Текст книги "Море и рыбешки"

Терри Пратчетт
Море и рыбешки

Неприятности начались – и не в первый раз – с яблока.

На белом, без единого пятнышка, столе бабани Громс-Хмурри их лежал целый кулек. Красных и круглых, блестящих и сочных. Знай они, что их ждет, они бы затикали, как бомбы.

– Бери все. Старый Гоппхутор сказал, что даст мне еще сколько угодно, – маманя Огг искоса глянула на свою подругу-ведьму. – Вкусные! Чуток сморщенные, но лежать могут хоть сколько.

– Он назвал яблоко в твою честь? – Каждое слово бабани прожигало воздух, как капля кислоты.

– За мои румяные щечки, – пояснила маманя Огг. – А еще в том году я вылечила ему ногу, когда он сверзился с лестницы. И составила притирание для лысины.

– Не больно-то помогло твое притирание, – заметила бабаня. – И ходит он в таком парике, что живому человеку напялить просто грех.

– Зато ему было приятно, что я о нем забочусь.

Бабаня Громс-Хмурри не сводила глаз с кулька. В горах, где лето жаркое, а зимы холодные, фрукты и овощи всегда росли на славу. Перси же Гоппхутор, первейший огородник, как никто другой умел с помощью кисточки из верблюжьей шерсти устроить садовым растениям разнузданные любовные забавы.

– Он свои яблоньки по всей округе продает, – продолжала маманя Огг. – Чудно, как подумаешь, что вскорости маманю Огг испробует тыща народу…

– Еще тыща, – едко вставила бабаня. Бурная юность мамани была для нее открытой книгой (в невзрачной, впрочем, обложке).

– Ну спасибо тебе, Эсме. – Маманя Огг на миг пригорюнилась и вдруг с притворной жалостью охнула: – Эсме! Да тебе никак завидно?

– Мне? Завидно? С чего бы? Подумаешь, яблоко. Велика важность!

– Вот и я думаю. Это ведь он просто чтобы польстить старухе, – сказала маманя. – Ну а как у тебя дела?

– Хорошо. Просто замечательно.

– Дров на зиму запасла сколько надо?

– Почти.

– Славненько, – протянула маманя. – Славненько.

Они посидели молча. На подоконнике, стремясь вырваться на сентябрьское солнышко, тихо колотилась бабочка, разбуженная неосенним теплом.

– А картошку-то… Выкопала уже? – спросила маманя.

– Да.

– У нас в этот раз богатый урожай.

– Это хорошо.

– А бобы засолила?

– Да.

– Небось ждешь не дождешься Испытаний на той неделе?

– Да.

– Готовишься?

– Нет.

Мамане почудилось, что, несмотря на яркое солнце, в углах комнаты сгустились тени. Сам воздух потемнел. Домишки ведьм со временем становятся очень чувствительны к переменам настроения своих обитательниц. Но маманя не вняла предупреждению. Дураки неудержимо несутся навстречу неприятностям, но в сравнении со старушками, которым уже нечего терять, они просто ползут как улитки.

– Придешь в воскресенье обедать?

– А что будет?

– Свинина.

– С яблочной подливкой?

– Да…

– Нет, – отрезала бабаня.

За спиной у мамани послышался скрип: дверь распахнулась настежь. Обычный человек, чуждый чародейства, непременно нашел бы этому разумное объяснение – просто сквозняк. И маманя Огг вполне могла бы с этим согласиться, если бы не два очевидных для нее вопроса: почему сквозняк это сделал и как ему удалось откинуть крючок?

– Ну, пора мне, заболталась. – Она проворно поднялась. – В это время года вечно дел по горло, верно?

– Да.

– Так я пошла.

– До свидания.

Маманя заспешила по дорожке прочь от дома. Сквозняк захлопнул за ней дверь.

Ей пришло в голову, что, пожалуй, она малость переусердствовала. Но только малость.

Жизнь ведьмы (есть такое мнение) нехороша тем, что приходится хоронить себя в деревенской глуши. Впрочем, маманю это не удручало. В деревенской глуши было все, чего могла пожелать ее душа, хотя в юности она пару раз жаловалась на нехватку мужчин. Побывать в дальних краях любопытно, но если говорить серьезно, кому они нужны? Там, конечно, незнакомая выпивка и харч диковинный, но вообще-то на чужбину хорошо съездить по делам, чтобы после вернуться домой, туда, где настоящая жизнь. Маманя Огг прекрасно чувствовала себя в маленькой деревушке.

