Текст книги "Полный мрак"

Третий сон

Я очнулся с ужасной болью во всём теле. Огня не было видно, жестокое палящее солнце пустыни, ослепляя, растворяло его. Самолёт развалился на части, оставив после падения огромный след.

Я чудом выжил. Мои родные умерли. Мои дети, моя жена и моя мать. Они теперь лежали где-то там, их тела пылали в огне. Все были мертвы, кроме меня. Наверное, все…

При столкновении я потерял сознание. Последнее, что я увидел, – как в мою семью влетело крыло самолёта, убив их мгновенно. Сколько я пролежал на песке, я не знаю. Если судить по положению солнца и огню – недолго. Я перевернулся на спину. Моя рука была сломана, ноги изрезаны металлом, пара сломанных пальцев, на руке и на ноге, плюс сотрясение. Пятнадцать лет врачебной практики утонули в моём подсознании. Я пытался вспомнить, что мне надо делать. Я встал на четвереньки и, не чувствуя боли от шока, пополз к обломкам. Горящие истерзанные тела. Кошмар и ужас, застывший в вечности. Я старался трезво рассуждать, но жуткий шум ещё оглушал меня. Надо было найти хоть что-то, что может мне пригодиться. Песок пропитался кровью, кровь превратилась в пар, и сейчас я дышал ею. Приступ дурноты повалил, придавил меня. Я посмотрел на небо и на мгновение забыл о том, что происходит. Мой взгляд упал на солнце. Я смотрел на него, не отрываясь, пока не понял, что мне стало больно. Я закрыл глаза, моя голова упала на раскалённый песок. Надо сосредоточиться. Всё моё тело шумело. Я снова пополз. Не чувствуя боли, как робот, переставлял ноги и руки, пока не наткнулся на коробки со знаком авиакомпании. Они были все смяты, но внутри были целые бутылки с водой. Вдалеке валялся чей-то рюкзак. Я вытряхнул из него всё и накидал внутрь столько бутылок, сколько уместилось. Шум в моей голове потихоньку стихал, и мучительная боль просачивалась в моё тело. Я сосредоточился на своих знаниях. Надо было что-то для наложения шины. Я взял в зубы ручку рюкзака и пополз дальше. Вскоре я увидел среди мёртвых людей девушку. Она дышала. Я пополз быстрее. Выплюнув ручку рюкзака, я нагнулся над ней:

– Эй, ты как?

Девушка что-то промычала и закатила глаза. Я потрогал пульс. Быстрый, чёткий. Я осмотрел её. Обе руки у неё были сломаны, шишки по всему телу, подкожные кровоизлияния и ожог. Я достал бутылку воды и вылил немного на неё. Девушка стала приходить в себя. Когда взгляд её стал твёрже, я спросил её:

– Как тебя зовут?

– Надежда.

Шум в голове исчез. Боль заняла каждый миллиметр моего тела.

– Я Игорь. Как ты себя чувствуешь? Боль сильная?

Меня накрыла волна сильной тошноты.

– Очень.

– Потерпи, у меня в сумке были сильные обезболивающие. Надо только её найти. Можешь встать?

Надежда поднялась с третьей попытки.

– Надо найти мою сумку и что-нибудь, чтобы наложить нам шины. Ищи любые маленькие обломки, а я попытаюсь найти сумку.

Я снова пополз вперёд. В голове никак не появлялась картинка. Я никак не мог вспомнить, какого цвета была моя сумка. Я вновь посмотрел на солнце. Яркое пятно не отпускало меня. Глаза начали болеть, но я продолжал смотреть. Солнце стало расти, и я перестал видеть что-либо, кроме него. Я видел Бога. Яркий белый свет залил мою голову изнутри, и он полился у меня изо рта. Меня вырвало. Я оторвался от солнца и проморгался. В глазах остался тёмный след. Я сосредоточился на сумке. Она была с принтом Мондриана, так что я её не перепутаю ни с какой другой. Я полз вперёд, обходя мёртвые тела. Вскоре я наткнулся на неё. Я достал пузырёк обезболивающих и две футболки. Надежда нашла какие-то железные палки. Я наложил нам шины и дал таблетки, дальше надо было найти еду. Под вечер наше состояние никак не изменилось. Огонь погас. Мы нашли коробку с шоколадом. Успокаивало, что у нас ещё много воды.

