Текст книги "Грешница"

4

«У Камиллы Маджинес были молодые кости», – думала Маура, разглядывая рентгеновские снимки на экране проектора в своей лаборатории. Время еще не изъело суставы девушки, не искривило ее позвоночник, не закальцинировало реберные хрящи. И уже не сделает этого. Камиллу предадут земле, и ее кости навсегда останутся молодыми.

Йошима сделал рентгеновские снимки тела еще в одежде. Это была обычная мера предосторожности, чтобы не пропустить пуль и металлических фрагментов, которые могли затеряться в складках. На полученных снимках кусочками металла оказались лишь крестик и английские булавки, скреплявшие одежду на груди.

Маура сняла снимки с экрана, и жесткие пленки свернулись в ее руках с характерным мелодичным звуком. Она разместила на экране снимки черепа.

– Боже, – пробормотал детектив Фрост.

Вид изуродованного черепа был ужасен. Один из ударов оказался настолько сильным, что вогнал фрагменты костей глубоко внутрь черепной коробки. Хотя Маура еще не сделала ни единого надреза, ей уже была предельно ясна картина повреждений. Разорванные сосуды, наполненные кровью пазухи. Деформированный мозг…

– Рассказывайте, доктор, – произнесла Риццоли, как всегда строго и деловито. Сегодня утром она выглядела гораздо лучше и вошла в морг привычной стремительной походкой. – Что вы видите?

– Три отдельных удара, – сказала Маура. – Первый пришелся сюда, в темя. – Она указала на трещину, которая тянулась по диагонали к лобовой кости. – Два последующих были нанесены в затылок. Я думаю, что к тому времени она уже лежала лицом вниз. Беззащитная и покорная. Последний и самый жестокий удар был нанесен именно в этот момент.

Заключительная сцена представлялась чудовищной, и все на мгновение замолчали, воображая женщину, уткнувшуюся лицом в каменный пол. Занесенную руку убийцы, сжимавшую смертельное оружие. Треск костей, взорвавший тишину часовни.

– Прямо-таки избиение младенцев, – проговорила Риццоли. – У нее не было шанса выжить.

Маура повернулась к секционному столу, на котором лежала Камилла Маджинес, все еще в своих пропитанных кровью одеждах:

– Давайте разденем ее.

Йошима, в перчатках и халате, уже был наготове. Пока детективы изучали снимки, он бесшумно, словно призрак, выкладывал на лоток инструменты, устанавливал свет и готовил контейнеры для образцов. Мауре даже не нужно было ничего говорить, он читал ее мысли по глазам.

Первым делом сняли черные кожаные туфли, уродливые и практичные. После этого немного поколебались, разглядывая многослойную одежду и готовясь к весьма необычной процедуре разоблачения монахини.

– Сначала нужно снять гимп, – сказала Маура.

– Что это? – поинтересовался Фрост.

– Что-то вроде пелерины. Только я не вижу застежек спереди. И на рентгеновских снимках не просматривалось никаких молний. Давайте повернем ее на бок, чтобы я смогла осмотреть спину.

Тело, уже застывшее в посмертном окоченении, было легким, как детское. Они перевернули его, и Маура разъединила края пелерины.

– Липучка, – сказала она.

Фрост изумленно хмыкнул:

– Да ладно!

– Средневековье с налетом современности. – Маура сняла пелерину, свернула ее и положила на пластиковый поднос.

– Полное крушение иллюзий. Монашки в одежде на липучках.

– Ты хочешь, чтобы они оставались в Средневековье? – удивилась Риццоли.

– Просто мне казалось, что они чтут традиции.

– Мне очень жаль разочаровывать вас, детектив Фрост, – сказала Маура, снимая распятие. – Но сегодня многие монастыри имеют свои сайты в Интернете.

– О боже. Монашки в Интернете! Мой разум отказывается это воспринимать.

– Похоже, следующим снимается наплечник, – продолжила Маура, указывая на накидку без рукавов, ниспадающую с плеч до пят.

Она осторожно сняла накидку через голову жертвы. Ткань, пропитанная кровью, была жесткой. Маура выложила наплечник на отдельный пластиковый поднос и следом за ним – кожаный пояс.

