизу.

– Хочешь знать мое мнение? – зло бросала Ингрид. – Я считаю это глупостью. Она же совсем девчонка. А если гастроли? А если концерты? Да что там «если». Мы же сейчас начинаем работать по клубам. У нас уже пять предложений поработать на разогреве. Это же ночь. Начинаем в восемь, заканчиваем черт знает когда. Твою пионерку отпустят вообще? Ты об этом подумай!

– Она живет одна, – пояснил Володя, чем очень сильно озадачил Ингрид.

– Одна? Не понимаю.

– У нее родители – дипломаты. Уехали на три года в Новую Зеландию полгода назад. Так что…

– Дочка дипломатов. Еще лучше! У меня тут не детский сад, и памперсы я менять не собираюсь никому.

– Ингрид, она просто молчаливая, но в остальном…

– Молчаливая? Да уж, будем называть это так. Мне кажется, она вообще ненормальная! – Чем ближе подходил час «Х», тем злее становилась Ингрид. Она тянула до последнего. На одном из их выступлений они давали три песни в клубе где-то в Видном, и клуб этот был больше похож на кабак, если честно. Так вот, на одном из выступлений клавишник Сашка неожиданно напился так, что играть положительно не смог.

– Ты свинья! Ты просто скотина! – кричала Ингрид, а Сашка свалился, не удержавшись на ногах, на гримерный столик, похоронив под собой всю косметику. Потом его вырвало. Играли без него, а убирать за ним пришлось, конечно, Володе. Как и тащить пьяного в машину.

– Брось его здесь! – с омерзением прошипел Готье. Его обычно отсутствующее, немного не от мира сего выражение лица сменилось гримасой ненависти и отвращения. Ингрид, бледная, пыталась как-то сгладить ситуацию, но как ты ее сгладишь? Готье – помешанный на экологии и природе гений – почти не пил и не курил никогда в жизни, не говоря уж о чем-то еще, что считается нормальным для музыкантов и вообще людей творческой профессии. Готье был ненормальным трезвенником, он желал сохранять ясность ума, и вместо того, чтобы выпить или покурить, или чего-то еще, он шел в лес или лез в горы. Например, уезжал на Алтай.

– Если его бросить здесь, его могут забрать в милицию.

– Это все из-за тебя, Ингрид. Ты поставила меня в такое положение, – сухо сказал Готье. – Я устал от того, что меня никто не слышит. У нас должна была быть на клавишах трезвая белокурая Элиза, вместо этого ты, Ингрид, продолжаешь держать на клавишах этого борова.

– Готье! – воскликнула она. Но он махнул рукой, останавливая ее.

– Не стоит. Слова тут ничего не значат. Ты ошиблась. Точка. Как и всегда, ты делала только то, что хотела, только то, что нужно тебе. Ты плевала на музыку, Ингрид.

– Ты куда? – крикнула Ингрид, когда Готье развернулся и пошел от нее.

Ингрид метнулась за ним.

– Нет, – крикнул он. – Не смей за мной ходить, а то я навсегда с тобой порву!

– Что? – ахнула она.

Однако Готье больше не сказал ни слова. Через несколько минут его длинная фигура исчезла в темноте.

Ингрид попросила Володю поговорить с Элизой.

– Я попробую, – сказал он, а потом взял все на себя: подобрал гитару Готье, поймал две машины, доплатил водителю одной, чтобы тот довел спящего пьяным сном Сашку до двери и передал с рук на руки родителям. Он поехал с Ингрид домой, потому что она вцепилась в его руку и просила не оставлять ее теперь одну. В машине она плакала и говорила, что действительно давно надо было гнать этого козла и что она будет делать, если Готье не приедет совсем.

– Он приедет, не волнуйся, – успокаивал ее Володя. Но Готье не было четыре дня, и четыре дня Володя был вынужден сидеть с Ингрид. Он не давал ей курить каждую минуту, вынимал у нее из рук кофе, укладывал спать. Он никогда не видел, чтобы человек так мучился, так ждал. Он сам никогда никого так не ждал, как собака, которую оставил на улице жестокий хозяин. Четыре дня Ингрид думала, что группы «Сайонара» больше не существует, думала о том, что не совсем понимает, как дальше жить. Потом Готье вернулся. На нем была другая одежда, волосы были повязаны какой-то новой бечевкой. Вид у него был свежий и отдохнувший.

– Ты? – спросила Ингрид, все еще ощущая последствия своего персонального кошмара, последствия пыток. Она не встала и не подошла к нему, она так устала от мыслей и чувств, что почти сожалела, что он вернулся.

– Ты позвонила Элизе? – коротко спросил Готье.

Ингрид дернулась и в панике посмотрела на Володю.

– Я позвоню, – вмешался он. – Прямо сейчас.

Так Элиза появилась в квартире на «Соколе» снова. Она вошла и осмотрелась. Первой ее встретила Ингрид, и выглядела она очень усталой.

* * *

Вопросов музыкального характера у Сони не возникло. То, чего от нее ждал Готье, она делала с легкостью, это был вопрос техники. Случилась некоторая заминка с синтезатором – все-таки на таком инструменте Соня раньше не работала. Играть, быстро ориентируясь в переключении эффектов и программ, встроенных в профессиональный инструмент, было непросто, но она быстро обучалась. Она не тратила время на разговоры, чаепития и перекуры, она читала инструкцию и слушала объяснения и пояснения Готье. Таким образом, уже через пару репетиций она сумела договориться с инструментом, а большего от нее и не требовалось.

– Вступаешь после второго аккорда сразу за куплетом. Поняла? – Готье даже не дожидался, пока она кивнет в ответ. У него был творческий период, он писал что-то у себя в блокноте, доставая его то прямо посреди песни, бросая при этом петь или играть, или уходил с кухни прямо посреди обеда или ужина, чтобы наигрывать по кругу одну и ту же мелодию, один и тот же фрагмент только ему ведомой песни. Соня была рада, что участвовать в творческом процессе ее не просили. Если бы она хотела что-то сказать, то сказала бы, что совершенно не понимает, как в голове Готье рождается песня. Кажется, этого не понимала и Ингрид.

– Вот почему ты решила заниматься музыкой? Не скажешь, да? – горько хмыкнула Ингрид, а Соня только застенчиво улыбалась. – Нет, я не понимаю этого.

– Ингрид, отстань от Элизы, – вступился Леший, который поначалу тоже с некоторым сомнением отнесся к новой клавишнице, что вполне объяснимо, ведь он был по самую шейку накачан мнением Ингрид, а уж оно не было объективным. Только потом, через пару недель, Леший с удивлением отметил, что Соня играет скорее хорошо, чем плохо, и уж точно лучше, чем это делал Сашка, а проблем от нее вообще никаких.