Текст книги "Теряя Лею"

7. Мия

Когда я толкнула дверь, в комнате было темно, хоть глаз выколи. Я торопливо нашарила выключатель, не желая и секунды находиться в темноте. Взгляд мой скользнул по кровати, мимо письменного стола, через диванчик у окна и, наконец, уперся в гардероб. Дверь была приоткрыта, ровно как я ее оставила утром. Большая часть блузок висела кое-как, того и гляди упадет, остальные уже валялись на полу. Еще больше одежды было свалено на стуле и на кровати. Вид был такой, словно через комнату прошел торнадо и расшвырял всю одежду. Все нормально.

Я с облегчением выдохнула. У меня в комнате всегда царил бардак, поскольку я не самый организованный человек. Перешагнув через любимые сандалии, пнула грязные джинсы под кровать. Мера лишь временная – утром приберусь. Я взбила подушки, забралась в кровать и включила для фона телевизор. На самом деле я собиралась сделать запись в дневнике, спрятанном между матрасами.

По сути, это был не столько дневник, сколько открытое письмо к Лее. Мысль за мыслью заполняли страницы почерком, который с годами постепенно менялся. Это был непрестанный поток бесконечного разговора. Писала я не каждый день, иногда всего несколько слов зараз. Это было единственное, что связывало меня с ней и помогало чувствовать, что она по-прежнему является частью моей жизни. Где-то в глубине души я хотела верить, что однажды я вручу ей этот дневник и она сможет прочесть обо всем, что пропустила. О хорошем и о плохом. Сегодняшняя запись будет о плохом. Я писала в ярости, сильно нажимая на ручку. Тонкая бумага едва не рвалась, и чернила впитывались в желтоватый пергамент. К счастью, я взяла себя в руки. Я не могла позволить себе порвать последние страницы дневника. Их оставалось всего девять. На протяжении этих лет я много думала о том, что наступит конец. Теперь, когда он был уже близок, я запретила себе задумываться об этом. При одной мысли об окончании у меня замирали легкие и сжималось горло. Почерк у меня становился все мельче и мельче. Трудно объяснить. Некоторые считают достижение конца завершением. Для меня завершение было бы окончательным, о котором больше не думаешь, и я не могла на это пойти. Психологически я не могла даже заставить себя представить второй дневник. Записная книжка представляла собой наши с Леей жизни. А жизнь у человека только одна. Звучит жестоко, но таково было мое ощущение.

Слова текли безостановочно, заполняя драгоценные страницы с обеих сторон и практически требуя лупы для расшифровки. Все подробности прошедшей недели оказались в дневнике. Мои страхи вылились на бумагу. С Леей легко было делиться. Все мои тревоги, мечты и боль становились общими. Я рассказала ей все о зловещем темном облаке, которое то и дело наблюдала за прошедшую неделю. Пока я в деталях описывала его, мой страх был осязаем. Как облако казалось живым, дышащим существом. Что оно все чаще показывалось в тенях. Я знала, будь она здесь, она бы успокоила меня. Убедила, что я не схожу с ума – чего я, собственно, и боялась. Все мои взбаламученные эмоции выплеснулись. Моя боль передавалась по мере того, как страницы впитывали все мои чувства.

Завершив наконец вечернюю писанину, я закрыла дневник и надежно засунула его обратно на место между матрасами. Я сползла в более удобное положение и угнездилась с включенным светом и бубнящим на заднем плане телевизором. Так было легче заснуть. Мне редко что-либо снилось, и я имела склонность просыпаться посреди ночи, поэтому телевизор обеспечивал некоторый комфорт.

Я глубоко вдохнула и выдохнула, довольная тем, что мысли снова чисты. Возможно, завтра темнота исчезнет – теперь, когда я исповедалась Лее. Глупая мысль, но она меня успокаивала. Уж всяко не глупее, чем думать, что меня преследует нечто зловещее.

Темнота не исчезла на следующий день, и на другой, и после него. Она оставалась. Всегда рядом. В каждом клочке тени, который я миновала. Затаившись в местах, где хоть чуть-чуть не хватало света. Преследуя только меня. Тот факт, что никто больше ее не видел, заставлял меня сомневаться в ее реальности. В глубине души я подозревала, что схожу с ума.

8. Лея

– Шире, пожалуйста.