Последний слой шерстяной одежды – черная туника, которая свободно болталась на изящной фигуре Камиллы. Ее последний барьер благопристойности.

За долгие годы работы в морге Маура никогда еще не испытывала такого сильного нежелания обнажать труп. Эта женщина сознательно выбрала для себя жизнь вдали от мужских глаз; и вот теперь ее плоть собирались выставить на всеобщее обозрение, бессовестно щупать и потрошить. Перспектива такого надругательства повергала Мауру в смятение, и она сделала паузу, чтобы собраться с силами. И заметила вопросительный взгляд Йошимы. Если он и был взволнован, то не показывал этого. Его невозмутимое лицо было единственным очагом спокойствия в этой комнате, где сам воздух, казалось, был накален от эмоций.

Маура сосредоточилась на предстоящей задаче. Вместе с Йошимой они приподняли тунику и потянули ее вверх. Платье было свободно скроено, и снять его удалось, даже не тронув рук убитой девушки. Под туникой обнаружились очередные предметы одежды – сползший на шею белый хлопковый клобук, концы которого крепились булавками к окровавленной майке. Эти булавки хорошо просматривались на рентгеновских снимках. Ноги монахини были обтянуты толстыми черными колготками. Под ними оказались белые хлопковые панталоны. Они выглядели невероятно скромно, а их фасон предполагал скрыть как можно больше. Это была одежда старухи, но никак не молодой сексапильной женщины. Под панталонами топорщилась гигиеническая прокладка. Как доктор и подозревала, когда увидела окровавленные простыни, у жертвы была менструация.

Потом Маура занялась нательной майкой. Она расстегнула английскую булавку, затем еще несколько липучек и принялась стягивать ее. Однако с майкой все оказалось сложнее – снять ее с окоченевшего трупа не удавалось. Маура взяла ножницы и разрезала ее посредине. Ткань разошлась, обнажив еще один слой материи.

Маура застыла в изумлении, глядя на тканевый бандаж, стягивавший грудь и скрепленный впереди двумя английскими булавками.

– Для чего это? – спросил Фрост.

– Похоже, она перетянула груди, – сказала Маура.

– Зачем?

– Понятия не имею.

– Может, это вместо лифчика? – предположила Риццоли.

– Не представляю, как можно носить это вместо лифчика. Посмотрите, как туго стянуто. Вряд ли это удобно.

Риццоли фыркнула:

– Можно подумать, лифчик – это большое удобство.

– Выходит, религия здесь ни при чем, – сказал Фрост. – Это ведь не имеет отношения к монашеской одежде?

– Нет, это самый обыкновенный эластичный бандаж. Такой можно купить в аптеке, чтобы сделать перевязку при вывихе.

– Но откуда нам знать, что обычно носят монашки? Я хочу сказать, с нашими познаниями можно было бы предположить, что у них под платьями черные кружева и колготки-сеточки.

Никто не засмеялся его шутке.

Маура уставилась на Камиллу, и ее вдруг осенило, что перетянутые груди могут служить некой символикой. Уничтожение в себе всякой женственности, подавление женского начала. Полное смирение. О чем думала Камилла, втискивая груди в этот эластичный панцирь? Может, испытывала отвращение к половым признакам? Чувствовала ли она себя чище, свободнее, когда выпуклости на ее груди исчезали и с сексуальностью было покончено?

Маура расстегнула булавки и положила их на поднос. Потом с помощью Йошимы начала разматывать бинт, постепенно обнажая кожу. Даже душный эластик не смог уничтожить здоровую плоть. Когда был снят последний слой повязки, открылись молодые груди, испещренные отпечатками тканевого узора. Другие женщины гордились бы такими грудями. Камилла Маджинес скрывала их, как будто стыдилась.

Осталось снять последний предмет одежды – хлопчатобумажные панталоны.

Маура осторожно взялась за эластичный пояс и начала стягивать трусы. Гигиеническая прокладка, прикрепленная к белью, была слегка измазана кровью.

– Свежая прокладка, – заметила Риццоли. – Похоже, она сменила ее незадолго до смерти.

