Текст книги "Йонтра"

Скит Йонтра поднял вверх два щупальца, вывернув их тыльной стороной наружу, и склонил голову. Потом, спустя непродолжительное время снова ее поднял, посмотрел вокруг, немного развернулся и продолжил.

– Оранжевый. Цвет прекрасных, сочных плодов дерева Маа, цвет еще не застывшей лавы вулканов западного полушария, цвет магмы Тэи, питающей нас подземным теплом и полезными ископаемыми. Цвет рудного золота – единственной твердой валюты звездного скопления Мер, цвет славы и богатства. Это цвет прекрасных бутонов Лоренции, раскрывающей свои лепестки на рассвете и в первую полночь после равноденствия. Это цвет пчел Молли, опыляющих эти цветы и приносящих такой вкусный и ароматный мед. Это цвет удовольствия и начала новой жизни.

А вот и желтый – Скит повел щупальцем вдоль линии песка, на которой располагались гости и которая, изгибаясь дугой, тянулась вдоль всей линии побережья насколько хватало глаз. – Цвет измельченного эрозией кварца, цвет океанического дна на плато и в прибрежных областях. Это цвет световых отблесков нашей звезды, а также цвет самих звезд, но не всех, а только средне-массивных, то есть именно тех, рядом с которыми и возможна жизнь. Такова, например, наша Ли, – звезда, породившая такую прекрасную планетарную систему. Звезда, вокруг которой, как пчелы вокруг улья, теперь вьются, уживаясь на разных ее спутниках, планетах и орбитальных станциях миллиарды и миллиарды живых существ. Они имеют своим происхождением не только Тэю или Зимнус, но также и иные звездные системы, возможно не менее прекрасные, но все же и не такие притягательные, как наша.

Зеленый, – тут Скит Йонтра немного помолчал, задумавшись о чем-то, – да, зеленый, – продолжил он, но уже тише. – Цвет леса, цвет первородной химической реакции – прародительницы жизни. Цвет далеких наших предков, все еще населяющих Великий океан и застилающих своей листвой равнины и горы суши. Мы, тэяне, почитаем этот цвет основным цветом живой природы. Мы давно дали священный обет никогда не отказываться от этого цвета и всегда помнить о тех, кого природа не одарила развитым сознанием. Тех, кто так и остался пусть хотя и примитивным, но от этого не менее ценным обитателем Тэи. Растения, насекомые, животные, рыбы – они все для нас священны. И если мы кого-то и употребляем из них в пищу, то лишь для того, чтобы просто утолить свой голод и всегда благодарим при этом Творца за принесенный нам дар. Зеленый – это цвет морской волны накатывающей в сумерках на пустынный берег, это цвет космоса, если смотреть на него с высоты пяти тысяч орр, это цвет последнего луча заката, мелькнувшего среди заснеженных горных вершин. И это цвет надежды, что звезда наша скоро вновь вернется и будет новый день, и будут радость и тепло. Это цвет светлой грусти.

О голубом мне вам, уважаемые гости, и рассказывать-то нечего. Ведь вам достаточно лишь просто поднять голову и увидеть наше прекрасное в своей незамутненной чистоте, яркое, светлое, голубое, удивительное небо. Но голубыми могут быть также и морские пучины, и цветы, и рыбы, и многое из того, о чем я уже говорил. Интересно также еще и то, что голубыми могут быть и некоторые звезды. Вот сейчас уже скоро начнет темнеть и вы сможете увидеть вон там, чуть левее Миранды, маленькую яркую точку, – Скит указал щупальцем на небо. – Да, вот там, примерно. Это ближайшая к нам голубая звезда – Мир. Он очень большой и горячий, размером и температурой своей превосходит нашу Ли раз в десять. Но и жизнь его при этом куда более скоротечна. Хотя по сравнению с нашей с вами и беспредельно долга. Мы, тэяне, давно и внимательно наблюдаем за ним и даже послали туда несколько исследовательских радио-зондов с целью обнаружения вероятностных полярных гамма-выбросов. К тому же Мир, насколько мы знаем, весьма нестабилен и может через пару десятков миллионов лет вспыхнуть сверхновой. Но, – Скит смущенно посмотрел на аудиторию, – мы все же надеемся, что этого не произойдет. Мне же осталось лишь только добавить, что голубой, это чаще всего цвет кислорода, газа не слишком распространенного во Вселенной, но такого необходимого для нашего с вами метаболизма.

