Электронная библиотека » Татьяна Вяземская » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 28 августа 2015, 20:00


Автор книги: Татьяна Вяземская


Жанр: Любовно-фантастические романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 10

Сулеймана она увидела только через месяц. Наткнулась на него в одном из многочисленных переходов и замерла – на секунду стало трудно дышать. Все это время успешно, как ей казалось, Анастасия внушала себе, что не вспоминает о Сулеймане. В конце концов, кто он такой? Кровавый правитель, стремящийся любой ценой расширить границы своей империи. Может быть, прогрессивный политический деятель – для своего времени. Но сама Стаська-то – не отсюда! Не из «здесь» и не из «сейчас»! Чем мог быть интересен такой человек девушке, живущей в двадцать первом веке? Или, правильнее будет сказать, жившей? Может быть, она уже стала частью этого века, частью этого мира, более жестокого и… да нет, просто – совсем не такого!

Сулейман похудел и выглядел изможденным. Тоньше стала шея – а может, так казалось оттого, что на голове его сейчас был намотан тюрбан, причем гигантский, в несколько раз больше, чем его голова. Перо на тюрбане было прикреплено пряжкой с красным камнем – выглядело это, как будто у Сулеймана пробита и забинтована голова и сквозь бинт проступает кровь.

Ошалевшая Анастасия присела в реверансе – вылетел из головы весь этикет, так долго вдалбливаемый в «школе».

– Здравствуй, – сказал Сулейман и прошел мимо, а Анастасия так и застыла соляным столбом.

Не улыбнулся даже…

Куда ему улыбаться? У него совсем недавно двое сыновей умерли!

Но мог хоть что-то сказать…

Но он же поздоровался! Первым поприветствовал ее, а мог бы просто кивнуть…

Дура! Надо было слушаться советов Гюлесен и заплатить за письмо, и тогда…

И тогда – что? Помнится, кто-то вообще собирался «не выпендриваться» и не попадаться султану на глаза – лишь бы не «скатиться до уровня подлой Роксоланы». Вот ты и на месте Роксоланы, Настя, так почему же тебе так хреново? Почему ты не можешь с безразличием смотреть на лицо этого человека, с которым разговаривала только однажды? Почему? Почему тебе не все равно, Настя?

Она промучилась несколько дней. Сколько – не знала точно, ей казалось, что прошла уже целая неделя, а Гюлесен спрашивала:

– А что тебе позавчера султан сказал?

И она понимала: да, действительно, встреча в коридоре на самом деле произошла позавчера…

Она страдала, а Гюлесен все лезла и лезла с вопросами.

Сам поздоровался? Первый? Правда, что ли? А как смотрел? А где стоял? Не стоял, а шел? А шел быстро? А откуда вышел? А какое у него было выражение лица?

Лишенная навсегда возможности счастья собственного (несколько раз Гюлесен «удостаивалась чести» быть выбранной султаном, так что замужество ей не светило, равно как и возможность – после порки – еще раз попасть в покои султана, даже в качестве подметальщицы), молодая женщина, казалось, жила историями о счастье чужом. Хотя Анастасия была несправедлива к ней: ведь Гюлесен не «паслась» ни возле одной султанской жены, ни возле другой. Выбрала Анастасию в подруги и опекала как могла. А заодно и «доставала» своими расспросами.

В какой-то из дней Гюлесен же и принесла новость: Фюлане-хатун уезжает. Правда, Старый дворец, куда переселялась жена Сулеймана, находился совсем недалеко – пешком минут пятнадцать, – но жене султана, пускай и бывшей, пешком ходить не полагалось.

– А почему уезжает?

– Сама захотела, – ответила Гюлесен. – Просила султана отпустить, сказала, что ей ничего не нужно. Сказала, что тяжело ей находиться в месте, где умер ее сын. А я так думаю – из-за Махидевран. Эта змеюка… И главное – сама ведь сына недавно потеряла! Нормальная мать бы на ее месте убивалась бы, а эта – злорадствует. Так бы ей волосы и повыдергивала!

– А Сулейман что?

Не спросить не смогла, хотя и понимала, что уподобляется самой Гюлесен.

Та в ответ пожала пышными плечами.

