Текст книги "Цветы на ветру"

Тина Амергазина
Цветы на ветру

От автора

Почему детей называют цветами мира? Что общего между ними? Может быть, то, что они вместе являются самыми хрупкими и красивыми чудесами природы? Их первозданная, ничем не тронутая красота украшает нашу жизнь и восхищает сердца тех, кто ещё способен созерцать… Но этот мир не был бы этим без свойственной ему цикличности, что со временем безысходно превращает цветы в плоды или сорняки, то же самое сотворяя и с детьми…

Годы работы социальным педагогом в вечерней школе подарили мне не только бесценный трудовой опыт, но и весьма болезненные уроки жизни через призму непростых судеб детей, что растут не в самых благополучных слоях населения. Мои героини являются собирательными персонажами. Они «выросли» из крупиц тех реальных историй, которые мне довелось собрать на протяжении многих лет. Возможно, кто-то из вас узнает здесь себя и снова соприкоснётся со своим прошлым, а кто-то, наоборот, откроет прежде неизвестный и неведомый ему мир тех улиц, на которых когда-то запрещалось гулять.

Я посвящаю эту книгу тем девочкам, чьё детство было украдено слишком рано…

1

Моё утро началось с чёрного тёплого чая, подслащённого парой ложек сахара. Надеюсь, он хоть немного поможет мне избавиться от этой упрямой головной боли, что разливается от пульсирующей вены на правом виске до макушки. Кажется, что в том месте, куда воткнулся край этой натянутой струны, образовалось настоящее месиво густой крови, и именно оно рождает эту изнуряющую тупую боль. Меня так и манит вскрыть это место, чтобы выпустить из своей головы, как мне уже кажется, испорченную донельзя кровь. Я перепробовала всё, чтобы хоть как-то облегчить боль, но ничто не помогает и не даёт мне покоя уже довольно продолжительное время.

В таком состоянии я нахожусь с тех самых пор, как начались мои поиски, с того момента не могу нормально ни есть, ни пить, даже сплю плохо и очень мало, я стала словно одержима… даже не знаю, как точнее и чётче описать своё состояние. Это сравнимо с ощущением, когда ты не можешь произнести слово, которое то и дело вертится на языке, или тогда, когда пытаешься вспомнить имя собеседника, что уже час сидит перед тобой и без умолку рассказывает что-то важное… нет… мне намного хуже, наверное, лучше всего здесь подойдёт сравнение с сонным параличом, когда ты понимаешь всё происходящее вокруг тебя, но никак не можешь повлиять на это.

Навязчивая идея найти Соню закралась в мою голову после одного странного сна.

В том сне я стояла у родительского дома, он был будто уже давно заброшен – с разбитыми окнами, из них то и дело под порывом сквозняка вырывались наружу старые ободранные занавески. Вокруг дома парила странная серая дымка, медленно обвивая его, словно огромная толстая змея, а небо затянули тёмные тяжёлые свинцовые тучи. Я стояла босиком, и холодная земля неистово обжигала мои ступни. Вокруг не было никого – ни людей, ни зверей, ни света в окнах соседних домов, ничего. Ни одной живой души. Как вдруг среди этой мёртвой тишины я услышала голос, он доносился из дома. Меня кто-то звал: «Лена, Лена, иди сюда, Лена…» Я тут же побежала на этот до боли знакомый голос и, ворвавшись в дом, увидела её… Посреди разбитого зала стояла Соня. Её лицо было неестественно бледным, а в глазах читалась немая и почему-то очень пугающая грусть. Она медленно протянула к моему лицу свою тощую руку и спросила: «Зачем?» Я не знала, что ей ответить, и тут моё тело начало быстро мёрзнуть, по нему пробежала колючая волна холода, а затем, добравшись до шеи, стала душить меня, и в этот момент я проснулась.

После той ночи я буквально вбила себе в голову мысль, что с Соней могло произойти что-то нехорошее, а в груди поселилось сверлящее душу чувство тревоги. Много лет назад она была для меня очень близким и важным человеком. Поиски уже которое время проходят абсолютно впустую, разжигая чувство тревоги ещё сильнее. Я только и делаю, что бьюсь о глухую стену нулевой информации о ней.

Наша разлука с Соней имела непростую предысторию: мы оборвали с ней связь ещё в далёком 2004 году, накануне дня её рождения. Мы тогда даже не попрощались, и я не знаю, где она сейчас находится.

