Текст книги "Санта-Хрякус"

Сьюзен никогда не вешала чулки на камин. Никогда не искала яичек, что якобы несет мясленичная утка. Никогда не клала зуб под подушку, ожидая, что ночью к ней явится фея-дантист.

Она поступала так вовсе не потому, что ее родители не верили в подобные вещи. Им не нужно было в это верить. Они знали: все эти создания существуют на самом деле. И считали, что лучше б их не было.

Однако подарки Сьюзен получала всегда – и на каждом из них была этикетка с именем дарителя. На мясленицу ей дарили мясленое сладкое яичко. За каждый выпавший молочный зуб отец расплачивался с ней долларом[14]14
  Где-то в возрасте восьми лет она откопала на чердаке замка коллекцию черепов животных, оставшуюся там от какого-то прежнего герцога, который увлекался естественными науками. Тогда ее отец был слишком поглощен крайне важными государственными делами, и Сьюзен удалось заработать целых двадцать семь долларов, прежде чем обман раскрылся. Все-таки класть под подушку коренной зуб гиппопотама было большой ошибкой. С тех пор черепа не вызывали у нее чувства страха.


[Закрыть]. Все было честно, без обмана.

Сейчас-то она понимала: таким образом родители пытались ее защитить. Но тогда Сьюзен даже не подозревала, что отец ее был учеником Смерти, а мать – приемной дочерью. Сьюзен смутно припоминала, как пару раз они ездили в гости к какому-то очень заботливому и странно худому господину. А потом визиты резко прекратились. А много позже она опять встретилась со своим так называемым дедушкой. Как выяснилось, он не такой уж плохой, у него были и хорошие стороны тоже, но почему же родители проявили подобную бесчувственность и…

Лишь теперь она осознала подлинную причину их поступков. Генетика – это ведь не только червячки-спиральки.

Она, если действительно хотела этого, могла ходить сквозь стены. Ее слова могли становиться действием, ее голос способен был проникать в души людей и дергать там за нужные рычажки. А ее волосы…

Раньше ее волосы были просто растрепанными, вели себя как хотели, но в возрасте семнадцати лет Сьюзен вдруг обнаружила, что они могут по собственному желанию укладываться в ту или иную прическу.

Это стоило ей потери нескольких молодых людей. Волосы, вдруг решившие уложиться по-новому, пряди, сворачивающиеся клубочком, как котята, – такое способно охладить даже самый жаркий пыл.

Впрочем, определенный прогресс был налицо. Сейчас целых несколько дней подряд она могла чувствовать себя настоящим, нормальным человеком.

Но жизнь – коварная штука: вечно подбрасывает нам всякие сюрпризы. Ты выходишь в мир, упорно работаешь над собой, добиваешься успеха, а потом появляется какой-нибудь нежелательный старый родственник.

Гномик, сопя и потея, вылез из очередной канализационной трубы, потуже натянул котелок на уши, швырнул мешок в сугроб и сам прыгнул туда же.

– Отличненько, – буркнул он. – Почти уже на месте. Ну, он у меня попрыгает…

Гномик достал из кармана скомканный лист бумаги и внимательно его изучил. Потом посмотрел на старика, над чем-то тихо трудящегося возле дома по соседству.

Старик стоял у окна и что-то сосредоточенно рисовал на стекле.

Гномик, заинтересовавшись, подошел поближе и окинул работу критическим взглядом.

– Но почему именно папоротник? – спросил он некоторое время спустя. – Красиво, спору нет, однако лично я не дал бы и пенса за какой-то там папоротник.

Фигура с кистью в руке обернулась.

– А мне папоротник нравится, – холодно ответил Дед Мороз.

– Ну а людям, знаешь ли, нравится нечто другое. Печальные большеглазые младенцы, выглядывающие из сапога котята, симпатичненькие щенята…

– Я специализируюсь на папоротниках.

– …Подсолнухи в вазе, красивые морские пейзажи…

– И папоротники.

– А вот тебе ситуация. Какому-нибудь священнослужителю понадобилось расписать купол собора всякими богами и ангелами – что ты будешь делать?

– Он сможет получить сколько угодно богов и ангелов при условии…

– …что они будут похожи на папоротники?

– Меня крайне возмущает обвинение в том, что я зациклился на папоротниках, – сказал Дед Мороз. – А песчаные узоры? У меня они получаются ничуть не хуже.

– Но на что вот это похоже?

– Да, признаю: непосвященному зрителю данное полотно может показаться чересчур папоротниковидным. – Дед Мороз вдруг подозрительно сощурился: – Кстати, а ты кто такой?

Гномик быстро сделал шаг назад.

– На зубную фею ты не похож… Я частенько встречаю их в это время. Очень милые девушки.

