Текст книги "Офицерская баллада"

Глава третья
И все терялось в снежной мгле

Ольга Андреевна зябко повела плечами под тонкой шалью. Подошла к окну и потрогала длинными пальцами холодную батарею. За стеклом буйствовал ветер, несясь над землей бесконечной каруселью крупных хлопьев. Опять зима. На бесконечно долгие полгода.

Вернулась, забралась в кресло с ногами. Прикрыла глаза, чтобы лучше слышать ветер. Тихо прочитала вслух первую строфу:

 
Мело, мело по всей земле,
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела…
 

Загрохотал сливной бачок – вода с ревом устремилась в преисподнюю канализации. В комнату вплыл Сундуков – сначала пузо, потом все остальное. – Че там у тебя сгорело?

Ольга Андреевна вздохнула.

– Это Пастернак, Коленька. Я же тебе давала читать.

– А… Зеленая такая книжица?

Женщина вздохнула снова.

– Нет, не зеленая. Неважно, забудь. Вы там определились с седьмым ноября? Программу утвердили?

– Так я чего? Есть старший по гарнизону – пусть решает. Ведущим концерта Тагирова возьмешь?

Ольга ответила почему-то севшим голосом:

– Думаю еще. Как там у него дела, кстати?

– А чего думать? Много ума не надо – со сцены трындеть, уж на это он способен, молодой! Дела у него – только свист стоит! Деру ж его, как Сидорова козла, ха-ха-ха!

Сундуков подошел к шкафу, скрипнул дверцей, оглянулся на жену.

– Хотел тебе на октябрьские праздники подарить, да раз уж зима началась, то тянуть не буду. Держи. Каракуль! Страшно подумать, сколько полковников без папах осталось, ха-ха-ха!

Бросил на колени серую шубку. Ольга Андреевна погладила курчавый мех, вслушалась в свои ощущения.

Интересно: у лейтенанта на голове волосы такие же жесткие? Зажмурилась, отогнала неуместную мысль.

– Коленька, ты такой у меня молодец! Спасибо, котик!

– Ой, ой, замяукала!

– Поцелуй меня.

Сундуков засопел, облапил ручищами. Резко ударило запахом чеснока и немытых подмышек…

Все-таки очень любопытно: жесткие или нет?

* * *

На кресле начальника штаба батальона сидел холеный капитан, в котором Марат сразу признал гарнизонного особиста Мулина. Лицом ко входу за столом развалился тот самый здоровенный дядька, который пугал лейтенантов китайскими диверсантами-профессионалами.

Получается, что не зря пугал. Тагиров инстинктивно потрогал лоб, где от здоровенной шишки остался так и не исчезнувший желвак. Роман Сергеевич, стоявший у окна, обернулся на стук в дверь.

– А, Тагиров! Входи. Оставляю тебя с товарищами офицерами, общайтесь. Я в ремзону.

Взял со стола свою шапку и поспешно вышел из кабинета. На лице угадывалось облегчение – компания гостей ему явно не нравилась.

Капитан откинулся в кресле, глянул на Марата. Жестом махнул на стул:

– Садись, лейтенант. Познакомься.

Бугай привстал, протянул широкую и шершавую, как чугунная сковородка, лапищу:

– Майор Деряба, Сайн-Шандинская рота спецназа ГРУ. Ну чего, герой, башка-то не болит?

Марат опять потрогал желвак. Значит, этот здоровяк – разведчик. Хотя и так понятно было.

– Лейтенант Тагиров. Спасибо за заботу, товарищ майор. Чему там болеть? Кость.

Уполномоченный Особого отдела кашлянул, нахмурил брови.

– Тагиров, вы давали подписку о неразглашении – так почему в вашем батальоне об операции по задержанию диверсантов все знают? Да чего батальон! Гарнизон поголовно осведомлен, по-моему.

Марат вспыхнул. Вот уж трепачом его зря пытаются обозвать!

– Так, товарищ капитан, там же сколько народу было… Только наших – сорок бойцов и два офицера, кроме меня. Честное слово, я когда через неделю из госпиталя вышел – все уже в курсе были.

Капитан, видимо, посчитав, что внушения сказал достаточно, сменил тон:

– Ладно, лейтенант, верю. Действительно, свидетелей хватало. Просто у нас тут есть информация об активизации китайской агентуры в Чойренском аймаке, начальство всю печенку проело насчет усиления бдительности. Претензий нет к тебе. Просьба есть. Надо бы рапорт переписать.

