Текст книги "Девочки играли в апокалипсис"

Тем временем трое координаторов не замеченными войдут и обследуют комнату АКью10.10…

– Мы ничего и никого не обнаружили. АКью 10.10 поглотили стены сообщили они вечером на новом совещании. О том, что у стен есть какой-то секрет, они догадались давно, когда к ним приезжали с лекцией об устройстве мира, и лектор сообщил, что его опора – его стены.

Прошло еще несколько дней, пока, наконец, координаторы приняли решение. Они издали приказ об увеличении порций АК на 0,00058 грамма, чтобы не сообщать наверх об уменьшении поставок на ту же цифру, чему режим объяснения не находился. Внутренние же приказы читались вышестоящим начальством крайне редко, словно и те избегали нештатных вещей.

Координаторы даже и не подумали, что их уловка может быть раскрыта. Они обратились к статистике и обнаружили, что за сто лет порция питания увеличивалась пять раз и всегда на 0, 00058 грамма. Столько, надо полагать, и было случаев поглощения АК стенами. Следовало теперь устранить следы проживания кого-либо в опустевшей комнате. Собрать надзирателей на повторную лекцию об игре «Ну-ка, фигура, замри!». Эту лекцию приходилось читать три-пять раз в году, столько раз в блок-секциях АК случались происшествия, о которых надзирателям знать не следовало.

Ваня заночевал в ложбинке близ корней дуба. Ему понравилось давать названия невиданным вещам, в упоении этого занятия он и уснул.

Много дней он брел на север, питаясь орехами и яблоками. Он пожалел, что не прихватил с собой куртку, и понял, что инструкции на сложившуюся ситуацию ему не дадут. Хотелось плакать, но Ваня не решился. Слезы уже принесли ему страшный вред. Ваня решил, что он оказался внутри экрана огромного компьютера. Раз он работал, значит, все было как надо. Его исключительные функции по поддержанию равновесного состояния Земли взял на себя кто-то другой, а больше волноваться было не о чем.

Наконец, спустя месяц, а Ваня делал своим ножичком отметки на палке, названной им посохом, он очутился на высоком берегу широкой, полноводной реки.

И тут к нему бросился человек с белыми волосами и бородой в поношенном костюме АК.

– Наконец-то я могу спокойно умереть, – воскликнул он, – я мечтал увидеть АКью напоследок!

– Живите! – воскликнул Ваня. – Как вас зовут?

– Иван.

– И меня Иван…

– Значит, я могу умереть спокойно!

– Как же вы это сделаете?

– Я давно придумал. Я брошусь в реку.

– Пока я шел, я понял, что надо найти женщину. Я видел их, у меня была мать.

Вот я тоже думал и понял, что река – это мать. Река – это память.

– Да? – удивился Ваня. – Тогда, пожалуй, бросимся вместе. Она красивая.

АК стояли и смотрели, как переливается прохладная река, искры скачут по ней рябыми язычками пламени.

– Смотрите! – вдруг воскликнул Ваня. – На другом берегу вышли с пляской девушки в алых сарафанах!

Путешествия Крышечкиной

1. Пряники

Чем занимается господин Ч., его род деятельности, Крышечкиной совершенно неизвестно. «Ч» – это Человек с большой буквы.

Он сидит, слегка горбясь, перед Крышечкиной, очень задумчиво, будто что-то вспоминает, и сгибает своими смуглыми от загара пальцами лежащую на столе салфетку. Как ни придумывай, кто он, и что он, читателю будет скучно. А так – не очень.

Возраст господина Ч. определить сложно. А, может быть, это и не нужно. О человеке говорят его дела, действия. Господин Ч. сидит, задумавшись, и сгибает салфетку. Он не жмурится, не гримасничает. Он тих, будто он не из этих мест, кажется несколько отсутствующим. Картины перед его мысленным взором слишком отличаются от текущих – движения толпы, эскалаторов, прозрачных лифтов, официантов, красующегося за стойкой бармена. Тот то и дело снисходит к людям, просящим то одно, то другое. Он никому не отказывает, не говорит: «А вот это я не дам. Это не для вас. Это для того, кто еще не пришел». Бармен рыхлый, белобрысый, высокий, казался бы скандинавом, если бы дело не было в России.