– Нет, нет, только не зубы, – пробормотал гномик, прижимая к себе мешок.

– Тогда кто ты такой?

Гномик сказал.

– Правда? – удивился Дед Мороз. – А я думал, это, ну, само собой случается…

– Если уж на то пошло, – огрызнулся гномик, – я тоже думал, что узоры на стекле сами собой случаются. Что-то, вижу, ты не перетруждаешься. Наверное, любишь допоздна поваляться в постели?

– Я вообще не сплю, – отрезал Дед Мороз ледяным голосом и отвернулся. – А теперь прошу меня извинить. Мне предстоит расписать еще много окон. Папоротники рисовать очень трудно. Нужна твердая рука.

– Что значит – мертв? – изумилась Сьюзен. – Как может умереть Санта-Хрякус? Разве он не вроде тебя? Он же…

– АНТРОПОМОРФИЧЕСКАЯ СУЩНОСТЬ. ДА. ОН СТАЛ ТАКИМ. ВОПЛОЩЕННЫЙ ДУХ СТРАШДЕСТВА.

– Но… как? Как можно убить Санта-Хрякуса? Отравить бокал с хересом? Установить в каминной трубе острые пики?

– СУЩЕСТВУЮТ… БОЛЕЕ ХИТРОУМНЫЕ СПОСОБЫ.

– Кхе-кхе-кхе, – громко покашлял Альберт, напоминая о своем существовании. – Проклятая сажа. В горле от нее совсем пересохло.

– И ты занял его место? – спросила Сьюзен, не обращая внимания на Альберта. – Совсем с ума сошел на старости лет?

Смерть ухитрился принять обиженный вид.

– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – объявил Альберт, направляясь к выходу из детской.

Сьюзен быстренько загородила ему дорогу.

– Между прочим, а ты что здесь делаешь? – осведомилась она, обрадовавшись возможности переменить тему. – Я думала, ты умрешь, если вернешься в обычный мир!

– НО НАС НЕТ В ЭТОМ МИРЕ, – откликнулся Смерть. – МЫ НАХОДИМСЯ В ОСОБОЙ КОНГРУЭНТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ, СПЕЦИАЛЬНО СОЗДАННОЙ ДЛЯ САНТА-ХРЯКУСА. ОБЫЧНЫЕ ЗАКОНЫ ТУТ НЕ ДЕЙСТВУЮТ. ИНАЧЕ КАК ОБЛЕТИШЬ ВЕСЬ МИР ЗА ОДНУ НОЧЬ?

– Вот именно, – с видом знатока подтвердил Альберт. – А я – один из маленьких помощников Санта-Хрякуса. Официальная должность. У меня даже зеленая остроконечная шапочка имеется.

Тут он наконец заметил оставленные детьми бокал хереса и пару репок и быстренько переместился к столу.

Сьюзен была шокирована. Только два дня назад она водила детей в грот Санта-Хрякуса, обустроенный по случаю страшдества в Гостевых рядах. Конечно, там был не настоящий Санта-Хрякус, но актер очень талантливо исполнял его роль. А еще несколько актеров нарядились эльфами и гномами, маленькими помощниками Деда Кабана. Сразу на выходе из магазина устроил небольшой пикет Комитет «Гномы на высоте»[15]15
  Комитет «Гномы на высоте» (сокращенно КГВ) всегда был рад побороться не только за права гномов, но и за права всех остальных несправедливо притесняемых низкорослых существ. Причем руководителей Комитета нисколько не смущал тот факт, что эльфы, гномы и прочие пикси плевать хотели на свои корни, ведь в большом городе столько всякого интересного. А корням место в лесу, как и старейшинам, ратующим за сохранение традиций. Оказавшись наконец в Анк-Морпорке, представитель низкорослого племени предпочитал тут же напиться, набить кому-нибудь лодыжку и найти себе лихую низкорослую девчонку. На самом деле КГВ приходилось тратить столько времени на разъяснения «притесняемым», в чем именно их притесняют, что на реальную борьбу с притеснителями сил уже не хватало.


[Закрыть].

Ни один из тамошних эльфов не походил на Альберта. А если бы таковые там имелись, люди входили бы в грот только с оружием в руках.

– В этом году ты вела себя хорошо? – осведомился Альберт, сплевывая в камин.

Сьюзен молча уставилась на него.

Смерть наклонился к ней, и она посмотрела в синие огоньки, горящие далеко в его глазницах.

– У ТЕБЯ ТОЧНО ВСЕ В ПОРЯДКЕ?

– Да.

– ТЫ УВЕРЕНА В СВОИХ СИЛАХ? ПО-ПРЕЖНЕМУ ХОЧЕШЬ ВСЕГО ДОБИТЬСЯ САМА?

– Да!