Само собой, размышляла она, пересекая лужайку, вид из окошка у Эсме не тот. Сама маманя жила в поселке, а вот за окнами бабани открывались лес и равнинное приволье – до самой дуги плоскомирского горизонта.

Зрелище, от которого, по мнению мамани, запросто можно спятить.

В свое время ей объяснили: мир, круглый и плоский, летит сквозь просторы вселенной на спинах четырех слонов, стоящих на панцире черепахи, и незачем выискивать в этом смысл. Происходило все упомянутое Где-то Там, с равнодушного благословения мамани: глобальные вопросы не занимали ее до тех пор, покуда у нее сохранялся личный мирок радиусом десять миль, который она носила с собой.

Но Эсме Громс-Хмурри такое крохотное царство не устраивало. Она была из других ведьм.

Маманя считала своим священным долгом не давать бабане Громс-Хмурри заскучать. Яблоки, если разобраться, мелочь, ничтожная шпилька, но Эсме непременно требовалось что-нибудь эдакое, чтобы всякий день чувствовать: жизнь проходит не зря. И если это что-нибудь – зависть и досада, пусть так. Теперь бабаня придумает мелкую месть, пустячное унижение, о котором будут знать лишь они с маманей, – и утешится. Маманя отлично знала, что способна поладить с подругой, когда та не в духе. Другое дело, если бабаню Громс-Хмурри одолеет скука. От скуки ведьма способна на все.

Расхожее выражение «каждый развлекается как умеет» звучит так, словно это умение сродни некой добродетели. Возможно. Однако нет хуже, чем когда ведьма заскучает и примется сама себя развлекать, ибо есть люди, у которых на редкость превратные представления о веселье. А такой могущественной ведьмы, как Эсме, здешние горы, без сомнения, не видели уже много поколений.

Впрочем, близились Испытания, а это всегда на несколько недель приводило Эсме Громс-Хмурри в порядок. Она кидалась в бой, как форель – на блесну.

Маманя Огг всякий раз с нетерпением ждала Испытаний Ведьм: прекрасный отдых на открытом воздухе плюс большой костер. Слыханное ли дело – Испытания Ведьм без хорошего заключительного костра!

А после можно печь в золе картошку.

День плавно перетек в вечер. Из углов, из-под столов и табуреток выползли тени и слились в одну большую тень.

Тьма беспрепятственно окутывала бабаню, которая тихо покачивалась в кресле. Лицо бабани выражало глубокую сосредоточенность.

Дрова в камине догорели и превратились в угольки, которые гасли один за другим.

Мрак сгущался.

На каминной полке тикали старые часы. Некоторое время тишину нарушали только эти звуки.

Потом послышался слабый шорох. Бумажный кулек на столе шевельнулся и медленно скукожился, точно сдувшийся воздушный шар. В неподвижном воздухе разлился тяжелый запах гнили. Чуть погодя выполз первый червяк.

* * *

Маманя Огг вернулась домой и наполняла пивом большую кружку, когда в дверь постучали. Она со вздохом поставила кувшин и пошла открывать.

– Кого я вижу! Как это вас занесло в наши края? Да еще в такой холод и поздноту?

И маманя попятилась в комнату, отступая перед тремя ведьмами. Все гостьи были в черных плащах и остроконечных шляпах, как полагается ведьмам, зато именно поэтому их было легче отличить одну от другой. Ничто так не подчеркивает индивидуальность, как униформа: здесь подвернем, там подколем – и вот вам мелочи, которые тем заметнее, чем очевиднее единообразие.

Взять, к примеру, куму Бивис: шляпа у нее с очень плоскими полями и такой острой верхушкой, что ею хоть в ушах ковыряй. Куму Бивис маманя любила. Та хоть и была чересчур грамотная (порой ученость из нее так и перла), зато сама чинила себе башмаки и нюхала табак, а это, по скромному мнению мамани Огг, был первый признак Нашего Человека.