Но Маура смотрела не на прокладку; ее взгляд был сосредоточен на обвисшем животе, который мешком лежал между выпирающими бедренными костями. Серебристые полосы выделялись на бледной коже. Какое-то мгновение она молчала, проникаясь осознанием природы этих полос. И сопоставляя все это с туго перетянутыми грудями.

Маура повернулась к лотку, на котором оставила эластичный бинт, и, медленно развернув его, принялась рассматривать ткань.

– Что вы ищете? – спросила Риццоли.

– Пятна, – ответила Маура.

– Но вы уже видели кровь.

– Меня интересуют другие пятна… – Маура замолчала, глядя на темные засохшие круги, оставшиеся на повязке. «Боже мой, – подумала она. – Неужели это возможно?» Она взглянула на Йошиму. – Давай-ка осмотрим таз.

Он нахмурился:

– Нарушим трупное окоченение?

– У нее небольшая мышечная масса.

Камилла была изящной женщиной, и это облегчало им задачу.

Йошима подошел к изножью стола. Пока Маура удерживала таз, он подсунул руки под левое бедро и, напрягшись, приподнял его. Нарушение трупного окоченения – процедура жестокая, поскольку предполагает принудительный разрыв неподатливых мышечных тканей. Зрелище не из приятных, оно повергло в ужас Фроста, который, побледнев, отпрянул от стола. Йошима сделал резкое движение, и Маура почувствовала, как треснула разорвавшаяся мышца.

– О боже, – простонал Фрост, отворачиваясь.

Однако именно Риццоли нетвердой походкой приблизилась к стулу возле умывальника и плюхнулась на него, обхватив голову руками. Риццоли, которая всегда стоически переносила процедуру вскрытия, никогда не жаловалась на отвратительные зрелище и запах, сегодня не смогла вынести даже подготовительного этапа.

Маура обошла стол и, встав с противоположной стороны, вновь взялась за таз; Йошима повторил те же действия, но уже с правым бедром. Даже на Мауру накатил приступ тошноты, когда они боролись с неподатливостью мышц. Еще со времен врачебной практики у нее было стойкое отвращение к ортопедической хирургии. Распиливание и ломка костей, зверская сила, необходимая для расчленения конечностей, приводили ее в ужас. Вот и сейчас, чувствуя, как рвутся мышцы, Маура испытывала такое же ощущение. Правое бедро внезапно согнулось, и даже на обычно невозмутимом лице Йошимы отразилось омерзение. Но другого способа визуального осмотра гениталий еще не придумали, а Мауре почему-то не терпелось проверить свои подозрения.

Они вывернули оба бедра наружу, и Йошима направил свет лампы прямо в промежность. Кровь скопилась в вагинальном канале – обычная менструальная кровь, как предположила бы Маура ранее. Но сейчас она смотрела на нее другими глазами, и то, что она видела, повергало в шок. Она взяла марлевую салфетку и аккуратно стерла кровь, обнажая слизистую оболочку.

– Здесь вагинальный разрыв второй степени, – сказала она.

– Вы хотите взять мазки?

– Да. И придется удалять все сразу.

– Что происходит? – поинтересовался Фрост.

Маура взглянула на него:

– Я нечасто к этому прибегаю, но сейчас собираюсь извлечь органы малого таза единым блоком. И для этого мне нужно прорезать тазовую кость.

– Вы думаете, она была изнасилована?

Маура не ответила. Она подошла к лотку с инструментами и взяла скальпель. После чего приблизилась к трупу, чтобы сделать Y-образный надрез.

Раздался звонок телефона внутренней связи.

– Доктор Айлз! – прозвучал голос Луизы.

– Да?

– Вам звонок по первой линии. Это опять доктор Виктор Бэнкс из организации «Одна Земля».

Маура застыла со скальпелем в руке. Кончик его уже касался кожи.

– Доктор Айлз! – снова позвала Луиза.

– Я не могу подойти.

– Сказать ему, что вы перезвоните?

– Нет.

– Он звонит уже в третий раз за сегодняшний день. Он спрашивал, можно ли позвонить вам домой.

– Не давай ему мой домашний телефон. – Слова прозвучали более чем резко, и Маура поймала на себе удивленный взгляд Йошимы. Она почувствовала, что и Фрост с Риццоли наблюдают за ней. Доктор вздохнула и сказала уже спокойнее: – Скажи доктору Бэнксу, что меня нет. И продолжай говорить это, пока он не перестанет звонить.

