Текст книги "Химера"

Эмма хотела было протянуть к нему руку, но передумала, зная, что Джек стряхнет ее. Он уже давно перестал выслушивать от нее слова утешения. Какими бы ни были ее речи, сколько бы чувства она в них ни вкладывала, он счел бы это жалостью. А жалость Джек презирал.

– Такое трудно диагностировать, Джек, – только и смогла сказать она.

– Я должен был сделать это раньше.

– Ты сказал, что ее состояние быстро ухудшалось. Не стоит себя корить.

– Мне от этого не лучше.

– Я и не пытаюсь облегчить твои страдания! – с раздражением воскликнула Эмма. – Я просто указываю на тот факт, что ты поставил правильный диагноз. И действовал сообразно ему. Ты можешь хоть раз отнестись к себе не так строго?

– Послушай, речь сейчас не обо мне, – отрезал Джек. – Речь о тебе.

– Ты о чем?

– Дебби еще не скоро выпишется из больницы. А это значит, что Билл…

– Я знаю. Гордон Оби уже сообщил мне.

Джек помолчал немного.

– Дело решенное?

Эмма кивнула.

– Билл возвращается. Я заменю его на следующем полете. – Она посмотрела в сторону отделения интенсивной терапии. – У них двое детей, – тихо произнесла она. – Билл не может оставаться на орбите еще три месяца.

– Ты не готова. У тебя не было времени…

– Я подготовлюсь.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Эмма!

Джек протянул руку, чтобы остановить ее, и это прикосновение поразило Эмму. Она обернулась. Джек тут же опустил руку.

– Когда ты уезжаешь в Центр Кеннеди? – спросил он.

– Через неделю. На карантин.

Казалось, Джек был ошеломлен. Он стоял и молча переваривал новость.

– Да, кстати, – сказала Эмма, – ты не мог бы взять Хамфри, пока меня не будет?

– А почему ты не хочешь отдать его в кошачью гостиницу?

– Жестоко держать кота взаперти три месяца.

– Этому чудовищу уже удалили когти?

– Да ладно, Джек. Он дерет вещи, только когда чувствует нехватку заботы. Уделяй ему внимание, и он оставит твою мебель в покое.

Джек поднял взгляд, когда по внутренней связи раздался вызов: «Доктор Маккаллум, в реанимацию. Доктор Маккаллум, в реанимацию».

– Кажется, тебе пора, – заметила Эмма, собираясь уходить.

– Подожди. Все это слишком быстро. У нас нет времени поговорить.

– Если ты о разводе, то, пока меня не будет, адвокат сможет ответить на все твои вопросы.

– Нет! – Джек напугал ее резкостью и гневом в голосе. – Я не желаю разговаривать с твоим адвокатом!

– Что ты хотел мне сказать?

Некоторое время он пристально смотрел на Эмму, словно подбирая слова.

– Речь об этом полете, – наконец произнес Джек. – Все слишком поспешно. Мне это не нравится.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебя поставили на замену в последний момент. Ты летишь с другим экипажем.

– У Вэнса слаженная команда. Все будет хорошо.

– А МКС? Возможно, тебе придется оставаться на орбите шесть месяцев.

– Я справлюсь.

– Но это не было запланировано. Все было решено в последнюю минуту.

– А что, по-твоему, мне следует сделать, Джек? Отказаться?

– Я не знаю! – В досаде он провел рукой по волосам. – Не знаю.

Некоторое время они стояли молча – никто не находил слов, никто не решался закончить разговор.

«Семь лет брака, – подумала Эмма, – и вот итог. Два человека, которые не могут жить вместе, но и расстаться не могут. А теперь еще и не хватает времени уладить наши дела».

По внутренней связи раздался очередной вызов: «Доктор Маккаллум, немедленно в реанимацию».

Джек с тревогой посмотрел на жену:

– Эмма…

– Иди, Джек, – поторопила она. – Тебе пора.

В отчаянии он махнул рукой и бросился бегом в реанимацию. Повернувшись, Эмма двинулась в противоположном направлении.

4

12 июля

На борту МКС

Через иллюминаторы Нода-1 доктор Уильям Ханинг смотрел на водоворот облаков над Атлантическим океаном в трехстах пятидесяти километрах под ним. Он коснулся стекла, пальцы скользнули по преграде, защищавшей его от безвоздушного пространства. Еще одно препятствие, которое отделяло его от дома. От жены. Он смотрел, как под ним вращается Земля, как медленно скользят мимо Атлантический океан, Северная Африка, а затем Индийский океан. Подступала ночная тьма. И несмотря на то что тело находилось в невесомости и плавало в пространстве, горе тяжким грузом сдавливало грудь, и он едва дышал.