Я послушно открыла рот – мама проверяла мне зубы. Каждые полгода она устраивала мне полное обследование с головы до ног, отмечая в карте мои параметры. Я ненавидела день осмотра. Меня заставляли стоять неподвижно в течение полутора часов, при этом тыкая и щипая всякий раз, когда цифры Матушке не нравились, ее неудовольствие выплескивалось наружу.

Я научилась терпеть физическую боль наказания. Временами я даже каким-то мрачным образом предвкушала ее, понимая, что заслужила. Обследования представляли собой аналогичное упражнение в дисциплинированной стойкости. Как ни противны мне были эти тычки, по крайней мере, на протяжении всего процесса ее внимание принадлежало мне. Если я хорошо себя вела, меня вознаграждали угощением. Последний раз это был шоколадный батончик. Я очень разволновалась, когда она вручила его мне, однако выждала три дня, прежде чем вскрыть обертку. Я боялась, что слопаю его в один присест. Наконец развернув шоколадку, я первым делом глубоко вдохнула. Насыщенный аромат темного шоколада опьянял. Мне хотелось, чтобы гостинец не кончался как можно дольше, поэтому я съедала только по маленькому кусочку зараз, а потом аккуратно заворачивала греховно вкусную сладость обратно. Мне удалось растянуть его почти на две недели.

Если повезет, то сегодня мне тоже достанется шоколадный батончик.

– Зубы в порядке, – сказала Матушка, выключая фонарик. – Дырок нет, – добавила она гордо, делая отметку в моей карте.

Я широко улыбнулась ей.

– Я старательно чищу их каждый день.

– Надеюсь, не слишком жестко, да? Я не хочу, чтобы ты повредила их.

Я замотала головой.

– Только так, чтобы убрать весь налет.

Она одобрительно кивнула.

– Умница. Как насчет девичьего времени? Я заметила, что ты не использовала ничего из ежемесячного запаса.

Я намотала прядь волос на палец.

– Еще не пришло.

С минуту Матушка критически разглядывала меня.

– Ну, мы знаем, что ты не беременна, – хихикнула она наконец, делая очередную пометку в карте.

От ее смеха меня перекосило. Разумеется, я бы не хотела забеременеть, но знать, что у меня и возможности такой никогда не будет, было больно. Пока я живу здесь в заточении, мне ни за что не встретить мальчика, не говоря уже о том, чтобы подержаться с ним за руки или почувствовать поцелуй. Недавно я поймала себя на том, что листаю все свои книги в поисках отрывков, где у героев есть романтические отношения. Я запоминала эти отрывки, чтобы помечтать об этом при случае.

– Не волнуйся, уверена, скоро все будет, – заверила меня Матушка, приняв мое молчание за озабоченность по поводу цикла.

Я робко улыбнулась, гадая, придет ли когда-нибудь время, когда я смогу обсудить с Матушкой возможность выйти за пределы подвала. Я ценила жертвы, на которые она пошла, чтобы защитить меня, и заботу обо всех моих нуждах, но она не вечна. Рано или поздно мне придется научиться жить самой. А пока буду продолжать познавать мир через персонажей книг и надеяться на лучшее будущее.

Неожиданно Матушка коротко обняла меня. Я уткнулась в нее, смакуя тепло.

Отстранилась она так же стремительно, как и привлекла меня к себе. Я не удивилась. Матушка всегда была не самым ласковым человеком.

– Пора взвеситься.

По поводу веса я никогда не переживала. По таблицам Матушки он всегда был ниже нормы, сколько себя помню. Стеклянные весы холодили ступни, но я не поморщилась, наблюдая, как прокручивается цифровая шкала, высчитывая мой вес. Числа имели для меня мало значения, но я не могла не заметить, как нахмурилась Матушка. Она сверилась с таблицей, а потом снова посмотрела на шкалу.

– Слезь и залезь обратно, – сказала она, делая отметку в моей карте.

Цифровая шкала покрутилась секунду, высчитывая мой вес заново.

В животе зашевелилось дурное предчувствие. Матушка снова нахмурилась и схватила измерительную ленту. Я стояла неподвижно, подняв руки, пока она измеряла мою талию и бедра, а затем грудь. Каждая цифра аккуратно оказывалась рядом с прежними результатами. Я не смогла устоять и заглянула ей через плечо, пока она вносила параметры моих рук в книгу. Ее неудовольствие росло. Беспокойное шевеление в животе превратилось в извивающийся клубок змей, когда я увидела на бумаге свою ошибку.