В этот момент в левом ряду кто-то нервно заерзал. Скит заметил это и рассеянно, словно занятый иными мыслями, добавил: “Да-да, к симрикам мои последние слова не относятся. Вы и прилететь-то сюда не смогли бы, если бы не физио-катализаторы, которые позволяют вам вот тут сидеть вместе со всеми и слушать мои, кхм… истории”.

– О синем я долго рассуждать не стану, дабы не утруждать вас повествованием о незначительных его спектральных отличиях от голубого. Скажу лишь только, что это цвет предельной для меня морской глубины, а также цвет самого страшного в мире яда, когда-либо изобретенного живым существом. Х8, как вам известно. Кто его изобрел и зачем мы не знаем. Знаем лишь о его действии и до ужаса примитивной химической формуле. Ужас тут как раз и заключается в простоте его синтезирования, и что даже ребенок, имеющий начальные представления о химии, может его получить. Противоядия к нему, как известно, не существует. А единственное, что нас с вами всех спасает от нелепых случайностей или безумных замыслов иных, кхм… членов нашего общества, так это лишь диагностика. Уж больно легко его обнаружить, и кстати, именно по цвету, который он, что вы также знаете или должны знать, никогда не меняет. От себя могу только добавить, что синий вызывает у меня по этой ли причине или по какой иной, лишь отторжение и опаску.

Фиолетовый. Для меня это цвет перемен. Сами посудите, ведь именно ультрафиолет – двоюродный брат, так сказать, этого цвета, как раз и отвечает за наши с вами эволюционные изменения. Выбивая нуклеотиды из полимерных мегамолекул, он тем самым меняет наше потомство, что в конечном счете ведет к изменчивости видов и появлению новых, куда более совершенных с биологической точки зрения существ. И если ранее этот процесс был хаотичным, зависящим от многих случайностей, а потому и нестерпимо долгим, то сейчас мы уже полностью контролируем изменчивость, хотя и даем живым организмам, некоторую свободу в выборе изменений. Ведь мы все же не боги и не можем заранее знать к чему приведет та или иная мутация. Но посмотрите на небо, – Скит повел щупальцем по небосводу, описывая дугу. – Что вы там сейчас видите? Не фиолетовый ли? Посмотрите внимательнее.

Аудитория зашушукалась. И вправду, небо Тэи с приближением ночи стало отливать если и не чисто фиолетовым, то каким-то фиолетово-черным оттенком. И да – это действительно было красиво. Мириады звезд, от самых маленьких до очень ярких блестели на небосводе. Свет зари восходящего Зимнуса отбрасывал на восточную часть неба сиреневый отблеск, а остатки заката недавно скрывшейся за горизонтом Ли все еще окрашивали запад лилово-багровым.

– Вот, – продолжил Скит, – посмотрите внимательнее и вы увидите там все цвета радуги от красного до фиолетового, от зеленого до желтого, от синего до оранжевого. Это и есть наш мир, мой мир, мир моей планеты. Ну а мы с вами, – он опустил голову и обратился непосредственно к слушателям, – всего лишь маленькие частички этого беспредельного, пусть иногда и жестокого, но удивительно красивого мира. И извините меня, что сегодня я немного увлекся и не рассказал вам ни одной новой истории. Но я не мог поступить иначе. Ведь мои истории не только невозможны без всего этого, – он вновь повел щупальцем по небосводу, – но невозможен был бы и я сам, и вы, и все, что мы знаем. Ну а цвет, – что цвет? Без него, наверное, можно было бы и обойтись. Вот только, что бы это был за мир – серый, унылый, быть может, даже в чем-то и более правильный, и более нормальный, чем наш. Однако ответьте себе на вопрос, хотели бы вы жить в таком мире или предпочли бы остаться пусть немного и сумасшедшими, но видеть мир именно таким, раскрашенным всеми цветами радуги.