Какое дело? И его обозначать не хочется. От обозначения оно умалится, потускнеет, станет похожим на все другие дела.

В сумке Крышечкиной лежит влажная салфетка в упаковке «Трансаэро». Но она не догадывается дать ее господину Ч. Может быть, он от того сгибает и разгибает салфетку, что надо бы протереть руки перед едой? И он, и Крышечкина оба забыли об этом. Детство с неукоснительной санитарией прошло давно. И время сейчас другое. Оно на санитарии так строго не настаивает. Было, когда вся страна оказалась огромным госпиталем, на более двух десятков миллионов убитых пришлось еще большее число раненых, и тогда влияние медицины распространилось обширно и надолго.

Господин Ч.:

– Школа была далеко от нашего дома.

Сейчас он произнесет слова, которые все скажут о нем – о месте, о времени, о привычках. Крышечкина зажмуривается. Господин Ч. замолкает, так ничего и не сказав, и снова уйдя в себя, уйдя тихо, как хмурые тучи затаиваются перед началом дождя.

Господин Ч. достает свои бутерброды с сыром и колбасой, а Крышечкина достает нарезанный хлеб, сыр с оливками в коробочке, оливки же отдельно, что-то еще. Длинный стол с деревянными скамьями, крашенный прозрачным лаком, за ним они сидят, не блещет шиком, в отличие от металлических стоек и баков с пищей, сосудов с чаем и кофе. Хозяева заведения, скорее, не подозревают, что такие же столы и скамьи можно встретить, где угодно, в самой нищей сибирской глуши.

У стоек очередь. Господин Ч. уходит к другому пищевому заведению. Там меньше народа, потому что выглядит оно менее демократично. Господин Ч. приносит оттуда белые чашечки с чаем. Они едят и пьют чай. На дне мешочка господина Ч. Крышечкина замечает два пряника. Они заставляют ее вспомнить об антитезах прошлого года.

Она думает: «В конце сентября вода в Байкале теплее июньской, отчего бы еще не искупаться! Она думает: «Надо же, я приеду домой, а в холодильнике лежат два кабачка!»

Чая оказывается недостаточно. Крышечкина достает сторублевую бумажку и идет к стойке. Бармен отпускает кофе и бутерброд своему сверстнику, тот с важностью забирает сдачу и поднос.

– Квас, – говорит Крышечкина.

Бармен снисходительно кивает. Он снимает с полки золотистую банку с буквами на русском и английском. Банка холодная, запотевшая. На улице дождь и холод. В окно видны старинные пафосные павильоны ВДНХ.

Крышечкина наливает квас господину Ч. и себе и говорит:

– Это квас.

В этот момент она замечает, что пряников, двух пряников на дне мешочка господина Ч. нет. Пока она ходила за питьем, господин Ч. съел их.

Люди шумят, двигаясь в прозрачных лифтах вверх и вниз, сходя с ленты эскалатора и исчезая на его ступенях, несущих на первый этаж к выходу.

2. Светлая эра

Крышечкина, некстати вспомнившая об антитезах прошлого года, когда наше повествование, касающееся ее путешествий, велось от первого лица «я-я-я-я», заставила задуматься прозаиков всего мира. Удаляясь от ее «я», не удаляемся ли мы в сторону большего вымысла, пренебрегая прекрасной и чистой правдой?

При этом, если «я» – явление субъективное, то не будет ли больший вымысел его объективнее? И, если «я» нечто утверждающееся, то, – что его утверждает? И зачем это «что» так им умаляется?

Чтобы не запутаться и никого не запутать, выпустить читателя из недр текста таким же, каким он туда пришел, текст не баня, мы решили составить тезисы о внешнем и внутреннем человеке.