В одежде бабуси Развейли наблюдался определенный беспорядок, словно сетчатка бабусиного внутреннего ока отслоилась и старушка жила сразу в нескольких временах. Когда тронется умом обычный человек, добра не жди, но куда страшнее, если упомянутый ум обращен к сверхъестественному. Оставалось только надеяться, что бабуся Развейли всего лишь путает, куда надевать нижнее белье – под платье или поверх него.

Увы, бабуся Развейли сдавала все сильнее – ее стук в дверь иногда раздавался за несколько часов до появления самой бабуси, а следы на дорожке возникали несколько дней спустя.

При виде третьей ведьмы сердце у мамани ушло в пятки, но не оттого, что Летиция Мак-Рица была дурной женщиной. Совсем напротив, она слыла дамой достойной, порядочной, любезной и доброй (по крайней мере к миролюбивым животным и не слишком чумазым ребятишкам). И всегда была готова оказать ближнему добрую услугу. Беда в том, что при этом Летиция руководствовалась единственно своими представлениями о благе этого ближнего и с ним самим не советовалась. Итог был печален: все получалось шиворот-навыворот.

Вдобавок Летиция была замужем.

Маманя ничего не имела против замужних ведьм. Правила этого, в общем, не запрещали; она и сама сменила множество мужей – и даже троих законных. Но у почтенного Мак-Рицы, отставного колдуна, водилось чертовски много золота, и маманя подозревала, что Летиция занимается колдовством от нечего делать, как иные светские дамы вышивают подушечки для преклонения колен в церкви или навещают бедняков.

Итак, у госпожи Мак-Рицы были деньги. У мамани не было ни гроша, и поэтому она заочно недолюбливала всех, у кого они есть. На Летиции был такой шикарный черный бархатный плащ, что казалось, будто в окружающем мире вырезали дыру. У мамани такого плаща не было. Никакие шикарные бархатные плащи ей даром не были нужны. Она за роскошью не гналась и не понимала, отчего бы и другим не жить скромнее.

– Здравствуй, Гита. Как делишки? – сказала кума Бивис.

Маманя вынула изо рта курительную трубку.

– Лучше не бывает. Заходите.

– Льет как из ведра, ужас! – пожаловалась бабуся Развейли.

Маманя поглядела на небо. Небо было морозное, сизо-лиловое. Но там, где блуждала бабусина душа, наверняка шел дождь.

– Так входите, обсушитесь, – добродушно предложила маманя.

– И пусть наша встреча пройдет под счастливой звездой, – изрекла Летиция.

Маманя понимающе кивнула – Летиция всегда выражалась так, точно книга, по которой она училась колдовству, была написана не слишком даровитым в художественном отношении автором, – и поддакнула:

– Вот-вот.

Под журчание вежливой беседы маманя приготовила чай со сдобными лепешками. Потом кума Бивис тоном, недвусмысленно обозначающим начало официальной части, объявила:

– Маманя, мы здесь в качестве комитета Испытаний.

– Да ну?

– Я полагаю, ты примешь участие?

– Ну да. Исполню свой маленький номер. – Маманя покосилась на Летицию. Та улыбалась, и эта улыбка мамане не очень понравилась.

– В этом году много желающих, – продолжала кума. – В последнее время от девчонок отбою нет.

– Ищут парней, – фыркнула Летиция.

Маманя промолчала. По ее мнению, приворот был отличным применением колдовства. В некотором смысле – одним из фундаментальных его проявлений.

– Вот и славно, – сказала она. – Все хорошо, много народу. Но.

– Прошу прощения? – удивилась Летиция.

– Я сказала «но», – пояснила маманя. – Кто-то ведь должен сказать «но», верно? Наша маленькая беседа подходит к большому «но». Вот я его и говорю.

Она знала, что самым возмутительным образом нарушает протокол. Полагалось еще минут семь болтать о пустяках, прежде чем приступать к делу, но присутствие Летиции действовало мамане на нервы.

– Это насчет Эсме Громс-Хмурри, – сказала кума Бивис.

– Ну? – без удивления откликнулась маманя.

– Я думаю, она тоже будет участвовать?

– Не припомню, чтоб хоть раз обошлось без нее.

Летиция вздохнула.

– Я думаю, вы… Не могли бы вы уговорить ее… в этом году воздержаться?

Маманя оторопела.

– Уговорить? – переспросила она. – Ну, разве что топором.

