Текст книги "Санта-Хрякус"

Как раз сейчас кто-то стучал в стекло.

Прихрамывая, Игорь выбрался из-за стойки и открыл окно.

Сьюзен посмотрела вверх.

– О нет…

В трактир влетел громадный ворон, и с его спины Смерть Крыс спрыгнул на стойку прямо перед Сьюзен.

– ПИСК ПИСК ИИСК! ИИСК! ПИСК ИСК ИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК». ПИ…

– Убирайся, – сказала Сьюзен холодно. – Мне совсем не интересно. Ты просто плод моего воображения.

Ворон опустился на край большой чаши, стоявшей за стойкой.

– Великолепно, – прокаркал он.

– ПИСК!

– Это что? – спросил ворон, счищая что-то с кончика клюва. – Лук? Какая гадость!

– Вы, оба, давайте, кыш! Валите отсюда! – откликнулась Сьюзен.

– Крыса говорит, твой дедушка совсем свихнулся, – сообщил ворон. – Начал разыгрывать из себя Санта-Хрякуса.

– Послушайте, я не… Что?

– Красный плащ, длинная борода…

– «ХИСК-ХИСК-ХИСК»!

– …Твердит «Хо-хо-хо», разъезжает в санях, запряженных четверкой кабанов, все такое…

– Кабанов? А где Бинки?

– Понятия не имею. Конечно, такое иногда случается, я говорил крысе, эти оккультные сущности, они ведь…

Сьюзен закрыла уши руками – скорее в качестве эффектного жеста, а не для того, чтобы не слышать дальнейшего.

– Я ничего не хочу знать! У меня нет дедушки!

Да, да, это факт. Неоспоримый. Дедушки нет. Надо держаться фактов…

Смерть Крыс что-то долго пищал.

– Крыса говорит, ты должна его помнить. Он высокий, не слишком упитанный, носит косу…

– Пшел! И забери с собой эту крысу!

Она взмахнула рукой и, к своему стыду и ужасу, сбила маленький скелет в балахоне прямо в пепельницу.

– ПИСК?

Ворон подцепил скелетик клювом и собрался было взлететь, но тот вдруг выхватил свою крошечную косу.

– И-ИСК ИСК ПИСК!

– Он говорит, ты еще пожалеешь.

Ворон взмахнул крыльями и вылетел в ночь.

Игорь, не говоря ни слова, закрыл окно.

– Они были ненастоящие, – поспешила заверить его Сьюзен. – Ну, то есть… ворон, скорее всего, был настоящим, но эта крыса… Не стоило ему с ней связываться.

– Потому что она ненастоящая, – понятливо кивнул Игорь.

– Вот именно! – с облегчением подтвердила Сьюзен. – Впрочем, ты, наверное, их и не видел.

– Ага, – откликнулся Игорь. – Ничего не видел.

– Сколько я должна? – спросила Сьюзен.

Игорь долго считал пальцы.

– Доллар за напитки, – наконец сообщил он. – И пять пенсов за то, что ворон, которого здесь не было, поклевал пикули.

Это была ночь перед страшдеством.

В ванной аркканцлера Модо вытер руки тряпкой и с гордостью оглядел результаты своего труда. Белоснежный фаянс, медь и бронза, сверкающие в лучах лампы.

Его немного беспокоило то, что он не все успел проверить, но господин Чудакулли сказал, что проверит сам, когда будет пользоваться, а Модо никогда не спорил с начальством. На то оно и начальство, чтобы лучше знать. Подобное положение вполне устраивало Модо. Он не вмешивался в вопросы времени и пространства, а начальство, в свою очередь, не лезло с советами к нему в теплицы. Такие отношения он называл сотрудничеством.

Особенно тщательно он надраил полы. Господин Чудакулли настоял на этом.

– Грибной гномик, ну надо ж такое придумать! – фыркнул он, в последний раз проводя тряпкой по крану. – Что за воображение у этих господ…

Где-то далеко, неслышный для всех, раздался некий шум, за которым последовал звон серебряных бубенцов.

«Динь-динь-динь».

– Вот черт! – выругался кто-то, упав в сугроб.

Не совсем подходящее выражение для самого начала жизни.

А в ночном небе сквозь пространство и время летели сани, даже не подозревая о только что зародившейся и рассерженно отряхивающейся от снега новой жизни.