В упрямой попытке достучаться до истины, прошерстив и испробовав все методы поисков и не найдя ничего, я решила заглянуть в свой отчий дом, пороюсь в своих старых вещах, и может быть, мне удастся найти что-нибудь. В крайнем случае хотя бы успокою себя мыслью, что пыталась её найти.

2

Мы были знакомы с Соней с тех самых пор, когда ещё не знали цифр и дат, чтобы потом назвать этот день и возраст.

Она была моей названной сестрой, чьи рыжие волосы и веснушки навсегда останутся в моей памяти самым ярким воспоминанием далёкого детства.

Мы любили играть с ней в нашем штабе, который был сооружен из самых разных подручных средств, собранных, в основном, на местной свалке. Находился сей штаб за полуразвалившейся кладовкой дома Сони. Мы могли пропадать там целыми днями, не нуждаясь ни в ком, отвлекаясь лишь на мелкие дела и перекусы у меня дома. К нам любили приходить играть и соседские дети, но настоящими хозяйками этого «дворца», конечно, были только мы.

Отчётливо помню то лето, когда нам было по двенадцать лет. Шел 2000 год.

Лето было жаркое и почти сухое, да ещё, как назло, в тот год республику захватили странные насекомые – шелкопряды, а если быть точнее, ужасно прожорливые гусеницы, они беспощадно сжирали наши леса с дикой жадностью и неуловимой скоростью. Некогда зелёные и полные жизни деревья за очень короткое время превратились в чёрных, будто обугленных, мертвецов, оставшихся бессильно стоять на обочине между жизнью и смертью.

Дети, несмотря на творившийся вокруг хаос, не теряли оптимизма, а некоторые со свойственным им любопытством ловили этих противных гусениц и изучали их. Мы тоже не были исключением. Нам удалось поймать одну, и когда Соня поднесла её близко к моему лицу, мне стало страшно: гусеница была покрыта густыми, торчащими во все стороны волосками, с красными точками на спинке и мелкими многочисленными ножками, а её мордочка имела что-то наподобие глаз, пристально устремлённых в мою сторону, и всё это время она извивалась в ладошке Сони.

– Красивая, – вдруг неожиданно произнесла Соня.

– Что? Фуу, она же такая гадкая, – возразила я.

– Нет, она прекрасна. Все бабочки прекрасны, – ответила Соня, введя меня в недоумение.

– Нет. Спорим, она превратится в страшную бабочку? Такая страшная гусеница может стать только страшной бабочкой, – не отступалась я.

– А давай! Спорим! Я возьму её себе, буду за ней наблюдать, ухаживать, и ты увидишь, какой она станет большой и прекрасивейшей бабочкой! – очень твёрдо протараторила Соня.

Спор мы закрепили рукопожатием. Проигравшая должна была пробежаться по центральной улице, выкрикивая во всё горло «ку-ка-ре-ку-у!». На том и порешили.

Шли дни, а с ними весёлые игры на улице, детские приключения и самые разные забавы. Гусеницу Соня закрыла в большой стеклянной баночке, закидав травой, видимо, для того, чтобы она могла согреться и подкормиться. Мы даже дали ей имя – Габриэлла – экзотичное, как она сама.

Первое время мы каждый день наблюдали за её поведением, меняли травку, принесли из дома лупу, чтобы пристальнее следить за её изменениями, но процесс превращения в бабочку был слишком уж медленным и нудным. Мы стали вспоминать о ней всё реже и реже, пока совсем не забросили.

Наверное, прошло больше месяца с момента заключения нашего спора, как мы вдруг невзначай вспомнили о нём. Банка стояла в нашем штабе, в самом укромном местечке – между задрипанным красным креслом от автомобиля и лабораторной полкой, притащенной сюда из заброшенного медпункта и служившей нам воображаемым сервантом. Банка стояла на нижней полке. Соня, опустившись на колени, быстро достала её. В глаза сразу же бросился цвет чахлой травы. Мы открыли банку и начали ворошить её веточкой, найденной на полу. Гусеницы нигде не было. Странно, ведь банка была всё это время плотно закрыта крышкой. Не выдержав пустых рысканий, я отобрала ветку у Сони и начала сама копаться в ней, как вдруг в куче травы обнаружилась скукоженная «штучка». Это была наша Габриэлла. Мы понадеялись было, что она превратилась в куколку и находится сейчас в сонном параличе, но вид её иссохшей мордочки расставил все точки на i. Она была мертва. Мы убили её своим невниманием.

