Текст книги "Новый расклад в Покерхаусе"

5

Кухмистер выехал на Бартон-роуд. Путь его лежал в Кофт. На фоне зимнего пейзажа он сильно смахивал на епископа. Котелок плотно надвинут, ноги в велосипедных зажимах, черное пальто застегнуто на все пуговицы. Посмотришь на него – сразу ясно: такой человек не пойдет на компромиссы. Он медленно, но решительно жал на педали, в голове ворочались мысли, такие же угрюмые, как и весь его облик, и такие же злые, как ветер, что дул прямо с Урала. Одноэтажные домики, иногда попадавшиеся на пути, казались такими ничтожными по сравнению с черным силуэтом, такими непрочными и лишенными всякой основательности. Долгие годы безропотного подчинения воспитали в Кухмистере слепой фанатизм, – колом не выбьешь. Независимость – вот как он сам называл ненависть к переменам. Причем к переменам любым, будь то к лучшему или к худшему. Да разве перемены вообще бывают к лучшему? Усовершенствования – да. Кухмистер готов был одобрить усовершенствования, но при условии, что эти усовершенствования не коснутся прошлого. Ни-ни. В глубине души он осознавал, что подобные доводы нелогичны, но только в глубине души. Он просто считал это непреложной истиной, загадочной, но обыденной – такой же, как огромные металлические паутины, раскинутые по полям вдоль дороги. Они ловили радиосигналы звезд, давно переставших существовать. Реальность в представлении Кухмистера была столь же непостижимой, что и эти звезды. Но он довольствовался и тем, что, подобно радиотелескопам, наблюдавшим далекие звезды, может наблюдать эту реальность в лице таких людей, как генерал Кошкарт О'Труп, кавалер ордена святого Михаила и святого Георгия II степени, кавалер ордена «За боевые заслуги».

Генерал имел влияние в высших кругах, к нему в Кофт-Касл заезжали даже члены королевской семьи. Однажды Кухмистер видел, как королева-мать величаво слонялась по саду, и слышал августейший хохот в конюшне, а может, это кони ржали. Генерал может замолвить за Кухмистера словечко, а главное – одним словечком уничтожить нового Ректора. В бытность свою студентом Кошкарт О'Труп был одним из «стипендиатов» Кухмистера.

Кухмистер своих «стипендиатов» не забывал, да и они сами при всем желании забыть его не могли. Они были обязаны ему по гроб жизни. Кто, как не Кухмистер, посредничал в их делишках? С одной стороны, ленивые, но влиятельные студенты, такие, как Кошкарт, с другой – безнадежные аспиранты, зарабатывающие на хлеб тем, что выполняли задания за студентов. Кухмистер передавал им взятки, и те не скрывали своей благодарности. Аккуратно, раз в неделю, они сдавали ему сочинения, и сочинения, поразительно талантливые для студентов, которые явно звезд с неба не хватали. Зарабатывая два фунта в неделю за сочинение, аспиранты таким образом добывали средства для занятия наукой. Не одна докторская степень была получена, только благодаря этим двум фунтам. А экзамены на степень бакалавра с отличием, которые сдавались через подставное лицо? «Стипендиаты» Кухмистера беззаботно потягивали пивко на Кинг-стрит, а их доверенные лица отвечали на экзамене, причем старались показать себя полной посредственностью. Кухмистер был осторожен, весьма осторожен. Такое случалось раз или два в году, и на экзаменах по предметам, до того посещаемым, что среди сотен экзаменующихся незнакомого лица просто не заметят. И еще как срабатывало! «У них (студентов) от этого знаний не прибавится», – уверял он доверенных лиц из числа аспирантов, стараясь рассеять их страхи. И совал им в карман пятьсот, а как-то раз даже тысячу фунтов. И знаний действительно не прибавлялось. Достопочтенный сэр Кошкарт О'Труп схватил пару по истории. Он исписал целых четыре листа, но так и не уяснил, как же это Дизраэли [16]16
  Бенджамин Дизраэли (1804-1881) – английский государственный деятель, оратор и писатель. Премьер-министр Великобритании (1868, 1874-1880)