– ЭТА БОРОДА МЕНЯ РАЗДРАЖАЕТ.

– А зачем тебе понадобилась борода? – раздался голос из-за мешков. – Ты же сам сколько раз говорил: люди видят только то, что хотят увидеть.

– НО НЕ ДЕТИ. ОНИ ЗАЧАСТУЮ ВИДЯТ ТО, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ НА САМОМ ДЕЛЕ.

– По крайней мере, хозяин, борода создает настроение. Держит в роли, так сказать.

– НУ А СПУСКАТЬСЯ ПО ТРУБЕ? КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ? Я МОГ БЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ СТЕНУ.

– Проходить сквозь стены не совсем правильно, – возразил голос из-за мешков.

– МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ.

– А положено по трубе. И борода, кстати, тоже положена.

Из-за мешков высунулась голова, которая, казалось, принадлежала самому древнему и непривлекательному эльфу во всей вселенной. Не спасало даже то, что ее венчала причудливая зеленая шапочка с бубенчиком.

Древний эльф помахал скрюченной рукой, в которой была зажата толстая пачка писем, написанных, как правило, карандашом на цветных листках. А еще на листках изображались кролики и плюшевые медвежата.

– Вряд ли эти бедняжки стали бы писать письма тому, что проходит сквозь стены, – сказала голова. – Кроме того, не мешало бы еще поработать над «Хо-хо-хо».

– ХО. ХО. ХО.

– Нет-нет-нет! – воскликнул Альберт. – Не хочу ни на что намекать, хозяин, но в этом восклицании должно быть больше жизни. Смех должен быть заразительным. Это… это нужно произносить так, словно писаешь ты чистым бренди, а ходишь по-большому рождественским пудингом, прошу прощения за мой клатчский.

– ПРАВДА? НО ОТКУДА ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ?

– Когда-то я был молодым, сэр. Каждый год, как послушный мальчик, вешал на камин свой чулок. Чтобы там оказались игрушки. Впрочем, тогда в нем появлялись лишь сосиски да кровяная колбаса, если очень повезет. Но еще в чулке я всегда находил леденцовую свинку. Ночь перед страшдеством считается неудачной, хозяин, если ты не нажрешься как свинья. Примета такая.

Смерть посмотрел на мешки.

Это был странный, но очевидный факт: из мешков, в которых Санта-Хрякус переносил игрушки, всегда торчали плюшевый мишка, игрушечный солдатик в форме настолько яркой, что от нее рябило бы в глазах даже на дискотеке, барабан и красно-белый леденец – независимо от того, что бы там ни содержалось на самом деле. А действительное содержание оказывалось намного безвкуснее и стоило, как правило, пять долларов и девяносто девять пенсов.

Смерть загодя исследовал пару мешков. В частности, там он обнаружил: Настоящего Агатового Ниндзю со Страшно-Смертельным Захватом и фигурку капитана Моркоу, Образцово-Ночного Стражника Анк-Морпорка С Полным Боекомплектом. Причем один меч капитана Моркоу стоил столько же, сколько старая добрая деревянная кукла.

Игрушки для девочек производили не менее гнетущее впечатление. Казалось, каждой девочке хотелось получить в подарок лошадку. И почти все животные улыбались. Лошади, как считал Смерть, не должны улыбаться. Если лошадь улыбается, значит, она замышляет что-то скверное.

Он вздохнул.

Кроме того, ему приходилось решать, кто из детей вел себя хорошо, а кто – плохо. Вот раньше в этом не возникало необходимости. Хорошие, плохие – итог всегда был одним и тем же.

И тем не менее существовали правила. Иначе ничего не получится.

Кабаны подлетели к очередной трубе.

– Прибыли, – сказал Альберт. – Джеймс Пузл, восемь лет.

– ДА, ДА, ПОМНЮ ТАКОГО. В СВОЕМ ПИСЬМЕ ОН НАПИСАЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ВЕДЬ ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ТЫ – ЭТО ПАПА». НУ КОНЕЧНО, – сказал Смерть с нескрываемым сарказмом. – НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕГО ДРАЖАЙШИЙ ПАПЕНЬКА ТОЛЬКО И МЕЧТАЕТ О ТОМ, КАК БЫ ОБОДРАТЬ ВСЕ ЛОКТИ В ДВЕНАДЦАТИФУТОВОЙ УЗКОЙ И ГРЯЗНОЙ КАМИННОЙ ТРУБЕ. ОСТАВЛЮ-КА Я ПОБОЛЬШЕ САЖИ НА ТАМОШНЕМ КОВРЕ.