– Что дальше делать?

– Надо идти к городу.

– А где город?

Я посмотрел на обломки самолёта.

– Хвост вон там, – я кивнул головой влево, – значит, летел самолёт туда.

Мы посмотрели вправо, где-то там был город.

– А не лучше ли ждать, пока нас не найдут?

– А ты уверена, что сможешь терпеть эту боль?

– Это будет лучше, чем идти.

– Ладно… Согласен.

Наступило ожидание.

Ночь была ужасно холодной. Мы уснули только под утро. Сильная боль мучила даже во сне. Днём мы проснулись от сильной жары. Надо было найти укрытие. Приняв обезболивающее, мы спрятались под обломками.

– Ты один летел?

– С семьёй. Все умерли, мгновенно.

– Соболезную.

– А ты?

– Я одна.

– Где сидела?

– В самом начале.

– Я в хвосте.

Надя откинулась назад и вздохнула.

– Обезболивающее помогает?

– Не особо. Очень сильная боль.

– Надо подождать ещё немного, оно сильное.

Было трудно дышать.

– У тебя много травм, главное – дождаться помощи, и тогда всё будет хорошо. Ожог как?

– Вроде всё так же хуёво.

Я откинулся назад. Горячий воздух сводил с ума. От сотрясения сильно тошнило.

– Как думаешь, быстро нас найдут?

– Думаю, уже к вечеру точно. Можешь помочь попить?

– Конечно.

Я достал воду, помог девушке подняться и аккуратно приложил ей бутылку к губам. Она выпила почти половину.

– Спасибо. Как, блять, так вышло – обе руки сломать. Повезло, что ещё жива осталась.

– Не знаю, везение или нет. Я лучше был бы мёртв. Лежал сейчас бы там в песке на солнце. Никакой боли, никаких страданий. Даже бы не знал, что моя семья погибла.

Через жуткую боль я почувствовал слёзы.

– Потерять всю семью…

– Зачем мне теперь жить? – Я вытер лицо рукавом.

– Прости, но жизнь не кончается.

– Пошла на хуй.

– Прости.

Надя снова откинулась назад.

– У меня вообще нет семьи… Я сирота. Никого, никогда. Моя жизнь хуёвая, но я продолжаю идти вперёд.

– Нельзя так говорить, что всё будет хорошо.

Надя не ответила. Я успокоился. Обезболивающее подействовало, боль стала слабее.

Надя спала. Я посмотрел её руки. В местах переломов появилась краснота и припухлость. Плохо. Меня сильно затошнило. Я отвернулся, и меня вырвало.

Я осмотрел свои повреждения. Началось воспаление на ногах, в местах переломов тоже припухлости. Я выпил воды и пошёл искать еду. Поиски закончились несвежими, набитыми песком бутербродами авиакомпании и ещё парой расплавленных шоколадок. Я принёс всё это в укрытие. Солнце начало уходить к горизонту, надо было как-то спрятаться от его косых лучей. Я разбудил Надю, мы поели и пошли искать другое укрытие.

– Чем ты занимаешься?

– Я врач. Пятнадцать лет практики. Терапевт.

– Повезло так повезло. Что скажешь насчёт моих рук?

– Не очень хорошо. Нужна профессиональная медицинская помощь и медикаменты.

– А у тебя что?

– Воспалительные процессы в порезах, воспаление в местах переломов и сотрясение.

– Как себя чувствуешь?

– Очень плохо. Хуже всего сотрясение.

Солнце стало красным. Приближалась ночь.

– Что будешь делать, когда вылечишься?

– Убью себя.

– Бог подарил тебе шанс жить дальше.

– Бог убил мою семью.

– Но зато ты жив.

– Ого! Мне теперь его благодарить за то, что я тут мучаюсь в пустыне, потому что не умер сразу при падении?

– Бог милостив.

– Если Бог сотворил такое, то он тот ещё садист!

– Не говорите так.

Она незаметно перешла на «вы».

– Мне очень плохо, голова сильно болит.

– Я понимаю. Разговор может отвлечь.

Я закрыл глаза, сильно кружилась голова, я пытался подавить приступ рвоты.