– ХОРОШО. АЛЬБЕРТ, НАМ НЕЛЬЗЯ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ. ПОЛОЖИМ ИГРУШКИ В ЧУЛКИ И ОТПРАВИМСЯ ДАЛЬШЕ.

В руке Смерти появилась пара писем.

– КСТАТИ, ДЕВОЧКУ В САМОМ ДЕЛЕ ЗОВУТ ТВИЛОЙ?

– Боюсь, что да, но почему…

– А МАЛЬЧИКА – ГАВЕЙНОМ?

– Да. Но послушай, как…

– ПОЧЕМУ ГАВЕЙНОМ?

– Ну, это… хорошее, сильное имя для настоящего воина…

– ПРИДУМАЮТ ЖЕ. НЕКОТОРЫЕ ЛЮДИ САМИ НАПРАШИВАЮТСЯ НА НЕПРИЯТНОСТИ. ГМ, ПОСМОТРИМ… ДЕВОЧКА НАПИСАЛА ПИСЬМО ЗЕЛЕНЫМ КАРАНДАШОМ НА РОЗОВОЙ БУМАГЕ. И В УГЛУ НАРИСОВАЛА МЫШКУ. В ПЛАТЬЕ.

– Это специально, чтобы Санта-Хрякус подумал, что она очень милая девочка. И все ошибки тоже были сделаны специально. Но послушай, почему ты…

– ОНА ПИШЕТ, ЧТО ЕЙ ПЯТЬ ЛЕТ.

– По возрасту – да, а по циничности – все тридцать пять. Но почему именно ты…

– И ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕРИТ В САНТА-ХРЯКУСА?

– Ради куклы она готова поверить в кого угодно. Послушай, может, ты наконец объяснишь, почему ты вдруг…

Смерть повесил чулки обратно на камин.

– НАМ ПОРА. ДОБРОГО ТЕБЕ СТРАШДЕСТВА. Э… АХ ДА! ХО. ХО. ХО.

– Хороший херес, – заметил Альберт, вытирая губы.

Ярость возобладала над любопытством, положила его на обе лопатки и взгромоздилась сверху. У любопытства просто не было шансов.

– Глазам своим не верю! – воскликнула Сьюзен. – Ты на самом деле пьешь то, что на самом деле детишки оставляют для Санта-Хрякуса? В самом деле!

– А почему нет? Ему теперь не до того. Там, где он сейчас находится, где бы это ни было. А чего добру пропадать?

– И сколько же таких бокалов ты выпил, позволь спросить?

– Не знаю, не считал, – весело откликнулся Альберт.

– ОДИН МИЛЛИОН ВОСЕМЬСОТ ТЫСЯЧ СЕМЬСОТ ШЕСТЬ, – сказал Смерть. – И СЪЕЛ ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ТРИСТА ДЕВЯТНАДЦАТЬ ПИРОГОВ СО СВИНИНОЙ. И ОДНУ РЕПКУ.

– Случайно перепутал с пирогом, – начал оправдываться Альберт. – Честно говоря, спустя определенное количество вкуса уже не чувствуешь.

– И как только ты не лопнул?

– Я всегда отличался хорошим пищеварением.

– ДЛЯ САНТА-ХРЯКУСА ВСЕ ПИРОГИ СО СВИНИНОЙ – ОДИН ПИРОГ СО СВИНИНОЙ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ТОГО, ЧТО ПОХОЖ НА РЕПКУ. ПОШЛИ, АЛЬБЕРТ. МЫ ОТНИМАЕМ У СЬЮЗЕН ВРЕМЯ.

– Но почему ты этим занимаешься?! – закричала Сьюзен.

– ИЗВИНИ, НЕ МОГУ СКАЗАТЬ. И ВООБЩЕ, ЗАБУДЬ, ЧТО ВИДЕЛА МЕНЯ. ЭТО ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ.

– Не касается? Ничего себе!..

– АЛЬБЕРТ, ПОЙДЕМ…

– Спокойной ночи, – попрощался Альберт.

Раздался бой часов, по-прежнему показывающих полшестого.

И они ушли.

Сани мчались по небу.

– Знаешь ли, она ведь не отступится, – сказал Альберт. – Обязательно постарается выяснить, что происходит.

– НЕУЖЕЛИ?

– Особенно после того, как ей велели обо всем забыть.

– ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК ДУМАЕШЬ?

– Да, – ответил Альберт.

– ПРОКЛЯТЬЕ. СКОЛЬКО МНЕ ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ УЗНАТЬ О ЛЮДЯХ, ПРАВДА?

– О… не знаю, – протянул Альберт.

– ПРОИСХОДЯЩЕЕ КАСАЕТСЯ ТОЛЬКО НАС, И НИКОГО ДРУГОГО. ИМЕННО ПОЭТОМУ, НАСКОЛЬКО ТЫ ПОМНИШЬ, Я СТРОГО-НАСТРОГО ЗАПРЕТИЛ ЕЙ ВМЕШИВАТЬСЯ.