– Правильно, сэр. Отличная идея. Кстати говоря, пора спускаться.

– А ЕСЛИ Я НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПОДАРЮ В КАЧЕСТВЕ НАКАЗАНИЯ ЗА НЕВЕРИЕ?

– Да, но что это докажет?

Смерть вздохнул.

– ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРАВ.

– Список проверил?

– ДА. ДВАЖДЫ. НАДЕЮСЬ, ЭТОГО ДОСТАТОЧНО?

– Определенно.

– ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ВИЖУ В ЭТОМ НИКАКОГО СМЫСЛА. НАПРИМЕР, КАК Я МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО ОН СЕБЯ ВЕЛ?

– Ну… не знаю… наверное, надо посмотреть, аккуратно ли он повесил одежду и всякое такое…

– А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ХОРОШО, Я ДОЛЖЕН ПОДАРИТЬ ЕМУ КЛАТЧСКУЮ БОЕВУЮ КОЛЕСНИЦУ С НАСТОЯЩИМИ ВРАЩАЮЩИМИСЯ ЛЕЗВИЯМИ?

– Да.

– А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ПЛОХО?

Альберт задумчиво почесал за ухом.

– Когда я был маленьким, те дети, что вели себя плохо, вместо подарка получали мешок костей. Как это ни поразительно, но к концу года все детишки начинали вести себя как пай-мальчики. Или девочки.

– НИЧЕГО СЕБЕ. А СЕЙЧАС?

Альберт поднес пакет к уху и пошуршал им.

– Похоже на носки, – сообщил он.

– НОСКИ?

– Или шерстяную жилетку.

– ТАК ЕМУ И НАДО. ЕСЛИ Я ВПРАВЕ ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ…

Альберт посмотрел на заснеженные крыши и вздохнул. Как все нелепо. Он помогал, потому что, ну… Смерть все-таки его хозяин. Что тут еще скажешь? Если бы у его хозяина было сердце, оно находилось бы на нужном месте. Однако ж…

– Хозяин, ты уверен, что нам нужно этим всем заниматься?

Уже наполовину забравшись в трубу, Смерть повернулся.

– А ТЫ МОЖЕШЬ ПРЕДЛОЖИТЬ ЛУЧШУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ?

Альберт промолчал.

И правда, кто-то должен всем этим заниматься.

На улице снова появились медведи.

Но Сьюзен игнорировала их и даже не пыталась обходить трещины в мостовой.

Медведи просто стояли, слегка изумленные и полупрозрачные, и видеть их могла только Сьюзен. Ну, и еще дети. Новости о Сьюзен быстро разносились по городу. Медведи уже слышали о кочерге. Казалось, всем своим видом они всячески пытались продемонстрировать: «Орешки и ягодки. Мы пришли только за этим. Большие острые зубы? Какие большие остр… Ах эти? Так они ж только для того, чтобы щелкать орешки. А ягодки – ух, какими опасными бывают ягодки!»

Когда она вернулась домой, городские часы как раз пробили шесть. У нее был собственный ключ. Словно она не была какой-то там служанкой.

Нельзя быть герцогиней и служанкой. Но гувернанткой быть можно. Таковы правила игры. Не важно, кто ты есть, но важно другое: как именно ты проводила свое время до того, как поступить подобно всякой порядочной девушке – читай: «выйти замуж». Ну а все, что было до, – это так, игра, невинные забавы.

Гетры-старшие испытывали перед ней благоговейный трепет. Ведь она была дочерью герцога, а господин Гетра – всего-навсего известной фигурой в оптовой сапожно-башмачной торговле. Госпожа Гетра только и мечтала о том, как бы попасть в высшее общество, – в настоящий момент она штудировала всевозможные труды по этикету, очень надеясь, что это поможет достижению цели. Она относилась к Сьюзен с некой озабоченной предупредительностью, которой, как она считала, достоин всякий, кто с молоком матери впитывал разницу между вилкой для салатов и вилкой для десертов.