Я по глупости решила, что ночные упражнения пройдут незамеченными. Целых полтора месяца я вкладывала в тренировки все силы. Я любовно поглаживала обретшие новую форму руки, которые больше не казались на ощупь вареными макаронинами, восхищалась подтянутым животом, который перестал быть мягким. Ноги были венцом моих достижений. Они больше не дрожали от малейшего напряжения. Я заставила их приготовиться к любым нагрузкам. Теперь я была гораздо сильнее. Каждая мышца в моем теле буквально гудела от желания подрасти еще. И оно того стоило.

И это самое тело, которым я так гордилась, теперь предавало меня. Как же наивна я была. Матушка наверняка заметила перемены. Ничто никогда не ускользало от ее бдительного взора, а даже если ускользало, цифры не лгут. Озабоченность на лице Матушки становилась все более суровой с каждым измерением. Мне хотелось спрятаться, но деваться было некуда. И не соврать, и не изобразить невинность. Измерительная лента казалась лезвием топора у моей шеи, которое жаждало завершить свое дело. Матушка никогда мне этого не простит. Она узнает. Все мои секреты раскроются. Не видать мне сегодня награды. То, что я сделала, она назовет предательством. И будет права. Мне полагалось доверять Матушке. Не проявлять неповиновения.

Она молча захлопнула мою карту и принялась расхаживать по комнате. Я внутренне сжалась в ожидании наказания, которое, я знала, уже близко, а она методично обшаривала каждый квадратный дюйм моего жилья. Все тайны, которые я прятала последние десять лет, всплыли наружу. Мое сердце разбилось, когда она вытащила из диванных подушек Дейзи и выбросила ее в помойное ведро, словно старую грязную тряпку. Сотни изображений солнца, нарисованные и спрятанные мной между пружин дивана, были разорваны на клочки.

У книжных полок Матушка буквально рычала. Затаив дыхание, я ждала в надежде, что мой самый страшный секрет останется в тайне. Она пролистывала книги одну за другой и отбрасывала в сторону, когда обнаруживала на страницах изображения солнца, которые я больше никогда не увижу. Каждая сброшенная книга оставляла на полке пустоту, приближая Матушку к моему секрету. Мне хотелось окликнуть ее. Отвлечь. Что угодно, лишь бы она не добралась до металлического осколка, который я месяцами хранила, как величайшее сокровище. Кусок металла, который я мучительно отдирала от шкафчика у меня под раковиной. Бесчисленные часы ушли на то, чтобы тереть его о бетонную стену у меня под кроватью, чтобы придать ему правильную форму и размер. Очередная книга ударилась о пол, и сердце мое бухнуло в груди.

Это напомнило мне о прошлой попытке побега. Когда я еще верила, что моя другая мама и папа хотят, чтобы я вернулась, если только я смогу доказать, что способна выносить солнце без вреда для себя. Я тихонечко поднялась по лестнице и несколько часов ждала у двери, которая всегда была заперта. План у меня был незрелый и плохо продуманный. Я почему-то наивно полагала, что если только мне удастся застать Матушку врасплох и проскочить мимо нее, когда она откроет дверь, то я каким-то образом сумею найти выход и выбраться наружу. Я была так напугана. План почти сработал. Матушка не ожидала увидеть меня, когда открыла дверь, руки у нее были заняты, поэтому у меня был шанс проскользнуть мимо нее.

К сожалению, она меньше заботилась о том, что держала в руках, чем я рассчитывала. Она сумела ухватить меня за узкое запястье и дернула назад. Моя рука выскользнула из ее хватки, и я кувырком полетела вниз по лестнице. Когда я очнулась, нога у меня была в гипсе, а Матушка не разговаривала со мной до тех пор, пока не пришло время его снимать. Это были самые длинные шесть недель в моей жизни.

Книга за книгой летели на пол, и Матушка заколебалась, прежде чем схватить следующую. Я затаила дыхание. Может, она уже удовлетворена. Она уже нашла Дейзи и рисунки. Это наказание я вынесу. Она будет сердита, но в итоге простит меня. Однако не успела моя надежда расцвести, как она потянулась за следующей книгой. Той самой, до которой, я надеялась, она не доберется. Я уронила голову. Месяцы планирования насмарку. Не надо быть гением, чтобы догадаться о назначении инструмента. Она подошла к заколоченному окну и поднесла инструмент к головке одного из шурупов, к которой он идеально подошел. Все время. Все усилия. Все это ничего больше не значило…

Матушка изменилась в лице, превращаясь в чудовище, таившееся у нее внутри. Я могла только смотреть и ждать, когда она потянулась за висевшим на стене кожаным ремнем. Пальцы ее сомкнулись, и она обрушила его на меня.