– Как, опять?! Я же у вас полдня просидел в особом отделе – три раза переписывал!

– Обстоятельства изменились. Деряба, поясни.

Спецназовец доверительно понизил голос:

– Тут такая штука, лейтенант. Мы, прямо скажем, слегка обгадились с этими китайцами. Должны были всех троих живыми брать, понимаешь? А получилось, что того, которого ты спугнул, подстрелили. Но в том и беда, что подстрелили неудачно: артерию пуля перебила. Сдох быстро от кровопотери. После этого через полчаса второго китаезу мои ребята обнаружили, погнали, а он застрелиться успел. Вот такие дела.

– А с третьим что?

– Кхм… Не нашли мы третьего. Фиг его знает: то ли просочился через оцепление, то ли его вообще не было. Их же сначала монгольские пастухи засекли – они и сообщили в свою милицию, что в степи трое бродят. Другой информации нет. Надо, брат, чтобы ты в рапорте написал, будто в момент, когда китаец тебе по кумполу врезал, офицер нашей роты недалеко был. Тогда мы это дело обрисуем так: на тебя напали, угрожали жизни, и нашему спецназовцу было не до «чистого» задержания, он выстрелил, спасая лейтенанта Тагирова. Понятно?

Марат пожал плечами:

– Мне-то какая разница?

– Вот именно! Тебе без разницы, а меня выручишь. Московским начальникам-то пофиг, что мы под пули идем, им главное – повод найти и поиметь по полной программе.

Капитан-особист поднялся с морозовского кресла, достал из-под стола пижонский кожаный портфель, щелкнул замочком, достал рапорт Тагирова. Марат усмехнулся про себя: ему бы в голову не пришло щеголять по батальону с портфельчиком – обходился офицерской сумкой-планшетом.

– Вот этот лист перепиши.

Под диктовку особиста процесс прошел быстро. Капитан упрятал листы обратно. Подмигнул:

– Ну, вот и управились. Молодец, лейтенант! Глядишь, и мы добром ответим.

– Да я всегда помочь готов, – ответил Тагиров.

– И это правильно. С нами лучше дружить, чем наоборот. Доставай, Богдан, я дверь запру.

Пока контрразведчик возился с замком, Деряба вынимал из боковых и внутренних карманов булькающую солдатскую фляжку, складные стаканчики, сверток с нарезанным хлебом, плоские банки консервов…

Особист выпил чисто символически и с серьезным лицом ушел по каким-то своим тайным делам. А Богдан Деряба оказался классным мужиком, отличным рассказчиком и почти не кичился своим «спецна-значением».

Фляжка с «шилом» уже подходила к концу, а майорские байки все не иссякали. Марат набрался смелости и перебил все-таки рассказ Дерябы о том, как он еще лейтенантом прыгал с парашютом на лес, повис на высоченной сосне и битый час не мог выпутаться из положения.

– Товарищ майор, объясните мне, пожалуйста: а откуда в степи китайцы взялись? До монгольско-китайской границы триста километров с лишним. Да и не в этом дело – войны же с ними нет? Если бы вы их поймали – это же был бы международный скандал! Или нет? Не понимаю я.

Деряба снисходительно поглядел на Тагирова:

– Эх ты, армейский! Это мы с тобой знаем, что они – маоисты поганые. Но ведь у них документов нет и на лбу ничего такого не написано. Если и удастся их поймать и за яйца подвесить, то говорить они будут на родном языке – то есть по-монгольски. Знаешь, сколько их в китайской провинции Внутренняя Монголия живет? Больше, чем в МНР. Да и не будет никто скандалов раздувать. Они сюда ходят – так, думаешь, мы к ним не ходим?

– А зачем? – удивился Марат.

– Вам, армейским, не понять! – важно заявил Деряба.

Марат обиженно насупился. Майор подмигнул и покровительственно похлопал Тагирова по плечу:

– Ладно, не дуйся. Просто мы – спецназ, понимаешь? Это для вас, армейских, флотских – да хотя бы и гражданских! – война начинается с передовицы в газете. Или с выступления по радио главы правительства. А мы всегда на войне – даже если кажется, что мир кругом, понимаешь? На то и операции у нас такие, особые. Не для разглашения. Вот эти китаезы, например, выполняли учебно-боевую задачу: маршрут проникновения на территорию Монголии отрабатывали, предположим. Или закладку чего-нибудь нужного делали на будущее. Всякие бывают цели. Может, зачет таким образом сдавали в своей разведшколе. Пешочком по ночам шли, днем прятались. Километров по семьдесят в сутки.