Первый – это тот, который видит себя в зеркале, каким его видят другие – поверхностно зеркальным, плоским, пустым. Мало того, именно поверхностный человек подвергается расщеплению, критике, анализу.

Ребенок смотрит на себя в зеркало и видит чистое личико с нежной кожей. Лет через двадцать поверхностных и пустых суждений о нем, бьющих недальновидностью, он видит, что лицо его изменилось, на нем появились следы коррозии. Еще и еще – и вот уже это лицо вызывает насмешку. Внешний человек защищает человека внутреннего от посягательств ошибочного мнения.

Если внутренний человек ограничен, он сливается с внешним человеком и сохраняется хорошо до той поры, пока его не сокрушит самое жизненная правда, без участия людей. Если внутренний человек очень сильный, то внешне он более или менее способен лавировать среди мнений и суждений, в которых мы правду определили ранее как 1 %.

Кому-то ее присутствие в жизни кажется большим, и он ей поклоняется. Но для нас это 1 %. Речь идет о мире человеческих воззрений, а не о том, как растет береза или работает двигатель внутреннего сгорания.

Приглядитесь к человеческому лицу и на границе фаса и профиля увидите шов – поверхность постоянной судороги соприкосновения человека внешнего и внутреннего.

Мы повертели Крышечкину так и этак, и нашли, что лицо ее очень переменчиво, зависит от того, какой на него падает свет и под каким углом. И поняли, что это пустое дело – говорить о ее внутреннем мире.

Однажды Крышечкина поехала с Кавказского бульвара в сторону Сибири на поезде. Двумя же часами ранее, в квартире с розовыми шторами, ей приснился сон о господине Ч. во сне она ему наступила на ногу. И у обоих пробежала сладкая судорога на границе фаса и профиля. Поскольку это было во сне, внешний человек оказался внутренним. И давай диктовать свои условия. Ему надо было, чтобы все произошло в действительности. Он хотел выйти вовне, зажить там, где полагается, и так, как он хочет.

Крышечкина села в транссибирский поезд глубокой ночью с Казанского вокзала. Весь поезд сел на Казанском вокзале. Медленно и нежно двинулся он в темноту ночи, чуть подрагивая на стыках рельс. Временное население поезда, оккупанты, зашелестело отутюженными белыми простынями и почти одновременно заснуло.

К вопросу о конфликте между добром и злом скажем, что заснуло доброе. Свет в вагоне немедленно погас, так как не было необходимости высвечивать что-то темное. Наоборот, была необходимость укрыть светлое.

Днем Крышечкина проснулась, посмотрела в окно. Она увидела надпись от руки синей краской на серой от времени деревянной дощечке: «Республика Удмуртия». И пошли леса. Крышечкина начала мечтать о том, как она едет, едет, и дорогой ей встречаются надписи: «Республика Германия», «Республика Бельгия», «Республика Франция». Везде густые леса и прыгают зайцы. Для путешественников это очень важно.

Спустя сутки показался огромный город и на перроне мама Крышечкиной. Она сказала, что начинается светлая эра человечества. Не могла же мама расстраивать дочь. Крышечкина с ней согласилась, тоже чтобы ее не расстраивать. Ей захотелось, чтобы на каждой стоянке поезда к ней подходили родственники и говорили о наступающей светлой эре. Еще мама сказала, что сделала операцию на глазах и увидела, как темно в квартире и много накопилось пыли. Вскоре поезд тронулся, и мама осталась позади, как остается позади жизнь.

«Я» Крышечкиной поехало вместе с ней, как ее часть. Так кто же наступил на ногу господину Ч.? «Я»? Внутренний или внешний человек? «Я» или целое?

Когда невозможно написать, кто есть господин Ч., и чем он занимается, где живет, остаются общие вопросы, которые могут касаться любого. Вот почему их не обойти.