Колдуньи дружно выпрямились на стульях.

– Понимаешь… – слегка смущаясь, начала кума.

– Честно говоря, госпожа Огг, – вмешалась Летиция, – очень трудно найти желающих выступить, когда известно, что будет барышня Громс-Хмурри. Она всегда выигрывает.

– Ну да, – согласилась маманя. – Это ведь состязания.

– Но она всегда выигрывает!

– Ну и что?

– В других состязаниях, – сказала Летиция, – одному и тому же участнику позволено занимать первое место лишь три года подряд, а затем он на некоторое время отстраняется от участия.

– Да, но мы-то ведьмы, – напомнила маманя. – У нас свои правила.

– Это как же?

– Их нету.

Летиция разгладила юбку.

– Пожалуй, пора их придумать.

– Ага, – хмыкнула маманя. – И вы собрались пойти и сказать Эсме об этом? Ты тоже, кума?

Кума Бивис отвела взгляд. Бабуся Развейли пристально всматривалась куда-то в прошлую неделю.

– Насколько я понимаю, барышня Громс-Хмурри – очень гордая женщина, – сказала Летиция.

Маманя Огг снова пыхнула трубкой:

– Это все равно что сказать «море полно воды».

Гостьи на минуту примолкли.

– Ценное замечание, – первой нарушила тишину Летиция, – но я не вполне понимаю его смысл.

– Если в море нет воды, это не море, – пояснила маманя Огг, – а всего-навсего здоровущая яма в земле. С Эсме штука в том, что… – Маманя шумно затянулась. – Она – сама гордость, понимаете? А не просто гордая женщина.

– Ну так, может быть, ей полезно научиться быть чуточку скромнее…

– С чего это она будет скромничать? – вскинулась маманя.

Но Летиция, подобно многим людям, которые снаружи мягкие как персик, внутри имела твердую косточку и без боя не сдавалась.

– У этой особы, несомненно, природный дар, и, поверьте, ей бы следовало благодарить…

Тут маманя Огг бросила слушать. У этой особы. Вот, значит, что.

Какое ремесло ни возьми, везде одно и то же. Рано или поздно кого-нибудь осеняет: необходима организация. И будьте уверены, организаторами станут не те, кто, по общему мнению, достиг вершин мастерства, – тем не до этого, они работают. Правда, обычно это и не самые худшие – те (а куда деваться!) тоже трудятся в поте лица.

Нет, как правило, организовывать берутся те, у кого достаточно времени и желания бегать и суетиться. И – опять-таки, если не кривить душой, – миру нужны те, кто бегает и суетится. Но не обязательно их любить.

По внезапному затишью маманя догадалась, что Летиция наконец высказалась.

– Да что вы говорите! Вот я, к примеру, – подала она голос, – даровита от природы. У нас, Оггов, колдовство в крови. Мне чары наслать всегда было раз плюнуть. А Эсме… что ж, капелька способностей и ей досталась, это верно, но очень даже небольшая. Пока заклятие наложит, семь потов сойдет с бедняжки. Она просто работала как проклятая. И теперь вы хотите ей сказать «завязывай, родная»?

– Вообще-то мы надеялись, что это скажете вы, – призналась Летиция.

Маманя открыла рот, чтобы выпустить на волю пару-тройку крепких словечек, но передумала.

– Вот что, – решила она, – скажете ей сами, завтра, а я приду ее поддержать.

Когда они появились на дорожке, бабаня Громс-Хмурри собирала Травы.

Обычные травы, используемые поварами или знахарями, считаются простыми. Травы бабани простыми не были. Они были либо сложными, либо никакими. И всякими легкомысленными штучками, вроде миленьких корзиночек и изящных ножниц, тут не пахло. Бабаня пользовалась ножом. И стулом, который держала перед собой. И кожаной шляпой, перчатками и передником в качестве второй линии обороны.

Даже она не знала родины некоторых Трав. Корешки и семена продавались и обменивались по всему свету, а может, и за его пределами. У одних растений цветки поворачивались вслед прохожему, другие выстреливали шипами и колючками в пролетающих птиц, а третьи приходилось подвязывать к колышкам – не для того, чтобы не полегли, а для того, чтобы на следующий день найти их на прежнем месте.