Правда, Сьюзен еще не приходилось слышать о ком-либо, кто добился бы признания в высшем обществе благодаря хорошему знанию этикета. Все знатные вельможи, которых ей доводилось встречать в доме отца, большей частью ели руками, а любимой их фразой было: «Да бросай на пол, собаки все равно подберут».

Когда же госпожа Гетра робко спросила ее, как следует обращаться к двоюродному брату королевы, Сьюзен, не задумываясь, ответила: «Ну, обычно мы называли его просто Джейми» – и госпожа Гетра тут же отбыла в свою комнату, сославшись на головную боль.

Что же касается господина Гетры, то он, встретив Сьюзен в коридоре, лишь кивал и никогда ни о чем не спрашивал. Он твердо знал, какое место занимает в обувной торговле, был весьма этим удовлетворен и не пытался влезть, так сказать, в чужие башмаки.

К тому времени, как Сьюзен вернулась, Гавейн и Твила (о, такие имена способны дать только очень, очень любящие родители) уже лежали в постельках. Причем отправились туда по собственному желанию. В определенном возрасте люди свято верят в то, что, если пораньше лечь спать, завтра наступит быстрее.

Она решила прибраться в детской, приготовиться к утру и начала уже подбирать разбросанные детьми игрушки, как вдруг кто-то легонько постучал в окно.

Сьюзен посмотрела в темноту, потом открыла раму. За окном шел снег.

Летом из этой комнаты были видны красивые ветви вишневого дерева, которые в зимней темноте превратились в серые тонкие линии, на которые неспешно оседал снег.

– Кто там? – окликнула Сьюзен.

Кто-то бодро скакал по скованным холодом веткам.

– Чирик-чирик, неплохо получается, а?

– О нет, опять ты…

– А ты хотела увидеть миленькую маленькую малиновку? Послушай, твой дед…

– Убирайся!

Сьюзен закрыла окно и задернула шторы. Повернувшись к окну спиной, она попыталась сосредоточиться на комнате. Это помогало думать о… нормальных вещах.

В комнате стояло страшдественское дерево, правда небольшое, намного меньшее, чем в гостиной. Сьюзен помогала Гавейну и Твиле делать для него бумажные игрушки. Да. Точно. Именно об этом и будем думать.

Вот бумажные гирлянды. А вот веточки остролиста, не использованные в гостиной, поскольку на них мало ягод. Но проблема была успешно решена, и теперь, украшенные яркими глиняными ягодками, они торчали со всех полок.

Два чулка висели у камина, над невысокой решеткой. А еще были рисунки Твилы, на которых изображались покрытые кляксами синие небеса, ядовито-зеленая трава и красные дома с четырьмя квадратными окнами. Все правильно. Это самые что ни на есть…

…Нормальные вещи.

Стоя по стойке «смирно», она смотрела и смотрела, а непослушные пальцы выбивали барабанную дробь на пенале с карандашами.

Внезапно дверь распахнулась. Сьюзен оторвалась от созерцания и увидела державшуюся за дверную ручку Твилу. Волосы девочки были взъерошены.

– Сьюзен, чудовище снова залезло под мою кровать…

Сьюзен перестала барабанить пальцами.

– …Я слышу, как оно там шевелится…

Сьюзен тяжело вздохнула.

– Хорошо, Твила. Я сейчас.

Девочка кивнула, вернулась в свою комнату и с расстояния запрыгнула на кровать, чтобы когтистые лапы ее не схватили.

С металлическим звоном Сьюзен сняла кочергу, висевшую на бронзовой стойке, на которой также обитали щипцы и небольшая лопатка.

Еще раз вздохнула. Нормальность – это то, что ты сам творишь.

Зайдя в спальню, Сьюзен склонилась над постелькой, как будто хотела поправить на Твиле одеяло, но ее рука вдруг скользнула вниз, ухватила чью-то спутанную шерсть и сильно дернула.

Страшила вылетел из-под кровати, как пробка, и, даже не успев понять, что произошло, оказался притиснутым к стене с заломленной за спину лапой. Наконец ему удалось повернуть морду – чтобы увидеть всего в нескольких дюймах глаза Сьюзен.

Гавейн радостно запрыгал на своей кроватке.

– Прикрикни на него! Прикрикни! – просил он.

– Пожалуйста, не надо на меня кричать! – взмолился страшила.

– Тресни кочергой по башке!

