Текст книги "Метастансы (сторона А)"

ДЕЛИРИКА
(1996-2003)

Итака

Кричали «вон!», «распни его!», вопили «Ave»,

Носили небо на руках дo первой крови,

Но пил в хлеву из грязных луж подлиза Авель:

В ногах – дерьмо, и аналой – у изголовья.

И, отхаркнувши желчь, кряхтел разбитый идол,

И кислотой плескал в купели Pater потный,

Но я свой варварский парад ещё не видел,

Забив глаза нелепым сном туник двубортных.

Держали понт, шептали «вист!», кидали пальцы

И волокли спиной по аду до Эдема,

Но пух летел из плюшевых паяцев,

И чей-то праведник скулил: «Откуда? Где мы?»

Ведь я ещё не посмотрел Мадонну Санти,

Никто не спел «Ла скала блюз» в моих оскалах,

А вы тащили мордой вниз, оставив сзади.

Свою любовь, что вам назло меня искала.

Теперь ли править «Отче наш» a la хвалебен?

Теперь ли строить ля диез в моих аккордах?

Ведь та, что вас ласкала ртом, рисует небом

И носит в сердце образок не с вашей мордой.

Lost

Я не понимаю.

Быть может, не знаю пароля,

Но роли исчезли. Спираль – это та же прямая.

И, может быть, mc² – это формула внутренней роли

из двух монологов и хора?

Я не понимаю.

Нет тех меблирашек, заблёванных точно по рангу.

Я был там вчера,

значит, здесь никого не ломает.

Пусть спит Арлекин и страдает подвыпивший ангел:

Безвыходность полупорока…

Я не понимаю

Крезоидный выгрыз в игре призакрытых капризов.

Я – вне патологий.

Пусть это кого-то стремает.

Мой поллюционный кошмар недостёрт,

недолизан —

Лишь слепок недетской тоски,

Но я не понимаю

Пластических ласк на приплюснутых верой картинах —

Традиция плоти.

И в вальсе исчезла восьмая.

Молись не молись —

не прикупишь прощенья невинным,

А, впрочем, безгрешных

я попросту не понимаю.

ПЕРВЫЙ РОМАНС

Здесь пахло весной. Точней, кожурой апельсина.

Прогнившее небо уже оклемалось вполне,

И чья-то любовь над моей головой голосила

Под сдавленный хрип алкоголика в красном кашне.

Под полуотвергнутый, полуприласканный клёкот

Помоечной стаи, оставленной, чтобы устать,

Какая-то ненависть неба отодранной плёнкой

Бессильно повисла с уставшего верить креста.

Я выброшен, выпрошен, выкрошен хлебом в кормушку.

Весна обманула – сгоняй, позови сизарей!

Чужая надежда со смехом казнённой игрушки

В обнимку с окурком тустеп танцевала в ведре.

И, может быть, буду ходить в золочёной визитке,

Рыгая словами за деньги, почти без вистов…

Моя безнадёга расколотой кафельной плиткой

Немного ещё поскрипит под ногами шутов.

ВТОРОЙ РОМАНС

Фортепьянный кошмар. Веера полупьяного бала:

Или брошеный гость, или просто непрошеный Бог.

Просто руки скользят, просто верить уже зае… ло,

И судьба набекрень, и в чернильнице чей-то плевок.

Вреден север и мне, только списан декабрь на запчасти.

Мёрзнет в проруби хвост. Полетели, осталось по сто.

Все слова в полусне. Неразбавленным деепричастьем

Стынет в рюмке кагор. Нипочём, не к лицу, ни за что.

Отойди, не мелькай! Ты в моих зеркалах не увидишь

Жест добра (он уснул наугад между «fuck» и «O. K.»).

Я ещё наверху – над Помпеей смеющийся Китеж —

В окруженьи проклятий, вертящихся на языке.

Нет добра без петли, нет красивых цветов без отравы.

Нет признаний в любви. И любви безо всяких табу.

Ной ведь жрал голубей, не предавших вопящей оравы,

И кричали «Добей!» среди мёртвых от страха трибун.

Никому не в обиду. Зачем же корябать шарманку?

Перестань подвывать. Я ещё не на том вираже.

Оттанцуй без меня танец маленьких белых подранков,

И не смей вспоминать.

Лучше выпей со мной.

Я уже.

ТРЕТИЙ РОМАНС

Ты придёшь наобум. И сорвёшь веера с грязных клавиш,

Превратив пьяный столик в кричащий «Добить!» Колизей.