– Не знаю. Может, мне в детском доме дали это имя или это мои родители назвали меня Надеждой. Но ощущение, что от этого вера в лучшее меня не покидает.

– У отчаявшегося только один путь…

Я не закончил. Меня сильно вырвало.

– Прости. Это сотрясение. Я забыл, что хотел сказать.

– Что?.. – Надежда посмотрела на меня пустыми глазами.

– Ничего… Прости за рвоту.

– Всё нормально, я и не такое видела.

Я откинулся назад. Становилось прохладно. Сгущались сумерки. Меня начал бить озноб.

– Надежду никогда нельзя терять, если она умрёт, то умрёт и человек. Я по себе знаю. В нашем детском доме такие зверства иногда были, а я верила, что я выйду, выбьюсь в люди и этот кошмар останется позади. Надежда никогда не покидала меня, так же как и сейчас. Я верю, что нас найдут, что мы выживем.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Ты пять лет назад вышла из детдома?

– Да.

– Ужасно там, наверное.

– Там не люди, а звери.

Мне стало ещё хуже. В страхе я попытался встать, но не смог. Ощущение было, как будто меня раздавили катком. Наверное, температура сильно поднялась.

– Надь. У меня высокая температура, может, тридцать девять или сорок. Это, скорее всего, от воспаления. Встать не могу.

– Вам помочь?

– А как?

– Не знаю…

– Поищи лучше, чем накрыться, пока ещё не совсем стемнело. Что-то мы не подумали. Найди хотя бы для себя, а за меня не беспокойся, я, наверное, сегодня ночью умру.

– Да как же вы так можете говорить?!

– Не бойся…

– Вы не умрёте!

– Дай мне обезболивающее и сама выпей.

Надя заплакала. Я видел, как она пыталась сломанными руками открыть бутылку. Это было невыносимо. Я подавил слёзы. Стало стыдно. Если умирать, то с честью. Я попытался преодолеть лихорадку. Слабыми руками я взял у неё бутылку и открутил крышку.

Надя вернулась с какой-то порванной курткой.

– Единственное, что нашла.

Я взял у неё куртку, она легла на спину рядом со мной, и я попытался укрыть нас. Лихорадка всё ещё стискивала всё тело. Я думал о поисковой группе. Почему они до сих пор нас не нашли?

День встретил меня раскалённым дыханием. Нади не было. Я лежал и думал. Что обычно думают в таких ситуациях? О семье? О будущем? Я же хотел в туалет, а встать не мог. Я пытался сосредоточить все силы на том, чтобы поднять своё тело. Зачем я пополз искать воду? Лучше бы умер ещё день назад от жажды и травм. Что меня толкнуло тогда на поиски? Вера в лучшее – главный мучитель.

Я перевернулся и, кряхтя от боли, покатился по песку в сторону. Откатившись метра на два, я сделал свои дела. Раскалённый песок жёг кожу. Я застегнул штаны и покатился обратно. Делать это было очень трудно. По пути меня сильно затошнило. Я не выдержал.

Надя вернулась минут через сорок, насколько я мог судить по импровизированным солнечным часам.

– Где ты была?

– Я ходила за помощью.

Взгляд Нади был мутный.

– Что?

– Я подумала, что смогу дойти до города и позвать на помощь. Оказалось, что во все стороны только пустыня.

– Надо было ждать, ты просто впустую потратила силы.

– Я не могу так. Я хочу выжить.

– Если хочешь жить, то сиди тут, а не шарься по ёбаным пескам. Ты ничего не можешь сделать. Это пустыня. Город хер знает где.

– Я не могу так.

– Успокойся.

– Я не могу так!

– А надо!

Надя закричала. Она кричала без перерыва секунд тридцать, а затем упала, заплакала.

– А что, если они нас не найдут?

– Тогда мы умрём.

– Я не могу умереть!

Надя снова закричала. Я посмотрел на солнечные часы. Тему разговора надо было давно сменить.

– Когда ты сделала часы?

Надя не ответила.

– Надь, вот смотри: мы тут уже третий день после ужасной авиакатастрофы. Мы живы, несмотря на наши травмы. Включай свою надежду и не падай духом.