Маманя Огг, которая отродясь не выращивала никаких трав, кроме тех, которые можно курить или бросить в куриный бульон, услышала, как бабаня бурчит себе под нос: «Так-так, паршивцы…»

– Доброе утро, барышня Хмурри, – громко сказала Летиция.

Бабаня Громс-Хмурри замерла, потом очень осторожно опустила стул и обернулась.

– Не «барышня», а «хозяйка», – поправила она.

– Ну, не важно! – безмятежно откликнулась Летиция. – Надеюсь, у вас все хорошо?

– Было до этой минуты, – ответила бабаня и вялым кивком указала на трех ведьм.

Воцарилась звонкая тишина, которая повергла маманю Огг в смятение. Где же предписанное ритуалом приглашение на чашечку чего-нибудь? Какая невоспитанность – томить людей на улице! Почти (хоть и не совсем) такая же, как называть пожилую незамужнюю ведьму «барышней».

– Вы насчет Испытаний, – сказала бабаня.

Летиция едва не лишилась чувств.

– Откуда…

– Так ведь вы – типичный комитет. Тут и гадать нечего, – ответила бабаня, стаскивая перчатки. – Раньше-то мы обходились без всяких комитетов. Слух пойдет, все и соберутся. А теперь вот пожалуйста: кто-то берется все устроить. – На миг лицо бабани отразило ожесточенную внутреннюю борьбу, после чего она небрежно завершила тираду: – Чайник греется. Ступайте в дом.

Маманя успокоилась. В конце концов, возможно, существуют обычаи, которыми не может пренебречь даже бабаня Громс-Хмурри. Даже злейшего врага непременно приглашают в дом и поят чаем с пирожками. Честно говоря, чем злее враг, тем лучше бывает чайный сервиз и вкуснее пирожки. После можешь крыть недруга последними словами, но покуда он под твоим кровом – корми его до отвала.

Темные глазки мамани приметили, что кухонный стол еще не просох после мытья.

Когда чай был разлит по чашкам, а обмен любезностями (по крайней мере со стороны Летиции; бабаня встречала их молчанием) завершен, самозваная председательница устроилась на стуле поудобнее и начала:

– В этом году Испытания вызвали большой интерес, барышня… хозяйка Громс-Хмурри.

– Это хорошо.

– Сказать по правде, создается впечатление, что ремесло ведьмы в Бараньих Вершинах переживает своего рода возрождение.

– Чего? Возрождение? Ага.

– Это дает молодым женщинам прекрасную возможность проявить себя, вы не думаете?

Маманя знавала не одну мастерицу срезать собеседника острым словом. Но бабаня Громс-Хмурри умела убийственно внимать. Ей достаточно было услышать что-нибудь, чтобы это прозвучало глупо.

– У вас хорошая шляпа, – заметила бабаня. – Бархат, верно? Видать, пошив не местный.

Летиция потрогала поля и деликатно усмехнулась.

– Это от Киккиморо Болотти, из Анк-Морпорка.

– Как? Готовую купили?

Маманя Огг поглядела в угол комнаты, где на подставке высился обшарпанный деревянный конус. К нему были пришпилены куски черного коленкора и ивовые прутья – каркас бабаниной весенней шляпы.

– Шила на заказ, – ответила Летиция.

– А булавки какие, – продолжала бабаня. – И полумесяцы, и коты, и…

– Эсме, у тебя ж у самой есть брошка-полумесяц, забыла? – вмешалась маманя Огг, решив, что пришла пора дать предупредительный выстрел. Когда на бабаню накатывало желание язвить, она много чего могла наговорить ведьме про ее украшения.

– Верно, Гита. У меня есть брошка-полумесяц. И держу я ее исключительно ради формы. Полумесяцем очень удобно закалывать плащ. Но этим я ни на что не намекаю. Между прочим, ты меня перебила, как раз когда я собиралась похвалить госпожу Мак-Рицу за отличный подбор булавок. Совсем как у ведьмы.

Маманя, резко развернувшись всем корпусом, точно болельщица на теннисном матче, воззрилась на Летицию, желая узнать, поразила ли цель отравленная стрела. Но Летиция самым натуральным образом улыбалась. Есть, есть все-таки люди, которым и десятифунтовым молотом не вобьешь в башку очевидное!