– Ух ты! Никогда бы не подумал, – поразился Тагиров.

– А ты и не должен ничего такого ни думать, ни знать. Я и так с тобой слишком откровенен. Надеюсь, трепаться не будешь ни с кем о нашем разговоре?

– Да что вы, товарищ майор!

– Ладно, буду собираться – мне еще три сотни верст до гарнизона пилить, а погода гадостная, пурга все не кончается.

Марат восхитился:

– Пешком пойдете триста километров?!

– Тьфу, дурак! Зачем пешком, если машина есть? Я же из спецназа, а не психдиспансера, ха-ха-ха!

Дверь распахнулась – вошел заснеженный хозяин кабинета. Снял шапку, отряхнул с плеч подмокающий в тепле снег. Неодобрительно глянул на постеленную газету с остатками закуски и складными стопками. Деряба проследил за взглядом Морозова, предложил:

– Будешь, майор? Тут как раз на один глоток осталось.

– Спасибо, обойдусь. У нас, вообще-то, рабочий день в разгаре.

Богдан будто и не заметил осуждения. Долил остатки «шила», потряс фляжку. Проследил, чтобы последние капли не промахнулись мимо посуды. Залпом выпил («Мне даже не подумал предложить», – заметил Марат с обидой), крякнул, протянул руку для прощания:

– Ну, бывай, лейтенант! Спасибо за все. И тебя, майор, благодарствую, что в своем кабинете приютил, – решили мы все вопросы. Удачи!

Хлопнула дверь. Марат тоже поднялся, чтобы уйти, и почувствовал, как закружилась голова, – все-таки выпито было прилично. Стараясь ступать твердо, двинулся на выход.

– А ты куда, Тагиров? Я тебя разве отпускал?

Морозов говорил зло, презрительно глядя на покрасневшего Марата:

– Ты берега потерял, лейтенант? Сидишь в кабинете начальника штаба батальона, бухаешь с этими… С чужими. Посреди рабочего дня! Или, как от китайца звездюлей получил, так возгордился? Думаешь, эти ребята в разведку к себе заберут? Или в контрразведку? Ну, чего молчишь?

– Виноват, товарищ майор!

– Естественно, виноват! Я сейчас в твою роту молодого пополнения заходил – там бардак неописуемый! Дневальный все команды перепутал, табуретки не выровнены! Сержант этот твой, как его… Дылда. Примачук, да! Ходит по казарме, воротничок расстегнутый, сапоги с дырками. Какого хрена у него сапоги рваные, а?

– Так это, товарищ майор… У него же сорок восьмой размер ноги! Не достать новых сапог – таких на складах нет. И потом, он все равно «дембель», домой уедет не сегодня – завтра.

– У тебя на все оправдание найдется, я погляжу. Говорливый стал, не успел двух месяцев прослужить. Иди в роту, наводи порядок! Через час приду – проверю. И это. Луку поешь, что ли. А то будешь на бойцов перегаром дышать. Тьфу, срамота! Все, вали отсюда.

* * *

– Не замерзли, лейтенант? Пешком, наверное, шли?

Ольга Андреевна поставила чашку с обжигающим чаем перед Маратом. Села напротив, положив на стол тонкие руки. Рыжеватые волосы собраны в простой хвост на аптекарскую резинку, зеленые глазищи чуть подведены. В уютной вязаной кофте на пуговицах поверх васильковой блузки, и духи чувствуются еле-еле, как льдистая нотка в запахе осеннего леса солнечным октябрьским днем. Такая домашняя. Такая… Не твоя.

Тагиров покраснел, опустил глаза. Схватил чашку, глотнул горячую, как лава, жидкость, закашлялся.

Ольга Андреевна засмеялась:

– Ну что же вы, лейтенант! Не надо торопиться – никуда ваш чай не убежит.

– Да… Автобус ушел давно, а я опять на службе застрял. Вот, пришлось своим ходом добираться. Я вас сильно задерживаю, наверное?

– Полчаса у меня есть – давайте поглядим программу концерта на седьмое ноября.