Где-то в хьюстонской больнице в эту минуту его жена боролась за жизнь, а он ничем не мог ей помочь. Билл вынужден провести на станции еще две недели, он не может оказаться рядом, прикоснуться к Дебби, все, что ему остается, – смотреть на тот самый город, где теперь, быть может, она умирает. Он мог сделать только одно – закрыть глаза и попытаться представить, что он сидит возле жены, что их пальцы сплетены.

«Держись. Не сдавайся. Я скоро буду дома».

– Билл, ты в порядке?

Обернувшись, он увидел Диану Эстес – она вплывала в модуль из американской лаборатории. Билл удивился, что она обеспокоена его самочувствием. Даже спустя месяц проживания бок о бок между Биллом и этой англичанкой не возникло теплых отношений. Она казалась слишком холодной, слишком спокойной. И хотя Диана была платиновой блондинкой, она не вызывала в нем симпатии, да и сама не выказывала даже намеков на интерес к Биллу. К тому же ее внимание целиком и полностью занимал Майкл Григгс. Тот факт, что у Григгса на Земле осталась жена, казалось, ничего для них не значил. Здесь, на МКС, Диана и Григгс были компонентами двойной звезды, вращавшимися друг вокруг друга, связанными неким мощным притяжением.

Это только одна из неприятностей, возникающих, когда шесть человек из четырех стран вынуждены жить бок о бок, не имея возможности покинуть свое обиталище. Всегда существовали постоянно менявшиеся союзы и группировки, всякий раз появлялись новые «мы» и «они». Стресс, вызванный долгим проживанием в ограниченном пространстве, на каждом из них отражался по-разному. Николай Руденко, русский, который прожил на борту МКС дольше всех, с недавних пор стал угрюмым и раздражительным. Кеничи Хираи из Национального космического агентства Японии так расстраивался из-за плохого знания английского, что часто впадал в тяжелое молчание. Только Лютер Эймс дружил со всеми. Когда Хьюстон сообщил плохие новости о Дебби, только Лютер понял, что нужно сказать Биллу, и его слова шли из самого сердца. Лютер родился в Алабаме в семье чернокожего священника и унаследовал от отца дар утешения.

– Билл, тут и раздумывать нечего, – сказал Лютер. – Ты должен отправиться домой к жене. Передай Хьюстону, чтобы за тобой прислали лимузин, а не то будут иметь дело со мной.

Диана повела себя совершенно по-другому. Всегда рациональная, она спокойно указала на то, что Билл ничем не сможет ускорить выздоровление жены. Дебби находится в коме, она даже не поймет, что он рядом. «Холодная и хрупкая, как кристаллы, которые она выращивает в лаборатории», – подумал Билл о Диане.

Вот почему его удивил ее вопрос. Она не стала подплывать ближе, держась на расстоянии, как всегда. Ее длинные светлые волосы колыхались вокруг лица, словно морские водоросли.

Билл снова повернулся к иллюминатору.

– Жду, когда покажется Хьюстон, – ответил он.

– Тебе пришли электронные письма от владельцев полезной нагрузки.

Он молча смотрел вниз, на мерцающие огни Токио: туда острием ножа подбирался рассвет.

– Билл, кое-что требует твоего внимания. Если ты не в состоянии заниматься работой, придется распределить твои обязанности среди остальных членов экипажа.

Обязанности. Так вот о чем хотела поговорить Диана! Не о его трагедии, а о том, можно ли рассчитывать, что Билл будет выполнять порученные ему задания. Каждый день на борту МКС был расписан по минутам, времени для размышлений или печали почти не оставалось. Если один из членов экипажа оказывался нетрудоспособным, его должны были заменить остальные, иначе эксперименты проведены не будут.

– Иногда, – произнесла Диана с неумолимой логикой, – работа очень помогает отвлекаться от горя.

Билл коснулся пальцем пятна света, это был Токио.

– Диана, не притворяйся, что у тебя есть сердце. Этому никто не поверит.

На мгновение она замолчала. Билл слышал только непрерывный шум работавшей космической станции – звук, к которому он так привык, что едва замечал его.