– Только не кочергой! Только не кочергой!

– Это ведь ты, да? – спросила Сьюзен. – По-моему, мы сегодня уже встречались…

– Кочергой, Сьюзен, кочергой! – настаивал Гавейн.

– Нет, нет, только не кочергой!

– Ты что, недавно в городе? – шепотом уточнила Сьюзен.

– Ага, – ответил страшила и непонимающе нахмурился. – Но почему ты меня видишь?

– Тогда вот тебе мое дружеское предупреждение. Подарок на страшдество, понял?

Страшила попытался пошевелиться.

– И это ты называешь дружеским предупреждением?

– Хочешь попробовать недружеское? – Сьюзен сильнее заломила ему лапу.

– Нет, нет. Дружеское меня очень даже устраивает!

– Этот дом под запретом – усек?

– Ты что, ведьма? – простонал страшила.

– Я просто… кое-кто. Итак, ты здесь больше не появишься, верно? А то в следующий раз накрою одеялом.

– О нет!

– О да. И я это серьезно. Мы накроем твою голову одеялом.

– О нет!

– На нем вышиты пушистые кролики…

– Не-ет!

– Тогда проваливай.

Страшила, чуть не падая, заторопился к двери.

– Нельзя же так… – бормотал он. – Ты не должна нас видеть, ты же не мертва и с волшебством никак не связана, это нечестно…

– Попробуй дом номер девятнадцать, – сказала ему вслед Сьюзен, немного смягчившись. – Тамошняя гувернантка не верит в существование страшил.

– Правда? – с некоторой надеждой спросило чудовище.

– Хотя она верит в алгебру.

– О. Здорово.

И страшила широко улыбнулся. В доме, где никто из взрослых не верит в твое существование, можно устроить такое…

– Тогда я пойду, – махнул лапой страшила. – Э-э… счастливого страшдества.

– Возможно, – кивнула Сьюзен, провожая его взглядом.

– В прошлом месяце было веселее, – пробормотал Гавейн, забираясь обратно под одеяло. – Помнишь того, которому ты пинков надавала, ну, прямо в верхнюю часть штанов…

– Засыпайте оба, – оборвала мальчика Сьюзен.

– А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, – заметила Твила.

– Ага, – согласилась Сьюзен. – Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.

Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.

Она им доверяла – и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.

Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.

Что-то изменилось.

Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.

Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушке сидела кукла, похожая на…

Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.

– Опять ты? – спросила она.

– ПИСК!

– Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.

Смерть Крыс виновато повесил голову.

– ПИСК!

– Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?

– ПИСК!

– Слезай немедленно!

– ПИСК!

– Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?

– Запихнул под подушку кресла, – раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: – Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!

Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.

– Это грецкие орехи! – рявкнула она, и орехи раскатились по полу. – А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?

Ворон закатил глаза.

– Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…

– Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…

– А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?

– …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?

– Крыса сказала, что тебя следует предупредить, – угрюмо произнес ворон. – Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…

– Я вас предупредила?

Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…

Смерть Крыс кивнул.

Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.

– ПИСК, – очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.

Сьюзен охватило новое чувство – так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.

Она посмотрела на часы. Половина шестого.

Ворон почесал клюв.

– Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…

Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах[10]10
  На Плоском мире Дед Мороз наконец-то занялся выполнением своих прямых обязанностей.


[Закрыть].

А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.

Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.

Данное существо было гномом по форме и феей, вернее, феем по профессии. Феи – это не обязательно волшебницы и не обязательно крошечные полупрозрачные легкомысленные особы. Зачастую фея (или, как в данном случае, фей) – это профессия. Самые крошечные из фей и вовсе не видны глазу[11]11
  Например, Фея Держателя Сверла Электрической Дрели.


[Закрыть]. Фея – это всего лишь сверхъестественное существо, призванное что-либо уносить или, как в случае карабкавшегося по канализационной трубе создания, что-либо приносить.

О да, точнее не скажешь. Кто-то должен был этим заниматься, и данный гномик подходил идеально.

О да…

Дерни был обеспокоен. Он не являлся приверженцем насилия, а за последние дни насилия было так много… Если, конечно, тут существовало понятие дня. Эти люди… казалось, они только и думали о том, как бы сделать что-нибудь плохое ближнему своему, без этого их жизнь была скучной и неинтересной. На Дерни они обращали не больше внимания, чем лев – на какого-нибудь муравья, и все же Дерни чувствовал себя неуютно.