Ольга Андреевна взяла пачку отпечатанных на машинке листов. Присела рядом:

– Торжественная часть как обычно: внос знамени, гимн, доклад командира дивизии… Примерно на полчаса. – Ольга зашелестела листками. – Ага, вот. Вы открываете концерт, потом хор поет «И Ленин такой молодой…». И дальше…

Она продолжала что-то говорить, а Тагиров кивал головой невпопад, чувствуя ее совсем рядом, и горячее бедро касалось ноги, и запах туманил разум…

– Вы меня совсем не слушаете, лейтенант, – Ольга Андреевна подошла к шкафу, сердито стуча каблучками. – Где-то тут был прошлогодний сценарий, там удачный переход между номерами, можно использовать…

Марат очнулся. Торопясь, начал оправдываться:

– Простите, и вправду задумался – день тяжелый был.

Ольга продолжала рыться в шкафу, не ответив. Не нашла нужного на верхней полке, изогнулась, ища ниже. Серая юбка обтянула тугую попку. Тагиров покраснел и отвел взгляд.

– Вот, – Ольга села напротив, скрипнув стулом. Наклонилась над мятыми листками, расправила розовым ноготком закручивающийся уголок. – И здесь стихи бы хорошо.

Верхняя пуговичка ее блузки расстегнулась. Тагиров, не дыша, смотрел, как золотая цепочка сбегает в тайное ущелье между двумя возвышенностями, прячась под белую пограничную полосу бюстгальтера.

Взгляд лейтенанта сейчас, наверное, мог прожечь толстый лист брони не хуже кумулятивного заряда. Ольга Андреевна подняла насмешливые глаза, застегнула пуговичку. Тихо рассмеялась.

– Не отвлекайтесь, Марат! Стихи подобрали?

– Ну… Я думаю, Багрицкого, «Смерть пионерки».

Ольга Андреевна неожиданно рассердилась, прикусила нижнюю губку.

– Есть еще варианты? Мне казалось, что вы знаете много стихов, так что прошу меня не разочаровывать. Хотелось бы чего-нибудь неизбитого.

Марат растерялся, не понимая причину резкой перемены настроения. Ответил не сразу:

– Есть еще «Баллада о бессмертии» Роберта Рождественского. Я читал на концертах – сильная вещь, по-моему.

– Баллада. Бессмертие. – Ольга Андреевна будто пробовала эти слова на вкус. У нее явно испортилось настроение, только сейчас она выглядела не сердитой, а грустной. И усталой. – Хорошие слова по отдельности, а вместе какой-то безнадежностью отдает.

– Там комиссара расстреливают, и он перед смертью поет «Интернационал». Хотите, прочту сейчас?

– Нет, настроение не то. «Баллада» так «баллада» – включаем в программу. Лучше что-нибудь из Блока мне прочтите, хорошо?

Марат провел ладонью по не высохшим до сих пор кудрям (метель так и не кончилась, и он здорово промок, пока добирался до Дома офицеров). Прочистил горло.

 
Не призывай. И без призыва
Приду во храм.
Склонюсь главою молчаливо
К твоим ногам…
 

Ольга Андреевна слушала, спрятав лицо в ладони. Тагиров давно закончил, но она так и сидела, не шевелясь. Белые хлопья летели на свет, с разбегу мягко прилипали к окну и, сползая по стеклу, равнодушно глядели в маленький захламленный кабинет, на глупого растерянного мальчишку и плачущую женщину.

* * *

На следующий день ветер стих. Степь, покрытая сверкающим снежным ковром, стреляла ярчайшими солнечными зайчиками. Выглядела празднично, будто тоже готовилась к годовщине Октябрьской революции.

В Доме офицеров прошло несколько репетиций концерта к седьмому ноября. Ольга Андреевна вела себя на них подчеркнуто официально и ни разу не назвала Марата «мой лейтенант». Словно стеснялась своих слез тем вьюжным вечером и всячески подчеркивала, что ничего особенного не произошло.

А может, как раз обижалась на то, что ничего особенного не произошло.

Тагиров злился на внезапно нападающее в ее присутствии смущенное бессилие. Чувствовал, что должен действовать решительно, – и понимал, что любые его поступки приведут прямиком в жуткую пропасть.

* * *

– Отлично выглядите, товарищ лейтенант!