Спустя пару часов состоялись похороны Габриэллы на заднем дворе, как и полагается, на её могилу мы поставили камень и написали красным фломастером её имя, возложили одуванчики и сделали оградку из мелких камней. В то лето не стало и миллионов её родственников, которых на тот момент массово потравили. На этом и завершилась трагическая эпопея с шелкопрядами, но уроки жизни только начались.

3

Соня была из полной семьи. Мама работала уборщицей в школе, а отец, точнее, отчим, нигде не работал, перебиваясь случайными заработками. Детей в семье было трое. Старший, Коля, давно покинул отчий дом и жил в городе, после него шла Соня, а затем младшая – Надюшка. Коля и Соня были от первого брака – ну как от первого, с их отцом тётя Люда жила не расписавшись, а после расставания он и вовсе пропал из виду, и спустя какое– то время в их жизни появился дядя Юра, а затем на свет родилась Надюшка.

Жили они скромно, в старом деревянном доме с покосившейся крышей и выцветшей, местами обшарпанной известкой. Раньше этот дом был двухквартирным, но другая сторона давно пустовала и отпугивала прохожих своими разбитыми окнами, словно тёмными бездонными глазами. Я не боялась этих окон, как и не боялась этой семьи, прозванной в поселке неблагополучной, а не боялась я из-за неё – моей самой лучшей и верной подруги Сони.

Как мы узнали чуть позже, оказалось, что наши мамы в детстве тоже дружили, учились в одном классе, вместе росли, но в какой-то момент их пути разошлись. Даже помню тот момент, когда мама едва заметно насторожилась, узнав, что я теперь очень тесно дружу с Соней, но она не стала запрещать наше общение, лишь предупредила, чтобы я была осмотрительна и осторожна, ограничили меня лишь в походах к ним домой. При этом самой Соне разрешалось гостить и ночевать у меня. Такие условия вполне устраивали нас обеих.

И вот однажды, в один из летних вечеров, я радостно прибежала в штаб с сюрпризом, а точнее, с новой куклой, которую мне только что привезли родители из города. Не терпелось показать её Соне и поиграть, но там её не оказалось, и я уже собралась было пойти к ней домой, как вдруг отчётливо услышала всхлипы из кладовки, а за ними звуки, похожие на вой волчонка, потом снова отрывистые всхлипы.

Я осторожно подошла к развалюхе, прислушалась и, убедившись, что звуки исходят именно отсюда, толкнула дверь. Тут же на полувдохе звуки оборвались, и я увидела огромные покрасневшие глаза – это были глаза Сони… Она робко протянула свои худенькие ручонки. Я шагнула вперёд и крепко обняла её, уткнувшись носом в вязаную зелёную кофту с колючими нитями. В этот же миг почувствовала на своём правом плече слёзы. «Опять… он опять…» – начала она говорить сквозь сбитое дыхание, одаривая мою шею горячим воздухом, и я поняла, что случилось.

4

Перебирая в памяти события тех лет, я вспомнила о Надюшке – младшей сестре Сони. Она была необычным ребёнком: в раннем возрасте ей диагностировали детский церебральный паралич, и в свои четыре года Надюшка всё ещё не ходила, её личное пространство ограничивалось замызганным старым диваном. Маленькое тельце со скрученными ножками лежало там целыми днями. Иногда мы брали её с собой на прогулки. Соня ловко усаживала сестрёнку в детскую прогулочную коляску красного цвета, привязывала понадёжнее и подкладывала сбоку под подбородок самодельную подушечку – видимо, для того, чтобы головка держалась немного прямее, так у неё была возможность лучше видеть то, что происходит рядом. Сознание у Надюшки при этом было ясное, она всё понимала и даже выговаривала некоторые слова, порой непонятные мне и окружающим, но у неё был прекрасный переводчик в лице Сони. Зимой с прогулками было туго, зато летом, по мере своих возможностей, мы старались брать её с собой как можно чаще, и почти все наши приключения и истории происходили под внимательным взглядом немногословного свидетеля – Надюшки. Она была знакома как с Габриэллой, так и со всеми другими героями нашего детства. Да, бывали моменты, когда детский эгоизм брал верх, и мы забывали или просто ленились брать нашего неповоротливого спутника с собой, но после одного случая всё изменилось.

Стоял жаркий июль. Недалеко от посёлка по классике жанра находилась заброшенная ферма. Такие места почему-то всегда особо притягивают детвору и молодёжь, и наша компания не стала исключением. Мы в тот день вышли гулять раньше обычного, я встретилась с Соней и Надюшей на перекрёстке возле главного магазина. Вскоре к нашей компании присоединилась ещё пара ребят, и наша гулянка традиционно началась с обсуждения, куда нам податься и какие приключения можно на сегодня придумать.