Хотя, конечно, неуютнее всего он чувствовал себя рядом с Чайчаем. Даже этот грубиян по прозвищу Сетка относился к Дерни если не с уважением, то с осторожностью, а человек-монстр Банджо вообще ходил за ним по пятам, как щенок.

Как раз сейчас верзила наблюдал за ним.

Банджо Белолилий очень напоминал Ронни Дженкса – хулигана, который только и делал, что травил Дерни в пансионе мамаши Вымблерстон. Ронни не был учеником. Он был внуком или племянником содержательницы, что позволяло ему шататься без дела по всему пансиону и бить любого мальчика, который был меньше, слабее или умнее его, а это более или менее означало, что он мог выбирать из всего мира. В данных обстоятельствах особенно несправедливым казалось то, что он всегда выбирал Дерни.

Дерни не испытывал ненависти к Ронни. Он слишком его боялся. Поэтому очень хотел стать его другом. О, как он об этом мечтал. Ведь в таком случае, возможно – всего-навсего «возможно»! – он будет реже получать по шее и нормально съедать свой завтрак, а не выбрасывать его в отхожее место. Причем день считался удачным, если в отхожем месте оказывался завтрак, а не сам Дерни.

Ну а потом, несмотря на все усилия Ронни, Дерни повзрослел и поступил в Университет. Периодически мать посвящала его в подробности карьеры Ронни (как и многие матери, она полагала, что мальчики были добрыми друзьями, раз вместе учились в школе). Ронни Дженкс женился на девушке по имени Энджи[12]12
  Которая (как полагала мать Дерни) была выгодной партией, ибо ее отец владел половиной лавки, торгующей пирогами с угрями на Тусклой улице, ну, ты ведь должен ее знать: у нее все зубы свои и деревянная нога, но этого почти не видно, а еще у нее есть сестра по имени Континенс, очень приличная девушка; кстати, почему бы твоей заботливой матушке не пригласить ее, когда ты зайдешь в следующий раз; не то чтобы она, мать, редко видела сына, ставшего теперь важным волшебником, но всякое бывает: магия – дело непостоянное, а четверть доли в процветающей пирожно-угревой торговле – это тебе не хухры-мухры…


[Закрыть] и теперь заведовал фруктовой лавкой. По мнению Дерни, наказание явно не соответствовало преступлению.

Банджо даже дышал похоже (дыхание ведь очень сложный процесс, интеллектуальный и требующий значительных умственных ресурсов). У Ронни всегда была заложена одна ноздря и постоянно открыт рот. Он выглядел так, словно питался невидимым планктоном.

Дерни попробовал сосредоточиться на выполнении работы и не замечать прерывистого бульканья за спиной. Изменение тональности заставило его поднять голову.

– Поразительно, – изумленно промолвил Чайчай. – Как легко у тебя все получается.

Нервно улыбнувшись, Дерни откинулся на спинку стула.

– Гм… думаю, теперь все в порядке, – сказал он. – Просто кое-что нарушилось, когда мы складывали… – Он никак не мог заставить себя произнести это слово, старался даже не смотреть в сторону кучи. А звуки, какие были звуки! – Ну, их…

– И нам больше не придется повторять заклинание? – спросил Чайчай.

– Нет, теперь оно будет действовать вечно. Чем проще заклинание, тем лучше. Это даже не заклинание, а некое изменение, которое происходит при помощи… При помощи…

Он проглотил застрявший в горле комок.

– Гм, я тут подумал… – снова начал он. – Раз я тут больше не нужен… Гм…

– У господина Брауна возникли сложности с замками на верхнем этаже, – перебил его Чайчай. – Помнишь, нам не удалось открыть дверь? Ты ведь наверняка захочешь помочь ему.

Дерни побледнел.

– Но я же не взломщик…

– Похоже, замки волшебные.

«Я не слишком-то хорошо управляюсь с волшебными замками», – хотел было возразить Дерни, но прикусил язык. Он уже понял: если Чайчай хочет, чтобы ты что-то сделал, а ты этого не умеешь – наилучшим (и единственным) выходом будет как можно скорее обрести недостающие умения. Дерни не был дураком. Он видел, как окружающие реагируют на указания Чайчая, а эти окружающие занимались такими вещами, которые Дерни только снились[13]13
  Пожалуй, тут может возникнуть некоторое непонимание. Не то чтобы он хотел заниматься чем-то подобным или чтобы чем-то подобным занялись с ним. Такие сны снятся, как правило, темными-претемными ночами и касаются всяких темных-претемных вещей.