Последовала пауза.

– Хорошо, доктор Айлз, – откликнулась наконец Луиза, и в ее голосе явственно прозвучала обида.

Маура впервые позволила себе резкость по отношению к секретарю, и теперь ей предстояло каким-то образом загладить свою вину. Разговор выбил ее из колеи. Она перевела взгляд на тело Камиллы Маджинес, пытаясь сосредоточиться на насущной задаче. Но в мыслях царил переполох, и рука уже не так твердо сжимала скальпель.

Это было заметно всем.

– Почему вас донимает «Одна Земля»? – поинтересовалась Риццоли. – Выпрашивают пожертвования?

– Это не имеет никакого отношения к «Одной Земле».

– Тогда в чем дело? – не унималась Риццоли. – Этот парень преследует вас?

– Просто я избегаю его.

– Похоже, он чересчур настойчив.

– Вы даже себе не представляете насколько.

– Хотите, я мигом отошью его? Пошлю куда следует? – В Риццоли уже говорил не полицейский, а женщина, которая терпеть не могла назойливых мужчин.

– Это личное дело, – сказала Маура.

– Если вам нужна помощь, только скажите.

– Спасибо, я сама справлюсь.

Маура прижала лезвие скальпеля к коже. Больше всего ей сейчас хотелось закончить этот разговор. Она глубоко вдохнула, и по иронии судьбы запах мертвой плоти показался ей не таким отвратительным, как одно лишь упоминание о Викторе Бэнксе. Она подумала о том, что живые причиняют ей больше страданий, чем мертвые. В морге ее никто не мог ни обидеть, ни предать. В морге она была сама себе хозяйка.

– Так кто этот парень? – напрямую спросила Риццоли.

Она озвучила вопрос, который в этот момент был у всех на уме. Вопрос, на который Мауре пришлось бы рано или поздно ответить.

Она вонзила скальпель в тело и теперь наблюдала за тем, как, подобно белому занавесу, расползалась кожа.

– Мой бывший муж, – произнесла она.

* * *

Маура сделала привычный Y-образный надрез и откинула лоскуты бледной кожи. Йошима с помощью обычного секатора прорезал ребра, потом поднял треугольник из ребер и грудины, под которым открылись нормальное сердце и легкие, здоровая печень, селезенка и поджелудочная железа. Чистые, не пораженные болезнями органы молодой женщины, которая не злоупотребляла ни табаком, ни алкоголем и прожила так мало, что ее сосуды не успели сузиться и закупориться. Маура давала скупые комментарии, извлекая органы и выкладывая их в металлический контейнер, и с нетерпением ожидала следующего этапа: изучения органов малого таза.

Тотальную тазовую экзентерацию она проводила лишь в случаях изнасилования со смертельным исходом, поскольку эта операция предполагала полное иссечение половых органов, не предусмотренное обычным вскрытием. Процедуру нельзя было назвать приятной, учитывая то, что речь шла о содержимом таза. Поэтому ее нисколько не удивила реакция Фроста, который отвернулся, когда они с Йошимой принялись пилить лонную кость. Но и Риццоли шарахнулась от стола. Теперь уже никто не вспоминал о звонках бывшего мужа Мауры, никто не выуживал у нее подробностей личной жизни. Вскрытие зашло слишком далеко и стало чересчур мрачным фоном для разговоров, чему Маура втайне радовалась.

Она извлекла весь блок тазовых органов, наружные гениталии, лонную кость и выложила все это на препаровочный столик. Ей хватило одного взгляда на матку, чтобы понять: худшие опасения подтвердились. Орган был увеличен, дно поднималось гораздо выше уровня лонной кости, а стенки были губчатыми. Она раскрыла матку, обнажая эндометрий, еще толстый и напитанный кровью.

Она взглянула на Риццоли. И резко спросила:

– Эта женщина покидала аббатство в течение последней недели?

– Камилла уезжала из монастыря в марте, чтобы навестить родных на Кейп-Коде. Во всяком случае, так сказала мне Мэри Клемент.