Диана невозмутимо продолжила:

– Я прекрасно понимаю, что у тебя сейчас трудный период. И знаю – нелегко оставаться на станции и не иметь возможности вернуться на Землю. Но у тебя нет другого выхода, все равно придется ждать шаттла.

Он горько рассмеялся:

– Зачем ждать? Я могу оказаться дома через четыре часа.

– Хватит, Билл. Не дури.

– А я и не дурю. Я просто сяду в корабль аварийного спасения и улечу.

– Хочешь, чтобы у нас не осталось возможности эвакуироваться? Это необдуманный поступок. – Она помолчала. – Знаешь, наверное, будет лучше, если ты начнешь принимать какие-нибудь лекарства, это облегчит твое состояние.

Билл повернулся к Диане, и вся его боль, все его горе обратились в ярость.

– Прими таблетку, и все пройдет, да?

– Возможно. Билл, я просто хочу удостовериться, что ты не собираешься совершать неблагоразумные поступки.

– Да иди ты.

Он оттолкнулся от иллюминатора и проплыл мимо нее к лабораторному люку.

– Билл!

– Как ты любезно указала, мне есть чем заняться.

– Я сказала, что мы можем разделить твои обязанности. Если ты считаешь, что…

– Я выполню свою чертову работу!

Билл проплыл в американскую лабораторию. Ему стало легче оттого, что Диана не последовала за ним. Оглянувшись, он увидел, как Диана плывет к жилому модулю – наверняка чтобы проверить состояние корабля аварийного спасения. Этот аппарат, способный эвакуировать всех шестерых членов экипажа, был единственной «спасательной шлюпкой», которая могла бы доставить их домой, если бы на станции разразилась катастрофа. Билл напугал ее, сказав, что собирается угнать аппарат, и жалел об этом. Теперь Диана будет следить за ним, ожидая признаков нервного срыва.

Довольно тягостно сидеть внутри этой блестящей консервной банки в трехстах пятидесяти километрах от Земли. А если к тому же находишься под наблюдением и подозрением, то пребывание на станции становится и вовсе невыносимым. Несмотря на то что Билл отчаянно хотел вернуться домой, стойкость не изменила ему. Годы подготовки и тесты на психологическую совместимость подтвердили, что Билл Ханинг – профессионал и совершенно точно не способен подвергнуть опасности своих коллег.

Привычным движением отталкиваясь от одной из стен, он плыл по лабораторному модулю к своему рабочему месту. Там он проверил последние электронные сообщения. Диана была права только в одном: работа отвлечет его от мыслей о Дебби.

Бо́льшая часть писем пришла из Исследовательского центра имени Эймса в Калифорнии, это были обычные запросы о подтверждении сведений. Многими экспериментами руководили с Земли, и некоторые ученые ставили под сомнения полученные сведения. Билл просмотрел сообщения, скривившись при виде очередной просьбы прислать образцы мочи и кала астронавтов. Вдруг он замер, бросив взгляд на одно из новых сообщений.

Это было сообщение иного рода. Не из Центра имени Эймса, а из какого-то частного Центра управления полезными нагрузками. Частный бизнес оплачивал большое количество экспериментов, проводимых на борту станции, и Билл часто получал электронные письма от ученых, не имевших отношения к НАСА.

Это сообщение пришло из компании «СиСайенс», Ла-Хойя, Калифорния.

Доктору Уильяму Ханингу, биологические исследования, МКС.

От ведущего исследователя Хелен Кёниг.

Тема: Эксперимент БКК № 23 (клеточная культура археон).

Сообщение: Самые последние полученные нами данные указывают на резкое и неожиданное увеличение массы клеточной культуры. Пожалуйста, проверьте этот факт измерителем массы.

«Очередной запрос из серии „подай-принеси“», – подумал он. Многие орбитальные эксперименты управлялись учеными с Земли. Данные фиксировались внутри различных лабораторных стоек на видео или автоматическими приборами для взятия проб, а результаты отправлялись прямиком к исследователям. Из-за сложности оборудования на борту МКС временны́е сбои были неизбежны. Для этого здесь и нужны были люди – чтобы отыскивать неисправности буйной электроники.

В компьютере с данными о полезной нагрузке Билл открыл файл «БКК № 23» и просмотрел протокол. Клетки культуры – археоны, бактериоподобные морские микроорганизмы – были собраны в глубоководных гидротермальных жерлах. Для человека они безопасны.