[Закрыть].

Увидев спускающегося по лестнице Среднего Дэйва, Дерни даже обрадовался. Это многое говорит о воздействии взгляда Чайчая, если человек чувствует облегчение при виде такого громилы, как Средний Дэйв.

– Мы обнаружили еще одного стражника, сэр. На шестом этаже. Он там прятался.

Чайчай быстро встал.

– Ну надо же. Надеюсь, он не пытался геройствовать?

– О нет, он перепуган до чертиков. Отпустим его?

– Отпустим? – переспросил Чайчай. – В этом что-то есть. Можно, к примеру, попросить Банджо отпустить его, высунув из окна повыше. Я сейчас поднимусь. Идем, господин Волшебник.

Дерни неохотно последовал за Чайчаем вверх по лестнице.

Башня («Если вообще можно назвать данное строение башней», – думал Дерни, привыкший к странной архитектуре Незримого Университета, которая сейчас казалась очень даже нормальной) представляла собой полую трубу. Не менее четырех спиральных лестниц вели наверх, перекрещиваясь на площадках и иногда проходя одна сквозь другую в нарушение всех признанных законов физики. Любой выпускник Незримого Университета лишь пожал бы плечами, но Дерни до выпуска было еще очень далеко. Также взгляд привлекало полное отсутствие теней. На тени, как правило, не обращаешь внимания – на то, как они очерчивают предметы, придают текстуру миру, – пока они вдруг не пропадают. Белый мрамор (да, предположим, что это мрамор), казалось, светился изнутри. Даже если лучи странного солнца и пробивались сквозь окна, то вместо настоящих, честных теней появлялись лишь едва различимые серые пятна. Казалось, башня всеми путями избегала темноты.

Это было страшно. Хотя присутствовал еще целый ряд неприятных моментов – например, когда ты, миновав сложную площадку, шел вверх, на самом деле шагая вниз по обратной стороне лестницы, а далекий пол, вдруг оказавшись у тебя над головой, становился потолком. Когда происходило нечто подобное, все закрывали глаза. Все, кроме Чайчая. Чайчай, напротив, прыгал через ступени и смеялся, как ребенок, заполучивший новую игрушку.

Наконец они поднялись на верхнюю площадку и вошли в коридор. «Предприниматели» толпились у закрытой двери.

– Он там забаррикадировался, – сообщил Сетка.

Чайчай постучал в дверь.

– Эй, там! – крикнул он. – Выходи. Даю слово, что тебе ничего не будет.

– Не выйду!

Чайчай сделал пару шагов назад.

– Банджо, вышибай дверь.

Банджо неуклюже вышел вперед. Пару сильных пинков дверь выдержала, но потом с треском распахнулась.

Стражник прятался за перевернутым шкафом. Увидев Чайчая, он сжался от страха.

– Что вы здесь делаете? – крикнул он. – Кто вы такие?

– А, спасибо, что поинтересовался. Я – твой самый страшный кошмар! – радостно произнес Чайчай.

Стражник задрожал.

– Это… тот, что с гигантским кочаном капусты и размахивающий такой ножастой штуковиной?

– Что-что? – не понял Чайчай.

– Или тот, в котором я падаю, но внизу оказывается не земля, а…

– Нет, на самом деле я…

Стражник вдруг побледнел.

– Неужели тот, в котором кругом, ну, одна грязь, а потом внезапно все становится синим и…

– Нет, я…

– Вот дерьмо, значит, тот, в котором есть дверь, а за дверью нет пола, а когти…

– Нет, – перебил Чайчай. – И не этот. – Он выхватил из рукава кинжал. – Я тот, в котором вдруг из ниоткуда появляется человек и убивает тебя.

Стражник с облегчением улыбнулся.

– Ах, этот… Ну, это ерун…

Рука Чайчая резко выстрелила вперед, и стражник обмяк. А потом, как и все остальные, растворился в воздухе.

– Думаю, я совершил акт милосердия, – сказал Чайчай. – Ведь уже почти страшдество.