Но ты вновь не в себе: или длинную масть обезглавишь,

Или сбросишь семёрку, играя дырявый мизер.

В замутнённых глазах – отражение мятых рубашек,

Тебе всё по бубям – ты же здесь, как и в небе, чужой.

Сквозь кипящие слюни: «Не будет сегодня по-вашему.

Распасы, мсье Селин. У меня в каждом джокере – Джойс.

У меня в каждом севере – лунный нечищеный реверс,

И на каждый полёт я отвечу падением вверх».

Улыбнёшься и сбросишь сырую сутану на клевер,

Словно трупную гарь на успевший сгореть фейерверк.

Ты придёшь не один. Полупьяные руки на плечи,

Пальцы мнут кружева, и пружинит упругая грудь.

Шум и скатерть, и жен… Но она твою грусть не залечит —

Ты играл на неё. А теперь поделись и забудь.

Закатай рукава и повесь эту «пулю» как ценник

(у тебя каждый ход – из ремарок и старых цитат).

Ты играл на неё, как играл Ипполита на сцене,

Взвесив совесть свою и продав её в твёрдых вистах.

Ты уже не придёшь. Только вспомнит измятое платье:

«Раздавай на туза. У меня в каждом взгляде —де Сад».

Но ведь мокрым глазам,

прикреплённым в довесок к оплате,

Ты уже не докажешь, что свой на своих небесах.

ЧЕТВЕРТЫЙ РОМАНС

Противно до смеха. Себя у признания клянчить,

Расплющив о левую грудь отсыревший бычок.

И, словно безумно карманом играющий мальчик,

Стыдливо улыбиться, дёргая нервно плечом.

Последние строчки прикручены намертво скотчем,

Иссякла на выдумки неперекатная голь.

И хочется быстро, не очень затейливо кончить,

Осыпав с мозгов, как листву в сентябре, алкоголь.

По-моему, дембель в судьбе мне ещё не положен,

Пусть первый откажет в деньгах, значит, сотый нальёт.

Так много героев, за задницу схваченных лонжей,

Так мало несмелых, страхующих шею петлёй.

Мой «метр на два» не намерян, да и не намерен

Я ладить чужие подтяжки к остывшей трубе.

Неправильно скобки раскрыл на своём же примере?

Подумаешь, несколько прочерков в пьяной судьбе!

Спасибо тому, кто хоть раз, но по масти подкинул,

Кто вовремя строчкам подставил больное перо.

Я снова вернулся.

И пусть моему Арлекино

Целует тугую промежность слюнявый Пьеро!

Ноктюрн

Тут либо вешай меня, а либо

Богов – к ногтю.

Мне говорили, что здесь смогли бы

Сыграть ноктюрн.

Не клейте губ. Горячо – не сладко.

Стакан – не лоб.

Давай, парнишка, снимай перчатки,

Скрутило чтоб.

И мне плевать, что я неверлибрен,

А ты так юн.

Слабо на саксе сливного фильтра

Сыграть ноктюрн?

Ну что глазёнышки пораззявил?

Брось, не реви!

Я тоже жизнь оттрубил, как зяблик

В полулюбви.

Я тоже ползал, сдирая пузо,

И жрал из урн.

Мне просто нужно сорваться с блюза.

Сыграй ноктюрн!

Ну что ты плачешь, глаза руками

Опять вдавив?

Я, может, к шее прилажу камень

И – c`est la vie?

А, может, спьяну кого отдраю

Да и влюблюсь…

Гарсон! Ты, может быть, подыграешь

Парнишке блюз?

Summertime

Д. Зуеву

Без Верди.

Без вербы с гербария герба

Пригублен.

Ведь грубость верлибра – не буги.

Игру бы на вертел.

Не верьте, что сгублена Герда

Безгубием Каина, смертностью Санкт-Петербурга

(ведь черти не чертят богов на груди друг для друга).

Где вещие вирши – строка за строкой по рейсшине,

Которые не довершили (ведь не до вершины)?

И вешние вишни? Першит – не греши на ошейник.

И Гершвин – не Кришна:

В тиши не престижен отшельник.

Со сфер не до форсу? и морфий для форм a la morte.

Морфемные рифмы оформлены фирменно в морге.

Орфей псевдомоден – здесь фотогеничен Георгий.