– Э-э… ага.

– И ВООБЩЕ, СУЩЕСТВУЮТ ПРАВИЛА.

– Но эти серые паскудники, как ты сам выразился, первыми их нарушили.

– ДА, ОДНАКО Я НЕ МОГУ ПРОСТО ВЗМАХНУТЬ ВОЛШЕБНОЙ ПАЛОЧКОЙ И ВСЕ ИСПРАВИТЬ. ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК, ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ. – Некоторое время Смерть молча смотрел вперед, а потом пожал плечами: – У НАС ДЕЛ НЕВПРОВОРОТ. ОБЕЩАНИЯ НУЖНО ВЫПОЛНЯТЬ.

– Ну, ночь еще молода, – сказал Альберт, откидываясь на мешки.

– НОЧЬ СТАРА. НОЧЬ ВСЕГДА СТАРА.

Свиньи неслись галопом.

– Нет, не всегда.

– НЕ ПОНЯЛ?

– Ночь не старее дня, хозяин. Это ведь очевидно. Должен быть день, чтобы все поняли, что такое ночь.

– НО ТАК ЭФФЕКТНЕЕ ЗВУЧИТ.

– Согласен.

Сьюзен стояла у камина.

Не то чтобы она недолюбливала Смерть. Смерть в качестве личности, а не последнего занавеса жизни ей даже нравился. Некоторым странным образом.

И все равно…

Мысль о том, что Мрачный Жнец заполняет в страшдество чулки, не укладывалась в голове, как ни старайся. С таким же успехом можно было бы представить себе старикашку Лихо, замещающего зубную фею. О да… Лихо… Кариесов не оберешься…

Однако, если честно, каким же все-таки извращенным сознанием надо обладать, чтобы по ночам лазать по детским спаленкам?

Конечно, к Санта-Хрякусу это не относилось, но…

Со стороны страшдественского дерева послышался звон.

Ворон осторожно пятился от осколков стеклянного шарика.

– Извини, – промямлил он. – Видовая реакция. Понимаешь… круглое, блестящее… нельзя не клюнуть.

– Эти шоколадные монетки были повешены для детишек!

– ПИСК? – уточнил Смерть Крыс, отступая от блестящих кругляшков.

– Почему он это делает?

– ПИСК.

– Ты тоже не знаешь?

– ПИСК.

– Случилась какая-нибудь беда? Он что-то сделал с настоящим Санта-Хрякусом?

– ПИСК.

– Почему он не хочет говорить?

– ПИСК.

– Спасибо. Ты очень мне помог.

Что-то затрещало. Она резко повернулась и увидела, как ворон сдирает с одного из пакетов красную обертку.

– Немедленно прекрати!

Ворон виновато покосился на нее.

– Я только чуточку, кусочек… – сказал он. – Никто и не заметит.

– На что она тебе сдалась?

– Нас привлекают яркие цвета. Автоматическая реакция.

– Яркие цвета привлекают галок!

– Вот проклятье. Правда?

– ПИСК, – подтвердил Смерть Крыс.

– О, да ты, я вижу, еще и орнитолог! – огрызнулся ворон.

Сьюзен села и вытянула руку.

Смерть Крыс вспрыгнул ей на ладонь. Она почувствовала, как его коготки, похожие на крошечные булавки, вонзаются в кожу.

Все это очень походило на какую-нибудь прелюдию к совместному дуэту прелестной героини и Синей птицы.

Почти походило.

По крайней мере, некоторыми мотивами. Но на данное представление дети до шестнадцати не допускались.

– У него что-то с головой?

– ПИСК, – пожала плечами крыса.

– Но такое ведь могло случиться. Он очень старый, видел немало всяких неприятных вещей…

– ПИСК.

– Все беды мира, – перевел ворон.

– Я поняла, – сказала Сьюзен.

Такой способностью она тоже обладала. Она не понимала, что именно говорит крыса, но общий смысл улавливала.

– Случилось что-то очень плохое и он не хочет мне говорить? – спросила Сьюзен.

Это предположение еще больше разозлило ее.

– И Альберт тоже тут как тут, – добавила она.

«Тысячи, миллионы лет заниматься одной и той же работой… – подумала Сьюзен. – Причем не самой приятной. Не всегда в мир иной уходят милые старички и старушки. И не всегда от старости. Тут всякий сломается…»

Однако кто-то же должен это делать. Сьюзен сразу вспомнилась бабушка Твилы и Гавейна. Однажды она вдруг заявила, что на самом деле является императрицей Крулла, и с тех пор наотрез отказывалась носить какую-либо одежду.