– Тогда вам придется обыскать территорию. Немедленно.

– Зачем? Что мы ищем?

– Новорожденного.

Риццоли словно током ударило. Побелев, она уставилась на Мауру. Потом перевела взгляд на труп Камиллы Маджинес:

– Но… она была монахиней.

– Да, – сказала Маура. – И на днях родила.

5

Когда Маура вышла из морга, снова шел снег. Кружевные снежинки, порхая мотыльками, мягко ложились на припаркованные автомобили. Сегодня она подготовилась к непогоде, обувшись в поношенные полусапожки на рифленой подошве. Но все равно была предельно осторожна, пока шла через автостоянку: она аккуратно ступала по припорошенному снегом льду, сгруппировавшись на случай внезапного падения. Наконец добравшись до своей машины, Маура с облегчением вздохнула и полезла в сумку за ключами. Увлеченная поисками, она не обратила внимания, как хлопнула дверь соседнего автомобиля. Только услышав шаги, она обернулась и увидела приближавшегося к ней мужчину. Преодолев расстояние в несколько шагов, он остановился рядом, не говоря ни слова. Просто стоял и смотрел на нее, держа руки в карманах своей кожаной куртки. Снежинки ложились на его светлые волосы, липли к аккуратно подстриженной бородке.

Он посмотрел на ее «лексус» и сказал:

– Я так и думал, что черная – это твоя. Ты всегда тяготела к черному. Предпочитаешь держаться темной стороны. И кто еще может содержать машину в такой чистоте?

Маура наконец обрела дар речи. Голос прозвучал хрипло и даже ей показался чужим.

– Что ты здесь делаешь, Виктор?

– Похоже, это был единственный способ наконец встретиться с тобой.

– Устраиваешь мне засаду?

– У тебя такие ассоциации?

– Ты сидел в машине, караулил меня. Как это еще назвать?

– Ты не оставила мне выбора. Ты мне так и не перезвонила.

– Мне некогда.

– Ты даже не оставила мне своего нового номера телефона.

– Ты и не просил.

Он задрал голову вверх, полюбовался снегом, похожим на конфетти, и вздохнул:

– Хорошо. Как в старые добрые времена, правда?

– Слишком похоже. – Она повернулась к машине и щелкнула кнопкой на пульте. Замки открылись.

– Ты не хочешь узнать, почему я здесь?

– Мне нужно ехать.

– Я так долго летел в Бостон, а ты даже не спросишь зачем.

– Хорошо. – Она подняла на него взгляд. – Зачем?

– Три года, Маура.

Он приблизился к ней, и она уловила его запах. Кожи и мыла. Снега, таявшего на теплой щеке. Три года, подумала она, а он совсем не изменился. Все так же по-мальчишески вздернут подбородок, те же лучики вокруг смеющихся глаз. И даже в декабре его волосы выглядят выгоревшими – не искусственно осветленные пряди, а по-честному выцветшие от долгого пребывания на солнце. Виктор Бэнкс обладал какой-то особой силой притяжения, устоять перед которой было совершенно невозможно. Вот и сейчас она ощутила забытое влечение.

– Неужели ты ни разу не задумывалась: может, это было ошибкой? – спросил он.

– Развод? Или наш брак?

– Разве не понятно, что я имею в виду? Уж если я стою сейчас перед тобой.

– Ты слишком долго ждал, чтобы сказать мне об этом. – Она отвернулась к машине.

– Ты ведь еще не вышла замуж.

Она помолчала. Потом обернулась к нему:

– А ты не женился?

– Нет.

– Тогда, наверное, мы оба не годимся для семейной жизни.

– Тебе некогда было разобраться в этом.

Она рассмеялась. Смех получился горьким.

– Это ты вечно опаздывал в аэропорт. Всегда бежал прочь из дома, чтобы спасать мир.

– Но я не бежал от семьи.

– Ну а я не крутила романов на стороне. – Она открыла дверцу автомобиля.

– Черт возьми, ты не можешь задержаться на минуту? Выслушай меня.

Он схватил ее за руку, и ее поразило, как много злости было в этом жесте. Маура холодно взглянула на него, давая понять, что он зашел слишком далеко.