Я посмотрел на девушку и вдруг сам понял, что сказал. Инстинкт самосохранения дал второе дыхание. Я вдруг сам понял, что я действительно жив после всего этого. Мне вдруг захотелось жить. Надя перевернулась на спину и посмотрела на меня.

– Ты прав…

Я закрыл глаза, меня опять начало тошнить. Она перешла на «ты». Я переборол тошноту. Осознанность исчезла. Я потерял сознание.

В глаза просочился яркий белый свет. Я лежал на полу. Во все стороны был только белый свет. Я услышал какую-то песню и в ту же секунду очнулся. Я был весь мокрый. Надя вылила на меня бутылку воды.

– Как ты её открыла?

– Было очень больно.

Надя стояла надо мной на коленях.

– Обмороки будут случаться всё чаще, это от сотрясения.

Ко мне вернулась боль.

– Надо выпить обезболивающее.

На солнечных часах было четыре вечера.

– Как ты додумалась до часов?

– Один раз подобная ситуация была. Только я была в лесу и была здорова.

– Расскажешь?

– Ну, такая себе история. Это давно было, вряд ли точно всё вспомню. Мне было лет двенадцать. Мы пошли в поход с детдомовцами. Типа, волонтёры придумали, хотели нам помочь оторваться от жестоких стен детдома. Мы поехали на Тверцу. В лес. А у нас в группе был один мудак. Илья. Мальчик, тоже лет двенадцати. Этот мелкий мудень ненавидел меня просто так, без причины. Люто ненавидел. Это было взаимно. Так вот, в группе, что взяли в поход, был и он. И после трёх дней похода нам разрешили пойти покупаться в Тверце. Все дети бросились плавать, а волонтёры и старшие начали собирать палатки и всякую мелочёвку. Мы меняли место, перед тем как на следующий день уехать обратно в Москву. И этим как раз воспользовался этот пацан. Он оттащил меня со своими друзьями в камыши и так сильно побил, что я потеряла сознание, а когда очнулась, то никого уже не было. Я была в одном купальнике. Пришлось так пережить ночь в лесу. Хорошо, что лето было жаркое. А на следующий день я пошла искать город. Я помнила, что на следующий день наша группа с волонтёрами должна была уехать на автобусах, ровно в четыре дня. Уезжать они будут от того самого места, куда мы приехали вначале. Часов у меня не было, так что пришлось делать солнечные. Как же сложно было их сделать. Я сначала не могла понять, где находится цифра двенадцать. Так что провозилась я с ними тогда очень долго. Постоянно ревела и молилась Богу. Когда у меня получилось, то времени оставалось всего ничего. Я босиком бежала до места сбора автобусов километров пять. Страшно было. Место нашла, чуть не померла от страха, но всё было хорошо. Этого дебила с его друзьями потом перевели в другой детдом, что теперь с ними стало, я не знаю.

Я оторвал взгляд от Нади и вернулся в реальность.

– Храброй стала.

– Жизнь помотала.

– Как ты всё ещё сохраняешь надежду на то, что всё будет хорошо?

– Я уже была на дне, хуже точно не станет, ведь со дна только один путь – наверх. Я выживу.

– А что ты собираешься делать?

– Я начала свой бизнес в интернете. СМИ. Поднимаюсь наверх. Деньги получаю… и главное – уважение. Планы большие.

– А как тут оказалась?

– Захотела отдохнуть. Выбрала Египет.

– Почему именно его?

– Мне всегда хотелось увидеть пирамиды. Интересно было, какие они вблизи. Хочу забраться на одну из них.

– Увидишь.

Надя улыбнулась и закрыла глаза.

– Ты не хочешь есть?

– Остались только шоколадки? – Я посмотрел на расплавленные плитки. – Что-то не хочется. Голода нет.

– А я съем пару штук. Поможешь открыть?

Я открыл Наде две шоколадки и уставился на неё. Она стала выедать жидкий шоколад из обёртки и вся испачкалась. Мне становилось хуже. Я опять потерял сознание.

Меня снова бил озноб, лихорадка заволокла сознание. Я не мог нормально говорить.

– Сейчас семь вечера.

Надя накрыла меня курткой и прижалась ко мне спиной. Я почувствовал, что она тоже дрожит.

– Где же спасатели?