Моему телу, которое я так старалась сделать сильнее, никогда не совладать с кожаным ремнем. Он снова и снова, удар за ударом разрывал мою нежную кожу. В горле у меня образовался ком, блокирующий рев от боли. Ноги у меня дрожали, как листья. Я была слаба. Я заслужила каждый удар ремня. Слабачка. Слабачка. Слабачка.

Слова повторялись у меня в голове непрерывно, набирая скорость, как поезд на рельсах. Я воображала, как сажусь на поезд и даю ему унести меня в темноту, которая, я знала, укроет меня. Поезд бежал вперед, а слова все повторялись. Я хотела двигаться быстрее, но непредвиденное препятствие заставило мой воображаемый поезд со скрежетом затормозить.

Мое тело словно горело. Но не от кожаного ремня, хлеставшего мою кожу. Это был жар другого рода. Ощущение поднималось изнутри тела, похороненное в глубине души. Оно заставило меня встать, хотя Матушка продолжала охаживать меня ремнем. Я пыталась сопротивляться. Я хотела отступить в свое безопасное место, как делала всегда, но загадочное ощущение не позволило мне дрогнуть. Я чувствовала, как оно берет верх, хочу я того или нет. Рот мой открылся, и вопль вырывался из горла, словно магма из вулкана. В этот миг я поняла, что завладело мной.

Гнев. Та самая эмоция, от которой я давным-давно отказалась как от бесполезной.

Подобного гнева я не испытывала никогда. Гнев отметал последствия. Никогда не сжимался в страхе. Гнев протянул руку и схватил ремень прежде, чем тот сумел ударить снова. Ремень врезался мне в ладонь, но это не помешало мне вцепиться в него изо всех сил.

Матушка закричала, чтобы я перестала, но я видела лишь чудовище. В глазах чудовища пылала ярость, оно рычало. Оно отпустило ремень и бросилось на меня. Я не успела защититься. Пальцы чудовища крепко сомкнулись у меня на шее. Я царапалась и брыкалась под его тяжестью, но тщетно. Темнота дразнила мои чувства, но я продолжала сражаться, пока могла. В кои-то веки я не обрадовалась объятиям мрака.

9. Мия

Голова у меня начала пульсировать, когда я выходила со второго урока. На кратчайший миг я понадеялась, что это не имеет ничего общего с тенями. Глянув в направлении другого класса, я резко развернулась и направилась в противоположную сторону. На урок опоздаю, но это не имеет значения. Единственный вариант – длинный путь к шкафчику. Я свернула в коридор В и срезала путь до коридора С, все время тайком оглядываясь через плечо. Оно следовало за мной. С тех пор как я впервые увидела зловещее темное облако, прошло два месяца. Оно больше не пряталось. Облако нагло следовало за мной, куда бы я ни шла. По собственным следам я вернулась и проскользнула мимо комнаты, где проходил второй урок, чтобы добраться до шкафчика. В коридорах было полно народу, но толкотня снующих туда-сюда тел только радовала меня. Прищурившись, я увидела, что моя попытка оторваться от облака провалилась. Темнота окутала весь коридор, покрыв стены и потолок.

Мои одноклассники не замечали тьмы и бежали по своим делам, словно ее не существовало. Больше всего их волновало, как бы не пропустить звонок на урок. Я уже приняла тот факт, что никто, кроме меня, темного облака не видит. Я начала думать о нем как о живом существе, которое еще не причинило мне физического вреда, но явно намерено свести меня с ума. Ему уже было все равно, день на дворе или ночь, дома я или в школе. Я понимала одно: ему хочется мучить меня. Я потерла глаза в надежде, что оно рассеется, но тварь исчезать отказывалась.

– Эй, конспект по биологии нашла? – спросила Эмбер, выныривая из зловещего облака, заслонявшего весь коридор. Я до смерти перепугалась при виде ее, невредимо проходящей сквозь тьму. Мне хотелось схватить ее за плечи и трясти, пока у нее зубы не застучат. Она что, понятия не имеет, что наделала? Я бы лучше с крокодилами плавала или прошла босиком по горящим углям, даже из самолета выпрыгнула бы без парашюта, чем прошла через эту тьму. Глубоко укоренившийся страх охватывал мои чувства всякий раз при мысли о том, что скрывается за этими тенями.