Аудитория захлопала. Несколько десятков совсем уже черных в это позднее время глаз смотрели на рассказчика с интересом и благодарностью. Никто, конечно, сейчас и не вспоминал о зеркале отражений, откуда Скит черпал свои нескончаемые истории. Всем и так было хорошо. Расходясь, публика все еще шушукалась и время от времени поглядывала на небо. А черный старый осьминог так и остался сидеть на своем месте. Да и зачем было куда-то ползти, ведь земноводным лучше всего было именно там, где сходились вода и суша, там где были мокрый песок и брызги от набегавших на берег соленых волн, там, где их никто и никогда не станет искать.

4. ЛЕД

– Астероид был большим. Конечно, не самым большим, но, однако, весьма солидным по сравнению с другими такими же, что находились во внешнем поле планетарной системы Фимма. Примерно пятьсот орр в поперечнике и полторы тысячи в длину. Медленно поворачиваясь вокруг косой оси, он был похож на гигантского зверя, нехотя переваливающегося с боку на бок в своей холодной, мрачной пещере. Темнота космоса только усиливала это впечатление, а искрящаяся от магниевых вкраплений обращенная к звезде сторона его лишь завершала эту страшную, немую картину. И весом своим, и скоростью безымянная глыба почти не отличалась от современного звездолета. Вот только она была неуправляема, а значит ничего не могла нести с собой, кроме потенциальных разрушений и хаоса.

Я наблюдал за ней уже почти месяц. Еще с того момента, когда значительно менее крупный астероид, взявшийся невесть откуда, выбил эту махину с удаленной экваториальной орбиты, после чего ее как из баллисты швырнуло сначала в сторону, а затем и к центру той планетарной системы. Мой компьютер тогда сразу выдал примерную траекторию ее движения и обозначил несколько точек потенциальных столкновений с планетами ближнего орбитального радиуса. Чуть погодя, когда глыба вылетела из сонма таких же как и она, но пока все еще спящих монстров и траектория ее стабилизировалась, я повторно перепроверил данные. Все точки возможных столкновений были отброшены. Все кроме одной. Это был спутник газового гиганта из среднего пояса системы. И хотя такое случается крайне редко, все же эти спутники – тела малые и малозначимые, но который уже имел свое собственное персональное имя. «Лед», так назвал я его, – Скит деловито щелкнул клювом. – Ну и конечно, название это, как вы понимаете, говорило само за себя.

Весь покрытый льдом, это был небольшой даже для спутника объект, вращавшийся по неправильной эллипсоидной орбите вокруг, как я уже сказал, газового гиганта. Кстати, тот газовый гигант, что может показаться на первый взгляд и немного странным, не то что не удостоился персонального названия, но даже и не получил соответствующего порядкового номера в межзвездном каталоге. Открыв же тот спутник, я, к счастью, не ограничился лишь изучением его поверхности. А повинуясь скорее привычке проверять все до конца, чем элементарной логике, заглянул также и вглубь него, где и обнаружил еще кое-что. Но об этом чуть позже.

Сейчас же, уважаемые слушатели, позвольте мне рассказать вам о том, что было мной предпринято для предотвращения ожидаемого столкновения. Просто, боюсь, в противном случае мне вряд ли удастся избежать неприятных вопросов, которые вы наверняка задали бы мне по завершении этого рассказа. Но тут вы вполне можете спросить меня, а какое мне было дело, собственно, до того столкновения? Ведь подобные катаклизмы случаются едва ли не каждый день и даже наша планетарная система не вполне избавлена от них. Однако причина все же была, уж поверьте мне пока на слово.