Я задался таким же вопросом. Кончался уже третий день, а поисковой группы всё нет и нет.

– Я не знаю, сколько я продержусь. Надеюсь, хоть ты останешься жива.

Надя опять плакала. Я снова потерял сознание.

Я лежал на белом полу в бесконечно белом пространстве. Я даже не вставал. Я лежал, наслаждаясь холодным воздухом и ощущением спокойствия без боли. Я умер, и это хорошо. Никакого страха, никакой надежды, уже всё решилось. Я наконец умер. Вставать с пола я не хотел.

Я очнулся, Надя опять вылила на меня воду. Я не умер.

– Я слышала какие-то звуки вдалеке. Как будто вертолёт!

Силы прилили к моему телу. Надежда взорвалась в груди.

– Нас спасут!

Надя закричала о помощи. Я посмотрел на неё. Взгляд у неё был пьяный, руки опухшие. Ожог выглядел хуже некуда. На часах было три дня. Я стал проводить в обмороках всё больше времени. Хотя, может, я просыпался, не помню. Сколько мы тут уже… четыре дня? Надя сорвала голос.

– Садись обратно.

Меня вырвало. Я откинулся назад. Ощущение было, как будто я выпил литра три водки. В ушах жутко зазвенело. Я закрыл глаза. А когда открыл, Нади не было. Солнце клонилось к горизонту. Я снова хотел в туалет, но у меня не было сил катиться. Делать это под себя мне не позволяли сохранившиеся честь и достоинство. Не хотелось бы умереть в собственной моче. Я увидел Надю. Она шла ко мне, у неё была истерика.

– Где ты была?

– Я искала спасателей!

– Зачем?! Я же тебе сказал!

Было заметно, что ей стало хуже.

– Я упала на скорпиона!

– Что?!

Надя упала рядом со мной и уткнулась лицом в песок.

– Мне так больно! Боже, блять!

Она закричала.

– Где укус?

Она продолжала кричать.

– Где укус?!

Девушка выдохнула и подняла голову.

– Вот тут.

Она заскрипела зубами и показала мне ногу. На лодыжке был красный укус.

– Давно?

– Минут двадцать назад.

– Блять! Надя, я же тебе говорил не уходить! Ты высосала яд?

– Нет.

– Надя, это же и первокласснику ясно! Быстро высасывай яд, главное не глотай, выплёвывай!

Надя склонилась над ногой, приложилась к укусу и стала высасывать кровь с ядом.

– Выплёвывай.

Надя рыдала и выплёвывала. Мне было очень плохо. Я пытался вырваться из сетей лихорадки, но с каждой секундой запутывался всё сильнее и сильнее. Очнулся я под вечер. Надя рыдала, её всю трясло.

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне очень плохо.

– Похоже, яд всосался в организм.

– Я теперь умру.

– Не умрёшь, осталась надежда на спасателей.

Четвёртый день подходил к концу. Я дал Наде обезболивающее. Единственное, что нам оставалось, – ожидание. Я попытался уснуть. Лихорадка погрузила меня в тяжёлый сон. Очнулся я глубокой ночью. Надя больше не дрожала. Я потрогал её, она была ледяной. Я проверил пульс. Она была мертва. На секунду мне стало страшно. Я всхлипнул и зарыдал. Надежда, вслед за Надей, умерла и унеслась с холодным ветром пустыни на запад, туда, куда уходили все облака. Я понимал, что мне остаётся совсем немного. Сильная боль бомбой разорвала мне грудную клетку, меня стошнило. Шум вернулся в моё тело, свет ударил мне в глаза, и я увидел поля золотой ржи. Птицы тихо пели вдалеке, по небу неспешно катились облака. Видение ушло. Страх неизвестности отпустил. Больше не на что надеяться, нечего ждать. Я сейчас умру. Мне стало очень легко без надежды. Я лежал на песке и смотрел вперёд. Никто нас не найдёт живыми. Точно не ночью. Умирать теперь так легко. Впереди ничего нет, только одна пустыня и одиночество. Я не хочу жить. Я закрыл глаза и умер. Так легко мне ещё никогда не было.

В рассветных лучах пустыня не казалась такой страшной. Жара ещё не проснулась. Поисковая группа из двадцати человек подходила к обломкам самолёта. В небе шумел вертолёт. Из пассажиров рейса все были мертвы.