– А давайте в прятки поиграем? – предложил кто-то из толпы.

– Скучно.

И тут в мою голову пришла одна, как мне показалось, восхитительная идея.

– А давайте мы пойдём на ферму и поиграем в прятки там? – воскликнула я, чуть не задыхаясь от восторга.

«Давай!», «Я согласен», «Я за!» – один за другим последовали ответы, и решение было принято единогласно, лишь в Надюшкином взгляде можно было уловить некое смятение.

Когда мы дошли до фермы, солнце было в самом зените, трава на поляне вокруг фермы оказалась довольно высокой, но нам это не помешало, мы шли до полуразвалившихся сараев, оставляя за собой протоптанную тропинку.

В советские времена эта ферма была передовой, но некогда крепкие коровники являли собой печальную картину – иссохшие и растерзанные свидетели деятельной трудовой жизни прошлого столетия.

Переступая через всякий мусор, мы зашли внутрь первого сарая и, расположившись в углу, начали обсуждать игру, выбирать ведущего, как вдруг руку подняла Соня:

– А давайте я сначала расскажу кое-что? – и не дожидаясь ответа, выпалила: – Здесь обитает самое настоящее привидение!

– Да, я тоже про это слышала, – подхватила я, сообразив, что она задумала.

– Давным-давно в этом сарае повесился один мужик, вон в том углу! – она выставила розовый палец в сторону противоположного угла. – Там висела верёвка… Нашли его не сразу, потому душа его гуляет здесь и сейчас!

Тут я заметила, что все затихли, а глаза самого младшего мальчика из нашей компании довольно заметно округлились.

– Нет, я слышал другое, здесь умерла женщина, – вмешался один мальчик, – её затоптала корова, с тех пор она здесь и пугает людей!

– Да, это была его жена, – на ходу придумывая версию, ответила ему Соня. Он затих, и она продолжила: – Только вот её не корова затоптала, а он сам! Накануне они поссорились, и он, не выдержав обиды, взял да и повесился после смены…

Тут её снова перебили:

– Если он на работе повесился, то почему его сразу не нашли? Наутро же работники приходят, – привёл довольно логичный аргумент оппонент.

– На работе, вот только повесился он в субботу, а в воскресенье никто на работу не приходит! – выкрикнула Соня, оказавшаяся на грани провала. – Пришла только его жена и нашла тело! Была ночь! Она медленно открыла вон ту дверь, через которую мы сюда вошли, – тут мы все повернулись в сторону двери, затем снова уставились на неё, а Соня продолжила, добавив к голосу странную и пугающую интонацию: – В ту ночь стояла тёмная-тёмная ночь, только полная луна освещала всё вокруг, и когда её глаза привыкли к темноте, она заметила в том углу чёрный-пречёрный силуэт! И вдруг… он зашевелился! Из стороны в сторону, быстрее и быстрее! И только тогда она заметила на его шее толстую веревку… Он раскачивался на ней, постепенно его движения стали замедляться, потом он наконец остановился и начал медленно поворачиваться к ней… А затем резко открыл глаза! А вместо глаз – два красных огонька! Он поднял свои руки, на которых тут же появились огромные когти, и побежал на неё! И…

Не успела Соня закончить, как в тот самый угол с грохотом рухнул брус, раскрошив бетонный пол и подняв тучу пыли, и мы с визгом кинулись к выходу.

Я бежала изо всех сил, подальше от этого ужасного места, а ещё страшнее становилось от мысли, что за нами бежит тот самый мертвец с болтающейся на шее верёвкой!

Когда мы почти добежали до посёлка, Соня вдруг остановилась. Я оглянулась на бегу – ноги меня не слушались и сами несли вперёд, но когда она резко повернула назад, я тоже вспомнила о Надюшке и, пробежав на автомате пару метров, всё же смогла остановиться и помчалась обратно, к ним.

Нашла их внутри того сарая. Надюшка всё так же сидела в коляске, в паре метров от упавшего бруса, вся покрытая пылью. Соня стояла возле неё и тихо плакала. Я подошла к Надюшке и, виновато положив руку ей на голову, начала убирать с её жиденьких волос известковую крошку. И вдруг из-под пыли отчётливо проступила тоненькая седая прядка, которую я никогда раньше не замечала у неё. Затем она подняла на меня свои чёрные, как бусины, глаза, и из них, словно горошины, покатились слёзы. Это мгновенье было страшнее всего пережитого за тот странный день.