– Кстати о ведьмах, – сказала Летиция, в манере прирожденной председательницы переводя разговор в нужное русло. – Я подумала, что стоило бы обсудить с вами ваше участие в Испытаниях.

– Ну?

– Вам… э-э… вам не кажется, что побеждать из года в год несправедливо по отношению к остальным?

Бабаня Громс-Хмурри задумчиво осмотрела пол, потом потолок.

– Нет, – наконец сказала она. – Я лучше их.

– А вам не кажется, что это отбивает у других участниц охоту состязаться?

Вновь последовал внимательный обзор пола и потолка.

– Нет, – сказала бабаня.

– Но все с самого начала знают, что первого места им не видать.

– Я тоже.

– Да нет же, вы наверняка…

– Я имела в виду, я тоже с самого начала знаю, что первого места им не видать, – уничтожающим тоном перебила бабаня. – А надо им браться за дело с уверенностью, что победы не видать мне. Нечего удивляться проигрышу, если не умеешь верно настроиться!

– Но это охлаждает их пыл.

Бабаня, казалось, была искренне удивлена:

– А что им мешает бороться за второе место?

Летиция не сдавалась.

– Вот в чем мы надеемся убедить вас, Эсме: примите почетную отставку. Вы вполне могли бы произнести небольшое напутственное слово, вручить приз и… и, пожалуй, даже… э-э… войти в состав судейской коллегии…

– А будут судьи? – удивилась бабаня. – У нас никогда не было судей. Просто все знали, кто победитель.

– Ага, – подтвердила маманя. Ей вспомнились сцены в финалах одного или двух Испытаний. Когда побеждала бабаня Громс-Хмурри, всем это было ясно как день. – Истинная правда.

– Это был бы очень красивый жест, – продолжала Летиция.

– Кто решил, что должны быть судьи? – поинтересовалась бабаня.

– Э-э… комитет… то есть… ну… нас собралось несколько человек. Дабы не пускать на самотек…

– Ага. Понятно, – кивнула бабаня. – А флажки?

– Простите?

– Вы, конечно, развесите гирлянды таких маленьких флажков? И, может быть, организуете продажу каких-нибудь яблок на палочках?

– Разумеется, мы по мере сил украсим…

– Хорошо. Не забудьте про костер.

– Ну, если все пройдет славненько и гладенько.

– Ага. Что ж. Все пройдет очень славненько. И очень гладенько, – пообещала бабаня.

Госпожа Мак-Рица не сумела подавить вздох облегчения.

– Значит, все замечательно устроилось, – сказала она.

– Разве? – спросила бабаня.

– Мне казалось, мы договорились, что…

– Да что вы? Неужто? – Бабаня выхватила из очага кочергу и яростно ткнула ею в огонь. – Я еще подумаю.

– Хозяйка Громс-Хмурри, могу я пойти на откровенность? – спросила Летиция.

Кочерга замерла на полдороги.

– Ну?

– Видите ли, времена меняются. По-моему, теперь я поняла, отчего вам кажется, будто непременно нужно быть властной и суровой, но поверьте мне, если я скажу вам по-дружески: вам станет гораздо легче, если вы капельку смягчитесь и постараетесь держаться чуточку любезнее – вот как присутствующая здесь наша сестра Гита.

Улыбка мамани Огг окаменела и превратилась в маску. Летиция как будто бы не заметила этого.

– Похоже, все ведьмы на пятьдесят миль в округе трепещут перед вами, – продолжала она. – И надо признать, вы обладаете многими ценными умениями, но, чтобы быть ведьмой, в наши дни вовсе не обязательно притворяться старой злючкой и пугать людей. Я говорю вам это как друг…

– Будете проходить мимо, заглядывайте, – оборвала ее бабаня.

Это был знак. Маманя Огг торопливо поднялась.

– Я полагала, мы обсудим… – заартачилась Летиция.

– Я провожу вас до дороги, – поспешно вызвалась маманя, выволакивая товарок из-за стола.

– Гита! – резко окликнула бабаня, когда компания уже была у дверей.

– Да, Эсме?

– Ты потом вернешься.

– Да, Эсме.

И маманя кинулась догонять троицу, уже шагавшую по дорожке.