– Что… Отпустил. Прислугу дал – целую свиту, можно сказать. Только зачем ей столько, она ж, бедняжка, никуда из Старого дворца выйти-то не сможет…

Время от времени Гюлесен вспоминала о своих европейских корнях и жалела «бесправных восточных женщин», словно забывая о том, что сейчас и сама такой является.

Отъезд прошел тихо. Подруги, если таковые у Фюлане имелись, проводить ее не пришли. Впрочем, может быть, каждая простилась с ней заранее, наедине? Как бы там ни было, за отъездом несчастной женщины следили всего три пары глаз. С балкончика – сам Сулейман, который как будто оказывал последний раз знак внимания женщине, которую когда-то любил, которая родила ему сына, а потом стала неинтересной и ненужной и которую ему уже не суждено будет увидеть.

А с крытой галереи на отъезд смотрели Гюлесан и Анастасия. Венецианка охотно откликнулась на предложение «проводить», хотя сперва и усомнилась:

– Во-первых, она ни тебя, ни меня не знает, во-вторых – думаешь, она обратит внимание, что на нее кто-то смотрит?

– Не важно, – ответила Анастасия. – Главное – что мы сделаем доброе дело. Все-таки она не будет одинокой, ее душа почувствует это. Да и Бог нам зачтет.

Довод о Боге оказался решающим, а может, Гюлесен и самой было просто интересно поглядеть, с каким же скарбом и с какой свитой султан отпускает свою бывшую жену. А Анастасия кривила душой перед самой собой, убеждала – и почти убедила себя в том, что на самом деле хочет проводить Фюлане, а сама то и дело косила взглядом в сторону балкона, на котором стоял Сулейман. Хотя лица его отсюда было и не разглядеть – старалась понять: что он чувствует сейчас? Не жалеет ли о том, что отпускает некогда любимую женщину? Или, наоборот, радуется, что избавился от обузы, что никто не будет мешать ему строить отношения с Гюльбахар-Махидевран?

А еще через три дня к ней подошел глава черных евнухов и сообщил, что ночью ее ждет султан в своей опочивальне.

Гюлесен шумно радовалась, чуть ли не подпрыгивала, тряся большой грудью, а на Анастасию напало какое-то оцепенение. Ее мыли и мазали какими-то снадобьями, ей соорудили прическу – она молчала. Ее не надушили и не накрасили: кетхуда-хатун помнила о прошлом разе, а спорить с возможной новой фавориткой – себе дороже. Но, пожалуй, даже нанеси кто на лицо Анастасии полную «боевую раскраску» – она бы не заметила.

В прошлый раз боялась, а сейчас – сейчас даже не могла подобрать слов для определения того, что испытывает. Если это и был страх – то совсем другого рода.

Вечером евнух вел ее слабоосвещенными коридорами. Она дрожала – уверяла себя, что от холода: туфли где-то по дороге потерялись (никогда не любила обувь без задников!), а ступать босиком по мраморным плитам было более чем прохладно.

Султан ходил по комнате. В прошлый раз – возлежал на ложе, этаким царственным львом, сейчас – метался туда-сюда. Впрочем, львы тоже мечутся, если их держать в клетке.

Она вошла и застыла на пороге, не зная, куда себя девать. Та, прежняя, дерзкая Стаська уселась бы без приглашения. Эта – уже не только не Стаська, но даже не Анастасия, которой она чувствовала себя здесь, во дворце, – переминалась с ноги на ногу.

– Здравствуй. – Сулейман наконец-то обратил на нее внимание. – Хочешь фруктов?

Она кивнула. Не хотела ничего, но фрукты давали возможность занять руки.

Он показал головой в сторону вазы, стоящей на низком столике.

– Угощайся.

Она подошла и взяла что-то – то, что первое попалось в руки.

– Садись.

Она села.

Он еще разок прошелся туда-сюда, кажется, тоже не имея представления, о чем с ней говорить. Потом подошел к ложу и уселся на пол, на толстый пушистый ковер, сам, судя по выражению лица, удивляясь своему поступку.

– Как ты живешь?

– Хорошо.

Он усмехнулся:

– Ты так странно это сказала…

– Птице хорошо в клетке?

– Если ее кормят и заботятся о ней…

– Ну, меня кормят.

Разговор получался странный, и оба замолчали, чувствуя неловкость.

– Я ждал письма от тебя.

Кажется, это признание далось ему нелегко.

Анастасия почувствовала, как горячая волна побежала вниз по позвоночнику.