Так вот, убедившись, что столкновение неизбежно, я отправился в свой родной Университет, где, как вы, возможно, знаете, до сих пор иногда читаю лекции, и подал им соответствующее заявление о подтверждении предполагаемого катаклизма. Вот копия этого заявления, – Скит насколько мог вытянул вперед левое щупальце и продемонстрировал всем довольно потрепанный лист пергамента с какими-то письменами и цифрами. Однако, не дав никому толком с ним ознакомиться, положил пергамент обратно на стол и, выказывая легкие признаки нервозности, продолжил. – Потом я направился в Министерство взаимосвязей с инопланетными мирами и подал им, как и полагалось, с достаточной уже аргументацией прошение о направлении в систему Фимма оборонительного корабля с целью уничтожения обнаруженного мной астероида, – Скит нахмурился. – Три раза подавал я им эти прошения, но они так ничего и не удосужились сделать, а реакция их ограничилась лишь какой-то нелепой отпиской, которую они направили мне спустя целый месяц после того, как стало уже слишком поздно. Сам же по себе, один, я ничего не мог предпринять и вынужден был лишь пассивно наблюдать за разворачивавшейся перед моими глазами катастрофой.

 Скит остановился. Посмотрел в сторону, сжал щупальцем лежавший перед ним документ и, едва сдерживая раздражение, произнес: «Бюрократы проклятые!» Некоторым слушателям даже показалось тогда, что на глазах у него появились слезы, а в сторону рассказчик смотрел лишь для того, чтобы их скрыть. Впрочем, никто бы не мог за это поручиться, ведь повадки йонтр довольно трудно было до конца разобрать.

– Теперь же, уважаемые слушатели, – продолжил Скит успокоившись и с чуть деланной веселостью, – я расскажу вам о том, что обнаружил под оболочкой того спутника. «Лед» – назвал я его. Но это было, все же, не совсем точное название. Благодаря своему зеркалу я смог увидеть, что под почти трехтысячным в оррах покровом льда находился целый океан воды. И не просто океан, а океан соленый, теплый и главное, – обитаемый. Да, уважаемые слушатели, на том спутнике была жизнь, причем жизнь не просто развитая и многоступенчатая, а еще и, – он вновь на секунду прервался, – разумная.

Скит, вопреки своему обыкновению, начал медленно переползать из стороны в сторону, как это часто делают лекторы в Университете. Вот и он, подчиняясь старой профессорской привычке и, видимо, отчасти позабыв где находился, стал плавно перемещаться по утоптанному песку прибрежной полосы.

– Проведя во время наблюдений несколько визуальных экспериментов, – продолжил он, – я пришел к выводу, что высшей формой жизни на том спутнике были небольшого размера существа, примерно с меня ростом, с мощным хвостом и довольно развитыми передними конечностями. Весьма отчетливо выделенная, крупная голова их с явно развитым мозгом, делала этих существ весьма похожими на трианцев, которых вы все прекрасно знаете. К сожалению, – Скит поводил взглядом по аудитории, – сегодня их представителей нет здесь, но это и не важно. Назвал я этих обитателей Руллами, а ту, пусть немного и примитивную цивилизацию, которую они успели у себя создать, просто – Рулл. Скажу сразу, цивилизация эта и сейчас еще существует, от столкновения с астероидом она не погибла, но только, – Скит опять посмотрел в сторону, – утратила возможность развиваться. Но об этом позже.

Так вот, эти Руллы, уж не знаю даже каким образом, умудрились создать у себя не только целые города, но также и развитые политическую и экономическую системы. У них были и науки разные, и разного рода искусства. Я как сейчас помню те прекрасные образы, которые они лепили из доступных им материалов. Эти скульптуры или картины, их по-разному можно было называть, Руллы помещали в цилиндрические кварцевые колбы. По всей видимости для сохранности. Освещались же эти, не побоюсь этого слова, произведения искусства люминесцентным светом, исходившим от сине-зеленых водорослей, что росли там везде. Помню еще их подвесные дороги, сделанные из неизвестного даже мне полупрозрачного материала, выстланные неведомым же покрытием с чуть золотистым отблеском. Их малинового цвета дома, напоминавшие перевернутые воронки. Сады, полные фосфоресцирующих цветов. Деревья, колышущиеся всем стеблем от подводных течений. Университет, если его, конечно, можно было так назвать.