Четвёртый сон

Аня высунулась из окна и, закрыв глаза, глубоко вдыхала разрежённый летний воздух. Ещё три-четыре минуты назад в небе бушевала гроза, но сейчас тучи ушли на восток, а нежный вечерний свет пробивался через густую листву граба, что сильно раздражало её.

Она просидела дома около трёх недель в одиночестве: её родители уехали в командировки, а друзья завели друг с другом романы и, разбившись на парочки, гуляли, обнимались и целовались под высоким тоскливым небом. Она писала им, но они редко отвечали; звонила им, но они не отвечали; звала их гулять, но они были заняты – они не могли наглядеться на свою вторую половинку и поэтому закрывались с ней в сладком розовом коконе, отгораживаясь так ото всех проблем и горестей мира. Да, любовь замечательная штука, но только для тех, кто нашёл взаимность, для других же это ещё один источник боли.

Единственное, что отвлекало её от скуки, – фильмы и книги (ну, иногда ещё и бутылки пива или пара стаканов вина, что она выпивала за завтраком, обедом или ужином).

Она выходила из дома, лишь только чтобы купить самое необходимое, так как от одиноких прогулок ей становилось ещё хуже.

Пару раз в этом гнетущем одиночестве у неё случались какие-то приступы, которые резко накатывали ни с того ни с сего: в спину вонзались стальные когти тревоги, сознание её уходило глубоко внутрь, жизнь теряла реальность, она переставала чувствовать что-либо, а свои действия, движения и речь воспринимала как чужие. Тогда она бежала на кухню и с испариной на лбу и невесомыми слезами, скользящими по её лицу, хватала полупустой пузырёк с успокоительным и, выпив четыре таблетки, плакала. Жуткие ощущения проходили, а она, измотанная, полупрозрачная, с истёршимися нервами, валилась на кровать и пыталась уснуть (и часам к трём-четырем утра ей это удавалось). Так и жила она все эти три недели, пока после очередного приступа не нашла пузырёк успокоительного пустым. Тогда она разревелась на полу кухни и, слегка отойдя от этого состояния, решила прогуляться – мысль, что всё повторится по кругу (приступ, слёзы, беспокойный сон), пугала её, и она решила разорвать этот порочный круг чем-то непривычным. Она встала, оделась и, захватив деньги и паспорт, ушла в ночь. Она планировала погулять часа четыре и купить сладостей и сигарет.

Выйдя на улицу, Анна ощутила силу душных объятий предгрозового воздуха, которые клещами схватили её за горло. Она прошла по маленькой аллее и, выйдя к дороге, на миг подняла глаза к небу. Вдалеке ярко вспыхнула немая молния. Небо на миг озарило её слегка испуганное лицо мертвецким фосфорическим светом. Она натянула капюшон, спрятав белоснежные локоны, которые в темноте светились серебром, и поспешила к светящемуся оконцу табачного ларька, что стоял на другой стороне дороги. Ночь была так темна, что после очередной вспышки Ане показалось, что она ослепла, но квадратик света вёл её вперед, и она успокаивалась. Дорога была пуста. Аня подошла к окошку и обратилась к человечку, который прятался в этом спичечном коробке, полном табака:

– Добрый вечер, будьте добры, «Парламент».

Человечек пристально всмотрелся в лицо Анны, она устало сняла капюшон, в небе сверкнула ещё одна немая молния и, отразясь от серебряных волос, больно резанула глаза человечку. Аня протянула паспорт. Человечек взял его и, открыв, забормотал что-то себе под нос, видимо подсчитывая возраст ночной покупательницы. Наконец он одобрительно взглянул на Аню и, тяжело встав, исчез. Паспорт лежал у маленькой настольной лампы. Молния пролетела около Ани (очень близко, чтобы напугать, но слишком далеко, чтобы вывести её из призрачно-фантомного состояния). Человечек вернулся с пачкой сигарет. Аня протянула ему деньги. Человечек произвёл обмен, но когда отдавал паспорт, вдруг остановился: рука его зависла в воздухе, а глаза забегали, читая имя.

– Может, вы вернёте мне паспорт?

– А стих расскажете?