Сьюзен была достаточно умна, чтобы понимать: фраза «кто-то должен это делать» ничего не значит. Люди, произносящие ее, как правило, никогда не добавляют: «…И этот кто-то – я». Однако сидеть сложа руки тоже нельзя. И особого выбора нет. Не то что особого – вообще никакого. Есть только Сьюзен.

Бабушка Твилы и Гавейна сейчас обитала в частной щеботанской лечебнице на берегу моря. В данном случае этот вариант даже не рассматривался. Все прочие пациенты разбежались бы.

Сьюзен сосредоточилась – к этому у нее тоже был талант. Она даже удивлялась: и почему все остальные считают это таким сложным? Закрыв глаза, Сьюзен вытянула перед собой руки ладонями вниз, расставила пальцы и начала опускать руки.

Не успела она их совсем опустить, как часы перестали тикать. Последний удар растянулся надолго, в точности как предсмертный хрип.

Время остановилось.

Однако момент продолжал длиться.

В детстве Сьюзен пару раз навещала дедушку, гостила у него по нескольку дней и все равно возвращалась домой в тот же день, когда и уехала, – согласно настенному календарю. Это всегда ставило ее в тупик, она задавала вопросы, но ответов не получала.

Это было тогда. А сейчас Сьюзен знала – хотя ни одно из человеческих существ не смогло бы разделить с ней это знание. Просто… иногда, как-то, где-то, вдруг, часы переставали иметь значение.

Каждый рациональный миг разделяют миллиарды мигов иррациональных. Где-то вне времени едет в своих санях Санта-Хрякус, зубная фея поднимается по лестнице, Дед Мороз рисует свои узоры, а мясленичная утка откладывает шоколадные яички. В бесконечном пространстве между неуклюжими секундами Смерть двигался как ведьма, танцующая меж каплями дождя.

Люди могли бы… Нет, жить здесь люди не могли бы. Как ни разбавляй вино водой, хоть целую ванну налей – получишь лишь больше жидкости, но количество вина останется прежним. И резинка остается прежней, как ее ни растягивай.

Впрочем, люди могли бы здесь существовать.

Тут никогда не было слишком холодно, хотя воздух покалывал, словно в ясный зимний день. Чисто по привычке Сьюзен достала из шкафа пальто.

– ПИСК.

– Может, ты вернешься к своим крысам и мышам? Тебя, наверное, заждались.

– Не-ка, – ответил за Смерть Крыс ворон, упорно пытающийся сложить когтями красную оберточную бумажку. – Перед страшдеством всегда некоторое затишье. Вот через несколько дней придется побегать. Хомячки всякие, морские свинки… Иногда детишки забывают кормить своих питомцев. Или причиной тому чисто научный интерес: а что у зверьков внутри?

Кстати о детях. Твила и Гавейн – придется их оставить. Но что может с ними случиться? На это просто не будет времени.

Сьюзен поспешно спустилась по лестнице и вышла на улицу.

В воздухе парила снежная завесь. И это вовсе не какое-нибудь поэтическое описание. Снежинки в буквальном смысле висели как звезды на небе. Касаясь Сьюзен, они таяли, вспыхивая электрическими искорками.

На улице было много людей, но время закристаллизовало их. Осторожно лавируя между застывшими прохожими, Сьюзен добралась до парка.

Снег совершил то, на что не были способны ни волшебники, ни Городская Стража: очистил Анк-Морпорк. У города не было времени, чтобы снова выпачкаться. Утром он, возможно, будет выглядеть так, словно его засыпали кофейными меренгами, но сейчас улицы, кусты и деревья были белоснежными.

И вокруг царила тишина. Завесь снега закрыла уличные фонари. Чуть углубившись в парк, Сьюзен почувствовала себя так, словно бы оказалась где-то за городом.

Она сунула в рот два пальца и свистнула.

– Знаешь, это можно было бы проделать более торжественно, – сказал ворон, опускаясь на покрытую снегом ветку.

– Закрой клюв.

– Впрочем, ты хорошо свистишь, лучше, чем многие женщины.

– Кажется, я велела кое-кому закрыть клюв.

Они стали ждать.

– Кстати, зачем ты украл кусочек красной обертки с подарка маленькой девочки? – спросила Сьюзен.

– У меня свои планы, – таинственно произнес ворон.

Они снова стали ждать.

«Интересно, – неожиданно для себя подумала Сьюзен, – а что, если у меня ничего не выйдет? Смерть Крыс, наверное, все животики надорвет…» Этот мелкий крысюк умел хихикать язвительнее всех в мире.

Послышался стук копыт, снег расступился, и появилась лошадь.

Обойдя Сьюзен кругом, Бинки остановилась. От ее боков валил густой пар.

Седла не было. С лошади Смерти не упадешь.