Помню даже их теоретические построения и две научные школы, в которые эти построения очень логично укладывались. Первая была основана на предположении, что их мир совершенно ограничен тем льдом, который покрывал их океан, и что за этим льдом ничего уже нет. Вторая же, напротив, исходила из предположения, что за этим льдом все же еще что-то есть, и что их мир ограничен лишь их собственными скудными знаниями, причиной скудности которых и был все тот же лед. Первые называли себя «ледовиками», вторые – «водниками». И, как это часто и бывает в академической среде, одни терпеть не могли других и всячески старались убедить всех, подчас даже и ненаучными методами, что именно их точка зрения была единственно верной. Была там и своя промышленность. И механизмы, и машины всякие. Однако, по моим подсчетам, развитие всего этого хозяйства не могло позволить Руллам пробить толщу льда, покрывавшего их океан, и выбраться на свободу. Так они и обречены были прозябать в своем, хотя и вполне уютном, но таком ограниченном мирке, ничего не зная о мире внешнем.

Теперь же насчет астероида. Он, естественно, продолжал свое движение. С какой-то холодной неумолимостью и все так же медленно поворачиваясь, он несся к своей цели. К собственной гибели и гибели той, едва только начавшей осознанное развитие, разумной жизни. Прошел месяц. И это был месяц, который мне, наверное, никогда уже не забыть. Ощущение собственной беспомощности, полное равнодушие властей, горячечные метания от зеркала к компьютеру в надежде найти ошибку в расчетной траектории. Все было напрасно. Я только себя задергал, да и своих коллег также, которые, к их стыду, приняли тогда позицию стороннего наблюдателя и ничем мне в сущности не помогли. Мало того, некоторые из них даже стали избегать меня и отворачивались, когда я проползал рядом. А иные и вовсе начали надо мной посмеиваться: «Вот чудаковатый профессор, – говорили они, – вбил себе блажь в голову, головастиков спасать. На покой тебе пора, дедушка, на покой». Сказать не могу, как меня тогда злили эти их шуточки и перешептывания. Ну, – да ну их. Главное, впрочем и единственное, что мне тогда оставалось, это наблюдать. И надеяться, что проклятая глыба не принесет с собой все же фатальных разрушений.

Наконец наступил день катастрофы. И хотя это и могло показаться немного странным, но в тот день подводные жители вели себя отчего-то не совсем так, как обычно, словно бы предчувствуя, что что-то должно произойти. Они казались более молчаливыми, а их обычные веселость и игривость все куда-то незаметно исчезли. Музыка, почти всегда оживлявшая их сумеречный мир, была теперь уже не слышна. Лишь изредка какой-нибудь совсем уж беспечный Рулл включал какую-нибудь мелодию, но почти тут же ее выключал, и сам видимо, не слишком понимая почему. Даже растения подводного мира все тогда как-то сникли и обесцветились. Свечение же фосфоресцирующих водорослей практически и вовсе исчезло, отчего было лишь едва различимо в густых, совсем непроглядных сумерках. Ар, пол ара, десять ми и вот – удар!