– Я тогда еще плохо умела писать на турецком.

Брови султана взлетели вверх.

– Теперь умеешь?

Она кивнула.

– А что еще умеешь?

Она дернула плечом. «Я еще и на машинке вышивать умею».

– Ты просила разрешения посещать библиотеку. Тебе не чинили препятствий? Нет? И что ты читала?

– Низами.

– Что?!

– Поэзию Низами.

– Ты читаешь на персидском?!

Если бы у него было столько свободного времени и не было возможности использовать его по своему усмотрению – он бы тоже выучил… да хоть китайский.

Но Сулейман, видимо, не поверил.

– Прочти что-нибудь.

– Кто бабочкой к яркому пламени льнет – На войско огня в одиночку пойдет; Пусть миг проживет лишь, огонь полюбя, Отдав оболочку – полюбит себя.


Она прочла первое, что пришло в голову, а потом вдруг испугалась. О себе ты, Анастасия, о себе стихи выбрала! Полюбишь огонь, который тебя сожжет… или – уже полюбила? Не думать, не думать об этом! А интересно, что он прочтет ей в ответ. У Низами красивые стихи… У Низами много стихов о любви, и Сулейман вполне может прочесть свое любимое стихотворение – ведь все знают, что он увлекается поэзией. И вовсе не обязательно это стихотворение будет относиться к тебе…

Но Сулейман произнес совсем не то, о чем она думала.

– А у меня сыновья умерли. Трое.

И закрыл глаза, как закрывает подстреленная птица.

Тогда Анастасия протянула руку и очень осторожно погладила его по голове.

Не открывая глаз, он накрыл ее руку своей ладонью. Она почувствовала мозоли. Мозоли? У султана? Ах да, он ведь шашкой машет… или как там это называется? Ятаган? Нет, ятаган – это у янычар… Господи, о чем она снова думает?

С другой стороны – странно, что она еще сохранила способность думать… хоть о чем-то…

В этот момент ее губ коснулись губы Сулеймана, и способность мыслить пропала окончательно.

– Хюррем. Моя Хюррем… – Теперь Сулейман гладил ее по голове.

Почему – Хюррем? Она ведь не смеялась… Ах да, Хюррем – не только «смеющаяся» или «радующаяся», это еще и «приносящая радость». Об этом она совсем забыла…

Ну что же, она и в самом деле хотела бы приносить ему радость… долго… всегда, если только такое возможно…

Она подумала об этом и поняла, что в этот момент Анастасия умерла. На свет появилась Хюррем.

С этой мыслью она умостилась поудобнее, уткнулась носом в плечо Сулеймана и заснула.

Глава 11

Она ночевала с султаном уже две недели подряд. Оставалась в комнате до утра, утром ее с поклоном провожал кизляр-агаси. Доводил до ее комнаты, улыбался непонятно, уходил.

Гарем гудел.

– Никогда у него не спали женщины! – в первый же день сообщила Гюлесен. – После… ну, ты понимаешь, после чего, – она стыдливо хихикнула, – женщин всегда выпроваживали. И со мной так было.

Хотелось бы верить, что это так, только – откуда Гюлесен знать про всех? Спросить она бы не рискнула – чтобы никто, не дай бог, не догадался, насколько для нее важен ответ. К счастью, ответ интересовал не только ее.

– А откуда ты знаешь, что со всеми? – К разговору подключилась еще одна девушка, из новеньких – имени ее Хюррем пока не знала.

– О, я тут все знаю!

Хотелось бы, конечно, верить, но Гюлесен была склонна к преувеличениям. Не врала – сама верила в то, что знает «все на свете». Но, к сожалению, верить было нельзя. Хотя и очень хотелось.

– Не верите?! – Гюлесен почему-то завелась, лицо пошло пятнами. – Я знаю, что говорю! Мне… мне один человек сказал, который знает! – И покраснела, став совершенно багровой.

– Кто? Ну?

Новенькая была воплощенное любопытство; а Гюлесен, кажется, надо было спасать. Видно же, что не хочет рассказывать. Может, еще какую-то глупость сделала, а ведь ее один раз уже пороли.

– А кстати, что тебе-то самой султан подарил?

– О, он сделал мне несколько подарков! – Гюлесен расцвела. – Серьги, и браслет, и пояс, и…

Она что-то еще говорила, но Хюррем уже не слушала. Главное она сделала – отвлекла внимание девчонки, та на некоторое время забыла о своем вопросе. Если еще когда вспомнит – Гюлесен уже как-нибудь сама выкрутится.