Марат подглядывал в щелку занавеса, как начальник политотдела мотострелковой дивизии заканчивает торжественный доклад. Вздрогнул, обернулся. И замер от восхищения.

На Ольге было длинное, в пол, облегающее зеленое платье с искрой. Высоко уложенные волнистые (от слова «волновать») волосы открывали безупречные ушки, украшенные длинными сережками с какими-то очень красивыми большими камнями зеленого цвета.

Ольга Андреевна кокетливо изогнула стан, положив обнаженную руку на талию.

– Как я вам? – и легко обернулась вокруг оси на высоченных каблуках, продемонстрировав открытую спину. – Специально платье по цвету подобрала, чтобы гармонировать с вашей бирюзой.

– Это отпад! – восхищенный Тагиров не мог подобрать слов, речь вдруг стала косноязычной. – Просто обалденно!

Ольга Андреевна вздохнула.

– Эх, не те офицеры пошли! Вы бы еще сказали «зыко», фу! Не то что во времена незабвенного Михаила Юрьевича Лермонтова. «Отпад», – передразнила, смешно морща носик. – И это вместо «Обворожительно! Божественно! Само совершенство!».

Марат растерянно хлопал глазами. Промямлил:

– Ну да, конечно. Я так и хотел сказать…

Зал разразился громкими аплодисментами, искренне радуясь окончанию занудного доклада.

– Ладно, у вас еще будет возможность исправиться и проявить воображение, МОИ лейтенант. Пошли – публика вожделеет нашего выхода. – И подтолкнула Марата на сцену, в свет софитов.

* * *

Первое отделение пролетело на одном дыхании. Тагиров так вдохновенно прочел «Балладу», что сорвал овации. После объявления антракта Ольга убежала в гримерную, шепнув: «Молодец» и чмокнув Марата в щеку.

Чувствуя легкое головокружение, лейтенант вышел покурить на улицу, в толпу обсуждавших концерт солдат и офицеров. Солнце уходило, окрасив заснеженную степь в нежно-розовое.

«А ведь это – наш первый поцелуй! – подумал Тагиров и усмехнулся: – Можно вообразить, что будет второй».

– Э, лейтенант, письмо тебе, – рядом стоял каптер из второй роты, узбек Фарухов, и протягивал серый солдатский конверт без марки. – Примачук давал.

– Не «тебе», а «вам», – привычно поправил Марат. Взял конверт, повертел: никаких надписей. – Точно мне?

– Вам тебе, да! Он сказал: «Лейтенант, который комсомол, давай». Когда дембель ходил, мне давал, я тебе вам давал. Свой щека три, красный там.

Тагиров понял, что на щеке остался след помады. Кивнул, сунул письмо во внутренний карман и побежал в зал, на ходу вытирая ладонью Ольгину метку, – готовиться ко второму отделению.

* * *

– Концерт окончен, дорогие товарищи! А сейчас просим всех пройти в вестибюль, где будут танцы. И, конечно, вас ждет гостеприимный буфет. Еще раз всех с праздником!

Зал загремел складными креслами, зашумел, двинулся к выходам. Ольга выключила микрофон и повернулась к Марату:

– Ну что же, поздравляю с дебютом! Все прошло отлично – я в вас не сомневалась, мой лейтенант! Пойдемте?

Тагиров кивнул, спустился со сцены, подал руку. Ольга, подобрав длинный подол, застучала каблучками по ступенькам.

– Что же, рыцарь, проводите даму в танцевальную залу! Надеюсь, вы не обещали первый тур вальса какой-нибудь легкомысленной девице и я могу на вас рассчитывать? – и засмеялась своим необыкновенным смехом.

– Ну что вы, Ольга Андреевна, никому я ничего не обещал, кроме вас!

– Хм. Странно. Мне казалось, что и мне вы ничего не обещали, ха-ха-ха! – Ольга явно развлекалась.

– А это у вас изумруды в сережках? – спросил Тагиров, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Да. Под цвет моих глаз. И ваших, кстати, тоже. Муж привез из Египта – в командировке там был.

У Марата резко испортилось настроение. Тем более что на выходе из зала их ждал полковник Сундуков. На удивление довольный.

– Ну че, комсомол, молодцом! Как ты прям! До печенок своим стихом. Продрало! Ну, и без запинок вел. Не опозорил честь рембазы. Еще бы хоть в половину так же хорошо службу исполнял – глядишь, драл бы я тебя чуток пореже, ха-ха-ха!