Билл проплыл через лабораторию к стойке с клеточными культурами и вдел обтянутые гольфами ноги в стремена, чтобы зафиксировать положение. Нужный ему блок, по форме напоминавший короб, был снабжен собственной системой подачи и обработки воды для непрерывного опрыскивания двух десятков клеточных культур и образцов тканей. Большинство экспериментов были саморегулирующимися и не требовали никакого вмешательства. За четыре недели на борту МКС Билл только однажды взглянул на пробирку под номером 23.

Он вытащил ящик с образцами клеток. Двадцать четыре культуры в пробирках были укреплены по периметру блока. Билл нашел номер 23 и вытащил пробирку из поддона.

И его тут же охватила тревога. Крышка вздулась словно под давлением. Вместо мутноватой жидкости он увидел нечто яркого сине-зеленого цвета. Билл перевернул пробирку, но культура не сдвинулась с места. Из жидкости она превратилась в густую, вязкую массу.

Он настроил микроизмеритель массы и вставил пробирку в углубление для образцов. Через мгновение на экране появились данные.

«Что-то здесь нечисто, – решил он. – Должно быть, какая-то инфекция. Либо образец с самого начала был заражен, либо другой организм, проникнув в пробирку, уничтожил первичную культуру».

Он набрал ответ доктору Кёниг:

…Полученные Вами сведения подтверждены. На вид культура сильно изменилась. Теперь это не жидкость, а желатинозная масса, яркого, почти неонового сине-зеленого цвета. Следует иметь в виду вероятность заражения…

Он остановился. Была еще одна вероятность – эффект микрогравитации. На Земле тканевые культуры растут плоским слоем, увеличиваясь только в двух направлениях по поверхности контейнера. В невесомости, освободившись от силы гравитации, те же самые культуры начинают вести себя иначе. Они растут в трех направлениях, принимая формы, которые никогда не принимали на Земле.

Что, если номер 23 не был заражен? Что, если это результат поведения археонов в невесомости?

Но от этой мысли ему сразу же пришлось отказаться. Изменения были слишком серьезными. Невесомость не способна превратить одноклеточный организм в невероятную зеленую массу.

Он набрал:

…Мы вернем образцы культуры № 23 со следующим шаттлом. Сообщите, пожалуйста, о дальнейших инструкциях…

Раздался лязг выдвигаемого ящика. Билл вздрогнул. Обернувшись, он увидел Кеничи Хираи, который был занят экспериментами у своей стойки. Давно ли он здесь? Японец так тихо проник в лабораторию, что Билл его даже не заметил. В мире, где нет понятия «пол» и «потолок», где не слышны звуки шагов, устное приветствие часто оказывается единственным способом предупредить других о своем присутствии.

Заметив взгляд Билла, Кеничи лишь приветственно кивнул и продолжил работу. Билла раздражало его молчание. Беззвучно передвигавшийся и заставлявший окружающих вздрагивать, Кеничи походил на привидение. Билл знал, в чем причина: Кеничи плохо говорил по-английски и, дабы избежать неловкости, решил общаться как можно реже или вообще молчать. И тем не менее он мог хотя бы говорить «привет», вплывая в модуль, чтобы не действовать на нервы своим коллегам.

Билл снова сосредоточился на пробирке под номером 23. Как выглядит эта желатинозная масса под микроскопом?

Он положил пробирку номер 23 в плексигласовую защитную камеру с перчатками, закрыл люк и вставил руки в перчатки. Если утечка и произойдет, то только в пределах камеры. Плавающая по станции жидкость в условиях микрогравитации может пагубно сказаться на электропроводке. Билл осторожно вскрыл пробирку. Он знал, что содержимое находится под давлением, потому что видел: крышка вздулась. Но тем не менее поразился, когда крышка вдруг вылетела из пробирки, словно пробка из бутылки шампанского.

Билл инстинктивно отпрянул, когда по камере расплылось сине-зеленое пятно. На мгновение масса прилипла к стенкам, подрагивая, словно живая. Она и была живая, эта желатинозная масса микроорганизмов.

– Билл, нам надо поговорить.

Он вздрогнул, услышав голос. Ханинг быстро закрыл крышкой пробирку и, обернувшись, взглянул на Майкла Григгса, только что вплывшего в модуль. За ним следовала Диана. «Красавцы», – подумал Билл. Они великолепно смотрелись в форменных темно-синих рубашках НАСА и зеленовато-синих шортах.