«Если я сяду на нее, все начнется сначала. Я окажусь в совсем другом мире. А ведь я так упорно хваталась за этот, настоящий, мир. И вот мне суждено пасть…»

«Но тебе ведь самой этого хочется… не так ли?» – откликнулся внутренний голос.

Не прошло и десяти секунд, как в парке остался только снег.

Ворон повернулся к Смерти Крыс.

– Ты, случаем, не знаешь, где можно найти веревочку? Или шнурок какой-нибудь?

– ПИСК.

За ней наблюдали.

– Кто она? – спросил один.

– Мы ведь помним, что у Смерти была приемная дочь? Так вот, эта девушка – ее дочь, – сказал один.

– То есть она человек? – спросил один.

– Нечто вроде, – сказал один.

– Ее можно убить? – спросил один.

– О да, – сказал один.

– Ну, тогда все в порядке, – сказал один.

– Э… но мы же не хотим вляпаться из-за этого в неприятности, правда? – спросил один. – Такое не совсем… разрешено. Могут возникнуть вопросы.

– Наш долг – избавить вселенную от всякой сентиментальности, – сказал один.

– И нам будут только благодарны, когда все откроется, – сказал один.

Бинки легко коснулась лужайки перед домом Смерти.

Сьюзен даже не стала проверять переднюю дверь, а сразу направилась к черному входу, который, как она знала, всегда был открыт.

И мгновенно заметила происшедшие изменения. Среди них одно значительное.

Увидев маленькую дверку для кошки, Сьюзен долго ее разглядывала.

А через минуту-другую появилась и сама кошка – ярко-рыжая. Смерив Сьюзен взглядом «я-не-голодна-а-ты-мне-неинтересна», кошка умчалась в сад.

Сьюзен распахнула дверь в кухню.

Все горизонтальные поверхности буквально устилал ковер из кошек всех мастей и размеров. Сотни кошачьих глаз уставились на незваную гостью.

«Типичный синдром госпожи Шамкинг», – подумала Сьюзен. Эта сумасшедшая старушка частенько появлялась в «Заупокое», а одним из синдромов ее помешательства была патологическая страсть к семейству кошачьих. Причем к самым наглым и избалованным его представителям, которые точно знали время завтраков, обедов и ужинов, зато наотрез отказывались признавать существование коробок с песком.

Несколько кошек уткнулись носами в большую миску со сметаной.

Сьюзен никогда не могла понять, чем так привлекательны кошки. Обычно их заводили люди, бывшие без ума от всякого рода пудингов. Встречались даже такие любители кошачьих, которые лучше подарка, чем шоколадный котик, и представить себе не могли.

– А ну брысь! – крикнула Сьюзен. – Вот уж не думала, что он способен завести домашних животных. Причем сразу столько.

Кошки глянули на нее – «А мы и сами собирались уходить!» – и, облизывая усы, удалились.

Миска медленно наполнилась сметаной.

Все кошки до одной были живыми. Цветом тут обладала только жизнь, в то время как все остальное создал Смерть своими руками. Но цвет оказался неподвластен его гению. Как и канализация. Как и музыка.

Сьюзен вышла из кухни и направилась в кабинет.

Здесь ее тоже ждали перемены. Судя по всему, он снова пытался играть на скрипке. Музыкальные инструменты упорно сопротивлялись своему освоению, причем все без исключения.

На письменном столе был беспорядок. Открытые книги лежали стопками. Эти книги Сьюзен так и не научилась читать. Некоторые буквы парили над страницами, другие постоянно менялись местами, составляя затейливые узоры, третьи, такое ощущение, пытались читать вас, пока вы читали их.

Также на столе были разбросаны всякие замысловатые инструменты, с виду имеющие отношение к навигации, – но для плавания по каким морям и под какими звездами были они предназначены?

Несколько страниц пергамента были густо исписаны, и почерк принадлежал Смерти. Очень характерный почерк – Сьюзен больше нигде не встречала таких острых засечек на буквах.

Похоже, Смерть пытался в чем-то разобраться.

«КЛАТЧ – НЕТ. ОЧУДНОЗЕМЬЕ – НЕТ. ИМПЕРИЯ – НЕТ.

СКАЖЕМ, 20 МИЛЛИОНОВ ДЕТЕЙ ПО 2 ФНТ. ИГРУШЕК НА ДУШУ.

РАВНО 17 857 ТОНН. 1 785 ТОНН В ЧАС.

ПАМЯТКА: НЕ ЗАБЫВАТЬ СЛЕДЫ НА КОВРЕ. ОТРАБОТАТЬ ХО-ХО-ХО.

ПОДУШКА».

Она осторожно положила лист на стол.