3. Пурпурный чемодан

Господин Ч. позвонил Крышечкиной из аэропорта. Вернее, Крышечкина позвонила господину Ч. в аэропорт. Она думала, что он уже приземлился в городе Казани. Оказалось, нет, он приземлился у них в городе, потому что аэропорт Казани не принимает из-за густого тумана октября. Но господин Ч. сойти не может (он летел не в Казань, а к Крышечкиной). Не может, потому что он сдал свой чемодан в багаж. Крышечкина никогда не сдает вещи в багаж. Она всегда упрощает жизнь. А господин Ч. усложняет. Ведь он умнее Крышечкиной.

Через несколько часов после разговора с ней господин Ч. вновь поднялся в воздух. Еще спустя два дня Крышечкина встречала его на железнодорожном вокзале. Встреча оказалась усложненной. Господин Ч. не сообщил, каким поездом он выезжает. И приезжает.

Телефон его не отвечал. Крышечкина пошла в транспортную полицию. Она нажала на кнопку, дверь открылась, за стальной решеткой сидел дежурный полицейский.

– Наверное, только вы мне сможете помочь, – сказала ему Крышечкина очень строго. – Я встречаю важную персону – господина Ч. Он выехал сегодня утром из Рязани неизвестным поездом. Если я не встречу его, последствия будут самые тяжелые. В гневе он разнесет вокзал.

Полицейский взглянул на Крышечкину и понял, что иначе нельзя. Нельзя не сообщить ей данные прибытия господина Ч.

В транспортной полиции работают самые лучшие полицейские. Дежурный записал номер телефона Крышечкиной и попросил ее немного погулять. Не успела она сделать возле здания полиции несколько кругов с заложенными за спину руками, как раздался звонок полицейского. Голос у него был очень довольный.

– Господин Ч. едет из Рязани поездом №№ в вагоне 24, место 7. Поезд прибывает в 19 часов по местному времени.

– Спасибо! – обрадовалась Крышечкина.

В нашем повествовании единственный раз слова «Господин Ч.» прозвучали не из уст повествователя, а полицейского. Мы всегда ожидали, что господин Ч. что-нибудь натворит, и он натворил.

Крышечкина поехала домой на восток, чтобы через два часа выехать на запад в сторону вокзала. Стояла осень, начало октября. Листья были желтые, асфальт и земля темные и влажные.

В 18.30 такси доставило ее к вокзалу, и там она застыла в ожидании, когда же зажжется строка табло с номером пути прибытия поезда. Когда этот вокзал построили в 1908 году, табло не было, не зажигалось, все пассажирские поезда прибывали на первый путь. Крышечкиной тогда не было, бабушки и дедушки ее еще не родились. Было просторно и весело.

Мария Семеновна была девочкой.

Несколько раз Крышечкина выходила на улицу и возвращалась вновь. Пропускник-металлоискатель тихонько тенькал, пропуская ее. Металлическими у Крышечкиной были пряжка ремня на джинсах и пряжка на демисезонных сапожках. Этот пропускник еще никогда не сталкивался с проносом к пассажирским поездам оружия и снарядов.

Двойственные чувства преследовали Крышечкину. Это были радость встречи и осадок горечи. Два пряника, из которых ей ни одного не досталось, вспоминались ей. Было и смущение: неужели у поезда 24 вагона? Или полицейский ошибся? Не может быть? Чтобы ошибся? Чтобы было 24 вагона? Это раньше столько могло быть, четверть века назад. «Четверть века назад, четверть века назад», – будто стучали колеса. А это были мысли Крышечкиной.

Наконец, табло высветило путь прибытия, раздался громовой голос сверху:

– Поезд №№ прибывает на 7 путь. Вагоны 24, 25,26 находятся в … состава.

– Где, где? – растерянно спросила Крышечкина женщину, мимо нее устремлявшуюся с тяжелыми сумками в подземный переход.

– Или в голове или в ж…, я не расслышала. Мне самой 24 вагон нужен, – расстроенно прокричала женщина.

Итак, вагон 24 у поезда №№ был. А это уже легче. Она не ослышалась, когда с ней разговаривал дежурный полицейский. В голове или в хвосте? Это был новый мучительный вопрос Крышечкиной.