[Закрыть] повлиял на политику консерваторов. Однако где найдешь, где потеряешь, и О'Труп нашел свое. Он стал большим знатоком по части лошадей – недаром он три года с утра до ночи торчал на ипподроме в Нью-маркете. Эти знания сослужили ему хорошую службу, когда довелось командовать кавалерией в джунглях Бирмы. Японцы от его безумного лихачества просто терялись, да еще это имя – О'Труп. Они и не подозревали, что в британской армии имеются камикадзе. За время кампании сэр Кошкарт сумел сохранить всего двенадцать человек и так испортил себе репутацию, что его решили произвести в генералы. Иначе гибель всей армии и потеря Индии были неминуемы. На войне Кошкарт научился выжимать из лошадей все возможное и невозможное. Поэтому, демобилизовавшись, он вспомнил увлечение молодости и принялся выезжать скаковых лошадей. Слава о его конюшнях в Кофте облетела весь мир. Как по мановению волшебной палочки, мог сэр Кошкарт превратить запаленную клячу в двухгодовалого жеребца-победителя. С таким талантом можно жить припеваючи. Однако волшебством тут и не пахло: этот талант к подменам Кошкарт перенял еще у Кухмистера. КофтКасл занимал обширную площадь и окружен был высокой стеной, защищающей от посторонних глаз и фотообъективов. В отдаленном уголке изысканного сада приютилась небольшая консервная фабрика. На ней побочные продукты конюшен перерабатывались и поступали в продажу под неброским названием «Кошачьи консервы Кошкарта».

У ворот Кухмистер спешился и постучал в дверь привратника. Ему отворил садовник японец – военнопленный, от которого сэр Кошкарт тщательно скрывал, что происходит в мире, а сам японец узнать никак не мог – мешал языковой барьер. Кухмистер поехал по дорожке, ведущей к дому.

Несмотря на то что Кофт назывался замком, в нем и близко ничего не напоминало старину. Здание из красного кирпича, выполненное в безукоризненно эдвардианском стиле, говорило о высокомерном презрении к нынешним вкусам и заботе об удобстве в самом широком смысле. На дорожке перед парадной дверью поблескивал черный генеральский «роллс-ройс». Кухмистер слез с велосипеда и направился к черному ходу.

– Пришел повидать генерала, – сказал он повару. Его тут же проводили в гостиную, где сэр Кошкарт развалился в кресле перед камином.

– Внеурочный визит. Кухмистер, – встретил он гостя.

– Да, сэр. Особый случай, – ответил привратник, держа котелок в руке. Генерал указал ему на табуретку, которую всегда, специально для Кухмистера, приносил повар. Он сел и положил котелок на колени.

– Закуривай, – предложил сэр Кошкарт. Кухмистер достал трубку и жестянку с черным табаком. Сэр Кошкарт наблюдал за ним с нескрываемым отвращением.

– Ну и мерзость ты куришь, Кухмистер, – заметил он. Клубы сизого дыма потянулись к вытяжной трубе. – Нужно быть здоровым, как слон, чтобы таким табачком баловаться.

Кухмистер довольно попыхивал трубкой. Вот такие минуты, минуты раболепия не по долгу службы, а по своей воле, были для него самыми счастливыми. Он дымил трубкой, сидя на жесткой табуретке в гостиной сэра Кошкарта О'Трупа, и чувствовал себя в своей тарелке. Кухмистер наслаждался добродушным презрением генерала.

– Фингал у тебя хоть куда, – сказал сэр Кошкарт. – Ты что же, на войне побывал?

– Да, сэр, – Кухмистер уже гордился своим синяком.

– Ладно, старик, выкладывай, с чем пожаловал.

– Меня беспокоит новый Ректор. Вчера на банкете он выступил с речью, – ответил Кухмистер.

– С речью? На банкете? – Сэр Кошкарт даже приподнялся в кресле.

– Да, сэр. Я так и знал, что вам это не понравится.

– Позор на его голову. А что он сказал?

– Говорит, затевать будет в колледже перемены.

У сэра Кошкарта глаза на лоб полезли. – Что? Перемены в колледже? Вот дьявол! Это что еще за новости? Наш колледж, будь он трижды неладен, и так изменили до неузнаваемости. Как ни заглянешь, вечно встретишь этих патлатых оболтусов. Они и на мужчин-то не похожи. Педик на педике. Перемены в колледже? Одна нужна перемена – возврат к былым временам. К старым порядкам. Отрезать им лохмы и мокнуть в фонтан. Вот это действительно нужно. Как вспомнишь, каким Покерхаус был, да посмотришь, что с ним сталось сейчас, с души воротит. Да и во всей стране черт-те что творится. Негров, видите ли, впускают, а порядочным белым людям от ворот поворот. Я знаю, в чем дело. Твердости нам не хватает, вот чего. Даже в мозгах размягчение. – Высказав столь страстное обличение своему времени, сэр Кошкарт замолчал и снова утонул в кресле. Кухмистер мысленно улыбнулся. Именно на такую вспышку он и рассчитывал. Сэр Кошкарт говорил с убедительностью, какой всегда недоставало Кухмистеру: слова генерала разжигали его собственную непримиримость все с новой и новой силой.

