Текст книги "Хор больных детей. Скорбь ноября"

Вторая глава

В ГЛУХИЕ НОЧНЫЕ ЧАСЫ моя мать не раз видела во сне, что Коул отделился от Себастьяна и Джонаса и стоит в лунном свете, целый и невредимый. Они улыбаются друг другу и обнимаются, а меня внезапно охватывает такая злость, что я скрежещу зубами.

Этот ее сон каким-то образом перешел на меня. Коул говорит своим особым, всепрощающим голосом, полным любви. Он произносит мое имя так, словно в нем есть удивительный смысл, который я еще не понял.

Но я не поддаюсь. У нас есть определенные ожидания, и мы готовы сделать все, чтобы они оправдались. Сон, конечно, заканчивается кошмаром. Мама оборачивается, рот у нее красный, и кровь стекает на пол. Ей нужна помощь, но она не хочет помощи, а я никак не могу оказаться рядом с ней. Она поворачивается и исчезает в тени. Когда Коул, стоя в дверном проеме, произносит мое имя, он смотрит на кровать, где его место занял я.

Я еле двигаю своими карликовыми скрюченными ручками, а крошечные костлявые ножки сплелись с их ногами. Коленные чашечки задевают друг о друга. Мне не видно ничего, кроме глаз Себастьяна и Джонаса, которые ненавидят меня так же, как я – их, и творят со мной ужасные вещи в нашем общем десятифунтовом мозгу.

ОДНА ИЗ ДЕВУШЕК, с которой я познакомился у Лидбеттера, появляется около дома, чтобы сообщить мне о своей беременности.

Я совершенно не помню ее лица и никак не могу вспомнить, даже когда она судорожно подходит и целует меня, словно мы с ней не первый год любовники.

Но когда она садится рядом на двухместный диванчик, стоящий на крыльце, и слегка наклоняется, чтобы показать мне внутреннюю сторону бедра, – внезапно всплывает ясное и болезненное воспоминание. Ее зовут Бетти Линн, и ей нет девятнадцати.

Молодость окутывает ее как младенческая пухлость. Она считает, что ловко устроилась и теперь будет что рассказать другим ребятам у «Пигли-Вигли» и «Файв-энд-Дим Дувера». Бетти выглядит так, словно одолжила у своей матери и макияж, и укладку. Тенями она лишь слегка подчеркнула глаза, зато густо нарумянилась. Ее летнее платье с цветочным рисунком свежевыглажено, и от нее слабо пахнет скучными духами пожилой дамы.

Я прямо вижу, как мать дает ей указания, что сейчас говорить и делать. Не пугай его и не угрожай. Медленно тяни, как сома, и не дергай леску. Это станет самой большой удачей в твоей жизни, говорит ей мама, держа между зубами шпильки. Расчесывая ее спутанные кудри, она рассказывает, как действовать, чтобы заполучить мужчину. Вот шанс обрести деньги и семью. Выбраться из болот и жить в особняке. Чтобы в городе, где ничего не меняется, кроме степени отчаяния, наконец произошло хоть что-то.

Бетти Линн никогда не видала таких огромных домов, как наш, и немедленно начинает мечтать, как заживет здесь без пятерых младших братьев и сестер, вечно щиплющих ее за ноги. Не надо кормить, забивать и ощипывать куриц; не нужно доить коров; нет лачуги из рубероида, который летом нагревается и обдает тебя жаром словно кипятком. Она улыбается во весь рот и показывает мелкие квадратные зубки, думая с широко раскрытыми глазами о том, что купит в первую очередь, когда в кулачке окажутся зажаты кой-какие деньжата. Это вполне естественно – все в округе Поттс ведут себя так.

С минуту она любуется простором и величественной тишиной, рисуя себе размер комодов и глубину ванн. Это огромное пространство надо использовать. Она знает, что станет матерью целому выводку – такова ее судьба, что бы с ней ни случилось; но судьба станет намного более выносимой, если ей доведется носить роскошные плиссированные платья и пить шабли. Если она наконец сможет позволить себе одноразовые подгузники и не шить пеленки из ткани. Мама медленно душит ее, ребятня, которая постоянно крутится под ногами, невыносимо давит на мозг, от квохчущих на кухне куриц едет крыша – да черт возьми, все вокруг сводит ее с ума.