Аня презрительно посмотрела в лицо человечка и вырвала из его рук документ.

– Вы идиот? – Она ожидала сдачи.

– Ну, просто ваша фамилия…

– Цветаева, и что с того?

– Просто как поэтессу… Ну, Марину…

– И? Я жду сдачу.

– А, точно-точно… – Человечек начал отсчитывать мелочь, беря по несколько монеток из башенок, которые он (скорее всего, со скуки, а может, просто ради удобства) сооружал в углу стола из монет разного номинала. – А она не ваша прабабка?

– Нет, конечно. Просто однофамильцы.

Аня посмотрела в небо. Опять ударила молния. Наконец громыхнул гром. Человечек резко дёрнулся и сшиб локтем одну из башен. Кряхтя, он пытался собрать с пола монеты.

– Я немного спешу.

– Да, сейчас… сейчас.

Ещё одна молния прорезала мрак, и гром оглушил Аню. Человечек резко встал и протянул ей сдачу.

– Спасибо.

Человечек испуганно захлопнул окошко. Вспыхнула молния. Мрак понемногу стал растворяться. В небе начинала играть зарница. Аня надела наушники, натянула капюшон и пошла в сторону парка. Дверь ларька раскрылась, и оттуда выбежал человечек (который оказался ещё меньше, чем представляла себе Аня). Он посмотрел на шторм неба, взял зонт, закрыл дверь и поспешил в противоположную сторону.

Аня не знала, куда она шла. Цель у неё была лишь одна – шагать вперёд. Ночь была её любимым временем суток: ночью всё меняется, мир становится другим. При свете дня весь шарм природы и тишины испаряется вместе с росой. Днём улица бурлит, кричит и суетится. День так сильно давит на человека, что приходит домой он обессиленным, уставшим и раздражённым. Он не хочет творить, любить и дарить доброту. Он хочет чтобы от него все отстали и оставили его в ленивом одиночестве отдыхать. Аня считала так, что если бы все люди спали до полудня, затем работали часа четыре, позже дремали и вновь выходили на улицу, доделать свои дела или погулять с близкими, то мир не знал бы ни тревоги, ни отчаяния, ни боли. Ночь – это время душевной гармонии, чистоты и равновесия.

Аня подошла к перекрёстку и остановилась. Светофор обагрил её лицо. «Как глупо ждать светофор на пустой дороге», – подумала она и шагнула вперёд. Бледно-жёлтый свет врезался ей в лицо. Аня повернулась и сквозь музыку в наушниках услышала рёв мотора автобуса. Он мчался на неё с безумными глазами. Аня успела отскочить назад. Автобус пронёсся мимо. За рулём никого, а в голодном брюхе один человек – человечек, что недавно продал Ане яд в бумажных капсулах. Дрожа, Аня вынула наушники. Автобус резко тормознул. Человечек в брюхе чудовища тут же запротестовал. Занялась словесная перепалка. Человечек посмотрел на Аню (та была бледна, но румянец понемногу топил льды), что-то сказал водителю, и через десять секунд автобус тронулся и исчез вдалеке. Небеса разломились под ярким светом молнии. Тихо стал накрапывать дождь. Аня встала и пошла искать крышу. Во дворах она заметила арку. Дождь значительно усилился, и Аня поспешила спрятаться.

Ливень эхом отражался от стен арки. Настоящий ураган. Через арку пролетали листья и запахи ночи. Аня стояла, опершись о стену, и курила. Волосы развевались. «Прямо как шлюха», – пронеслось у неё в голове. Напротив Ани на стене кто-то (видимо, тот, кому всё давно уже было в тягость) вывел огромными буквами надпись – «СМЕРТЬ – ЭТО СВОБОДА». Заметив это, Аня согласилась. Сигарета обожгла ей пальцы, и она выкинула окурок. Тот полетел по воздушному коридору, а Аня открыла пачку, чтобы достать вторую сигарету.

Дым уплывал по течению ветра. В арку заехала машина и сбавила ход. Парень в машине с огоньком посмотрел на Аню. Во взгляде читалась одна мысль – «Сколько?» Машина остановилась, Ане стало страшно. Она выкинула сигарету, надела капюшон и сделала вид, что уходит. Машина медленно поехала за ней. Аня ускорила шаг и вышла из-под арки. Ледяные иглы дождя пробивали ей кожу. Машина повернула направо. Аня пошла обратно под арку. Взорвались небеса. Обрушилась молния. Аня упала. Иглы дождя впивались ей в кожу, а она лежала в луже, ничего не замечая.