– Диана говорит, у тебя проблемы, – начал Григгс. – Мы только что беседовали с Хьюстоном, и там считают, что лекарства тебе не помешают. Помогут продержаться еще несколько дней.

– Вы и Хьюстон этим напрягли, да?

– Они беспокоятся о тебе. Мы все беспокоимся.

– Послушайте, что касается корабля аварийного спасения, то я пошутил.

– Ты заставляешь нас нервничать.

– Мне не нужно успокоительное. Лучше оставьте меня в покое.

Билл вытащил пробирку из камеры и вернул ее на место в стойке. Он был рассержен и не мог работать.

– Билл, мы должны доверять тебе. Здесь, на станции, все друг от друга зависят.

Билл в ярости повернулся к ним:

– Вы что, видите перед собой психа? Да?

– Сейчас ты думаешь только о жене. Я понимаю это. И…

– Тебе этого не понять. Вряд ли ты часто вспоминаешь о своей жене.

Он бросил недвусмысленный взгляд на Диану, затем метнулся вдоль модуля в соединительный узел. Он хотел перейти в бытовой отсек, но передумал, увидев Лютера, который собирался есть.

«Негде спрятаться. Негде побыть наедине с собой».

Вдруг на глаза навернулись слезы, Билл повернулся и снова направился к иллюминатору.

Отвернувшись от всех, он смотрел на Землю. В иллюминаторе появлялось Тихоокеанское побережье. Еще один рассвет, еще один закат.

И вечное ожидание.

Кеничи наблюдал, как Григгс и Диана выплывают из лабораторного модуля, ловко отталкиваясь от стен. Они скользили грациозно, словно светловолосые боги. Кеничи частенько подглядывал за ними тайком, особенно ему нравилось наблюдать за Дианой Эстес, такой светловолосой и светлокожей, почти прозрачной.

Когда они ушли из лаборатории, Кеничи остался там один и наконец-то смог расслабиться. На станции столько конфликтов! Это действовало на нервы и мешало сосредоточиться. По натуре он был спокойным, и работа в одиночестве вполне устраивала его. Он хорошо понимал английскую речь, но говорил с трудом и быстро уставал от беседы. Намного приятней было работать одному, в тишине, наедине с подопытными животными.

Через смотровое окошко японец внимательно оглядел мышей в отсеке для животных и улыбнулся. Клетка была поделена на две части: с одной стороны находилось двенадцать самцов, с другой – двенадцать самок. В детстве у Кеничи были кролики, и ему нравилось гладить их, посадив себе на колени. Но эти мыши не были домашними, их изолировали от контакта с человеком. Воздух, которым они дышали, прежде чем попасть в воздух космической станции, очищался через систему фильтров и кондиционировался. Все работы с животными проводились в примыкающей защитной камере с перчатками, где со всеми биологическими образцами – от бактерий до лабораторных крыс – можно было обращаться без страха заразить воздух станции.

Сегодня был день забора крови на анализ. Кеничи не слишком нравились подобные задания – он не любил колоть мышей иглой. Пробормотав по-японски извинение, Кеничи надел перчатки и перенес одну из мышей в изолированное рабочее помещение. Мышь попыталась вырваться. Он отпустил ее: пусть поплавает, пока он готовит иглу. Жалостное зрелище: пытаясь продвинуться вперед, мышь яростно била лапками по воздуху. Но оттолкнуться было не от чего, и она беспомощно барахталась в пространстве.

Игла была готова, Кеничи протянул руку, чтобы снова схватить зверька. Только тогда он заметил сине-зеленую каплю, плавающую рядом с мышью. Капля висела так близко, что мышь даже лизнула ее, исследуя новый объект. Кеничи громко рассмеялся. Иногда астронавты ради смеха глотали плавающие в воздухе капли воды, и мышь делала то же самое, забавляясь со своей новой игрушкой.

Затем он вдруг подумал: откуда взялось это сине-зеленое вещество? Билл пользовался камерой. Вдруг он пролил что-нибудь ядовитое?

Кеничи подплыл к компьютеру и заглянул в протокол эксперимента, который только что вызывал Билл. Это был эксперимент БКК № 23, клеточная культура.

Согласно протоколу в капле не было ничего опасного. Археоны считались безвредными одноклеточными морскими организмами и не обладали инфекционными свойствами.

Успокоившись, японец вернулся к камере, вставил руки в перчатки и потянулся за иглой.