Походку Летиции маманя определяла для себя как «решительную». Неверно было бы судить о госпоже Мак-Рице по пухлым щечкам, встрепанным волосам и дурацкой привычке всплескивать ладошками во время беседы. В конце концов, ведьма есть ведьма. Поскреби любую, и… и окажешься нос к носу с ведьмой, которую только что поскреб.

– Несимпатичная особа, – проворковала Летиция. Но это было воркование крупной хищной птицы.

– Вот тут вы попали в точку, – согласилась маманя, – только…

– Пора щелкнуть ее по носу!

– Ну-у…

– Она ужасно с вами обращается, госпожа Огг. Безобразно грубо! С замужней женщиной таких зрелых лет!

На мгновение зрачки мамани сузились.

– Такой уж у нее характер, – сказала она.

– На мой взгляд, мелочный и гадкий!

– Ну да, – просто откликнулась маманя. – Так часто бывает. Но послушайте, вы…

– Гита, подкинешь чего-нибудь для буфета? – быстро вмешалась кума Бивис.

– Что ж, пожалуй, пожертвую пару бутылок, – ответила маманя, теряя запал.

– О, домашнее вино? – оживилась Летиция. – Славненько!

– Ну да, вроде того. Ну, вот уже и дорога, – спохватилась маманя. – Я только… я только заскочу обратно, скажу спокойной ночи…

– Как вы вокруг нее пляшете! Это, знаете ли, просто унизительно, – поджала губы Летиция.

– Да. Что поделаешь… Такая уж я привязчивая. Доброй ночи.

Когда маманя вернулась в избушку, бабаня Громс-Хмурри стояла посреди кухни, скрестив руки на груди, и лицо ее напоминало неприбранную постель. Одна нога выстукивала дробь.

– А сама выскочила за колдуна, – фыркнула бабаня, едва ее подруга переступила порог. – И не говори мне, что ничего такого в этом нет.

– Но ты же знаешь, колдунам можно жениться. Сдай посох и шляпу – и женись на здоровье. Нет такого закона, чтоб колдуну жить холостяком, если он бросил колдовство. А иначе считается, что они женаты на своем ремесле.

– Да уж, быть ее мужем – работенка не из легких. – Бабаня скривила губы в кислой усмешке.

– Много нынче намариновала? – спросила маманя, по ассоциации со словом «уксус», только что пришедшим ей в голову.

– Весь лук мушка попортила.

– Жалко. Ты любишь лук.

– Даже мушкам нужно есть, – философски заметила бабаня. Она бросила сердитый взгляд на дверь. – «Славненько»!

– У нее в нужнике на крышке вязаный чехол, – сообщила маманя.

– Розовый?

– Да.

– Славненько.

– Она вообще ничего себе, – откликнулась маманя. – Вон в «Локте скрипача» трудится как пчелка. О ней хорошо говорят.

Бабаня фыркнула.

– А обо мне тоже хорошо говорят?

– Нет, Эсме, о тебе говорят тихо-тихо.

– И отлично. Видела ее шляпные булавки?

– Честно сказать, мне они кажутся… славненькими.

– Вот до чего докатились ведьмы. Сплошные побрякушки и никаких панталон.

Маманя, которая считала, что и то, и другое – дело вкуса, попробовала воздвигнуть на пути поднимающейся волны гнева гранитную стену.

– А ты бы гордилась тем, что они нипочем не хотят допускать тебя до Испытаний!

– Очень мило.

Маманя вздохнула.

– Иногда и «милое» кое-чего стоит, Эсме.

– Может, я не всегда могу помочь, Гита, но я и вредить не стану. Мне незачем казаться лучше, чем я есть.

Маманя вздохнула. Истинная правда, бабаня была ведьмой старого закала. Она не делала людям добра, она поступала по справедливости. Но маманя знала, что людям не всегда по душе справедливость. Вот, например, давеча старый Поллитт свалился с лошади. Ему хотелось болеутоляющего, а нужны были несколько мгновений мучительной боли, пока бабаня вправляла вывих. Беда в том, что в памяти остается боль.

Она склонила голову набок. Бабаня по-прежнему притоптывала ногой.

– Ты никак что-то задумала, Эсме? Меня не проведешь. У тебя вид такой.

– Это какой же, будь любезна объяснить?