Ольга искоса глянула на пунцового лейтенанта и с укоризной покачала головой:

– Ну зачем так, Коля? Сегодня же праздник – мог бы и не вспоминать о вашей… м-м-м… специфике.

– Ладно, я на завтра процедуру отложу, так и быть, – Дундук подставил локоть. – Давай, жена, цепляйся. Пошли – там банкет для старшего командного состава. Коньяк армянский, икра черная.

Они уходили – огромный, тупой, красномордый пузырь и гибкая, как зеленая веточка, нимфа. Муж и жена.

Ольга обернулась, одними губами прошептала «Спасибо» и послала воздушный поцелуй.

Лейтенант улыбнулся в ответ и двинул на улицу – покурить.

* * *

Было совсем темно. Фонарь у входа очертил круг затоптанного, коричневого снега. От стены тихо окликнули:

– Марат! Покурим? А то я пустой.

Лейтенант пригляделся и узнал сутулую несуразную фигуру Серёжи Викулова. Тот вернулся после сопровождения «груза двести» совсем уже нелюдимым, ни с кем не общался и сутками пропадал в ремзоне, закопавшись в кишках электронных приборов с головой. Пришел конец горячим дискуссиям на военно-исторические темы – Сергей не предлагал, Тагиров не напрашивался.

Марат протянул пачку, чиркнул спичкой. Затянулись. Викулов явно не знал, как начать разговор, а Тагирову было и так хорошо – в тишине молчать и вспоминать легкий, как прикосновение цветка, поцелуй в щеку, слышное только ему «спасибо» одними губами…

Наконец Серёжа заговорил:

– Очень плохо почта работает. Только сегодня письмо пришло, а чего тут до Иркутска-то? Тьфу! А шло целых три недели! Я уж и не знал, чего подумать, – у нее же соревнования, мало ли что…

Викулов говорил горячо, торопясь выложить побольше, пока не перебили. И – что очень удивляло – счастливо улыбаясь при этом. Из бестолкового, будто сляпанного из разнокалиберных обломков рассказа Тагиров понял: еще год назад, будучи в командировке на ремонте в Иркутске, Серёга совершенно случайно познакомился с очень красивой и самой умной на свете девочкой Таней. Пруста читала, правда-правда! Да еще и спортсменка – играет в университетской волейбольной команде. И кто бы мог подумать, что эта выдающаяся девушка обратит внимание на такого… м-м-м… обычного человека, как Серёжа! (Хрен там! Ты, Серёга, совсем не обычный – такого не в каждой психбольнице найдешь!) Переписывались. И вот она (сама!) написала, что ждет новой встречи с нетерпением, пусть Серёжа приезжает в отпуск в Иркутск. А отпуск только в декабре. (На дворе июль палит – в отпуск едет замполит; на дворе декабрь холодный – в отпуск едет Ванька-взводный; самый грязный, позже всех, в отпуск едет зампотех.) А тут этот… случай неприятный. С Ханиным. И вот Викулов, ужасно мучаясь нравственной двусмысленностью, все же решился дать телеграмму Танечке. И на станции пересадки Иркутск в два часа ночи на платформе между шестым и седьмым путями состоялась долгожданная встреча двух влюбленных сердец. Пока бойцы перетаскивали гроб из одного поезда в другой, Серёжа держал ненаглядную за руки и тонул в бездонных глазах. Только пятнадцать минут длилась эта встреча, но перевернула всю жизнь. Или, вернее, сразу две жизни двух очень хороших людей…

Викулов передохнул и продолжил:

– Вот. Довезли мы Ханина до Минска, там три дня на похоронах. Обратно я уже не стерпел, ехать поездом не мог, бойцов одних отправил, сам – на самолет. И четверо суток с ней, в Иркутске!

– Ну, молодцом! Свадьба когда?

– Так я же говорю: отпуск у меня в декабре, заявление подали. – Серёга вдруг перестал лыбиться, погрустнел. – Одно только плохо: ее родители против.

– Вот те раз! А чего так?

– Ну. Они такие… Упакованные, словом. Папа был заместителем директора на алюминиевом заводе, а сейчас свой кооператив открыл, производственный. Машина «Волга», все дела. Не хотят, чтобы дочка по гарнизонам моталась. Говорят, чтобы я из армии увольнялся. И главное – спросили, сколько я зарабатываю. Я ответил – так усмехаться начали. Эх…

Еще три года назад офицеры были самыми завидными женихами – вдвое-втрое больше обычных инженеров получали. А у нынешних времен новые герои: барыги-кооператоры, братки в спортивных костюмах.