Фартово кефиривший морду,

Мир метафоричен,

Как Forman’s перфоманс,

И Фомас Аквинский, и Моцарт,

Офелии выдавший фору (но вера аморфна!),

И Я, саммертаймно прилегший Горгоной на Порги.

Мне скучно без оргий.

Мне скучно, Бесс!

Теофобия

Ничего не менялось: каменный

Стал внезапно паркетно-кафельным…

Что здесь? Часто пинали Каина

Или слишком ласкали Авеля?

Слишком быстро успели выплюнуть,

Да не всё до конца отхаркалось —

Затолкали закладкой в Библию,

То ль в Матфеево, то ли в Марково.

Как здесь? Рай для несвежевыбитых

Или лай для инцеста с голосом?

Если с ночи душа не выбрита,

Между строк остаются полосы.

Ради Бога, не надо ключей Петра!

«Ты с ним был?» – не тяни с ответиком.

Ведь писали не сказку четверо —

Дело шили неровным крестиком.

Кто здесь? Лжеадвокаты Каина

Или псевдофанаты Авеля?

Просто в этом дерьме раскаянье

Жизнь не делает комфортабельней.

По Гейне

Трещина мира проходит

через сердце поэта.

Г. Гейне

Мир целёхонек – сердце в трещинах,

И бессовестно жжёт нутро.

На какую б ни ставил женщину,

Шарик прыгал всегда в «зеро».

Сколько галстуков испомажено

И испорчено простыней!

Пусть бросалась в постель не каждая —

Всё равно б не хватило дней.

Видно, счастье не мне завещано —

Не вписали туда любовь.

Сколько б я ни сдавался женщинам,

Оставалась холодной кровь.

Сколько нервов наэкономлено,

Сколько денег легло на счёт.

Только круто в карьер несло меня —

Потеряли и Бог, и Чёрт.

Лишь судьбу безнадёжно-вещую

Растранжирил на ремесло.

Ни одну не любил я женщину.

Как им всё-таки повезло!

Семь блюзов

1

Секундой бы позже – и выжил,

Себя раскорячив.

Простишь,

Что пел, не стесняясь отрыжек,

И пропил билет на Париж?

Что, пялясь в оконную темень,

Висит на ремне «Англетер»?

За что меня глупое время

Рывком переводит в партер?

Под горлышко знаком вопроса,

Повисшим на первой струне,

Чтоб жёг об язык папиросы

За тридцать фальшивых монет.

Не складывай губки в конвертик —

Он снова уйдёт без письма.

За что же, карабкаясь к смерти,

Я снова катился с ума?

Малышка, сопливым минетом

Не пишут на сердце: «Люблю!»

Никто из залезших к поэту

Не смог – и в постель, и в петлю.

2

У тебя ли по зиме в долг земли просить?

Два аршина не нашил – крест не врос в песок.

И зачем тебе глаза мои экслибрисом,

да и мне твой поцелуй вместо росписи?

Мужики тебе (себе ль вперекор) дают?

Может, совесть стыд опять перевесила?

Что ж, попрыгай, постегаю аккордами.

Может, пили тяжело – жили весело.

Без закуски прёт назад? В закрома хромай.

А не хочешь жечь нутро – лучше в лес вали.

Эх, дорожка – лента вкось, набок бахрома!

Как бы лучше заплести, чтоб по-трезвому?

Как бы к вечеру – к крыльцу… Был бы кто чужой —

что с своих? пусть сны гоняют под лавками —

я вернулся бы к тебе. Что ты? Хочешь же,

чтоб приполз на четырёх кверху лапками.

Чтоб скулил, лизал ладонь, бился, грыз стекло,

о любви цыганил, выл, жизнь выпрашивал.

Хочешь, можешь по глазам меня выстегать.

Хочешь, брюхо распори – вдруг душа жива?

Пусть мой след кривой пасут снегири в грязи.

пьяной тропкой до любви не добраться им.

Я – к твоим ногам сквозь смех, как на привязи,

челюстями от любви зябко клацая.

Я тебя бы пил взасос да зверел в любви,

путал песни в волосах – кто их выкосит?

Нас доверчивые сны ночью грели бы…

Хочешь? Вижу, вся дрожишь…

На-кось, выкуси!

У тебя же поцелуй – лучше ставь клины,

Лучше шей губа к губе – береги слова.

Ведь любовь – когда взахлёб души сдавлены.

Разулыбь меня. Слетай, скушай кислого

И налей, пока держусь, спрячь глазёныши,

Не сопи в сырой платок по-снегурочьи.