Светло-голубые глаза Бетти бегают туда-сюда, а улыбка рождается в уголках рта и становится шире. Ей не выговорить слово «шабли», и она его не пробовала, но научится пить. Не может быть ничего хуже папиного виски из отрубей, и это из-за него у папы отнялось пол-языка. Бетти хочет, чтобы ее оценили представители высшего общества, как бы они себя ни вели, кем бы ни были и что бы ни делали. Вот так все будет, сказала мама. И вот что она скажет у «Пигли-Вигли» и «Файв-энд-Дим Дувера», когда они начнут отходить и отворачиваться из-за жуткой зависти.

Она проговаривает свои мысли вслух, делясь тем, как должно быть.

– Я думаю, нам надо пожениться.

– Ты так думаешь.

– Ага. Я буду хорошей женой и матерью. Мне пришлось много возиться с братишками и сестренками с тех пор, как папа заболел и больше не мог работать. Я хорошо воспитала их и этого ребенка тоже хорошо воспитаю.

– Похоже, ты знаешь, чего хочешь, – говорю я.

– Так и ты знал, той ночью на парковке.

– Да, – признаю я. Это и впрямь так, или по крайней мере так было. Правда, я пользовался презервативом, хотя не собираюсь заострять на этом внимание. Я не говорю ей ничего, что можно посчитать значимым.

Встаю с диванчика и предлагаю ей руку.

– Давай зайдем в дом.

– Ты хочешь, чтобы я зашла внутрь вместе с тобой?

– Именно.

Вероятно, до нее доходили слухи о моих братьях, но наверняка она не может поверить в их правдивость. Это просто сказки, чтобы пугать местных ребятишек. Что-то на уровне страшилы и призрака города Флэт-Рок. Она с блеском в глазах разглядывает кожаную обивку и резную мебель. Фред и Сара взяли Доди с собой к Лидбеттеру, и в доме так тихо, словно никто тут не жил лет пятьдесят. Мы идем к лестнице, и ступеньки притягивают к себе внимание как бездонный пруд.

– Что там?

– Мои братья.

Эти слова вызывают у нее нервный смешок.

– Ой, нет.

– Да.

– Ты просто прикалываешься надо мной.

– Нет, это правда.

Она давит пальчиком на мою грудь. В этом лабиринте коридоров на нее напала застенчивость. Мое запястье касается ее правой груди, а ее духи пахнут не так уж плохо. Бетти скользит взглядом по лестнице вверх-вниз с улыбкой, но слегка отстраненно, в ожидании веселого сюрприза.

– Я тебе не верю.

– Пойдем, ты все увидишь сама.

Мы идем по ступенькам, держась за руки. Сейчас мы навестим кролика Банни и Санта-Клауса. Она не в силах себя контролировать и хихикает, что довольно мило. Мы будем часами заниматься любовью на шикарной кровати, а потом я подарю ей кольцо моей бабушки с бриллиантом в три карата. Или, может, Бетти Линн думает, что я веду ее в хозяйскую спальню, чтобы показать огромный гардероб. Уложить ее на шелковые простыни, украсить бледные щеки лепестками роз и прочитать на французском «Цветы зла» Бодлера. С другими я такое проделывал.

Перед дверью спальни я делаю паузу, растягивая момент. Я тоже тихонько хихикаю, что меня самого изумляет. Она пододвигается ближе, словно я могу взять ее на руки и перенести через порог. Я открываю дверь и подаю ей руку, проводя сквозь серые тени к телам на кровати.

На секунду можно подумать, что на матрасе сложены рядышком еще дергающиеся куски расчлененных трупов.

– Я женюсь! – говорю я своим братьям.

Они спрыгивают с кровати – первой вперед выдвигается огромная сросшаяся голова, за ней следуют три туловища и круг хилых кривых конечностей.

– О господи Боже мой, – шепчет Бетти Линн слабым голосом, – спаси мою душу. Мама, мама, ты никогда не рассказывала мне…

Себастьян, который презирает и ненавидит все вокруг, с помощью трех языков выплескивает на нее свой яд.

– Убирайся отсюда, бессмысленная тупая пизда.