Потрясенный до основания спутник весь сначала будто вздрогнул. Затем ударная волна, зародившаяся на темной стороне его, сотрясая лед и судя по трещинам и разломам издавая ужасающий треск, прокатилась по всей его поверхности. Осколки льда и растопленной от термического взрыва воды взметнулись в космос, рассыпаясь там мириадами разноцветных искр. Я же, хотя и находился в тот момент невероятно далеко оттуда, но также невольно поддался ощущению планетарной катастрофы, отчего и отпрянул от зеркала. Зрелище, представшее моему взору, было действительно страшным. Слепящий блеск воды, выброшенной вверх на десятки тысяч орр, растопленного льда и вместе с тем ужас подводных жителей, который я ощутил почти физически, буквально потрясли меня. И долго я еще наблюдал как завороженный за разразившейся перед моими глазами катастрофой. Однако, по прошествии примерно получаса, я стал замечать, что за осыпавшимися на поверхность спутника ледяными обломками и снежной пылью начали проступать черты почти и не изменившегося небесного тела. «Лед» был, конечно, потрясен, но далеко не разрушен. Лишь огромная сеть трещин паутиной разошлась по нему от места удара и покрывала теперь едва ли не половину всей его поверхности. На месте же столкновения зияла совершенно черная, округлая, очень глубокая дыра, постепенно заполнявшаяся подледной водой. Похоже было, что удар пришелся все же по касательной.

Настроив зеркало так, чтобы лучше видеть, я обнаружил, что вода в пробое поднималась все выше и, видимо из-за давления льда на океан, стала медленно вытекать наружу. Еще большим моим удивлением сопровождалось обстоятельство, что в той воде вместо осколков астероида, которые там, пожалуй, должны были бы находиться, оказались Руллы. Некоторые, к сожалению, мертвые, но многие, как это выяснилось уже чуть позже, лишь оглушенные, но все-таки живые. По всей видимости, поддавшись своим предчувствиям, они каким-то образом сумели тогда себя защитить. На ум пришли мысли о неком бункере или ином убежище, позволившем им пережить катастрофу. Впрочем, сейчас это было уже и не важно. Ведь если Руллы смогли пережить момент столкновения, значит, они смогут и дальше существовать. А, значит, цивилизация их не погибла, и поэтому все может быть и плохо, но все же хорошо. Я даже, помню, тогда запрыгал по комнате от радости. Налил себе горячего, что подарил мне один студент за… – тут Скит Йонтра вдруг как-то замер и удивленно посмотрел на слушателей, – впрочем, ничего, это не так уж и важно, – промямлил он после некоторой паузы. Потом весь снова подобрался, принял обычную позу, немного приосанился и продолжил.

– Да, радость моя была безмерной. Я даже стал подумывать, что теперь-то уже точно смогу убедить наших твердолобых чиновников обратить внимание на этот мир. И что, может быть, мы даже сможем организовать научную экспедицию на «Лед» с целью его исследования и помощи, а, возможно, и принятия в Сообщество развитых цивилизаций. Воображение стало рисовать картины всеобщего счастья, восторга и удивления, однако… Однако, глаза мои говорили мне об ином. Множество мертвых тел видел я. Едва шевелящиеся и с трудом приходившие в себя раненые, растекавшаяся по поверхности спутника вода, которая уже начинала по дальним краям покрываться ледяной коркой. Все это действительно пугало и заставляло поддаться самым острым чувствам горя и отчаяния. Я еще раз приблизил фокус зеркала к поверхности. Теперь я мог отчетливо видеть, что Руллы, из тех, кто еще способен был передвигаться, уплывали назад в пробой. Мертвые же оставались колыхаться наверху, пока их тела не схватывал своими цепкими объятиями лед. Помню одну пару, видимо мать и дочь, которые, несмотря на все призывы соплеменников, все же не последовали за остальными. Уж не знаю, не было ли у них сил для того, чтобы уплыть назад или вид внезапно открывшегося им мира так их поразил, но они отказались возвращаться. Да так и остались там наверху с открытыми, но уже остекленевшими глазами, полными, как мне тогда показалось, удивления и восторга.

И более мне вам, – обратился Скит к аудитории, – пожалуй, и нечего добавить к этому рассказу. Скажу лишь только, что в научной среде Руллов после этого события возобладала точка зрения «ледовиков», поскольку «водники» из тех, что еще оставались в живых, были так напуганы произошедшим, что предпочли отказаться от своих убеждений. Впоследствии, это, конечно, приведет к угасанию их цивилизации и прекращению научно-технического прогресса. Замкнутый мир не может развиваться бесконечно. К сожалению.