Он отпустил ее руку:

– Извини. Господи, я совсем не так представлял нашу встречу.

– А на что ты рассчитывал?

– Что между нами еще что-то осталось.

Да, осталось, подумала она. И слишком много – вот почему она не хотела продолжать этот разговор. Она боялась, что вновь даст слабину. Она уже чувствовала, что близка к этому.

– Послушай, – продолжил Виктор, – я пробуду здесь всего несколько дней. Завтра у меня встреча в Гарвардской школе общественного здоровья, а потом я совершенно свободен. Скоро Рождество, Маура. Я подумал, мы могли бы провести праздники вместе. Если ты не занята.

– А потом ты опять улетишь.

– По крайней мере, мы могли бы попробовать начать все сначала. Ты не можешь взять несколько выходных?

– У меня работа, Виктор. Я не могу так просто оставить ее.

Он бросил взгляд в сторону морга и хохотнул:

– Я вообще не понимаю, как ты могла выбрать для себя такую работу.

– Темная сторона, помнишь? Это про меня.

Виктор посмотрел на нее, и его голос смягчился.

– Ты не изменилась. Нисколько.

– Ты тоже, и в этом вся проблема. – Она скользнула в салон и захлопнула дверь.

Он постучал в окно. Маура повернулась, увидела, как он смотрит на нее, как блестят снежинки на его ресницах, и у нее не оставалось иного выбора, кроме как опустить стекло и продолжить разговор.

– Когда мы сможем увидеться? – спросил он.

– Сейчас я должна ехать.

– Тогда позже. Сегодня вечером.

– Я не знаю, когда вернусь домой.

– Ну же, Маура. – Он наклонился ближе. И тихо произнес: – Решайся. Я остановился в «Колоннаде». Позвони мне.

Она вздохнула:

– Я подумаю.

Он потянулся к ней и взял ее за руку. И вновь его запах всколыхнул давно забытые чувства, пробудил воспоминания о ночах, проведенных вместе под одним одеялом, в страстных объятиях. О долгих медленных поцелуях, сдобренных ароматами свежих лимонов и водки. Два года замужества оставили в памяти много хорошего и плохого, но сейчас, когда его рука лежала на ее плече, вспоминалось только лучшее.

– Я буду ждать твоего звонка, – сказал он, уже полагая, что одержал победу.

«Неужели он думает, что все так просто? – размышляла Маура, выруливая со стоянки в направлении Джамайка-Плейн. – Одна улыбка, одно прикосновение, и все забыто?»

Автомобиль вдруг занесло на обледеневшей дороге, и она вцепилась в руль, мгновенно сосредоточившись. Маура была так взволнована, что совсем забыла про скоростной режим и мчалась как угорелая. «Лексус» начал с визгом тормозить, виляя в поисках точки опоры. Только когда ей удалось выровнять машину, она позволила себе перевести дух. И снова разозлиться.

«Сначала ты разбил мое сердце. Потом чуть не убил».

Мысли были сплошь иррациональные, но с этим уже ничего нельзя было сделать. Виктор вдохновлял ее исключительно на иррациональное мышление.

Подъехав к аббатству Грейстоунз, Маура ощутила, насколько устала в пути. Какое-то время она сидела в машине, пытаясь восстановить утраченный контроль над своими эмоциями. Контроль был ключевым словом в ее жизни. Она понимала, что, выйдя из машины, вновь станет официальным лицом и для полиции, и для прессы. Она должна была излучать спокойствие и уверенность и не сомневалась в том, что ей это удастся. В конце концов, это было частью ее работы.

Она вышла из машины и на этот раз перешла дорогу уверенной походкой, не опасаясь того, что поскользнется. Полицейские автомобили выстроились в линию вдоль тротуара, а в хвосте стояли два фургона с телевизионщиками, которые ожидали развития событий. Тусклый день уже клонился к вечеру.

Она позвонила в дверной колокол, и из тени возникла фигура монахини в черном. Она узнала Мауру и молча открыла ей ворота.