Они начинают тихо смеяться и слушать этот напоминающий флейту звук – как слушать хор больных детей.

Я вытаскиваю кошелек и выгребаю достаточно денег для оплаты аборта. Протягиваю ей горсть купюр, но она убегает, не взяв ничего.

Слабый смех сопровождает Бетти Линн, пока она спотыкаясь несется вниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Жуткие стоны рвутся из са́мой ее глубины. Она прокусила язык, и капли крови падают на ступеньки. Она ударяет по своему немного дряблому животу в надежде убить создание внутри себя, пока оно не выросло в такое.

Пока оно не стало мной.

КОГДА ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ, Фред уже отказался от идеи делать документальный фильм и теперь хочет снимать порно с Доди Кутс и Драбсом Бибблером в главных ролях. Он еще не познакомился с Драбсом, но, наверное, видел его голым и плачущим на проселочной дороге, с членом, трепещущим на ветру. Как ни печально признавать, но такой фильм, наверное, и впрямь зашел бы на рынке любительских видео.

– И о каких деньгах идет речь? – спрашивает его Доди. Она ловит мой взгляд, делая вид, что шутит, но я уверен, она всерьез обдумывает эту мысль.

– Зависит от числа и разнообразия сцен.

Фреду, который всегда занят серьезными мыслями, приходится учитывать свою целевую аудиторию. Рынок извращенцев не так велик, как у стандартной порнушки, снятой в Ван-Найсе, но за что-то впрямь оригинальное они готовы платить намного больше. Если бы он смог поставить камеру в нашей спальне, выставить нужный свет, не пользуясь на этот раз фильтрами, и найти правильный ракурс…

– Могут они эякулировать? – спрашивает он.

– Кто? – переспрашивает Доди.

– А как ты думаешь? Тройняшки. Могут они эякулировать?

– Блин, что за вопрос?

– Честный вопрос, – говорит он. – Господи, у них один лоб на троих. Я просто полюбопытствовал.

– Да, могут. Теперь ты получил ответ.

– Чудесно. Значит, мы сможем заработать. Их по факту трое. Потянешь?

Фреда совершенно не смущает, что он ведет такие разговоры прямо передо мной, в моем собственном доме, и с такой широкой ухмылкой, что мне видны его сгнившие коренные зубы, не до конца прикрытые верхним мостом.

От них несет ромом. Сара пьяна, а с кокаином это плохо сочетается. Она так сильно сдвигает брови, что в межбровную морщину можно воткнуть гвоздик и тот не выпадет. Громко бормочет имена, брызгая слюной как кошка.

Фред полон свежей идеей продвинуться на поприще независимого создателя порнороликов: есть уроды, групповуха, несовершеннолетняя штучка из собачьей дыры, которой достаточно завязать хвостики, и каждый дополнительный элемент поднимет цену творческого продукта. Что еще добавить? Он оглядывает комнату и делает пару нетвердых шагов по направлению к камину. Пытки кочергой? Выжигание клейма? Фред смотрит на Сару. Та достаточно обдолбана, чтобы не заметить, если он потащит ее в темную комнату в постель с мутантом.

Он садится, мелко дробит заначку и втягивает в себя несколько дорожек кокаина с ручного зеркальца, а остаток предлагает девушкам. Каждая нюхает достаточное количество, чтобы в должной мере подморозить центры высших мозговых функций. Меня удивляет, что Доди тоже нюхает кокаин. Она начинает хихикать, любуясь пылинками, парящими в солнечных лучах. Болотное колдовство матери не могло подготовить ее к такому, и в груди у нее нарастают рыдания. На щеках и шее проступают красные пятна, и она пододвигается ближе к Саре. Ситуация меня одновременно возбуждает и раздражает, я чувствую себя загнанным в угол.

Доди в настроении, а у меня есть жилка вуайериста. Я наблюдаю, все еще тускло и неопределенно улыбаясь, как она обеими руками хватает Сару за подбородок и притягивает ее губы к своим. Фред начинает настраивать камеру и пленку. В Доди не больше полутора метров, и весит она всего сорок килограмм, но вся состоит из мышц. Сара слегка сопротивляется, но не сильно, когда Доди резко наклоняется вперед и целует ее взасос. Кто-то из них тихо вздыхает. А может, это вздыхаю я. Почему-то я не перестаю думать, что дело закончится убийством.