Наплевать, что жизнь под хвост – повезёт ещё.

Не тебе меня судить.

В койку, дурочка!

3

Не сюда ли волокли моё завтра?

Не вчера ли я ещё был от Бога?

Только поздно – твой подол уже задран —

Не вернётся пьяный конь с полдороги.

Может, где-то и утешат молитвой,

Да с чего бы нынче прошлым порочить?

Здесь не Гумберт забавлялся с Лолитой,

Спотыкаясь и плюя в междустрочья.

Я спокоен – мой стакан уже полон,

Ты ещё не распечатала губы.

Слишком поздно бегать по небу голым.

Я не в моде.

НЕ УМЕЮ БЫТЬ ГЛУПЫМ.

Не умею прятать спину, петляя,

Уводя чумных собак от берлоги.

Скулы поздно рвать улыбкой – я знаю

Восемь цифр на своём некрологе.

Что ж ты, глазки закатив, машешь мордой?

Ну-ка, передом ко мне, к лесу задом.

Не вчера ли я ещё…? Хватит! К чёрту!

Не сюда ли…? Подавись моим завтра!

Выйди в люди – погордись своим телом.

Не красней – последний стыд уже содран.

Хочешь похоть на любовь переделать?

Не старайся,

Я УМЕЮ БЫТЬ ДОБРЫМ.

Когти рвать бы наугад – мало выпил.

Вперехлёст ремни дорог – страшно горлу.

Оближи мои глаза – слёзы слиплись.

Потерпи, я отыграю нескоро.

В молоко ушли последние пули.

Был бы подлым, перебрался б поближе.

Помнишь, ладили любовь – крест погнули?

Я уйду. Мне всё равно, где быть лишним.

В эту ночь я не вернусь больше трезвым.

В этом круге не плясать Саломее.

Просто ждать, когда ты сдохнешь на рельсах,

Ты прости, но

Я УЖЕ НЕ УМЕЮ.

4

Снова сок зари апельсиновой

на плечах.

Снова в ночь глаза позапрятала

не свои.

Мне плевать, что ты некрасивая —

вылечат.

Морда не покроется пятнами

от любви.

Ты целуй, целуй, не увиливай

по бедру.

Что же тут зазорного – лёд сошёл,

оттепель.

Если вдруг шепну тебе: «Милая» —

я в бреду.

Ты хотела этого прошлого?

Вот тебе!

Губками оскал никотиновый

заметай,

Поиграй корявыми мыслями —

выпендрись.

Прохрипит оскрипшей пластинкою

«Summertime»,

Спой мне, в такт качая обвислыми,

«Women’s dreams».

Ты кому платила подслёзные

два к пяти,

Вынося меня чревом к северу

мерять рвы?

Не с руки любить нетверёзого?

Пей с горсти.

Если отвязалась от дерева —

поздно выть.

Если вдруг отбилась от скатерти —

уезжай.

Брось пугать меня мутно-серыми —

вынь глаза.

Что ж ты, как щенок к суке-матери,

губы сжав?

Может, хочешь душу со спермою

высосать?

Всё бы так, да просто копеечно

повелась…

Стоп. Прости. Прости ради Бога, я

чушь порол.

Может, никогда не поверишь, но

кровью ласк

Ты меня немного расстрогала.

Thanks for all!

5

Какому Пушкину любовь? Какого лешего

Варить ошмётки из Рембо в верленском крошеве?

И брось плеваться на судьбу – она утешилась.

Хотя бы раз в сыром гробу побудь хорошею.

Я груб для труб. И труп для струн.

Я пьян. Вали ко мне!

(Не зря сегодня поутру собаки плакали)

В тебе ж всего один секрет – «спала с великими».

Жаль, только я в такой игре – не самый лакомый.

Сквозь поцелуи – кровь да соль. Терпи, родимая!

Живую флейту в колесо – молчи, безумная!

Всегда хватала послабей да поинтимнее,

Но я подыгрывать тебе и не подумаю.

Какого хрена образа? Свечу! А надо ли

Через плечо плевать назад? Ведь снова вырулишь.

Ты не влезала высоко – помягче падала,

А продала меня тайком – себе ли, миру ли…

Я не успею за порог —

ты встанешь висельно,

Перечеркнёшь моим пером

все строчки синие

Там, где я врал, что ты больна,

когда в любви сильна,

И безнадёжно верил снам,

где ты красивая.