А вот правду ли она сказала, что до Хюррем никто не проводил всю ночь у султана, – она разберется позже. Хотя – дожить бы до этого «позже»…

Почему ее это так беспокоит? У него были жены, официальные, если так можно сказать, три жены, четверо сыновей и, как говорится в «Песне песней», – «девиц без числа». Так какая разница, спал кто-то в его постели или выметался прочь сразу после секса?

В конце концов, Махидевран он любил по-настоящему – об этом говорил весь гарем, да и по поведению «любимой жены» это было видно: чтобы почувствовать себя такой «владычицей морской», нужно было иметь для этого какие-то основания…

А она, Хюррем, что? Игрушка на пару дней? Приятный собеседник (а Сулейману, похоже, и в самом деле нравится с ней разговаривать), с которым заодно можно и сексом заняться? Кто?!

Она с ужасом ждала наступления месячных. Здесь это вообще было проблемой – для нее, привыкшей к прокладкам: все эти тряпки, с которыми ни сесть, ни лечь нормально, и – самый главный ужас! – тяжелый запах в комнате, ведь по какой-то причине почти у всех девушек в их комнате месячные проходили практически одновременно.

Начнутся месячные, к султану ее позовут – она не сможет, он позовет кого-то другого, а потом забудет о ней вообще. Власть? Да какая, к чертям собачьим, власть! Представить себе, что кто-то – какая-то мясистая корова или тощая змеюка! – лежит с ним в одной постели и он гладит ее по волосам…

Да придушить хочется! Причем – все равно кого.

Конечно же, месячные начались. Тогда, когда им и было положено.

И конечно, кизляр-агаси вечером позвал ее к султану. Она пыталась объяснить, но чернокожий, до сих пор относившийся к ней вроде доброжелательно, почему-то стал вести себя по отношению к ней несколько по-другому. Сейчас он попросту сделал вид, что не слышит.

Она шла и отчаянно трусила. Что она скажет? Восточный мужчина, на дворе – начало шестнадцатого века… Да кизляр-агаси специально ее подставляет! И Хюррем знала, откуда «ноги растут»: султанская матушка постаралась. Валиде Хафса Айше. Кизляр-агаси подчиняется именно ей, к тому же, говорят, он и предан султанской матери по-настоящему, не как подчиненный – как… а как кто, собственно? Как собака? Вряд ли, у него хорошо развито чувство собственного достоинства. Тогда как кто? Ладно, с этим разберемся позднее.

Итак, почему против нее настроена валиде?

Не понравилось, что рядом с сыном появилась новая фаворитка? Да какая ей разница-то? Гюльфем, Гюльбахар, потом – Хюррем, после нее вполне может появиться еще кто-то. Какое дело до этого матери?

Помнится, в настоящей истории настоящей Роксоланы валиде почувствовала, что рыжая девчушка с Украины сможет урвать у нее значительный кусок власти – потому и беспокоилась, потому и плела против нее интриги. Но это было не сразу, уже после рождения первого ребенка, а то и еще позже. А что толку интриговать против теперешней Хюррем? Она пока что никто и звать ее никак.

Впрочем – может быть, как в том анекдоте: «Ну не нравишься ты мне!»? Хотя вроде бы валиде в тот раз приняла ее не враждебно.

Может быть, это просто испытание? Валиде хочет посмотреть, как сопливая девчонка выкрутится из этого положения? Она бы и сама предпочла посмотреть, а не поучаствовать. Но вот не вышло…

И перед самой дверью султанской опочивальни Хюррем пообещала себе: больше с ней такого не повторится. Больше ничего она не станет делать помимо своей воли. Хватит!

Вошла к султану решительная, а скорее, даже сердитая. И, даже не стремясь подбирать слова (гори ты огнем, шестнадцатый век!), объяснила ему ситуацию.

Выражение лица у Сулеймана стало таким, что она не выдержала – расхохоталась. Это, скорее, была истерика, чем настоящий смех, но, хохоча, она чувствовала, что теряет агрессивность, страх, униженность.

Сулейман долго глядел на нее, слегка склоня голову к плечу, потом не выдержал и тоже рассмеялся.

– Чему ты так смеялась?