Рано или поздно это должно было случиться. Смерть интересовался людьми, изучал их, наблюдал за ними, а наблюдение изменяет не только объект, но и наблюдателя. К примеру, человек с головой уходит в изучение личной жизни элементарных частиц, а потом, оторвавшись, вдруг осознает: он знает либо кто он, либо где он, но не то и другое одновременно. Смерть заразился… человечностью. Не в полном смысле этого слова, но симптомы внушали тревогу.

Его дом был построен по образу и подобию человеческих жилищ. Смерть даже создал для себя спальню, хотя никогда не спал. Если он пытался копировать людей, то почему бы ему было не попробовать сумасшествие? В конце концов, оно широко распространено.

А возможно, после стольких тысячелетий ему наконец захотелось стать добрым.

Она вошла в Комнату Жизнеизмерителей. Когда Сьюзен была маленькой девочкой, ей очень нравилось туда пробираться. Но сейчас несмолкаемый шорох песка в миллионах песочных часов, едва слышные хлопки, когда полные часы исчезали и появлялись пустые, не доставляли ей прежнего удовольствия. Теперь-то она знала, что́ на самом деле происходит. Конечно, рано или поздно все умирают. Но слушать это – как-то неправильно…

Она уже собралась было уходить, как вдруг заметила открытую дверь там, где раньше никакой двери не было.

Дверь была замаскирована. Отодвигалась целая секция стеллажей с песочными часами, и…

Сьюзен подвигала дверь пальцем взад-вперед. Стеллажи так плотно примыкали к стене, что заметить узкую щелочку было практически невозможно.

За дверью располагалась еще одна комната – значительно меньшего размера, всего лишь с собор. Но она тоже была заставлена от пола до потолка песочными часами, тускло озаряемыми льющимся из большой комнаты светом. Сьюзен вошла и щелкнула пальцами.

– Свет, – велела она.

Мгновенно зажглись свечи.

Песочные часы здесь были… другими.

Те, что стояли в главной комнате, какими бы метафорическими ни являлись, были вполне осязаемыми предметами из стекла, дерева и бронзы. А эти выглядели так, будто их сделали из бесплотных отблесков и нематериальных теней.

Она посмотрела на самые большие часы.

«ОФФЛЕР» – было написано на них.

«Бог-Крокодил?» – удивленно подумала Сьюзен.

Вообще-то, богам тоже свойственна жизнь – предположительно. Но боги ведь не умирают. Они просто превращаются в призрачные голоса или сноски в учебнике по истории религии.

Здесь были перечислены и другие имена, принадлежащие особам божественного ранга. Некоторые из них она узнала.

Также на полке стояли жизнеизмерители поменьше, и, увидев написанные на них имена, Сьюзен едва не расхохоталась.

– Зубная фея? Лихо? Джон Ячменное Зерно? Мясленичная утка? Бог… чего?

Она сделала шаг назад, и что-то треснуло под ее каблуком.

На полу валялись осколки стекла. Она наклонилась и подняла самый крупный. Только несколько букв остались от выгравированного на стекле имени:

«САНТА…»

– О нет… Так это – правда. Дедушка, что же ты наделал?

Когда она вышла, свечи сразу потухли, и темнота вступила в свои права.

И там, в темноте, среди рассыпанного песка послышалось шипение, потом вспыхнула крохотная искра…

Наверн Чудакулли поправил завязанное на поясе полотенце.

– Ну, господин Модо, как дела?

Университетский садовник отдал честь.

– Баки полны, господин аркканцлер, сэр! – бодро доложил он. – Поддерживал огонь в котлах весь день!

Остальные старшие волшебники толпились у дверей.

– Наверн, – сказал профессор современного руносложения, – я действительно считаю это решение, э-э, несколько немудрым. Комната не зря была закрыта и заколочена.

– Вспомни, что было написано на двери, – добавил декан.

– Это чтобы всякие любопытные сюда не лазили, – отрезал Чудакулли, срывая с куска мыла упаковку.

– Ну да, – кивнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Вот именно. Именно для этого предупреждения и пишут.

– Это – ванная, – твердо сказал Чудакулли. – А вы ведете себя так, будто я собрался в камеру пыток.

– Ванная, – согласился декан, – но спроектировал ее Чертов Тупица Джонсон. Аркканцлер Ветровоск пользовался ею всего один раз, а потом приказал заколотить. Наверн, умоляю тебя, подумай как следует! Это же Джонсон!

Возникла пауза. Даже Чудакулли не сразу нашелся что ответить.