– С тобой все хорошо? – спросила Эмбер, заметив сотрясавшую мое тело дрожь, от которой руки у меня покрылись мурашками.

Не то чтобы ее тон был снисходительным, но я почувствовала, что она недовольна мной.

Мозгу хватило мгновения, чтобы оценить ее слова и вычислить, о чем она меня спросила.

– Все в порядке – и да, я нашла конспекты, – ответила я, протягивая ей пачку бумаги, собранную накануне вечером.

Эмбер жадно протянула руки к папке.

– Слава богу, я знаю, эта старая жаба больше всего на свете хочет утопить меня.

Я хихикнула, игнорируя тонкую струйку ледяного пота, побежавшую по спине, когда тьма придвинулась ближе, испытывая невидимые границы, которые я тщетно пыталась удержать на месте. Я чувствовала, как у меня встают дыбом волоски на тыльной стороне шеи.

Поддерживать беседу в присутствии твари, вторгающейся в мое пространство, было почти невозможно. На всякий случай я придвинулась к Эмбер. Меня тошнило от непрерывного страха, но еще больше я боялась, что меня поглотит темнота.

– Ты меня вообще слушаешь? – спросила Эмбер, досадливо дергая меня за руку.

Я заставила себя сосредоточиться на ее лице. Нельзя было винить ее за раздражение. Последние два месяца выдались непростыми. Я стала другим человеком. Страх изменил меня.

Он стал моим постоянным спутником. Сон утратил всякую привлекательность. Закрыть глаза значило лишь усилить паранойю, поэтому я боролась с ним всеми фибрами души. Я лежала в кровати и смотрела по телевизору повторы старых передач и рекламу. Любой бездумный видеоряд годился – лишь бы занять мозги.

В итоге беспорядочный режим сна повлиял на аппетит, и я начала пропускать приемы пищи. По-прежнему каждый день соблюдала весь обеденный ритуал с друзьями, но мыслями была далеко. Эмбер с Люком заметили, что что-то не так. Их замешательство быстро сменилось досадой, поскольку я никак не объясняла свое необычное поведение. Мне страшно хотелось довериться им, но как бы я облекла все это в слова, когда сама не понимала, почему это со мной происходит?

Страдали не только аппетит и отношения. Впервые в жизни у меня поехала успеваемость. Оценки за домашнюю работу и контрольные отошли на задний план по сравнению с тем, что происходило у меня в голове.

Я медленно отдалялась от всего, что было для меня так важно, но почему-то меня это не беспокоило.

Джейкоб был так занят собственными друзьями и тренировками, что не замечал, насколько я рассеянна. Люк не понимал, что происходит, и чувствовал себя уязвленным. Я начала пропускать его звонки и практически ничего не говорила, когда мы бывали вместе. Он был уверен, что я решила закончить наш роман. Эмбер оказалась крепче. Мы дружили так долго, что отдалиться от нее так, чтобы она этого не заметила, было невозможно. Она понимала, что происходит что-то не то, и обижалась на меня за молчание.

– Извини, прослушала, что ты сказала, – ответила я.

Она сердито пыхтела рядом со мной по дороге в класс. Я вздохнула, но ничего не сказала. По пути на урок я чувствовала, как закипает в ней гнев. Вот-вот хлынет через край. Туфли ее стучали по линолеуму, и она преувеличенно размахивала рукой при ходьбе. Я знала Эмбер достаточно хорошо, чтобы понять, что она не долго будет молчать.

– Что с тобой, черт подери, творится, Мия? – прошипела она.

В любой другой момент я бы рассмеялась. Она была так предсказуема, словно часовая бомба. Изображать непонимание дальше было невозможно. Она не купится на это снова.

Я пожала плечами.

– Просто разбираюсь кое с чем, – сказала я, отводя взгляд от темноты у меня за спиной.

Она закатила глаза и резко остановила меня, дернув за руку.

– Это все еще из-за той истории с бассейном? Ты все еще злишься на нас? Два месяца уже прошло. Ладно, поймали нас. Но ведь ничего же не случилось, – выдохнула она в отчаянии. – Ты хочешь, чтобы мы сказали, что ты была права? Это ты хочешь услышать?