Они неторопливо двигаются вперед, Сара слабо стонет и пытается оттолкнуть Доди, держа обе руки на ее грудях. Толкает, толкает, а потом начинает их нежно сжимать. Просто ожившая мужская фантазия. Доди посапывает точно так, как делает, извиваясь между братьев, и при этом искоса поглядывает, не смотрит ли кто. Я смотрю. А Фред думает только об уродах и внезапно устремляется к лестнице, ведущей наверх.

Я вздыхаю, поскольку такое хорошее зрелище закончилось прежде, чем я увидел хотя бы одну из девушек обнаженной. Фред двигается быстро, но я выпихиваю его в коридор и преграждаю путь. Он так привык не замечать моего присутствия, что, похоже, не до конца понимает, почему ему не подняться по ступенькам. Озадаченно склоняет голову набок, размышляя, что мешает. Никак не может осознать, в чем проблема.

Мне приходится пару раз откашляться, пока Фред наконец меня замечает. Он тяжелее меня килограммов на пятнадцать и выше сантиметров на десять; кладет тяжелую руку мне на грудь, чтобы отодвинуть в сторону. Я удерживаюсь на ногах, и он озадачен. Фред усиливает давление, но все равно ничего не происходит. Он издает звук, какие издают дети, когда не могут выбраться из манежа.

– Убирайся! – кричит он. – Тупой ублюдок! Я сейчас занят, это дело всей моей жизни. Прочь с дороги!

Его горячность наводит на мысль, что я ошибаюсь в причинах происходящего. Может, он сам хочет воспользоваться братьями. Дополнительный изврат, групповуха с геями-мутантами.

Даже удивительно, что ситуация так быстро достигла критической точки. Все надо разрулить быстро, четко и эффективно. Если я просто вытолкаю Фреда взашей, Сара уйдет вместе с ним и Джонас останется безутешен. Это все равно рано или поздно произойдет, но лучше я буду тянуть так долго, как смогу.

Наверху Джонас уже начал проникновенно напевать: «Туда, где она, мой дух за ней следует, по пути неизведанному, не ведая, жив или мертв будет…»

Фред крепко хватает меня за горло, сжимая все сильнее.

– Ты, глухой сукин сын, отсталый игрок на банджо! Ты меня слышишь? Я сказал, уебывай отсюда!

Я стараюсь придумать место, куда его ударить, не нанося реальных повреждений, но кровь во мне вскипает. Может, из-за банджо: мне всегда хотелось научиться на нем играть. Фред, дрожа от ярости, еще сильнее сжимает кулаки, а сломанный верхний мост скрипит на расколотых зубах во время его рыка и визга.

Я следую своим курсом – наношу два удара в солнечное сплетение, и он тут же валится на нижние ступеньки. Если бы я врезал ему кулаком по темечку, его череп разлетелся бы как старый глиняный горшок.

Вместо этого хватаю его за волосы и волоку на кухню. Фред надувает щеки и испускает долгое шипение, пытаясь вывернуться и размахивая вокруг кулаками. Дозы кокаина, которую он принял, достаточно, чтобы свалить носорога, поэтому нужно действовать аккуратно. Много виски не потребуется, но вопрос в том, сколько он сможет проглотить, прежде чем откажет сердце.

Я вливаю в его глотку около четверти пинты, пока он не рыгает с каким-то щебечущим звуком, а глаза не закатываются чуть ли не на затылок. Каждый мускул в его теле превращается в кашу, он медленно валится вниз и растекается по полу.

Доди и Сара исчезли из гостиной, и в доме их нигде нет. Мой пикап тоже исчез.

«…по пути неизведанному, не ведая, жив или мертв…»

КТО-ТО В ГОРОДЕ повадился пинать собак.

Дети истерично орут на улицах, выкрикивая клички своих любимцев, пока их родители инспектируют соседские дворы. Собаки обозлены и не берут угощение. Размер обуви, похоже, двенадцатый, как раз чуть больше моего. Собаки стали осторожными и подозрительными, они мечутся по углам дворов и прячутся за ильмами и белыми дубами.