– Ты так смотрела, когда того душегуба нашли на дереве в чем мать родила – он еще ревмя ревел и все твердил про чудище, которое за ним гналось. Странно, что следов лап мы так и не нашли. Вот.

– За его подвиги с ним и похлеще стоило обойтись.

– Да… а потом ты так глядела перед тем, как старого Свинли нашли в его же сарае – на нем живого места не было, и он нипочем не желал рассказывать, что стряслось.

– Ты про старого Свинли, который колотит жену? Или про старого Свинли, который теперь по гроб жизни не подымет руку на женщину? – полюбопытствовала бабаня, и ее губы сложились в некое подобие улыбки.

– А еще ты так смотрела, когда дом старого Мельсона завалило снегом – аккурат после того, как он обозвал тебя старой кошелкой и в каждой бочке затычкой… – напомнила маманя.

Бабаня замялась. Маманя ничуть не сомневалась, что все перечисленное имело под собой естественные причины, но полагала, что бабаня знает о ее подозрениях и что сейчас гордость в ее душе борется со скромностью…

– Все может быть, – уронила в пространство бабаня.

– Знаешь, кто так смотрит? Тот, с кого станется пойти на Испытания и… что-нибудь учинить… – решилась маманя.

Под гневным взглядом ее подруги воздух так и зашипел.

– Ах вон что? Вот как ты обо мне думаешь? Говори да не заговаривайся!

– Летания считает, надо идти в ногу со временем…

– Да? Я и иду в ногу со временем. Мы должны идти в ногу со временем. Но кто сказал, что время нужно подпихивать? По-моему, тебе пора, Гита. Хочу побыть наедине со своими мыслями!

Мысли мамани, когда та с легким сердцем бежала домой, были о том, что бабаня Громс-Хмурри рекламы ведьмовству не сделает. Да, конечно, она, вне всяких сомнений, одна из лучших в своем ремесле. В определенных его областях – определенно. Но, глядя на бабаню, девчонка, едва вступающая в жизнь, непременно скажет себе: так вот что это такое. Пашешь как лошадь, во всем себе отказываешь – а что в награду за тяжкие труды и самоотречение?

Бабаню нельзя было упрекнуть в излишней любезности, зато гораздо чаще, чем симпатию, она вызывала уважение. Впрочем, люди привыкают с уважением относиться и к грозовым тучам. Грозовые тучи необходимы. Но не симпатичны.

Облачившись в три байковых ночных рубашки (заморозки уже нашпиговали осенний воздух ледяными иголочками), маманя Огг отправилась спать. И на душе у нее было тревожно.

Она понимала: объявлена война. Бабаня, если ее разозлить, была способна на жуткие вещи, и то, что кара падет на головы тех, кто ее в полной мере заслужил, не делало их менее жуткими. Маманя знала: Эсме замышляет нечто ужасное.

Сама она не любила побеждать. От привычки побеждать трудно избавиться. К тому же она создает опасную репутацию, которой тяжело соответствовать, и ты идешь по жизни с тяжелым сердцем, постоянно высматривая ту, у которой и помело лучше, и с лягушками она управляется быстрее.

Маманя заворочалась под горой пуховых одеял.

По мнению бабани Громс-Хмурри, вторых мест не существовало. Либо ты победил, либо нет. Собственно, в проигрыше нет ничего плохого – помимо того, конечно, что ты не победитель. Маманя всегда придерживалась тактики достойного проигрыша. Тех, кто продул в последнюю минуту, публика любит и угощает выпивкой, и слышать «она едва не выиграла» гораздо приятнее, чем «она едва не проиграла».

Маманя полагала, что быть второй куда веселее. Но не в привычках Эсме было веселиться.

Бабаня Громс-Хмурри сидела у себя в домике и смотрела, как медленно гаснет огонь в камине.

Стены в комнате были серые – того цвета, какой штукатурка приобретает не столько от пыли, сколько от времени. Здесь не было ни единой бесполезной, ненужной, не оправдывающей хозяйской заботы вещи. Не то что в доме мамани Огг: там все горизонтальные поверхности были насильственно превращены в подставки для безделушек и цветочных горшков – мамане то и дело что-нибудь притаскивали. Бабаня упрямо называла это «старье берем». По крайней мере на людях. Какие мысли на этот счет рождались в укромных уголках ее разума, никому не было известно.