Ныне покойный (к счастью и спокойствию многих) Бергольд Статли Джонсон еще при жизни был признан самым плохим изобретателем на всем Плоском мире. Не просто плохим, а самым плохим. Просто плохие изобретатели создают всякие штуковины, которые наотрез отказываются работать. По сравнению с Чертовым Тупицей Джонсоном все эти люди – мелкие пакостники. Каждый дурак способен создать прибор или механизм, который абсолютно ничего не делает, как бы вы ни давили на кнопку. Нет, Чертов Тупица искренне презирал подобных недотеп. Что бы он ни создавал, все работало – но не так, как было написано на коробке. Вам требуется небольшая ракета «земля – воздух»? Закажите Б. С. Джонсону проект декоративного фонтана. Для него большой разницы не было. Впрочем, неудачи не приводили его в уныние и не лишали любопытства его клиентов, людей, надо признать, психически нездоровых. Музыка, ландшафтное садоводство, архитектура – не было предела многочисленным талантам величайшего на Плоском мире изобретателя.

Тем не менее до сих пор никто не слышал, что Чертов Тупица занимался проектированием и ванных комнат тоже. Впрочем, как заметил Чудакулли, Джонсон спроектировал и построил несколько больших органов, а если вдуматься, ванна – это большей частью те же трубы.

Другие волшебники, работавшие в Университете еще задолго до Чудакулли, дружно заявили, что если Чертовому Тупице Джонсону удалось построить вполне работоспособную ванную комнату, значит, он явно пытался создать что-то совсем другое.

– Знаете, лично я всегда считал, что господин Джонсон был зря оклеветан, – нашелся наконец Чудакулли.

– Ну да, как же! – раздраженно воскликнул профессор современного руносложения. – Примерно с таким же успехом можно заявить, что осам нет никакого дела до варенья!

– Не все созданное им плохо работает, – не сдавался Чудакулли, ласково потирая банную щетку. – Взять, например, ту штуку, которой на кухне чистят картошку.

– Ты имеешь в виду ту самую, на бронзовой пластинке которой написано «Осовершенствованный маникюрный набор»?

– Послушайте, – рявкнул аркканцлер, – это всего лишь вода! Даже сам Джонсон не смог бы придумать с ней что-нибудь опасное. Модо, открыть шлюзы!

Волшебники попятились, а садовник повернул пару богато украшенных бронзовых колес.

– Мне надоело нащупывать среди вас мыло! – выкрикнул аркканцлер, когда вода шумно хлынула по скрытым в стенах трубам. – Гигиена! И это главное!

– Только не говори потом, что мы тебя не предупреждали, – сказал декан, быстренько прикрывая дверь.

– Э… я не до конца изучил, куда ведут некоторые трубы, сэр, – позволил себе сделать замечание Модо.

– Ничего, сейчас все изучим, – бодро пообещал Чудакулли.

Он снял шляпу и водрузил на голову шапочку для душа. Из уважения к профессии она была остроконечной. Затем Чудакулли взял в руку желтую резиновую уточку.

– Эй, человек, поддай жару! Прошу прощения, господин Модо. Я хотел сказать «гном».

– Слушаюсь, аркканцлер.

Модо дернул рычаг. В трубах гулко застучало, из некоторых соединений повалил пар.

Чудакулли еще раз осмотрел ванную комнату.

Сущий клад, никаких сомнений и быть не может. Говорите что хотите, но старине Джонсону иногда кое-что удавалось, пусть и случайно. Вся комната, включая пол и потолок, была покрыта белыми, синими и зелеными плитками. В центре под короной из труб возвышался Патентованный Домашний Суперобмыватель Джонсона системы «Тайфун» (Автоматическая Мыльница Прилагается) – настоящая поэма санитарии из красного и розового дерева и меди.

Аркканцлер заставил Модо до блеска надраить каждую трубу и бронзовый кран. Сколько времени на это ушло!

Чудакулли закрыл за собой дверь из матового стекла.

Изобретатель чуда домашнего обмывания решил сделать простое принятие душа полностью контролируемым процессом, и одна из стен кабинки представляла собой изумительную панель с кранами, отлитыми в виде русалок, раковин и – почему-то – плодов граната. Осуществлялась раздельная подача соленой воды, жесткой воды и мягкой воды. Были предусмотрены огромные рукоятки для точной регулировки температуры. Чудакулли внимательно все осмотрел.

Потом он сделал шаг назад, окинул взором плитки и пропел:

– Ми-и-и! Ми-ми-ми-и!

Голос отразился от стен и вернулся обратно.

– Идеальное эхо! – воскликнул Чудакулли, прирожденный ванный баритон.

Он поднял переговорную трубку, которая была установлена для обеспечения связи между моющимся и водяным техником.

– Все баки на полный вперед, господин Модо.

– Есть, сэр.

Чудакулли открыл кран с надписью «Морось» и сразу же отскочил в сторону, поскольку часть его сознания прекрасно понимала: изобретательность Джонсона могла привести к тому, что конверт не вытаскивался за краешек, а пролетал по всему помещению для сортировки и, пробив стену, удалялся в неизвестном направлении.