Монастырский двор был истоптан десятками подошв. Он был совсем не таким, как тем утром, когда Маура впервые появилась здесь. Покоем, пусть и кажущимся, уже не веяло: следствие шло полным ходом. Во всех окнах горел свет, а из коридоров доносилось гулкое эхо мужских голосов. Когда она вошла в главный вестибюль, в нос ей ударили запахи томатного соуса и сыра, и тут же вспомнилась неаппетитная лазанья, которую так часто подавали в кафетерии больницы, где она студенткой проходила врачебную практику.

Маура заглянула в столовую, где за обеденным столом сестры молча вкушали вечернюю трапезу. Она увидела трясущиеся руки, неуверенно подносившие вилки к беззубым ртам, молоко, капавшее со сморщенных подбородков. Бо́льшую часть своей жизни эти женщины провели за монастырскими стенами, старея в затворничестве. Доводилось ли кому-то из них сожалеть об упущенных возможностях, о жизни, которую они могли бы прожить иначе, если бы только однажды вышли за ворота и уже никогда не вернулись?

Пройдя дальше по коридору, Маура услышала мужские голоса, такие странные и чужие в этой женской обители. Двое полицейских, узнав ее, помахали руками:

– Здравствуйте, доктор.

– Что-нибудь нашли? – спросила она.

– Пока нет. Как бы всю ночь не проторчать здесь.

– Где Риццоли?

– Наверху. В кельях.

Поднимаясь по лестнице, Маура встретила еще двоих полицейских из команды поисковиков – новички, они выглядели такими молоденькими, будто только что со школьной скамьи. Юноша был еще прыщавым, а девушка держалась с холодным достоинством, свойственным полицейским женского пола. Оба уважительно посмотрели на Мауру, узнав ее. Когда новобранцы расступились, чтобы дать ей дорогу, она вдруг почувствовала себя безнадежно старой. Неужели она наводила на них такой ужас, что они не видели в ней простую женщину с кучей комплексов и страхов? Видимо, она слишком хорошо играла роль непоколебимого профессионала. Маура вежливо поприветствовала их кивком и поспешно отвела взгляд в сторону. Она ничуть не сомневалась в том, что ребята будут смотреть ей вслед.

Она нашла Риццоли в келье сестры Камиллы. Та сидела на кровати, поникшая и измученная.

– Похоже, все, кроме вас, уже расходятся по домам, – сказала Маура.

Риццоли подняла голову. Ее веки потемнели, и на лице отражалась такая усталость, какой Маура никогда прежде не видела.

– Мы ничего не нашли. Искали с полудня. Это так долго и утомительно – прочесывать каждый шкаф, каждый ящик. А ведь еще есть поле и сады на заднем дворе – кто знает, что там, под снегом? Она вполне могла завернуть младенца в тряпку и просто выбросить в мусор. Могла передать его кому-то за воротами. Мы можем целыми днями искать то, чего, возможно, и нет.

– А что говорит по этому поводу аббатиса?

– Я не сказала ей, что мы ищем.

– Почему?

– Не хочу, чтобы она знала.

– Но она могла бы помочь.

– Или сделать так, чтобы мы уж точно ничего не нашли. Думаешь, епархия захочет новых скандалов? Думаешь, им хочется, чтобы весь мир узнал о том, что кто-то из этой обители убил собственного ребенка?

– Мы не знаем, что ребенок мертв. Нам известно лишь то, что он пропал.

– Ты абсолютно уверена в результатах вскрытия?

– Да. Камилла была на последнем сроке беременности. А в непорочное зачатие я не верю. – Маура присела на кровать рядом с Риццоли. – Отец ребенка может быть причастен к нападению. Мы должны найти его.

– Да, я как раз размышляла над этим словом. Отец. Святой отец.

– Отец Брофи?

– Красавец-мужчина. Вы его видели?

Маура вспомнила ярко-голубые глаза, взгляд которых был устремлен на нее, пока она колдовала над телом бедняги-оператора. Вспомнила статную фигуру в черном, решительно выступившую из ворот монастыря навстречу оголтелой толпе репортеров.

– У него был постоянный доступ в монастырь, – продолжала Риццоли. – Он служил мессу. Исповедовал. А разве есть что-то более интимное, нежели признание в своих грехах в тесной исповедальне?

– Вы хотите сказать, что секс был с обоюдного согласия?