Мимо суетливого перрона тяжко прошел локомотив. К нему был подцеплен вагон 12. И это, кажется, говорило о том, что вагон 24 не в голове состава. Вагонов у поезда оказалось 6. Последним был 24, а 25 и 26 отсутствовали.

Действительно ли господин Ч. приехал? Приехал. Крышечкина увидела его слегка склоненную крупную голову рослого человека, его новомодную синюю куртку, его пурпурный чемодан, оказавшийся виновником того, что его владелец улетел в Казань, чтобы выйти с ним туда и затем доставить его сюда.

– Ты? – удивился господин Ч. – А как ты узнала, что я еду в 24 вагоне? В поезде №№?

– Так, – ответила Крышечкина. – А ты что, забыл телефон в Казани? В Рязани?

– Не забыл. Я слышал, что он звонит, но он лежал далеко, в чемодане.

Опять чемодан!

Крышечкина знала, что господин Ч. плохо относится к ней. А ей нравилась его улыбка. Она выдавала в нем то сияние радости, что обычно подавляют обстоятельства. Так хмурым вечером вдруг пронзительно вспыхивает солнце в узкой полосе просвета между тучами и озерной глубиной, и помнится об этом, пока подрагивает темная и холодная водяная масса, в то время как небо успело приобрести ровный непроницаемый тон.

4. Луна

Господин Ч. и Крышечкина очень полюбили друг друга на один день. К этому времени у них обнаружилось множество точек соприкосновения. Во-первых, это склонность к путешествиям в одном направлении и одном транспортном средстве; во-вторых, непроизвольные встречи друг с другом в разных городах. В третьих (перечислением лучше ограничиться), непримиримые политические разногласия, приводящие к выяснению отношений.

Полюбив друг друга, они долго шли под луной.

Было это так. Утром они с водителем уехали в городок Ч., где господин Ч. провел ряд встреч. Без Крышечкиной в этой поездке он обойтись не мог: она ему все подсказывала дорогой, и учила жить, да так успешно, что скоро в салоне автомобиля воцарилась идиллия: господин Ч. и водитель наперебой пели матерщиные деревенские частушки, а Крышечкина слушала их.

Потом был прием у мэра и так далее, и обратная дорога, когда Крышечкину с двух сторон стиснули друзья господина Ч., подхваченные в городке Ч., и ехать ей стало очень невольготно. В уши Крышечкиной с двух сторон неслась сомнительная политическая ересь, а ей бы хотелось матерщинных деревенских частушек.

В городе водитель высадил господина Ч. и Крышечкину, где ни попадя, а двух его друзей умчал по месту проживания, оказавшемуся недалеко от его дома. Обратиться к водителю с просьбой о доставке парочка не могла: тот был лицо еще более важное, чем господин Ч.

Где ни попадя, темный угол улицы, оказался у поворота на ярко освещенный центральный проспект. Господин Ч. и Крышечкина пошли по нему. У господина Ч. много дней нестерпимо болела мозоль на правой ноге, но он почти не говорил об этом. В прошлый его приезд он натер ногу в новой, модной обувке (как она называется, трудно сказать) и тогда ему тоже было не по себе. Новая мозоль была сухой, постоянной.

Крышечкина не испытывала ничего такого. Она предложила остановить такси, впрочем, не слишком настойчиво. Ехать было очень, очень далеко, и поездка обошлась бы дорого. Дела в государстве несколько сот лет идут неважно, людям не хватает денег.

Господин Ч. мужественно предложил дойти до остановки автобуса. Идти рядом с ним устраивало Крышечкину. Обычно она ходила одна. В темное время суток почти никогда. Совсем недавно, когда она ехала на поезде, движение сопровождала луна. «Какая это разумная мысль, – думала тогда Крышечкина, – повесить на небе луну. Как она дополняет, украшает и облегчает ночное одиночество!»

До остановки надо было пересечь несколько улиц, площадь центрального рынка, трамвайные пути. А тут подошел автобус восьмидесятый номер. Поскольку господин Ч. считал, что он редко ошибается, он решил, что им подходит этот номер. В один из предшествующих дней он совершал поездку именно на таком. Крышечкина последовала за господином Ч., не раздумывая. У нее был большой запас терпения. Также она находила все, что ни делал господин Ч. оригинальным.

Автобус вез их очень долго. Освещенные участки сменялись темнотой пустырей – город имел точечную застройку. Господин Ч. сидел на первом месте. Едва он вошел, кавказец на переднем сиденье заметил степень его важности и эмоционально уступил место. Крышечкиной места никто не уступил. Она поставила на колени господина Ч. свой груз – тяжелую сумку и прошла вглубь салона, у господина Ч. тоже была тяжелая сумка – с полученными в городке Ч. подарками. Крышечкина была готова ехать хоть еще три часа, но вдруг они одновременно поняли, что автобус восьмидесятый уходит в сторону от нужного им маршрута.

Еще бы – рядом с Крышечкиной трудно не ошибиться. Она просто позволяет ошибаться. Будто ее и нет рядом. А ведь у господина Ч. мозоль на ступне правой ноги!

Они вышли в ночь, обруганные грубым водителем. Темнота, облепившая здания и дороги, казалась особым веществом. С ней преуменьшались все формы, и она же поступала с дыханием в легкие.

– Ну, что, пойдем дальше пешком? – предложил господин Ч.

– Да! – с энтузиазмом отозвалась Крышечкина. Она опять забыла про мозоль господина Ч., ведь у нее не болело.

Справа от них возвышался тяжеловесный массив каменных зданий. Туда и предстояло идти. А справа в небе туманным пятном гляделась луна. Они шли очень долго, сопровождаемые ею, и у подъезда уныло расстались.

5. Профессия

Крышечкина могла быть кем угодно: исследователем Арктики, огородницей-капустницей, космонавтом. Она не могла быть делопроизводителем, строителем, юристом.

Для очередного ее путешествия сделаем ее поэтом. Или пиитом? Пиит – и пиетет – слова взаимообъясняющие, и не показывающие при этом, как пиет мог превратиться в поэта. Первый был близок богам, сочинял священные гимны, для чего и нужен был пиетет. Но время шло, и сочинительство стихов стало доступно всем, чем они и занялись.

Занялась этим и Крышечкина. Поэты своим взглядом обнимают весь мир. Ближе всего к ним стоим мы, прозаики, потом облака, травы, цветы. И так вплоть до танков и пушек.

И вот, Крышечкина села на вечерний поезд. Ее пригласили выступить в одном городе, очень напоминающем древние Афины. В нем множество статуй и святилищ на холме, музыка и фонтан там же. В таком городе поэты всегда востребованы. И чтобы они не в книгах выступали, а наяву.

Крышечкина выехала с попутчиком. Он сформировался из воздуха, неожиданно, как мечта, и она поняла, что он скоро исчезнет. Она подумала: «Успеет ли он стать человеком?» Ей показалось, что нет.

В вагоне 24 они недолго поговорили о том, о сем. Потом Крышечкина забралась на вторую полку согласно билету. Попутчик уснул на первой, и спали они до утра.

Сойдя с поезда в городе, который мы назовем Афины-2, они первым делом купили Крышечкиной билет на 4 часа пополудни, неважно, успеет Крышечкина встретиться с любителями поэзии, или нет. Потом Крышечкина и попутчик доехали до квартиры на улице Же-ва, от которой у него были ключи. Он тоже был иногородний и мог счесть, что это Крышечкина его попутчица, а не наоборот. Попутчик накормил Крышечкину сосисками, напоил соком. А она его ничем.

Приглядевшись, она поняла, что квартира ей знакома. Она ей снилась во сне. В ней было чисто, торжественно, спокойно. На полках стояли знакомые книги: Пушкин, библиотека Всемирной литературы. В вазе знакомые розы, высохшие, отчего их можно было назвать чайными. На стене знакомая картина над знакомым диваном. И даже широкая кровать под золотистым покрывалом была знакома ей.

Попутчик нафыркал на Крышечкину своим одеколоном, так что получился у них один общий приятный запах, и они покинули дом. Кругом все было знакомое, вплоть до супермаркета «Тиран», юридической конторы «Паллада» и обувной мастерской «Гермес». Знакомым был и маршрут микроавтобуса, довезшего их до официальной части Афин-2. Попутчик все не исчезал.

Крышечкина никогда не знала, нужным ли делом она занимается. Проще водителю автобуса, повару, врачу, даже президенту. Даже прозаику. Стихи стали вещью ненужной большей части населения. И только в Афинах-2 они находят понимание. Город живет, не замыкаясь на мелочах.

Если подумать, то человеческий мир, люди являются излишеством вселенной. Катятся в пространстве шары звезд и планет, громыхают в ложах своих путей, не в силах свернуть куда-либо. Непредсказуемое и загадочное окружает их – поэзия. Она пронизывает все и тонким налетом пыли ложится повсеместно.

Люди, столь точно обсчитанные и выверенные неумолимой цифирью, складывались в существа долго, пока не сложились неизвестно для чего. Для поэзии. И это поэзия. Но в первую очередь люди решили избавиться именно от нее, такой невесомой, не мешающей жить, не убийственной. Еще одна загадка!

Там, где лежат плотные слои денег, поэзии точно не просунуться. Однако, в городе Афины-2 замечательная нищета. Это любимый город Крышечкиной.

Сначала ее и ее спутника приветствовали струи фонтана разной длины и направленности. С высокой крыши псевдопериптера слева Аполлон на квадриге благословил лавровым венком. Справа порадовала анфиладная каменная беседка, утверждающая значимость классических пропорций и торжество величия.

Попутчик стал спутником, и они вошли под своды библиотеки. Часть надписей в ней была не на русском и английском, а на древнегреческом. Их приветствовала надпись «ТАТА». Девушки за стойкой встретили спутника Крышечкиной, как более крупную особь, а Крышечкину – как более мелкую. Если бы на ней был феерический наряд, было бы все наоборот. Отчего она его не надела – это загадка ее души, томимой невидностью.

Человеческая душа, увеличившаяся до размеров тела, доставляет много хлопот другим душам, ей всегда хочется изначальной невидимостью достигнуть очередного витка видимой известности. Если тело не доставляет душе необходимых наслаждений, оно умирает.

На стене актового зала висел огромный плакат, изображающий спутника Крышечкиной во всем артистическом великолепии артиста. Крышечкиной дали слово после одной женщины. Было заметно, что она питается и живет хорошо, не страдая. Пару спутнику Коышечкиной она составить не могла.

Крышечкина подошла к микрофону и сказала:

– Мой спутник – это само великолепие и блеск.

Затем дали слово спутнику. Он произнес прекрасную речь, раздал автографы и, наконец-то, исчез. Крышечкина осталась одна и вспомнила о поэзии.

Словно вихрь ворвалась она в свою аудиторию – зал деловых встреч. Там было все великолепно. Молодежь заполнила все пространство. Зал был переполнен. По краям его за столами сидели любители литературы, занявшие место с самого утра, едва Крышечкина сошла с поезда.

Крышечкина поняла, что она радует всех. После того афиняне-2 задали ей множество вопросов. Подарили ей альбом «Афины-2» пригласили непременно приезжать еще. Почти бегом кинулась Крышечкина через площадь, виадук к поезду №№, вагон 24…

Один из вопросов, заданных ей из зала, был: «А знакома ли она с господином Ч.?» Она задумалась, а потом сказала:

– От Афин-2 до Рима-4 нет лица боле загадочного, чем господин Ч. И мне, одной мне доверена эта загадка. Он слишком часто говорит правду, а зачем, этого понять не может никто.