6

Зачем пришла сюда, таща клочки любви моей?

Ведь ты шепнула мне: «Прощай! А кровь я вымою!»

Прости мои остатки губ на тощем вымени,

Ведь я любил.

Что может быть непоправимее?

Зачем дразнил тебя всерьёз, играясь именем?

Поймай за хвост, поставь к стене, в упор спроси меня.

Не обижайся, что судьба отхиросимила,

Ведь я любил.

Что может быть невыносимее?

Холодной грудью не втолкнёшь в постель нагретую.

Нарви цветов, сорви портрет, порви с поэтами.

И не молись. Не Богу мне теперь советовать.

Ведь я любил.

Что может быть глупее этого?

Сходи в кабак, набив карман моими песнями.

Себе врала ты – никогда не знали здесь меня.

Зачем всё это? Поцелуй уже заплесневел.

Да, я любил.

Что может быть неинтереснее?

Толкаешь тщетно языком в меня сквозь зубы яд.

Прости, случайно подсадил, как на иглу, – был пьян.

Но не тебе меня стращать, глазами хлюпая,

Ведь я любил.

Но не тебя.

Оденься, глупая.

7

Меня в этот мир не втиснуть —

Оба уже перекошены.

Синий узор Матисса

Не разыскать под кожей.

Мне не тебя на ужин.

Гордость – она не пахнет.

Не растопыришь душу

Глазками цвета «трахни».

Пусть на любовь не грешен,

И не с руки играю…

Кто там сказал: «Повешусь!»?

Дай барабан, родная.

Больно тебе? Так плакни —

В счастье хреново парой;

Если в дороге крякнешь —

Выберу Боливара.

На образа не скалься

И не кусай простынку.

Слушай, засунь два пальца

Или смени пластинку.

Ночь фонари рисует,

Форточка в пол-Ван Гога.

Я напою, станцуй мне, ―

Выспишься на уроках.

Пой, не перечь природе —

Время не испугаешь.

Пролитый кофе с бёдер

Слижет уже другая.

Если с утра проснёмся,

Снова не будет «снова»:

Я – в ожидании Солнца,

Ты – в ожиданьи другого.

НЕКРОЛОГИКА
(2004 – 2006)

Смешно

Андрею Макарушкину

Ну, все. Я вышел. И не надо хлопать.

Не натянуть улыбку на лицо.

Быть может, просто, ввинчиваясь в штопор,

Устал от пьяных женских голосов.

Быть может, просто, вылетев из строя,

Забыл прикрыть больной рукою пах.

Но если мир не под меня раскроен,

Сгодится рай на клоунский колпак.

И жизнь деля на бога без остатка,

Меня держать в уме – велик резон.

Быть может, просто бесполезный сталкер

Уже не верит в заповедность зон.

Быть может, просто, ненадёжно вклеив

Свой мутный профиль в дьявольский триптих,

Забыл, что врать в поэзии подлее,

Чем утром уходить не заплатив.

И в глупом ремесле – бесплатно плакать

Не больше смысла, чем катать шары.

Я вышел.

И плевать, как карты лягут.

А будет фарт —

Спишите всё с горы.

Больно

Андрею Ефремову

И снова вечер взахлёб калечит,

И смачно дрочит на ставни век.

А так хотелось по-человечьи

Цедить из облака сладкий снег.

Рвать кадры порно – «не любит» / «любит»,

«В постель» / «по морде» – не к ночи будь.

Всю жизнь вертелся, как хрен на блюде,

А захотелось – сплясать, как людь.

Всю жизнь бросался, как бык на вены,

Менял постели, как города.

А так хотелось обыкновенно,

Смотря на небо, не зарыдать.

Ласкаясь жизнью, как Афродитой,

Не сразу въехал, что не весна.

Привык на «здрасьте» шептать «иди ты»

И на прощание – «ну вас на…».

А вечер, сука, все метит в печень

И ковыряет тоской ребро.

Ну хоть разочек по-человечьи,

Не наклоняясь, лизнуть добро!

Хотя бы тронуть шерстинку счастья,

Чуть-чуть обжечься о снегирей,

Любить поглубже да жить почаще,

Пока не начало серебреть.

Пока не дрогнула, скрипнув зубом,

Осоловелая блядоверть…

И снова вечер. И снова глупо.

И снова зад подставляет смерть.