Все, уважаемые слушатели, это конец истории. И прошу вас, не задавайте мне сегодня вопросов. И извините меня. Грустная это была история, а я не люблю никого расстраивать. Прощайте.

 Скит повернулся и пополз к океану, где отойдя от берега на несколько орр, сел прямо на дно, да так там и остался. Гости же разошлись, как он и просил, тихо и не спрашивая ни о чем. Лишь некоторые из них, оглянувшись потом, видели эту одинокую черную фигурку тэянина, безвольно подставлявшего свое тело под удары набегавших прибрежных волн.

5. СЛИШКОМ МНОГО ОКОН

Рассказчика не было. То есть он, конечно, где-то был, но его не было на месте. Слушатели же, напротив, все уже собрались. И хотя они время от времени озирались по сторонам, однако сильного беспокойства не выказывали, – не было пока еще ни одного случая, чтобы Скит Йонтра не пришел к назначенному часу. Посетителей сегодня собралось немного меньше, чем обычно. Погода на Тэе начинала портиться и на побережье накрапывал уже слабый дождик. Но было еще тепло, поэтому никто не испытывал особого дискомфорта даже находясь под открытым небом.

Ну вот, наконец, и Скит. Появился он, правда, сегодня несколько необычным способом, а именно из океана. К тому же, очевидно немного не угадав с дистанцией, на берег он выбрался оррах в трехстах от нужного места. Вслед за ним, чуть погодя, из воды появились еще гости. Это были такие же как и Скит, йонтры, только маленькие. Они ему явно досаждали, а он, судя по всему, то ли не имея сил, то ли достаточного желания, никак не мог от них отделаться. Беседовали они о чем-то. Точнее, говорили в основном малыши. Скит же отвечал лишь короткими, резкими фразами. Однако из-за прибрежного ветра, который сносил в сторону почти все звуки, разобрать, о чем у них там шла речь было совершенно невозможно. Наконец они приблизились и слушатели поняли, что мелкие йонтры были какими-то родственниками Скита и что он сейчас был вынужден за ними присматривать, чему, естественно, был не слишком-то рад.

– Последыши, – так он называл их, – вот я сейчас занят, а вы просите купаться. Идите сами, зачем вам я?

– Нет, дядя Скит, – отвечали последние, – ты нас должен беречь, а то тебе от мамы попадет.

Примерно так перебраниваясь и вовсе не торопясь, они добрались до того места, которое Скит иногда называл «дикой кафедрой». Здесь находились его мраморный стол, плетеное из морских лиан кресло и где ему самому и нужно было присутствовать в этот час. Малышей же он уговорил остаться рядом со слушателями, но с краю, который был обращен к океану. Посадить их со стороны леса он все-таки побоялся. Потому что зная свою рассеянность, не мог полностью положиться на собственное внимание, а также на то, что заметит, если какой-либо из протокорней или иных лесных обитателей попытается дотянутся до малышей.

– Вот, – обратился он к аудитории, когда как следует устроился в кресле и указывая щупальцем на маленьких йонтр. – Полюбуйтесь только на них. Их семьи сейчас, видите ли, мигрируют, а я, старый больной осьминог, должен присматривать за их детьми. Мешают они им, оказывается. А мне значит, нет?! – Скит пробормотал еще что-то нечленораздельное, потом пару раз громко щелкнул клювом, весь как-то подобрался и приступил наконец к рассказу.