Даже колдуньи и старые ведьмы, живущие в низине, не знают, что с этим делать. Они наводят колдовские чары и натирают собак различными смесями, чтобы отогнать зло. Теперь собаки не только обозлены, но еще и ужасно воняют. Их лоснящаяся шерсть склеилась, вся в потеках грязного жира и каких-то цветных порошков. У части детей появилась аллергия на зелье, и теперь их лица покрыты ужасными красными волдырями от крапивницы.

Народ в городке стал параноидально присматриваться ко всем обладателям ботинок двенадцатого размера. Даже если ты носишь одиннадцатый или двенадцатый с половиной, все равно встретишь косые взгляды. Магазин боеприпасов Перси распродал запасы патронов. Колдуньи выловили на болоте всех лягушек, тритонов, летучих мышей и дождевых червяков.

Клубы красного пара и зловещая вонь поднимаются из дымовых труб, над Кингдом Кам кружатся ядовитые испарения. Вельма Кутс приносит в жертву мизинец. Цена для нее не имеет значения – только услуга и итоговый обмен.

Я начинаю сомневаться в здравом уме этой женщины.

Безглазых тритонов и безногих жаб выкидывают из окон лачуг и бросают обратно в болото. Собаки слишком злы, чтобы продолжать участвовать в играх, поэтому дети начали таскаться с хромыми лягушками, слепыми тритонами и бескрылыми летучими мышами. Они дают им имена, обмениваются ими, цепляют на них крошечные ошейники и поводки, солнцезащитные очки и тележки.

Эликсиры продолжают вариться, но собак они не защищают.

Как и всех остальных.

МОЙ ОТЕЦ ПОЗНАЛ ЗЛО. Зло пришло за ним в виде его собственного прошлого.

С рождения он прирос к округу Поттс, фабрике и семейному дому, как я прирос к своим братьям, а те – друг к другу. Зло, как считается в таких случаях, есть отсутствие выбора.

Наш городок был его судьбой, но ему не хватало воображения или предвидения. Он был реалистом со слишком сильным энтузиазмом и недостатком фантазии. Всегда сохранял прагматичность там, где все построено на суевериях. Этого достаточно, чтобы погубить любого человека.

Но он делал все возможное, или то, что считал возможным. Использовал свое богатство, чтобы улучшить жизнь обитателей Кингдом Кам, даже когда те не хотели принимать его вложения. Он строил школы и дома, даже больницы. Пытался осушить болото, чтобы появилось шоссе, которое дало бы этим людям какую-то альтернативу.

Мой отец был человеком практическим, но вряд ли благоразумным. Школы стояли пустыми, пока ураганные ветра постепенно не разнесли их по кирпичику. Жителей округа Поттс нельзя винить за это хотя бы потому, что образовательный совет не предложил сколь-либо полезной программы обучения. Химия в пробирке оказалась неактуальной. Если смазки недостаточно, колеса мироздания крутиться не будут. Логарифмы, геометрия и алгебра неприложимы к подъему реки в сезон наводнений.

И кто бы мог позволить себе тратить время на такое обучение? Кукурузу нужно возделывать, ограды – чинить, калоприемник дедушки – вычищать, а ритуалы – проводить. Новые дома стали сараями, полными свиней, коз и корыт с помоями. Речь ведь шла о людях, которые еще не доверяли электрическим лампочкам.

Больница, носившая имя отца, не могла существовать без больных и в итоге закрылась. В Кингдом Кам сотни лет лечились болотными травами у ведьм, а врачи не приняли бы в качестве оплаты за свои услуги яйца или скипидар.

Осушить трясину невозможно, и все это знали. Думаю, знал даже мой отец. С его стороны это был акт тщеславия и гордыни, и он заслуживал то, что случилось из-за его самонадеянности. Несмотря на армию скрежещущих механизмов и взвод из двух сотен человек, он не расчистил в пойме ни одного квадратного метра. Каждая неудача все ближе подводила его к живому сердцу собственной ненависти.

Отец любил братьев больше, чем меня, что я могу понять и даже уважаю. Его отношение к ним походило на преклонение заложника перед похитителем, любовь мученика к веревке и тягу самоубийцы к ножу, который бы его освежевал. Это редкая и высшая благодать.