Поздно

Антону Кобылкину

А был в куражах. Ставил три против ста

И счастье бодяжил в немытом стакане,

Но даром снимают не только с креста, —

Сшибают с ума. В грудь. Прицельно. Плевками.

Запихивал лист под больное перо —

Девчонкой под влажный язык одеяла,

И с остервенением делал добро,

Как падший, из ада низвергнутый дьявол.

Была не была. Восемь строчек не крюк.

Для бешеных псов непривычна усталость.

Ведь тоже хотелось дуэль к январю,

Но вроде моглось и немножко писалось.

Бордовые кляксы матрацу не в шок —

Я просто всегда невпопад гуттаперчев.

В нечленораздельном ночном «хорошо»

Опять прочитается «арриведерчи».

Придется в бега. И опять раздирать

Колени в надежде фартового драфта.

И страшно – рвануть молча на номера,

Но больше никак не довраться до правды.

И снова мальчишки споют не меня, —

Я слишком старался в скрипучих кроватях…

Простите за небо: я этот сквозняк

Разорванным сердцем недоконопатил.

Глупый джайв

Вроде не тело от роз болит.

Вою – в глухой фальцет.

Только последние п… ли

Вспухнут не на лице.

Вроде, делов-то – тебя обвить,

Выхлебав, отстрелять.

Только в глаголе «любить» любви

Меньше, чем в слове «б… дь».

Вроде не купишься на «слабо»,

Но не вспотеть слезе,

Если на шее следы зубов

Верных твоих друзей.

Вроде бы надо к каре туза —

Выпрыгнуть вне игры.

Только когда не слезят глаза,

Водка не шьёт надрыв.

Вроде кому-то куда-то в слог —

Это не мой каприз,

Только пока нас не занесло,

Крепче ногой упрись.

Может, захочется не посметь —

Круче меня вяжи.

Если тебе навязали смерть,

Мне не предложат жизнь.

Вроде делов-то – тебя отмыть

Да уложить под бок.

Только богатой такой сумы

Мне не предложит Бог.

Вроде бы надо, да не сумел.

Каждому – по судьбе.

Видно в последней своей тюрьме

Вспомню не о тебе.

Блюз №8

Ты всё ещё любишь? Но это не довод —

У бога проси, идиотски присев.

Тропинка в кабак, словно шарф Айседоры, —

Уже в колесе, в колесе, в колесе.

Ты всё ещё можешь? Какая нелепость

Играть вполуслеп, не стирая мой крап.

Ты просто как пьяный последний троллейбус,

Ушедший с утра, но пришедший вчера.

Ты всё ещё хочешь? Слепая награда

За пару шлепков не рождённых детей.

Ведь ты же ещё не читала мой райдер

Внизу на кресте, на кресте, на кресте.

Ты всё ещё веришь? Не пялься на хохот —

Он криво повис на разбитых губах.

Меня слишком долго держали за лоха,

Когда я держал их за горло и пах.

И было бы больно, но снова не в моде.

Ты всё ещё здесь? Приседай, бог готов!

Я попросту мог бы набить тебе морду,

Но это не то, всё не то, всё не то…

Блюз №9

Ты не пригодилась – опять тоска

(не тебе умершего извинять)

И губой лаская пустой стакан,

Что ты хочешь выглазеть из меня?

Что ты хочешь выдрать из-за души?

Это – не запретная полоса!

Ну, сходи кленёночка задуши —

Он уже у мамки устал сосать.

Поиграй в песочнице – хрен слепи

(ведь должно же что-то иметь объем).

Что там было вскользь про не надо пить?

Всё равно себя через край прольём.

Ну, переиграй меня в соль бемоль,

Совесть – не подмога такой игре.

Помнишь – наглядела Ассоль бельмо

Да об рею зад иззанозил Грей?

Каждому non multa sed multum, но

Ты ведь не отбила ещё за то.

Вновь не пригодилась – пока темно —

Ну, такие бочки у нас в лото!

Ну, не откудрявил твоих степят,

Ведь, неровен бог, подрастут слова.

Ну, разочек сдуру пришёл в тебя,

Что ж теперь, и мимо нельзя слабать?

Ты не привилась – это больно. Как

Нынче дешевеют дурные сны.

Ну, слегка когда-то послал в нокаут —

Это не причина так долго ныть.

Развяжи котомку – пусти вовнутрь.

Моего не надо хранить добра.

Можно ведь разочек и обмануть.

Ты не пригодилась. А мне пора.