Именно тогда мы хоть немного, но всё же впервые повзрослели.

5

Мы шли обратно абсолютно молча. Я проводила их до калитки и, уходя, заметила, как Соня остановилась у лестницы дома и, наклонив голову вниз, смотрела на ступеньки, но не для того, чтобы подняться по ним, – так она переводила дух. Я знала, что ждёт её дома, но никак не могла на это повлиять.

На завтрашний день Соня в штаб не пришла, я пошла к ней домой и постучалась в дверь.

Эта дверь выглядела очень жалко: псевдокожаное покрытие местами было усеяно треугольными надрезами, а по краям торчали заржавевшие заклёпки некогда красивой ажурной формы. Пока я разглядывала их, из квартиры высунулся дядя Юра.

Его продолговатое лицо было покрыто серой щетиной, длинный с широкими порами нос заканчивался раздутыми по-бычьи ноздрями, из которых торчали волоски, над тонкими губами – пара шрамов, а серым глазам в обрамлении глубоких морщин придавали ещё большую выразительность бледно-коричневые мешки под ними.

Он посмотрел на меня тяжёлым взглядом, не успела я рта раскрыть, как услышала: «Соня не выйдет сегодня. Она заболела». Дверь захлопнулась.

Соня не вышла гулять ни завтра, ни послезавтра.

Лишь спустя четыре дня мы столкнулись возле её дома. Надюшки с ней не было. На шее и руках Сони я заметила разноцветные пятна, а когда спросила, что это, она лишь махнула рукой. Значит, это снова произошло.

Я знала, что её бьют дома.

В тот раз в кладовке она мне всё рассказала.

– Юра бьёт маму, иногда даже на Надюшу замахивается, а когда я за них заступаюсь, то и мне прилетает… ещё больше, – почти задыхаясь от слёз, начала она тогда свою исповедь.

– А из-за чего он вас бьёт? – спросила я.

– Да за всё! Даже за взгляд может дать по лбу. «Не так посмотрела», «не так сделала», «не так ответила» – ему всё не нравится, а как напьётся, так вообще звереет. Лучше к нему не подходить. Сегодня из кочегарки пьяным пришёл и с порога начал вещами кидаться. Мама к нам в комнату заскочила, а он за ней, за волосы схватил и начал по дому таскать. Кричал: «Потаскуха подзаборная, и зачем я с тобой связался! Ребёнка нормального родить не можешь, урода родила, да ещё чего-то требуешь, небось, под забором заделала и мне предъявляешь. Тварь! Убью вас всех! Твари!» Он её в живот пинал и по спине, а мама кричит нам: «Бегите! Бегите!» Я Надюшку схватила и хотела в окно выскочить, да не смогла, тяжёлая она стала. А он как вломится, вырвал её у меня, швырнул на диван… Я сзади на него налетела, он увернулся, а потом как схватит за шею, я начала задыхаться, думала, умру сейчас. Тут мама прибежала и хрясь его стулом по голове! Он – брык на пол и руку разжал. А я долго-долго не могла набрать воздуха, кое-как задышала. Мама посадила Надюшку в коляску и спрятала в теплице, а мне сказала к тебе бежать, – сказав всё это, она подняла на меня заплаканные красные глаза.

– А почему ты не пришла? – спросила я.

– Мне страшно, что он маму убьёт. Сижу, подслушиваю. Пока вроде спокойно, – прошептала она.

– Хорошо, но в следующий раз приходи обязательно. А Надюшке в теплице не жарко? – забеспокоилась я.

– Не, нынче мама ничего там не посадила, она порвана. Скоро пойду за ней и заберу, – и вдруг резко сменила тему: – Покажи куклу.

Я рада была завершить этот неприятный и страшный разговор, и мы поиграли немного, потом прокрались к Надюшке в теплицу. Она обрадовалась. Ещё больший восторг заискрился в её глазах, когда мы показали ей куклу.

Когда на улице уже почти полностью стемнело, я собралась пойти домой, но едва вышла за калитку, меня окликнула Соня и, подойдя ближе, произнесла:

– Знаешь, когда он душил меня, мне не было страшно, представляешь? Я даже, кажется, на секунду обрадовалась. Странно? – радужки её зеленых глаз постепенно превратились в ровные ободки, обрамляющие широченные зрачки.

– Странно, – честно ответила я.

– Но знаешь, чему я больше обрадуюсь?

– Чему?

– Если он умрёт, – сказав это, она улыбнулась, и я в ответ – тоже.