У него не было иного выбора, а это значит, что и любовь тоже его убивала.

Зло следовало за отцом по пятам каждое мгновение жизни, включая последнюю минуту, когда он прыгнул в недра фабрики. Физически ощутимое, всепроникающее и вместе с тем безразличное. Эту муку я начал понимать с годами. Я ношу его одежду и обувь. У нас примерно один размер, и мы передвигаемся по миру похожим образом. У нас почти одинаковый рост и вес, с идентичными мерками. Вакуум на его месте продолжает жить, поджидает меня в доме, зарослях сорняков, под душем и тяжело дышит в задней части пикапа.

Я так привязан к моим братьям, словно являюсь одним из них. Собственно, так оно и есть.

Так что я продолжаю искать в газетах информацию о пропавшем шестилетнем ребенке или о моей матери, но ничего не нахожу.

АББАТ ЭРЛ ЧЕРТОВСКИ хорошо отплясывает сельскую кадриль даже в рясе священника. Он поднимает подол и во время танцев в амбаре показывает всем свои просоленные колени. На его коже видны потеки крови, поскольку он, кающийся грешник, вшил в одеяние кошачьи когти и колючки. Иногда он восклицает «Йе ха!», что явно не считает разговором. Согласно принятому обету, говорить он может только после шести часов.

Я все смотрю, не появится ли Драбс, но его не видно. Гляжу в окно на собак, прячущихся в грязной соломе. Мэгги стоит на другой стороне скотного двора с настороженным видом и легко ускользает, когда я подхожу к ней.

Мы наматываем круги, словно злобные разгоряченные звери.

УСТРАИВАЮТ ГОРОДСКОЕ СОБРАНИЕ, чтобы решить, что делать с историей об избиении собак, но народ так боится оставлять своих Спота, Коди, Байрона, Сиенну, Криса и остальных вечером в одиночестве, что собрание немноголюдное. В основном, я подозреваю, пришли любители кошек.

Шерифу Берку, скребущему свой подбородок, трудненько все это терпеть.

– В настоящее время мы никого не подозреваем.

– Вы никого не подозреваете! – кричит Вельма Кутс, которая пожертвовала мизинцем, надеясь во всем разобраться, и теперь ждет от полиции неменьших жертв.

– По-моему, под подозрением каждый мужчина, который носит двенадцатый размер обуви! Так мне кажется. И не надо закрывать глаза на женщин с большими ногами.

Собрание выражает неуверенное согласие, кивая с разных концов комнаты.

Берк – низенький человек, страдающий от комплексов мужчины маленького роста. Он обижен на судьбу и всегда носит шляпу и ботинки, чтобы выиграть несколько дополнительных дюймов. Его неуверенность проявляется всякий раз, когда он пытается понизить свой скрипучий голос на октаву. Время от времени он слишком возбуждается и забывает говорить сквозь диафрагму, и из него вырывается писк. С налитым злобой лицом он размахивает руками, напоминая тонущего ребенка:

– Верно, Вельма! мы уже побывали в обувных магазинах и получили сведения о размерах обуви. После того как опросили нескольких мужчин и женщин, ни одного подозреваемого у нас не появилось.

Вельма Кутс смотрит на мизинцы Берка с враждебностью, которую шериф ощущает почти физически. Берк сжимает кулачки.

– Так что делать людям? – спрашивает отец Драбса, преподобный Клем Бибблер. Сколько бы градусов ни было на улице, я никогда не видел его потным. Он воспринимает ситуацию крайне серьезно, но так спокойно и хладнокровно, насколько возможно. Члены его общины перестали ходить на службы, поскольку боятся оставлять собак и многочисленных детишек одних дома. А кроме того, они боятся, что Драбс может начать стаскивать с себя одежду у алтаря.

– Всех просили принять определенные меры предосторожности, – отвечает Берк. – Не оставляйте своих любимых питомцев одних по ночам. Пускайте их в дом. Следите за ними как за своими детьми. Не оставляйте их в одиночестве на долгое время. Убедитесь, что ворота закрыты на цепочку. Все время держите оружие наготове. Заряженным. Если отлучаетесь надолго, наймите сиделку. Мне также разрешили взять трех новых помощников на неполный рабочий день. Они помогают в этом деле.