Смерть, поправляя под балахоном подушку, стоял на ковре детской комнаты…

Это был старый ковер. Вещи попадали в детскую, совершив полный тур по другим комнатам дома. Очень давно кто-то нашил на основание из мешковины яркие тряпочки, придав ковру вид растафарианского дикобраза, из которого выпустили воздух. Среди тряпочек нашли себе убежище старые сухарики, обломки игрушек и пыль, которую можно было бы вывозить мешками. За свою долгую жизнь ковер-дикобраз повидал немало. И эта самая жизнь его изрядно потоптала.

Сейчас на ковер упал комок грязного, начинавшего таять снега.

Сьюзен побагровела от гнева.

– Я не понимаю почему! – воскликнула она, обходя фигуру. – Это же страшдество! Праздник! Он должен быть веселым, с омелой, остролистом и всем прочим! Это время, когда люди хотят чувствовать себя хорошо и наедаться до отвала! Время, когда люди встречаются со своими родными и…

Она вдруг замолчала, не закончив фразу.

– Ну, то есть в это время люди действительно становятся людьми! – выпалила она. – И на этом празднике они не хотят видеть… какой-то скелет! С фальшивой бородой и подушкой под балахоном! Почему?

Смерть явно нервничал.

– ГМ, АЛЬБЕРТ СКАЗАЛ, ВСЕ ЭТО ПОМОЖЕТ МНЕ ПРОНИКНУТЬСЯ ДУХОМ СТРАШДЕСТВА. Э… ПРИВЕТ, СЬЮЗЕН…

Что-то глухо чавкнуло.

Сьюзен резко развернулась. Честно говоря, она была очень даже признательна за то, что звук отвлек ее внимание.

– Не думай, что я не слышу! Это – виноград, понял? А рядом – мандарины! А ну, вылазь из вазы с фруктами!

– Даже птицы питают надежды… – обиженно произнес ворон, спрыгивая на стол.

– А ты оставь в покое орехи! Они предназначены на завтра!

– ПИШК, – ответил Смерть Крыс, торопливо проглатывая орех.

Сьюзен снова повернулась к Смерти. Искусственный живот Санта-Хрякуса упорно норовил сползти к коленям.

– Это хороший дом, – сказала она. – У меня хорошая работа. Она реальна и связана с нормальными людьми. И я хочу жить реальной жизнью, в которой происходят нормальные события! И вдруг в город приехал старый цирк. Только посмотрите на себя. Весь вечер на арене! Понятия не имею, что происходит, но вы все можете убираться. Это моя жизнь. А не ваша. И я не хочу…

Послышалось приглушенное проклятие, и из каминной трубы вывалилась тощая старческая фигура.

– Та-да! – возвестила она.

– Какое счастье! – зло выпалила Сьюзен. – А вот и эльф Альберт! Так-так-так! Заходи, заходи, где ж ты задержался? Еще немножко, и места для настоящего Санта-Хрякуса совсем не останется.

– ОН НЕ ПРИДЕТ, – сказал Смерть.

Подушка упала на ковер.

– О, и почему же? И Твила, и Гавейн написали ему по письму, – сказал Сьюзен. – В конце концов, есть правила.

– ДА. ПРАВИЛА ЕСТЬ. И ТВОИ ВОСПИТАННИКИ ВКЛЮЧЕНЫ В СПИСОК. Я ПРОВЕРЯЛ.

Альберт сдернул с головы шапку и тыльной стороной ладони вытер черные от сажи губы.

– Я свидетель, проверял. Дважды, – подтвердил он. – Промочить горло ничего не найдется?

– Ну а вы-то все что здесь делаете? – гневно вопросила Сьюзен. – И эти ваши костюмчики… Должна вас расстроить: не смешно.

– ДЕЛО В ТОМ, ЧТО САНТА-ХРЯКУС… СЕЙЧАС ОТСУТСТВУЕТ.

– Отсутствует? В самое страшдество?

– ДА.

– Но почему?

– ОН… КАК БЫ ТЕБЕ СКАЗАТЬ… ПОЖАЛУЙ, В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ НЕТ ПОДХОДЯЩЕГО ПОНЯТИЯ… БЛИЖЕ ВСЕГО БУДЕТ… УМЕР. ДА. САНТА-ХРЯКУС МЕРТВ.