– А ты?

– Ты так неудержимо хохотала, что я не выдержал…

– А у тебя было такое выражение лица, что я не сдержалась.

И они снова рассмеялись.

– Понимаешь, я, конечно, знаю, что случается с женщинами раз в месяц, но никогда прежде мне об этом не рассказывали… в таких выражениях.

Хюррем насупилась.

– Я была очень сердита… и испуганна.

– Чего же ты боялась?

– Ну, что ты прогонишь меня.

– А почему я должен тебя прогонять?

Она почувствовала, как заливается краской. Господи, почему, если тебе уж пришло в голову так жестоко подшутить над ней, засунув ее в чужое тело, – почему ты не впихнул ее в тело смуглокожей брюнетки? Почему она снова – рыжая, белокожая, краснеющая так, как будто кожи и вовсе нет, а кровь течет прямо по поверхности лица?

– Но ведь я… я…

– Но поговорить-то мы можем?

В гареме информация и в самом деле распространялась стремительно. Махидевран уже давно прихлебательницы пели в уши о том, что тощая девка-рабыня с волосами цвета апельсина стремится занять ее место: и зовут ее к султану регулярно, и спит она там, чего прежде никогда не происходило.

Надменная красавица старалась не реагировать – об этом Хюррем также рассказала вездесущая Гюлесен.

– Она говорит: ей все равно, что муж выбрал себе новую игрушку. Чем дольше играется – тем сильнее она ему надоест, – возбужденно шептала она.

Гюлесен не хотела сделать ей неприятно, наоборот: она хотела предупредить подругу о вероятной опасности. Хюррем же эти слова были словно ножом по сердцу. Не боялась она Махидевран. Ну что та сделает? Побьет? Так Хюррем может и ответить. Яду подсыплет? Пока что они все едят «из одного котла», не станет же она травить тридцать человек – или сколько их там одновременно ест?

Боялась того, что слова соперницы окажутся правдой и она скоро надоест Сулейману. И то, что Махидевран, достаточно несдержанная, оставалась пока спокойной, беспокоило Хюррем очень сильно.

Но, видимо, то, что муж позвал к себе «нечистую» соперницу, доконало гордую красавицу окончательно.

Она не то что ворвалась – ее просто внесло в комнату. Хюррем, расчесывающая свою рыжую гриву кипарисовой расческой и вполуха слушающая Гюлесен, принесшую очередную сплетню, не успела ничего даже сообразить, как гордая черкешенка подлетела, ухватила за волосы и попыталась вцепиться ногтями в лицо.

Попыталась безуспешно. Потому что нечего, если ты отправляешься бить соперницу, оставлять висящими свои косы и обвешиваться драгоценностями. Хюррем сперва просто пыталась ухватить Гюльбахар за руку, но когда длинный, окрашенный алым ноготь соперницы полоснул ее по лицу – она просто озверела. Исчезла Хюррем, исчезла рассудительная Анастасия, вернулась Стаська, которая, если надо, могла за себя постоять.

Мадам любит побрякушки? Это просто замечательно! Раз! – и рука вцепляется в ожерелье. Два! – рука поворачивается вправо, и золотой «ошейник» впивается в шею. Три! – и длинные косы оказываются намотанными на руку.

– Дернешься, – тихо говорит Стаська, – останешься вообще без волос. Поняла, сучка?

Махидевран судорожно сглатывает. Уже понимает, что проиграла, но смириться пока не может.

– Повелитель правоверных просит Хюррем пройти в его покои.

Евнух появился совершенно не вовремя, и Стаська отвлеклась. Всего на секунду, но черкешенка не преминула воспользоваться этим замешательством. Пришлось снова показать ей, кто здесь главный. Стаська рывком дернула за ожерелье – на совесть сработано, и вес немалый! – а когда ненавистное лицо приблизилось, с размаху врезала лбом по нежной переносице.

– Передай повелителю, что презренная Хюррем сама ожидает его. Пускай придет, и поскорее.

Евнух не онемел – он, кажется, просто умер на месте. Застыл соляным столбом. Как и все остальные. Несколько секунд Стаське – все еще Стаське! – казалось, что в комнате жив только один человек: она сама.

Но вот евнух глупо хлопнул глазами, и она, предваряя ненужный вопрос, повторила:

– Ты слышал? Вот иди и прямо так и передай.