Молитвы не помогают. Может, в последнее время преподобный Бибблер слишком много хотел от Бога, отвлекая Его внимание от более важных дел?

Двадцать лет он умолял Всевышнего привести своего сына Драбса в чувство, а теперь внезапно ждет чудес из-за нескольких пудельков, которых пнули в задницу. Он даже не осознает в полной мере своей глупости и явно будет стыдиться лишь от одних вопросов. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее осознаю, насколько несовместим преподобный Бибблер с округом Поттс. Мне бы стало его жаль, если бы я не был уверен в том, что он сам довел до этого, как и мой отец.

– Нам нужно правосудие! – кричит кто-то.

– Кровавое!

– Мы не хотим, чтобы наши дети и впредь играли с безногими лягушками!

– Или с хромыми летучими мышами!

– Мы поймаем хитрого пинателя, – говорит шериф. Он обнаружил мое присутствие и хмуро глядит в мою сторону. Когда все идет не как надо, он питает к моей семье тайную неприязнь. Все проблемы сходятся к нам.

Берк крошечный словно невинная ложь, и выглядит так, будто его в любой момент может унести под мышкой какая-нибудь крупная женщина. Он тоже это чувствует, и на его лице появляется безжалостная улыбка.

СВЯТОЙ ОРДЕН ЛЕТАЮЩИХ ВАЛЕНД [2]2
  Летающий Валенда – знаменитый американский канатоходец. (Прим. пер.)


[Закрыть].

Им нравится такая метафора – идти по жизни как по натянутому канату, доверившись Богу и собственной надежной подготовке. Я все еще думаю, что тут должно быть нарушение авторских прав, но с каждым годом монахов все больше, а Валенд все меньше.

Аббат Эрл был водителем одного из бульдозеров, которые мой отец нанял для осушения болота. Как и остальные, он хорошо делал свою работу, но бульдозеристы были не в состоянии справиться с поставленной перед ними задачей. После смерти отца у верных ему людей, которые тщетно сражались вместе с ним, что-то сломалось. Аббат Эрл потерялся во времени и продолжал жить в городке, пропав на дне бутылки с текилой и проводя ночи с одноглазой женщиной по имени Лукреция Муртин.

Он снова обрел веру, когда проснулся весь в крови и рвотных массах на ледяном полу пустой больницы. Окна, выходящие наружу, давно были выбиты, но он каким-то образом порезал предплечье, когда влезал внутрь. Может, пытался убить себя. От запястья до середины предплечья шли три глубоких вертикальных пореза. Если он собирался совершить самоубийство, то его намерение умереть было вполне серьезным.

По его словам, тогда к нему явился Бог, и у меня нет причин ему не верить. В больнице не было ничего, кроме упаковки бинтов, которых как раз хватило, чтобы перевязать его кровоточащие раны. Такое совпадение меня тоже заставило бы дважды подумать. Я продал ему больницу за доллар, и он немедленно превратил ее в монастырь.

Духовные искатели со всего мира, с самыми разнообразными чертами лица, всех религий и рас, совершали паломничество в Кингдом Кам и становились членами ордена. Одни из них – пророки, по крайней мере, могут таковыми являться. Другие – служители Бога, надеющиеся проникнуть сквозь измерения и встать между столпами небесными. Некоторые – алкоголики и наркоманы в поисках последнего шанса на спасение.

В медитации позволено все. Они обливаются потом между кострищами и пентаграммами и говорят на мертвых диалектах. Они продираются сквозь нагромождения Каббалы. Нелегкое путешествие.

Некоторые искупались в крови, и призраки их жертв резвятся в тенях пустых палат. Лукреция Муртин стала монахиней – невестой Летающих Валенд – и может своей пустой глазницей видеть бедных привидений. Сестра Лукреция говорит, что слышит младенцев, плачущих в детской.

Технически я – монах по доверенности. Здание монастыря до сих пор носит мое имя, и аббат Эрл считает меня по меньшей мере благотворителем, если не истинным верующим.