– Я просто говорю, что он внешне привлекателен.

– Нельзя утверждать, что ребенок был зачат в аббатстве. Разве Камилла не ездила навещать родных в марте?

– Ездила. Когда умерла ее бабушка.

– По времени все сходится. Если она забеременела в марте, сейчас она как раз была на девятом месяце. Зачатие могло произойти во время того визита домой.

– Но могло случиться и здесь. В этих стенах. – Риццоли скептически хмыкнула. – Вот тебе и обет целомудрия.

Они какое-то время молчали, глядя на распятие у изножья кровати. «Какие же мы, люди, грешники, – думала Маура. – Если Бог есть, почему Он так высоко задирает планку? Почему требует от нас невозможного?»

– Когда-то я хотела быть монахиней, – произнесла Маура, первой нарушив молчание.

– Я думала, вы не верите в Бога.

– Мне тогда было девять лет. И я узнала, что меня удочерили. Кузен проболтался. Это было одно из самых ужасных открытий, зато оно многое объясняло. Например, почему я совсем не похожа на родителей. Почему у меня нет ни одной детской фотографии. Все выходные я проревела в своей комнате. – Она покачала головой. – Бедные мои родители! Они не знали, что делать, и решили сводить меня в кино, чтобы поднять настроение. Мы смотрели «Звуки музыки», всего за семьдесят пять центов, потому что фильм был старый. – Она сделала паузу. – Джулия Эндрюс казалась мне красавицей. Я хотела быть такой же, как Мария. И жить в монастыре.

– Слушайте, доктор. Хотите, открою вам тайну?

– Какую?

– Я тоже хотела.

Маура изумленно уставилась на Джейн:

– Вы шутите.

– Пусть я не дружу с катехизисом, но кто устоит против Джулии Эндрюс?

Обе рассмеялись, но это был вымученный смех, мгновенно растворившийся в молчании.

– Так что заставило вас передумать? – спросила Риццоли. – Почему вы не стали монахиней?

Маура встала и подошла к окну. Глядя на темный двор, она сказала:

– Просто я выросла. И перестала верить в то, чего нельзя увидеть, понюхать или пощупать. Короче, в то, что не доказано наукой. – Она помолчала. – И потом, в моей жизни появились мальчики.

– Ах да. Мальчики! – Риццоли рассмеялась. – Это многое объясняет.

– Знаете, ведь в этом настоящий смысл жизни. С точки зрения биологии.

– Секс?

– Продолжение рода. Этого требуют наши гены. Вот почему мы размножаемся. Мы думаем, что сами контролируем свою жизнь, но на самом деле мы просто рабы ДНК, которая заставляет нас делать детей.

Маура обернулась и остолбенела, увидев слезы в глазах Риццоли, впрочем, она тут же смахнула их рукой.

– Джейн!

– Я просто устала. Не высыпаюсь.

– И больше ничего?

– А что еще может быть? – Ответ был слишком поспешным, слишком агрессивным. Даже Риццоли поняла это и покраснела. – Мне нужно в туалет, – сказала она и поднялась, как будто торопилась скрыться. Возле двери она остановилась. – Кстати, знаете, что за книга лежала на столе? Та, которую читала Камилла. Я нашла это имя в словаре.

– Что за имя?

– Святая Бригита Ирландская. Биография. Забавно, но сегодня есть святой покровитель у каждого и на все случаи жизни. Свой святой есть у портных, у наркоманов. Черт возьми, даже если ключи потеряешь, и на этот случай найдется святой!

– И что за святая эта Бригита?

– Новорожденные, – тихо произнесла Риццоли. – Бригита – покровительница новорожденных. – С этими словами она вышла из комнаты.

Маура посмотрела на стол, где лежала книга. Только вчера она представляла себе Камиллу, которая сидела за этим столом, тихо переворачивала страницы, черпая вдохновение из жизни молодой ирландки, произведенной в святые. И тут же перед глазами возникла совсем иная картина: Камилла уже не тихая и покорная, а измученная, молящаяся святой Бригите во спасение души своего мертвого ребенка. «Молю тебя, прими его в свои всепрощающие объятия. Отведи его к свету, пусть даже он не крещен. Но он невинен. На нем нет греха».