Прошло еще долгих несколько… ну, наверное, все-таки минут, хотя Стаське и казалось, что затянувшаяся пауза длится чуть ли не несколько дней, и на пороге возник Сулейман. Его появление девушка скорее почувствовала, чем заметила, повернулась, резко выпустив одновременно и шелковистые темные косы, и золотой «ошейник».

– Мой повелитель! Мой повелитель! – Махидевран на коленях поползла к султану, протягивая руки. Вернее, одну: вторую она прижимала к носу. – Посмотрите, мой повелитель, что со мной сделала эта рабыня! Со мной, которая подарила вам двоих детей!

Сулейман поднял глаза, и два взгляда встретились: карий – и яростно-зеленый. Эта сука успела пожаловаться первой? Что же, она, Стаська, оправдываться не станет. Захочет разобраться – поймет все и так. Не захочет – так на фиг он такой нужен?

– Встань.

Показалось, или обращенная к жене реплика и на самом деле прозвучала достаточно холодно.

– Мой повелитель…

– Встань, женщина. Султан не должен повторять дважды.

Махидевран тяжело поднялась. Только сейчас Стаська заметила: хотя толстой ее и не назовешь (в отличие от той же Гюлесен, у которой бочка свисают), тело у султанши абсолютно… не тренированное? Да нет, такой термин как-то не подходил: какие уж тут, в гареме, тренировки. Из всего «фитнеса» – только хамам с массажем да объедалово сверх всякой меры. Махидевран была щедро одарена природой, но ведь то, что у тебя есть, надо как-то поддерживать! А не доводить до состояния… желе! Та же Гюлесен была тугая, как огурчик. А эта…

– Мой повелитель, эта рабыня набросилась на меня!

– Что ты делала в ее комнате?

– Мой господин, она…

– Что ты делала в ее комнате?

– Мне донесли, о повелитель, будто бы ты призывал ее к себе в те дни, когда женщина является нечистой, и…

– Ты считаешь, что имеешь право указывать султану, как поступать?

За время всего диалога Сулейман так и не повысил голоса – говорил ровно, словно бы даже нехотя.

– Я…

– Ты слишком много возомнила о себе, женщина. Похоже, ты считаешь себя умнее султана? Главнее султана?

– Я…

– Отныне ты не будешь указывать кому бы то ни было, что они должны делать. Уберите эту женщину из моего дворца. Я больше никогда не хочу ни видеть ее, ни слышать о ней.

Махидевран зарыдала и даже несколько раз ударилась головой в паркет, но, видимо почувствовав боль, прекратила это занятие.

Султан сделал два шага вперед и позвал:

– Хюррем!

Остаться на месте? Шагнуть вперед?

Он протянул руку ладонью вверх.

– Идем.

И она пошла. Голова гудела, как будто она сидела под огромным колоколом, а сверху по нему дюжие мужики били кувалдами.

Прошла мимо скорчившейся на полу Махидевран, мимо ошарашенной свиты, ошалевшего кизляр-агаси.

Дошла до покоев султана и поняла, что ее трясет.

– Ты не испугалась?

Она мотнула головой. Испугалась, конечно, но об этом вовсе не стоит кричать… на всех перекрестках.

– Что это? Она поцарапала тебя? Рану нужно обработать, у этой твари ядовитые когти!

– Эта тварь, великий султан, – ваша жена.

– Она была ею. Больше не будет.

– Она – мать вашего ребенка. Жестоко разлучать мать с ребенком, тем более шехзаде Мустафа еще совсем мал…

Султан гневно свел брови:

– Я же сказал, что не хочу больше никогда слышать об этой женщине! Ни-ко-гда!

Странно: такое выражение лица ему идет. До сих пор она еще не видела его таким, и вид у него всегда был… немного меланхоличный. Даже десять минут назад, гневаясь на Махидевран, он оставался совершенно спокойным, только ноздри гневно раздувал да лицо стало совсем белым.

– Мой повелитель, вам придется выслушать, поскольку проблема существует. А раз существует – ее надо решать, а то она может… решиться сама, притом далеко не лучшим образом.

Он некоторое время помолчал, потом шумно выдохнул воздух:

– Говори.

– Разлучать мать с ребенком – это бесчеловечно.

– Хорошо, шехзаде Мустафа будет жить при ней.