Я начала было мотать головой и поправлять ее, но тут до меня дошло, что она только что сказала.

– Вы обо мне говорили? – На сей раз была моя очередь разозлиться. Как мило, что мои друзья взяли на себя смелость обсуждать меня у меня за спиной. – А дальше вы с Люком устроите свидание, теперь, когда у нас проблемы? – Жестоко было так говорить. Я осознала это сразу же, как слова сорвались с моих губ.

Эмбер закатила глаза.

– Ты же шутишь, да?

Я пожала плечами. В последнее время я так запуталась, что уже не понимала, шучу я или нет.

– Я не злюсь, – сказала я. – Однако мы могли вляпаться в большие неприятности. Нам повезло, что Люк был звездой на поле в тот вечер, иначе директор Траут показал бы нам, где раки зимуют.

– Но этого не произошло. Мы должны были послушать тебя? Конечно, но подумай. Согласись, это был кайф, – взмолилась она, когда прозвенел первый звонок.

Я покачала головой. Ничего кайфового в той ночи не было. В одном Эмбер была права. Я изменилась, только не так, как она думала. Я не винила никого из них за кошмар, в котором жила, но это происходило только со мной.

Она стояла передо мной, загораживая проход в класс.

– Ты должна меня простить, – потребовала она.

Я не знала, как заставить ее понять, что прощение тут ни при чем. Что происходящее со мной не имеет к ним никакого отношения. Что я имею дело с вещами, понять которые они не в состоянии. И в довершение всего я понятия не имела, как это объяснить. Делать вид, что меня заботят такие пустяки, было слишком невыносимо в тот момент.

– Я тебя прощаю, – сказала я, стараясь успокоить ее.

– Чушь, – отрезала она, когда прозвенел второй звонок.

Мы уже формально опоздали на урок, что было очередным признаком того, насколько я изменилась. Мой безупречный образ трещал по швам. Я видела это, и, судя по лицу Эмбер, она тоже это видела. Коридоры опустели, но наше молчаливое противостояние продолжалось. Мы зашли в тупик.

Эмбер сдалась первой. Вздохнув, она полезла в карман и вытащила блок жетонов за опоздания, которые всегда держала под рукой. Она оторвала два верхних и протянула один мне. Я без вопросов взяла его, но заметила промелькнувшую в глазах Эмбер боль. Было время, когда я бы ни за что не взяла жетон ни у кого, кроме учителя, но теперь сделала это не раздумывая. Эмбер знала это, и я знала.

На миг мне снова захотелось рассказать ей правду, и не важно, поверит она мне или нет. Порвать с Люком было бы достаточно тяжело, но по сравнению с дружбой с Эмбер наши отношения были поверхностны. Лучшие друзья, они навсегда. Я оглянулась на тьму слева от меня, полностью загородившую коридор. По затылку поползла рябь страха. Даже если бы я сумела выдавить хоть слово, я понятия не имела, что сказать.

Лицо у Эмбер погасло. Она потопала в сторону класса, даже не оглянувшись. В ее движениях было отчаяние. В горле у меня встал ком. Я хотела окликнуть ее, умолять не сердиться на меня, но не могла. Я позволила ей уйти. Я смяла жетон опоздания, который она мне дала, и бросила его в мусорную корзину. Идя по коридору, я прекрасно сознавала, что тварь следует за мной. Я не стала задерживаться снова возле своего шкафчика или у кабинета, дабы выдать какую-нибудь хилую отмазку, на которую они бы с вероятностью купились. В конце концов, я была хорошей девочкой, из тех, кто никогда не опаздывает и не прогуливает. Я училась на круглые пятерки и встречалась с идеальным парнем. Я ухитрялась делать все это, несмотря на потерю сестры-близнеца и дом, где от семьи осталась только оболочка. Моя жизнь и так уже была достаточно трагична. Я понятия не имела, что такого натворила, чтобы заслужить еще больше страданий.

Я направилась не к боковому входу, которым пользовались все, когда хотели слинять. Я нагло вышла через парадную дверь, не задумываясь о возможных последствиях. Я покинула школу, не потрудившись оглянуться. У меня была только одна мысль – Лея. Мне надо было связаться с ней единственным доступным способом. Мне нужен был дневник, спрятанный между двумя матрасами у меня в комнате.