Серёга встряхнул головой, снова улыбнулся:

– Правда, есть у меня мыслишка. Если выгорит – с деньгами проблем не будет. Вообще. Уже, в принципе, получается кое-что: я сберкнижку в Иркутске открыл, положил четыре тысячи рублей.

– Ого! Откуда столько? Убил, что ли, кого?

Сергей покраснел, отвел взгляд.

– Дурак ты! Не скажу откуда. Потом, может, как-нибудь.

– Конечно, кто же такими тайнами делится?

– Ты чего?! Если выйдет, что задумал, – так я и тебя возьму в дело. Там хватит на двоих. Наверное.

– Нет уж! Нам, коммунистам, не надо ваших капиталистических подачек. Мы вот потерпим еще с годик, да ка-а-ак! подгоним по Ангаре «Аврору» и грянем из главного калибра! Будем вашей буржуазной кровью крыши красить.

Викулов облегченно рассмеялся:

– Я смотрю, у тебя настроение хорошее сегодня.

– Да, Серёга. У меня великолепное настроение, я люблю весь мир. И тебя тоже, бестолочь ты долговязая! – и дружески пихнул Серёгу в грудь.

Какое-то время они смеялись оба, на самом деле счастливые и верящие, что прекрасное будущее – вот оно, совсем близко, только руку протяни!

Внезапно Серёга перестал хохотать, погрустнел.

– Одно только меня жрет изнутри. Ведь если бы не смерть Ханина, ничего бы не было. Не встретились бы мы, не поговорили. Получается, он своей любви и жизни лишился ради нас с Таней.

Марат сочувственно вздохнул. Спросил, чтобы поддержать разговор:

– Как там прошло-то, в Минске?

– Никому такого не пожелаю! Мать рыдает, отец как замороженный. Девчонка эта прибежала, на гроб упала… Не оторвать было. Ее по скорой увезли, еле откачали – с сердцем плохо. Хотя совсем молодая еще.

– Вот как! Раскаялась, значит.

– Да нет, Марат. Тут чушь какая-то, чья-то жуткая ошибка. Не было у них с Ханиным никаких ссор. Она же у его родителей жила – ее давно невесткой считали. – Серёга вздохнул. – Потом, на поминках, с его однокашниками разговаривал. Нормальный парень был, не истеричка. На работу его ждали. И должен был в следующем году в институт поступать.

– Да какой ему институт! Я его посмертную записку видел – ошибка на ошибке.

Викулов пожал плечами:

– Не знаю, может, это от нервов у него. Все-таки не каждый день вешаешься. Он грамотно писал, я помню. Говорю же: странная какая-то история.

– Ладно, теперь-то уж чего! Пошли в буфет – клюкнем чего-нибудь согревающего.

– Не, я пас, – Серёга помотал головой и улыбнулся. – Я к себе пойду. Письмо Танечке писать – со вчерашнего дня собираюсь. Пока!

– До завтра, Ромео!

* * *

Тагиров вернул в гардероб шинель. Покосился в темный угол: там уже вовсю назревала разборка, два летчика ругались с тремя мото стрелками. Грохот музыки заглушал голоса, но по искаженным злобой лицам видно: не последний выпуск «В мире животных» обсуждают.

За колонной прятался, ожидая развязки, майор Сарана – гарнизонный комендант. Начнут драться, пар выпустят – он их вмиг на гауптвахту, в одну офицерскую камеру. К утру помирятся.

Марат продрался через набитый потными телами танцоров вестибюль. Прапорщик Петя Вязьмин топчется в обнимку с толстухой Галей из офицерской гостиницы уже полчаса подряд, хотя «медляк» давно сменился газмановским «Эскадроном». Прихватывает ее за жирные складки, а она радостно повизгивает, пытаясь придать томности поросячьим глазкам. В самой середине в несчетный раз изображает «нижний брейк» местная достопримечательность – старлей из разведбата. Восхищенные поклонники хлопают в ладоши и подбадривают разведчика, уклоняясь от непредсказуемо летающих по воздуху ног в тяжелых берцах. Лёшка Воробей что-то шепчет на ухо своей ненаглядной толстушке Леночке, и оба начинают хохотать – аж завидно становится.