Но дождь вскоре стих, и земля замолчала. Аня очнулась и легко поднялась на ноги. Она достала пачку сигарет и, обнаружив, что пачка мокрая насквозь, зачем-то запихнула её обратно в карман. Тучи, вместе с воем ветра, уходили домой – на запад, а на востоке уставшая луна тихо улыбалась разгорающемуся рассвету. Аня услышала тиканье тысячи часов. Без пяти три утра. Она ненавидела этот час. Каждый день, лёжа в постели и мучаясь бессонницей, она в исступлении замечала эти четыре цифры. 02:55. Серый свет теплился на востоке. Небо возвещало о рождении нового дня, а ей хотелось умереть. В этом, как считала Аня, и была самая большая несправедливость лета – на ночь природа отводила лишь четыре с половиной часа. И когда ты думаешь о смерти, в небе загорается новая жизнь, которая вскоре сходит на землю и режет своей неестественностью глаза. Такова была причудливая позиция Ани, но в этот раз, увидев в небе грязные нити рассвета, она обрадовалась. Она схватила эти нити руками и стала накручивать их на пальцы. Нити были высоко, и поэтому ей то и дело приходилось подпрыгивать за ними. Если бы кто-нибудь сейчас увидел её, то подумал бы, что она сошла с ума. Ещё бы! Взрослая девушка скачет около арки и хватает рассвет, смеясь как идиотка. Но никого там не было, и она продолжала прыгать и смеяться. Когда она накрутила на пальцы столько нитей, что её пальцы превратились в серые клубки, она побежала, по пути заплетая в свои серебряные волосы серые лучи. Кеды шлёпали по лужам, не оставляя кругов на поверхности. А смех её разносился от дома к дому и, пролетая через листву деревьев, будил птиц. Туман в голове, от которого она пыталась сбежать ещё ночью, выветрился и улетел вместе с грозой на запад. Чистота ощущений, их яркость и свет воскрешали в ней те чувства, что похоронило одиночество. Аня бежала, любила, дышала, жила. Серые нити развевались за ней лентами. Эйфория. Она летела вперёд. В наушниках играла музыка. Она парила на крыльях птиц. Поднималась по серо-серебряным косам вверх к небу, к матери всех романтиков – луне. Она добежала до огромной пустой парковки перед торговым центром. Белые ёлки разделительных полос сплошь покрывали подсыхающий асфальт. В сорока шагах от входа на парковку валялась вверх дном магазинная тележка. Аня подбежала к ней и одним движением подняла её. Мысленно отметив финиш, она погнала. Её ноги не касались черноты. Она жила. Её восторг не был чем-то маниакальным, нет. То была детская радость. Её смех был чистым, так же как её разум и душа. Она была свободна. Нити рассвета выпутались из её волос. Она сделала ещё пару кругов, а потом, обессиленная и счастливая, повалилась на землю и вгляделась в небо. Нити серого рассвета загорались золотом. Она отдышалась и встала.

Аня пробежала по аллее с грабом. Подходя к дому, она не чувствовала усталости. Тело было легче пуха. Она думала, что будет делать, когда придёт домой, и, остановив свой выбор на чае с печеньем, улыбнулась. Рядом с подъездом сидел красивый мужчина с белоснежной кожей и ледяными волосами.

– Доброе утро, – произнёс он бархатным голосом.

– Доброе! – улыбнулась она ему.

Аня зашла в подъезд, поднялась по лестнице к лифтам, повернула и поднялась на второй этаж к своей квартире. Зашла она радостная и бодрая. Вдруг ей захотелось запечатлеть себя счастливой. Она наспех сняла кеды и, достав телефон, побежала к зеркалу. Увидев ледяную гладь стекла в оправе, она включила камеру на телефоне и остановилась перед зеркалом. Ударила молния, и грохот оглушил Аню: в зеркале не было никого. Она выронила телефон и вскрикнула. Мрак поглотил её душу.