Иногда я трапезничаю с братией и соблюдаю правила, когда нахожусь в ордене. Облачаюсь в капюшон и мантию с чертополохом и колючками, распеваю молитвы, разговариваю только между шестью и семью часами вечера. Я храню целомудрие и не произношу святое имя Валенды всуе.

Тут все возможно, словно при ходьбе по канату на диком ветру.

ДЖОНАС ЦИТИРУЕТ НАЗВАНИЯ симфоний, поэм и комедий, которые хранятся в принадлежащей ему трети коры головного мозга. Больше он почти ничего не может делать самостоятельно, но это не имеет значения. Его слова страстные и правдивые. Манера исполнения, замысел, градации тона и точность языка добавляют глубины самовыражению. Все это посвящено Саре, которая спит рядом с Фредом в гостиной. «Любовная песнь Альфреда Дж. Пруфрока», «Странная парочка», «Барни Миллер», «На заброшенном кладбище», токката, концерт мандолины, «Раз к смерти я не шла – она ко мне явилась в дом», «Трое – это компания», «Я люблю Люси», «Вальс цветов», «Либестройме», «Остров Гиллигана», «Уилл и Грейс», «Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы», «Флот Макхейла», «Бернс и Аллен», «Луна и тис», «Сайнфельд», «Адажио», «Прибытие царицы Савской» – пожалуйста, приди ко мне, я жду тебя, я всегда буду ждать…

Он всхлипывает как ненормальный, а едкие слезы разъедают его горло, пока Себастьян тихо хихикает, а Коул хранит странное молчание.

ПОЛНАЯ, НО ТУСКЛАЯ ЛУНА не в состоянии осветить внутренности пикапа. Кем бы ни была эта сущность, она без моей помощи прекрасно устроилась у меня на коленях. Она пахнет смертью, но это сейчас ни черта не значит. Волосы у нее огненно-красные – при дневном свете они казались бы просто рыжими, но сейчас это масса раскачивающегося пламени, которое разливается по моему животу вплоть до колен.

Она издает звуки, которые можно принять за экстаз или агонию при убийстве. Сложно сказать. В баре сегодня вечером не было ни одной женщины. И как она нашла меня? Лес. Думаю, она появилась из леса. Она проводит ногтями по моим ногам вниз и вверх, делая при этом еще и мелкие движения, словно выцарапывает на моей коже отрывочные, но сильные изречения. Я пытаюсь их разобрать. Это наклонный шрифт с хорошо очерченными линиями, черточкой у буквы t, точкой над i и свисающим хвостиком у буквы g. Много пассивных глаголов. Число точек с запятой не велико, но довольно много слов выделены курсивом.

Каждый новый раздел, имеющий заголовок, начинается с прописных букв, выведенных каллиграфическим почерком в нарочито библейском стиле. Тут множество примечаний, которые сами по себе содержат материал для дальнейших ссылок.

По мере приближения моего оргазма она начинает писать намного быстрее. Мы словно в середине важной гонки, которая будет иметь значительные последствия. Внезапно меня переполняет отчаяние. Я знаю, что мне нужно побороть ее, прежде чем она сможет завершить свои заклинания и пробудить какую-то иную форму страха.

Я яростно кончаю ей в рот – в то, что может быть ее ртом, – но она больше не пользуется языком в моих целях. Только в своих. Говорит со мной или с кем-то еще, с чем-то еще, что приближается сквозь огромный густой лес, окружающий парковку. Она повторяет ключевые фразы – имена, условия, мольбы, требования – и продолжает давать новые обещания.

Изречения на моей плоти зажглись, и в пикапе стало светлее. Ее лицо остается в тени; оно спрятано в черноте, у которой всегда острые зубы. Деревья гнутся на ветру, их листья сворачиваются и скукоживаются от обжигающего зловонного дыхания.

Я приближаю ее лицо, выставляя бедра вперед и надеясь таким образом помешать ей писать, но она училась и тренировалась слишком долго, чтобы моя уловка сработала. У нее отличная дисциплина.

Так что я издаю всхрап и с силой хватаюсь за ее холодные жесткие волосы. Моя сперма течет ей в горло, если оно вообще у нее есть и если рот и руки связаны с чем-то определенным. Когти сжимаются на моих бедрах – это была суровая гонка, но я победил и сумел избежать очередной ловушки.