– Эти малыши, однако, – начал он, – натолкнули меня на мысль о теме сегодняшней моей истории. Я ведь и сам когда-то, как, впрочем, и все уважающие себя йонтры, мигрировал по Великому океану. Делом это было весьма увлекательным, хотя подчас и опасным. Много чего повидал я тогда впервые. И коралловые водоросли Южного атолла, и соляные горы Фирсова моря, и даже Кинтскую впадину, которую примерно тогда и открыли. Но, впрочем, я не об этом. Так вот, – помимо красот различных, я познакомился также и со многими обитателями морских глубин, причем не такими, как я, земноводными, а лишь и исключительно, – водными жителями этой планеты. Некоторые из них были разумны, а некоторые даже умны. Самыми удивительными из этих созданий были, пожалуй, Уллы. Это такие, кто не знает, – Скит глянул на слушателей, – ракообразные, похожие на улиток существа, точнее, дальние-дальние их потомки. Живут они преимущественно на мелководье, но не на таком, чтобы дневной свет доходил до них. Они любят сумерки или почти полную темноту, кому как. Раковины свои они уже не носят с собой, а эволюционировав, превратили их в настоящие дома, причем даже с окнами и дверьми, где, собственно, и живут. Однако древних привычек они полностью не забыли, а поэтому дома свои не покидают или делают это только при самых крайних обстоятельствах. И это правильно, скажу я вам, потому что Уллы обладают еще одним свойством, – они светятся. Причем, чем умнее Улл, тем ярче его свет. И, естественно, выйдя из своего домика, такой Улл становится очень уязвимым, а потому при первой же возможности прячется.

Я видел их колонии, расположенные и на западном атолле, и здесь недалеко на мелководье, и скажу я вам, зрелище это поистине завораживающее. Будто тысячи маленьких фонариков разбросанных по дну, они освещают голубоватым светом близлежащие окрестности: песок, водоросли, кораллы, делая при этом пейзаж почти фантастическим. Светят они, конечно, только через свои окна, которые всегда открыты и которых обычно бывает два. А вот закрывать эти окна категорически не следует, потому что Уллы именно через них и получают всю информацию об окружающем мире. Больше даже скажу, весь Великий океан для них – это своего рода тонкая звуковая мембрана или сверхчувствительный световой прибор. Уллы, например, могут слышать то, что происходит на другом конце океана или видеть то, что происходит даже в космосе. Малейший фотон, попавший в воду, или звуковое колебание ее могут они уловить, изучить и понять. Тут, как мне кажется, не без экстрасенсорики. Но это все же опустим, потому что я и сам точно не знаю.

Ну и конечно, я не мог тогда не подружиться с этими Уллами. Много чего я им рассказывал о своей жизни на поверхности, а они мне о своей. Научили они меня многому и задали направление мыслям такое, которого я даже и не предполагал. По сути, заставили по-иному на мир смотреть. Особенно сдружился я с одной семьей. Милые Уллы, но в общем, вполне обыкновенные. И была у них девочка. Удивительная. Еще даже когда совсем маленькая, она уже отличалась от других детей. Умненькая такая, глазки озорные, взгляд добрый и даже какой-то по-особому светлый. Свет этот, впрочем, был ее и счастьем, и проклятием.

Она росла и, не по годам развитая, уже в двенадцать лет получила свидетельство о начальном тэянском образовании. Дистанционно, конечно. Университет также не устоял перед ее способностями и пал через два года. И так она пошла-пошла, пока наконец не выросла в совершенно удивительное создание. «Уля» – так я ее звал, – стала молодой, красивой девушкой. Очень умной и талантливой. Решила мне как-то одну задачу, с которой я, тогда уже младший сотрудник Университета Тэи, носился почти целую неделю. А она узнала как-то, подозвала меня к себе и шепнула решение. Рад я был тогда, конечно, очень и удивлен, но и напуган. Стал ее даже как-то избегать после этого, – Скит изобразил грустную улыбку, – и сам, признаться, не понимая, почему. Домик ее, такой яркий и светлый, блестевший среди других домов как алмаз среди меди, начал меня словно отталкивать. А окна ее, которых было, кстати, аж пять, буквально слепили меня, обжигая каким-то неестественным светом. Мало-помалу я отдалился от этого семейства и занялся своими делами. Зеркала отражений у меня тогда еще не было, поэтому я сутками напролет торчал то в лаборатории, то на кафедре.