Марат прошел через пьяно гудящий буфет к стойке. Перекрикивая музыку, наклонился к уставшей тетке в бывшем когда-то белым халате:

– Водки! Сто пятьдесят!

Барменша отрицательно помотала головой:

– Давно кончилась. Вино сухое осталось – «Ркацители». Будешь?

Марат расстроился:

– Дану…

Тетка оглянулась по сторонам, хитро подмигнула:

– Местное есть.

– Гадость, небось?

– Нормально, сама пробовала.

– Давай.

– Пятнадцать тугриков. Только не отсвечивай тут, отойди куда-нибудь от стойки. Посуду не забудь принести обратно.

Тагиров забрал граненый стакан, на две трети наполненный мутной жидкостью. Передернул плечами; не дыша, влил в себя половину. Потеплело.

– О! Это «чамбур»? Можно глоточек?

Марат не сразу признал продавщицу хозяйственного магазина Раечку: в боевой раскраске, с копной черных завитых волос, в розовых обтягивающих лосинах, она явно чувствовала себя неотразимой королевой дискотеки. Рядом топтался здоровенный грустный кавказец с капитанскими погонами. Кавалер умоляюще прогундел:

– Раэчка, сердце мое, тэбе хватит, да!

– Отстань, Каро. – И продолжила разговор с Тагировым: – Я тебя сразу узнала: ты с Олей Сундуковой в магазин приходил. Тимур тебя зовут?

– Марат. И я не приходил с Ольгой Андреевной, а скорее уходил.

– Какая разница? Ну, так я глотну?

– Пожалуйста. Только осторожнее – он крепкий.

Рая презрительно усмехнулась и не морщась опустошила стакан. Тагиров аж крякнул: ни фига себе глоточек!

Девица выдохнула.

– Ох, хорошо! Карапет, дорогой, принеси еще стаканчик! И молодому человеку тоже.

Капитан вздохнул, покачал головой:

– Вай, Рая! Если только вина. А молодой человэк не хочэт, я же вижу, да.

– Ладно, зануда, будь по-твоему. Неси.

Карапет-Каро ссутулился и побрел к стойке. Рая схватила Марата за руку, приблизилась, щекоча налакированной прядью щеку:

– Пошли потанцуем!

* * *

Рая танцевала лихо: невпопад музыке; очень сексуально, по ее мнению, дергаясь всем телом и бросая заманчивые взгляды куда придется. Марат, увидев растерянного капитана со стаканом, помахал ему, а когда тот продрался сквозь танцующих – сдал Раю с рук на руки и смылся, успев получить от нее полный презрения взгляд и порцию нелестных определений, самым литературным из которых было «ссыкло».

Добрался до своей квартиры, вспоминая по дороге подробности сегодняшнего дня и улыбаясь. Когда вешал парадный китель в шкаф, выгреб из карманов документы, сигареты и спички. Нащупал конверт. Ешкин кот, это же Примачука письмо, совсем забыл! Что ему надо, интересно?

Здравствуйте, товарищ лейтенант!

Или, наверно, прощайте. Скорее всего, наш поезд уже пересек границу, так что привет вам из Союза. Я не мог рассказать всего про Ханина до своего дембеля. Боялся, что это может меня задержать, а домой уж больно охота. Ну, сами понимаете… Прокурор там, допросы – оно мне надо? Так можно и до Нового года в Чойре проторчать, а домой уж очень хочется: два года – это очень долго, товарищ лейтенант.

Вы не подумайте, я ничего не хотел скрывать и ничего плохого не думал делать. Вы классный мужик, хоть и молодой еще, – не думал вас подводить или какую там подлянку кинуть.

Ханин незадолго до этого дела… ну, понимаете… Незадолго до того, как его на складе нашли, мне говорил: мол, денег сейчас срубит море и на дембель поедет королем. Говорил, что и на свадьбу с Наташкой хватит, и на мотоцикл с коляской. Я говорю: откуда такие деньги? А он намекнул, что кого-то из начальников своих поймал на воровстве. Боеприпасов и оружия. Тут серьезное дело – трибунал. Ну, он и сказал, чтобы ему дали денег, а то заложит. Теперь думаю, что его на самом деле убили или что еще подстроили – типа он сам повесился, – чтобы не застучал.