– В этом случае Махидевран-султан сумеет настроить шехзаде против отца. Разве вы хотите мятежа, во главе которого будет стоять ваш собственный сын?

– Так… И что же тогда делать?

– Вам стоит уделять сыну больше внимания, мой повелитель. Брать с собой на охоту, иногда – на посиделки с кем-нибудь из ваших друзей… с Ибрагимом, к примеру.

Он удивленно отстранился:

– Откуда ты знаешь о посиделках с Ибрагимом?

В книге прочитала. Как бы выкрутиться?

– Догадаться нетрудно. Он – ваш лучший друг. А может, и единственный. Достаточно увидеть, как вы на него смотрите.

– А ты?

Она не поняла.

– Что – я?

– Ты – друг мне?

Слова вырвались прежде, чем она успела подумать:

– Ваша жена Махидевран считает меня рабыней, а рабы не могут быть друзьями своим хозяевам.

– То, что считает Махидевран, не имеет значения. А ты? Ты считаешь себя рабыней?

Наверное, умнее всего было бы ответить: «Я – верная раба своего повелителя» или что-нибудь в таком духе. Но Стаська еще не окончательно уступила место Хюррем, и девушка дерзко бросила:

– Раб тот, в ком сломлен дух. Кто считает, что все предопределено и ничего нельзя изменить.

– Но все на самом деле лишь в воле Аллаха. – Ага, он удивлен!

– Аллах не зря наградил людей свободой воли. А те, кто своей воли не имеет, Аллаху неугодны.

Сулейман уставился на нее, и его выражение лица было ей непонятно.

Пауза зависла, но Хюррем она не смущала. Перемолчать она могла кого угодно, тем более – чувствуя свою правоту.

– Так друг? Или нет?

– Я хотела бы быть вашим другом.

Теперь пришла его очередь опускать глаза. После еще одной паузы он спросил:

– Так как ты посоветуешь мне поступить с Махидевран?

Ага, посоветовала бы, знай, как на самом деле было бы правильнее…

– Я бы отвозила шехзаде Мустафу ежедневно повидаться с матерью. Только – под присмотром…

Глупость несусветная. Ну что это, спрашивается, за свидание матери с сыном, если при этом будет присутствовать посторонний! Да и потом – какой посторонний? Где гарантии, что Махидевран не сумеет… найти общий язык с тем, кто будет привозить ей ребенка? Каждый раз отправлять кого-то нового?

А почему она, собственно, думает об этом? Разве эти проблемы ее касаются? Ведь решать Сулейману, да он и будет решать сам, никого не спрашивая… Но ведь спросил же? Спросил, а она – дура дурой…

– Ты думаешь о том, что это каждый раз должен быть другой человек?

Она кивнула:

– Подумала, но это не самая лучшая идея. Вам надо посоветоваться…

Он горько усмехнулся.

– С кем? С матерью? С визирем?

– С кем-то, кто… умнее меня.

– Ты очень умна.

Что ответить, она не нашлась.

Они еще немного помолчали.

– Тебе подготовят новые покои. Я не хочу, чтобы… чтобы тебе что-то угрожало.

Покои? Если ее захотят отравить – ее отравят и в других покоях, даже в отдельных покоях – скорее, ведь сейчас она ест, что называется, из общего котла. А если будет питаться отдельно…

Но Сулейману она ничего об этом не сказала. Почему? Может быть, из-за тщеславия? Потому что все-таки это было… престижно? То, что он поселит ее отдельно от других наложниц? Или просто приятно, потому что он… беспокоился о ней?

– Ты получишь служанок. Если хочешь, можешь выбрать их себе сама.

Потребовать, чтобы ей прислуживала Махидевран, что ли? Да, это была бы знатная подлость, прямо-таки в стиле самой султанши.

– Я смогу забрать с собой Гюлесен? Не как служанку, а… так?

– Это твоя подруга? Которая из них?

– Венецианка, пухленькая такая. Глаза большие, голубые…

Он равнодушно кивнул:

– Не помню, но, конечно же, бери кого хочешь.

Не помнит. Не врет – на самом деле не помнит! А ведь с Гюлесен он тоже проводил ночи, и не одну – несколько. Неужели когда-нибудь он точно так же не вспомнит о Хюррем? Нет, этого не может быть! Вернее – не так: она просто не допустит, чтобы такое произошло.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 2.9 Оценок: 7

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации