Текст книги "Я сделаю это для тебя"

Даниэль

Глаза скользят по страницам газеты. Читать не хочется. Не хочется пить кофе. Не хочется смотреть на измученное усталостью лицо Бетти. После похорон мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза.

Небрежно сколотые волосы и мятый халат говорят о том, в какое беспомощное состояние она впала. Она не следит ни за одеждой, ни за лицом. Погружается в пучину своего горя, тонет в нем.

Сейчас Бетти стоит у плиты, скрестив руки на груди, и делает вид, что караулит молоко.

Время от времени она бросает на меня взгляд исподтишка, отмечает, как я одет, как веду себя, и это подпитывает ее ненависть. Она ненавидит меня за то, что я не выставляю свою боль напоказ и не погружаюсь в пучину отчаяния на пару с ней. За то, что я вернулся к работе. Я хотел бы рассказать жене о своем бессилии и о той пародии, которую вынужден разыгрывать, но молчу. Молчу, чтобы защитить ее.

Она поймет – потом, позже.

Я переворачиваю страницу и едва не захлебываюсь от ярости: мой враг, чудовище, погубившее Жерома, что-то вещает, брови грозно насуплены, указательный палец, как перст указующий, поднят к небу. Фотография самая четкая из всех, что я прежде видел. Мои руки сжимаются в кулаки, глаза прожигают газету насквозь, я почти не дышу, как будто хочу шагнуть на снимок и оказаться рядом с ним. Встать напротив. Мне знакома каждая черта его лица. Я видел только фотографии, но он живет в моем мозгу. Я «озвучил» его, наделил манерой держаться, криком, словечками, ругательствами. Уверен, что угадал. Я не оскорбляю и не проклинаю его. Не трачу попусту свой гнев – пусть копится, сгущается и ждет своего часа.

В кухне появляется Пьер, прерывая мои мучительные размышления.

– Привет, па, – произносит он противно-тягучим голосом.

– Привет.

Я обнимаю его, глажу по спине, пытаюсь притянуть к себе, но он не дается.

– Привет, ма.

Он ждет, что она обернется, делает вид, что ищет что-то в ящике рядом с ней, но в конце концов сдается, садится и упирается взглядом в стол.

Мною овладевают гнев и печаль. Как она может настолько не замечать сына? Он избегает меня, но жаждет общения с матерью. Пьер не раз слышал, как после случившегося Бетти в припадке злобы и страдания жестоко упрекала меня. Неужели он тоже считает меня ответственным? Пьер принял сторону матери. Возможно, он хочет ее утешить, но Бетти этого не видит, она просто не способна на проявление чувств.

Боль разделила нас. Разбросала по параллельным вселенным, и мы живем бок о бок, но не способны ни помочь друг другу, ни утешить. Страдание пожирает наши силы и энергию. Потому-то я и прилагаю столько сил, чтобы держать Бетти на расстоянии. Я должен поддерживать свою волю всеми силами и способами.

Жена ставит перед Пьером горячий шоколад, рассеянно гладит по волосам и протягивает ломтик хлеба. Пьер не реагирует – сидит и смотрит на чашку. Он как будто дуется. На лице Бетти написано раздражение.

Внезапно я понимаю причину замешательства сына. До Бетти тоже доходит. На фаянсовом боку круглыми буквами написано имя – Жером. Бетти хватает чашку, начинает переливать шоколад в «правильную», но у нее так дрожат руки, что ничего не выходит. Она швыряет обе чашки в мойку, мгновенно устыдившись своего жеста, беззвучно плачет, пытается собрать черепки от чашки Жерома, у нее ничего не выходит, и она выбегает из кухни.

Пьер так и не шелохнулся. Его щеки мокры от слез.

Я склоняюсь над ним, хочу положить руку на плечо.

– Ничего, Пьер, ничего.

Он отшатывается и молча уходит к себе.

Я смотрю на лежащую на столе газету: шейх Фейсал указывает на меня пальцем.

Статья называется «Новые подстрекательства». Больше я ничего прочесть не могу – в глазах стоят непролившиеся слезы.

* * *

Я встретил Бетти на вечеринке по случаю дня рождения, куда мы с друзьями не были приглашены.

Это был ее день рождения.

Мы приоделись для выхода: костюм-тройка, рубашка с воротником-стойкой и лакированные мокасины. Мелкая шпана из предместья, собравшаяся на ночную прогулку.

Мы отправились из Лиона в Вильфранш на дискотеку, где обычно праздновали удавшиеся мелкие кражи, решили не ехать по окружной, заблудились в Монт-д’Ор, а в довершение всех бед машина заглохла. Мы вышли, оставив Реми колдовать под капотом.

Вид нашего старенького «Пежо» оскорблял пейзаж со вписанными в него роскошными виллами. Мы покуривали, привалившись спинами к ограде дома, стоявшего в глубине ландшафтного сада. Теплый вечер был напоен ароматами свежей зелени.

– Черт, парни, я чую запах деньжат! – бросил Бартоло.

– Не стоит нам тут светиться, – ответил его кузен Вито. – Если кто-нибудь нас заметит, тут же вызовут легавых.

– И что? – отозвался Набиль. – Мы ничего не сделали.

Тут в разговор вступил Реми:

– Парни, я бессилен – головка блока цилиндров полетела.

Мы принялись обсуждать случившийся облом, решая, как будем продолжать вечер, и Вито кивком указал на стоявший в конце улицы дом.

– Глядите, там вроде праздник.

У ворот с кичливой позолотой остановились две тачки, из них вышли смеющиеся парни и девушки. Приемник в машине замолчал, и легкий вечерний бриз донес до нас приглушенные басы мелодии диско.

– Можем рискнуть и войти, – предложил Вито.

– Хочешь потанцевать с богатенькими? Да они нас и на порог не пустят! – Бартоло был настроен скептически.

– А мы не будем спрашивать разрешения! Войдем, и все. Прикид у нас подходящий, так что все прокатит. Давайте рискнем!

Идея показалась нам абсурдной. Мы, мелкие хулиганы из квартала Ле Тотем, пробуем просочиться на вечеринку? Да не просочиться, а войти через парадный подъезд! Обычно двери таких домом мы взламывали.

Окончательное решение принял, как обычно, Соломон.

– Чем мы рискуем? В худшем случае будет драчка. Вперед!

Никто никогда не оспаривал вердиктов Соломона. Его главенство в нашей шайке вначале основывалось на исключительной физической силе, но очень скоро и как-то незаметно отношение Соломона к нам утвердило эту роль вожака. Мы были его семьей, его братьями и чувствовали, что он готов отдать за нас жизнь.

Перед домом мы на несколько минут остановились поболтать и перекинуться парой шуточек, после чего без малейших затруднений попали внутрь.

Мы здоровались и кивали тем, кто оборачивался при виде нас, и, как это ни странно, очень быстро оказались в большой гостиной, где шло веселье.

Обстановка была роскошная: высокие потолки, дорогие люстры, изящная мебель, картины на стенах, абстрактная скульптура.

Шикарной была и гулянка: элегантные молодые люди разговаривали с нарядными, красиво причесанными девушками, в буфете подавали разнообразнейшие закуски, слуги в ливреях разносили напитки, звучали мелодии диско и классика рока.

С восторгом маленького гавроша, попавшего в магазин игрушек, я открывал для себя эту роскошь, этот достаток, эту беззаботную веселость. Мелкому хулиганью из предместья все происходящее вокруг казалось чистым сюрреализмом.

– Черт, Вито, заткни пасть, – рыкнул Бартоло. – Мы из-за тебя засыплемся!

Впрочем, одежда и манера держаться уже нас выдали. Кое-кто из гостей с удивлением комментировал наше присутствие в доме.

– Может, попробуем проскользнуть в комнаты, поглядим, есть ли чем поживиться? – предложил Вито.

– Забудь, судя по их взглядам, легавые уже в пути, – ответил Набиль.

Собравшиеся смотрели на нас с высокомерным презрением. Мы не принадлежали к их среде, и наш так называемый хороший вкус в одежде не только не помог нам слиться с остальными гостями, но сразу нас выдал.

Я взбесился из-за того, что нас так быстро раскусили, и мне захотелось бросить вызов этим жалким снобам, смутить их. Мои друзья чувствовали то же самое. Гости перестали танцевать и тихо переговаривались.

В этот самый момент и появилась Бетти. Красотка в коротком платьице, подчеркивавшем изящество ее хрупкой фигуры. Черные волосы обрамляли идеальный овал лица. Зеленые глаза смотрели недоверчиво и дерзко.

– Думаю, я вас не приглашала, – бросила она, пытаясь говорить твердо, но я различил в ее голосе опаску.

Вито уже готов был пуститься в наглые лживые объяснения, но я его опередил:

– Не приглашали. Мы ехали мимо вашего дома, у нас сломалась машина, мы увидели, что у вас тут веселье, и понадеялись, что никто нас не вычислит.

Я вдруг успокоился, загипнотизированный взглядом бездонных глаз Бетти: казалось, она видит мою душу до самого дна и выискивает там оправдание для незваных гостей. Много позже она призналась, что влюбилась в меня в тот самый момент – я покорил ее нахальным самоувереным видом и детской улыбкой, предложенной в качестве извинения.

– Не вычислят? – переспросила она. – В таком виде?

Я же понял, что хочу ее, когда она смерила пренебрежительным взглядом мой «выходной» наряд. Бетти была драгоценнейшим из сокровищ этого дома, и во мне сработал рефлекс закоренелого воришки: я хотел «присвоить» ее и утвердить свое превосходство над розоволицыми манерными ломаками, которых она позвала на свой праздник.

– А в чем дело? Что не так с нашими тряпками? – возмутился Реми. – Они фирменные, по полтиннику за штуку!

Бетти едва заметно улыбнулась, но глаз не отвела.

Я понял, что в ее отношении нет ни капли враждебности. Только желание утвердиться.

– Ну да, мы из разных миров, – признал я. – Для нашего мы отлично одеты. А в вашем… кажемся белыми воронами. Если хотите, чтобы мы ушли, проблем не будет.

Мой мягкий тон и сговорчивость удивили Бетти, мгновение она колебалась, глядя мне в глаза и оценивая намерения.

– Знаете что, если обещаете вести себя прилично, оставайтесь, – наконец решила она. – Можете выпить по стаканчику и вызвать техпомощь.

– Техпомощь? – шепотом изумился Реми. – Сказала бы еще – такси!

– Не тревожьтесь, мы хорошие ребята, – ответил я.

– И никогда не покушаемся на собственность тех, кто приглашает нас в гости, – счел нужным добавить Набиль.

– Да, мы тоже получили кое-какое воспитание, – вмешался я, чтобы перевести его слова в шутку.

Бетти сдвинула брови и скорчила очаровательную гримаску на манер голливудской актрисы, которая на пресс-конференции смеется любой шутке журналистов.

– Что у вас за банда? – спросила она.

– Банда друзей, поклявшихся до конца дней относиться друг к другу по-братски, – с вызовом бросил Вито, обняв нас с Реми за плечи огромными лапищами.

– Очень трогательно… – кратко прокомментировала Бетти, и я различил в ее голосе не только насмешку, но и интерес.

Она оставила нас и вернулась к гостям. Мы пили и обсуждали их тряпки и манеру танцевать, их спесь и красоту некоторых девушек. Как только зазвучали первые аккорды рока, мои друзья бросились приглашать тех, кого заранее высмотрели. Возникла неловкость, девицы колебались, их кавалеры злобно на нас поглядывали, но достаточно было согласиться одной, самой отчаянной, и ее примеру последовали остальные.

Реми, Бартоло, Набиль и Вито мгновенно стали королями танцпола, другие пары почувствовали себя смешными (некоторые именно так и выглядели) и образовали вокруг них круг. Этот танец стал суператтракционом, что явно обрадовало Бетти, и она подошла ко мне.

– Не хотите меня пригласить?

Контраст между претенциозным «выканьем» и банальностью предложения показался мне старомодным и прекрасным. Я привык общаться с девушками, которые не стеснялись в выражениях, всем тыкали и не гнушались крепкого словца.

– Не танцую, мне очень жаль, – ответил я.

– Хоть попытайтесь, мне ужасно хочется танцевать! – Бетти прикинулась обиженной и надула губки, как маленькая девочка.

– В танцах я не силен, зато умираю от желания заняться с вами любовью. Но вы вряд ли согласитесь.

Она расхохоталась, и ее смех был для меня сладким вином, согревшим душу и тело. Я жаждал взять ее лицо в свои ладони и коснуться губами ее губ. Я хотел владеть этим смехом, этим ртом и этими глазами. Свежий воздух прогнал все наносное, обнажив мою истинную натуру. Я понял, что создан для любви и уже никогда об этом не забуду.

– Элизабет! – представилась она и протянула руку.

– Даниэль, – ответил я, схватил ее в охапку и притянул к себе.

– Вы торопитесь, – шепнула она, когда мы оказались лицом к лицу друг с другом.

– Проблема в том, что я не знаю, как себя с вами вести: впервые в жизни знакомлюсь с Элизабет, хотя Бетти встречал – и не одну.

– А знаете, я терпеть не могу свое имя, – доверительным тоном сообщила она. – Бетти? Мне нравится!

Она со мной кокетничала.

– И я впервые выкаю девушке, которая мне нравится, – признался я. – Вы чувствуете, нас друг к другу… тянет.

– Какое самомнение! Вы всегда так прямолинейны?

– Частенько. Но тут особый случай. Если не скажу, что чувствую, упущу свой шанс: как только вечер закончится, вы вернетесь в свой мир, к вашим друзьям и забудете обо мне.

– Кто знает? – рассмеялась она.

Ее вопрос прозвучал как обещание.

* * *

– Алло, кто говорит?

Его голос нисколько не изменился, как будто время над ним не властно, я словно наяву вижу его лицо, каким оно было двадцать лет назад.

– Соломон?

– Кто его спрашивает?

– Даниэль.

– Думаю, вы ошиблись.

Узнаю осторожного пройдоху.

В трубке тишина. Он хочет услышать «пароль».

– Даниэль Леман… Квартал Ле Тотем.

Я угадываю его удивление по короткой паузе, которая на мгновение сближает нас.

– Привет, Дани. Сколько лет… Откуда у тебя мой номер?

Соломон не был бы Соломоном, не задай он этот вопрос.

– Мне нужно с тобой увидеться.

Он отвечает не сразу.

– Я знаю, что случилось, Дани.

Соломон понял, зачем я звоню.

Я вешаю трубку: встреча назначена. Нервное напряжение, обручами сжимавшее тело, ослабевает. Мне стало немного легче.

Я наконец начинаю действовать.

* * *

– Папа, смотри!

Он делает несколько танцевальных па. Нечто среднее между джерком и хип-хопом.

Мой сын очень способный. Я всегда поражался тому, как он владеет телом. Любые физические упражнения и усилия были ему по плечу. Помню, как он впервые сел на двухколесный велосипед и сразу поехал – сам, без посторонней помощи. Решил – и сделал. А еще он элегантен от природы. Каждая его поза выглядит выверенной, отработанной.

– Кто научил тебя танцевать?

Он молча опускается на стул.

– Как-то раз, три или четыре года назад, ты спросил, каким спортом мы хотели бы заниматься.

– Помню, я задавал вам этот вопрос каждый год, в сентябре.

Он кивает.

– Ты ответил – футболом, как и твой брат.

– Да, правда.

Он пожимает плечами.

– Я боялся разочаровать тебя. На самом деле я хотел учиться танцевать.

Я потрясен его признанием.

– Нужно было сказать!

– А ты бы согласился?

– Конечно! Сам знаешь, я не фанат футбола, даже не смотрю матчи по телевизору! Разве что самые важные.

Он на мгновение задумывается.

– Забавно… Иногда такого себе напридумаешь… Я думал, ты надо мной посмеешься: парень – и вдруг танцы! Вообще-то я не собирался заниматься классическим балетом, мне больше нравился хип-хоп… но так и не решился признаться.

Мы молчим. Он сидит, прислонившись спиной к стене дома.

– Ты пишешь, папа?

Я вздрагиваю.

– О чем ты?

– Ты ведь всегда мечтал быть литератором. – Он поднимает глаза и отвечает на мое немое изумление. – Я знаю некоторые вещи – непонятно откуда.

– Да нет, не литератором. Я просто хотел писать.

– Так почему никогда не пытался?

Я вспоминаю самое начало нашей с Бетти совместной жизни: мы в комнате, ужасно хочется есть, но я не могу оторваться от книги и воображаю, как однажды возьмусь за перо и положу на бумагу историю. Мою историю.

– Я было начал. Написал… всякие глупости. Но мне нужно было работать, зарабатывать на жизнь. Вышло так, что я потерял свою мечту в груде дел. Вот так. Время проходит, унося с собой наши мечты. Наверное, я просто не мог рассказать ничего интересного. Только страдания делают человека настоящим писателем.

– А теперь?

Не уверен, что понимаю точный смысл его вопроса. Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Мне очень нравились твои истории. Ты рассказывал их мне перед сном и в машине, когда мы отправлялись на каникулы.

– Придумывал не я, а мы, вместе.

– Да, конечно, ты начинал, а мы должны были продолжить. Маме это нравилось. Она никогда ничего не могла придумать. Помнишь, как мы смеялись? Особенно в конце, когда получалось бог знает что!

Мне кажется, что голос Жерома доносится откуда-то издалека. Так бывает в горячечных снах, где чередуются отрывистые звуки и смутные образы. Я осознаю странность ситуации. Почему он рядом? Почему время от времени приходит на закате поговорить со мной? И почему я никогда не удивляюсь его появлению?

Значит, варварские, бесчеловечные события вытолкнули меня за пределы жизни. Случилось невозможное, разметав в клочья основу, на которой я выстроил логику своего существования. И слова – носители образов, ценностей, смыслов – начинают размываться. Возможно, однажды они снова обретут форму, но уж точно не в тех местах, куда я их поставил.

Не знаю, угадал Жером мои мысли или нет, но он встал.

– Ложись спать, папа. Тебе завтра на работу.

Я улыбаюсь.

– Ты же не запретишь мне бодрствовать?

Он улыбается в ответ:

– Мне иногда кажется, что мы поменялись ролями. И это я должен тебя защищать.

Я содрогаюсь.

– Защищать меня? Но от чего?

– Иди в дом и возьми книгу, – вместо ответа говорит он. – Я давно не видел, чтобы ты читал. А ведь писателям положено читать.

Он машет мне рукой и исчезает. Еще мгновение я чувствую его присутствие рядом с собой и пытаюсь во что бы то ни стало наполнить им душу.

Когда я решаюсь вернуться в дом, свет в гостиной уже не горит. Бетти отправилась спать.

Я продвигаюсь на ощупь, ищу фонарик. Натыкаюсь левой рукой на край столика, касаюсь какого-то предмета и едва не роняю тяжелую лампу. Зажигаю свет и вижу книгу: Джон Фанте. «Спроси у пыли». Мое первое потрясение от чтения.

Книга стояла на стеллаже. Может, Бетти взяла полистать и забыла поставить на место? Нет, она так не делает.

В рассеянном свете лампы мне чудится улыбка Жерома.

Жан

Комната была обставлена по-спартански: кровать, стол, стул, отгороженный туалет и маленькая душевая кабина. Дорога заняла сорок пять минут. Потом они волокли его по лестницам, втолкнули в квартиру, отвели в комнату и только тогда сняли с головы капюшон и вынули кляп. Он увидел двоих похитителей.

Здоровяк кинул его на кровать, сел сверху и расстегнул наручники.

Потом оба сняли капюшоны. Как Жан и думал, лица у них были восточного типа.

Здоровяку он бы дал лет двадцать. Темные глаза, густые брови и тонкогубый рот. Он выглядел нервным и агрессивным. Второй – того же возраста, пониже ростом, почти тщедушный, с мягким взглядом. Он старался не смотреть на заложника и словно бы сожалел о его присутствии в комнате.

Они говорили друг с другом по-арабски. Жан запомнил имена: здоровяка звали Аким, другого – Лагдар. Акцент он определить не смог.

– Раздевайся, – приказал Аким. – Одежду положишь в мешок. Вымойся. От тебя воняет, как от бродячего пса!

Лагдар протянул Жану мешок для мусора, Аким держал его на мушке.

Жан не имел ни малейшего желания сопротивляться. Что это даст? Он должен смиренно пройти свой путь до конца.

Жан начал раздеваться. Аким наблюдал за ним с явным отвращением, Лагдар смотрел в пол.

Кожу Жана покрывали темные пятна и струпья, от него исходило зловоние. Аким отвернулся, когда он снимал кальсоны, и Жан незаметно спрятал под матрас кожаный мешочек, который носил между свитером и тенниской. От страха он почти не дышал.

Аким кивком указал на душевую кабину.

Горячая вода и ароматное туалетное мыло принесли облегчение. В городских душевых, куда он иногда заходил помыться, особого комфорта не наблюдалось: требовалось мужество, чтобы мыться холодной водой в компании других бродяг.

Когда Жан вышел, Лагдар протянул ему полотенце. Мешок с его одеждой исчез, на кровати были разложены трусы, джинсы и белая майка.

При мысли, что умрет чистым, Жан улыбнулся.

Он оделся, и Аким пристегнул его руку к спинке кровати.

– Отдыхай, – насмешливо бросил он. – Тебя ждет ад, так что силы понадобятся.

Они вышли, оставив Жана одного в темноте.

Он не боялся смерти. Она была частью его истории, он почти привык к мысли о ней. Жан не собирался добровольно сдаваться безглазой на милость, но к встрече был готов. Живя на улице, он регулярно напивался, но топил в спиртном не мрачное будущее, а демонов и призраков прошлого.

Он знал, что однажды к нему явятся ангелы его персонального апокалипсиса. Оставалось дожидаться, глядя на небо. И пить, чтобы обмануть время и смешать воедино часы и литры, дни и ночи, кошмары и галлюцинации. Пить, чтобы забыть тот проклятый день, когда он должен был…

Он не поддался навязчивой идее: под рукой не было лекарства – бутылки.