– Говорит, хочет сделать Покерхаус открытым колледжем, – продолжал ябедничать Кухмистер, подливая масла в огонь.

– Открытым колледжем? – проглотил наживку сэр Кошкарт. – Открытым? Вот дьявол! Что за вздор? Колледж и так уже открыт дальше некуда. Со всего мира отбросов понасобирали.

– Кажется, он говорит об увеличении числа ученых стипендиатов, – предположил Кухмистер.

Сэр Кошкарт вовсе побагровел от гнева.

– Ученых стипендиатов? Да половина всех бед на земле из-за учености. Слишком много их развелось, интеллектуалов проклятых. Вообразили, будто знают, что к чему. Тоже мне, учителя выискались. Ну, скажи на милость, разве на войне голова нужна? Разве нужна голова, чтобы управлять заводами? Нужно иметь силу воли, пахать, как вол. Будь моя воля, всех стипендиатов бы из колледжа повышвыривал к чертям собачьим, поставил на их место спортсменов. Те быстро управятся. Можно подумать, университет – это школа. В мое время в университет поступали не для того, чтобы учиться, а чтобы забыть всю чепуху, которой нас напичкали в школе. Вот что я тебе скажу, Кухмистер, между ног хорошей бабенки мужчина может научиться таким премудростям, что мое почтение. А все эти стипендии, учеба – пустая трата времени и народных средств. К тому же это чудовищная несправедливость. – Взрыв негодования истощил сэра Кошкарта, он умолк, тараща глаза на огонь.

– А что же Декан? – спросил он наконец.

– Декан, сэр? Ему такие шаги нравятся не больше, чем вам, сэр, – ответил Кухмистер. – Только вот годы его уже не те.

– Понятное дело, – согласился сэр Кошкарт.

– Вообще, поэтому я и пришел к вам, сэр, – продолжал Кухмистер. – Я решил, что вы придумаете, что нужно делать.

Сэр Кошкарт насторожился.

– Делать? Что же я могу сделать? Решительно не понимаю, – поспешно произнес он. – Я, конечно, напишу Ректору, но ведь я нынче влиянием в колледже не пользуюсь.

– Зато пользуетесь вне колледжа, – заверил Кухмистер,

– Ну, возможно, возможно, – уступил сэр Кошкарт. – Ладно, подумаю, чем смогу помочь. Держи меня в курсе.

– Да, сэр. Спасибо, сэр.

– Да вели повару напоить тебя чаем на дорожку, – сказал сэр Кошкарт.

Кухмистер взял табуретку и пошел на кухню. Двадцать минут спустя воскресший духом привратник уже пустился в обратный путь. Сэр Кошкарт позаботится: никаких перемен не будет. С ним в высших сферах считаются. Только одно озадачило Кухмистера. Чтото там сэр Кошкарт говорил о мужчине, который между ног хорошей женщины… Но сэр Кошкарт никогда не был женат. Как же это неженатый мужчина может очутиться между ног хорошей женщины?

* * *

Беседа со Старшим Тьютором еще сильнее смутила Пупсера и окончательно лишила присутствия духа. Он пытался объяснить природу своего влечения, но наткнулся на немалые трудности. Пока Пупсер говорил. Старший Тьютор непрестанно ковырял в ухе мизинцем, затем вынимал палец и внимательно осматривал, – словно проверяя, уж не ушная ли сера виной тому, что до его слуха доносится такая похабщина. Когда он наконец поверил своим ушам и понял, что Пупсер в самом деле признается в увлечении служанкой, то пробормотал что-то насчет того, что Капеллан сегодня же ждет Пупсера к чаю, а если и это не поможет, то следует обратиться к опытному психиатру. Пупсер удрученно поплелся восвояси. Часа три он пытался сосредоточиться на диссертации, но все впустую. Ему не давал покоя образ миссис Слони, гибрид климактерического херувима и суккуба [17]17
  В средневековых поверьях – женские демоны, являющиеся по ночам мужчинам и домогающиеся их любви


[Закрыть] в ботинках. В поисках спасения он обратился к книге с фотографиями голодающих детей из Нагаленда [18]18
  Штат в Индии


[Закрыть] Но духовное самобичевание не помогало, образ миссис Слони неизменно брал верх. Он пытался читать труд Хермича «Радиоактивные осадки и жители Андаманских островов» и даже работу Алларда «Стерилизация, вазэктомия и аборты», но сии священные писания и тягаться не могли с неотступными фантазиями о служанке. Казалось, что сознание своего долга перед обществом, тревога за судьбу человечества в целом, безраздельная жалость ко всему роду людскому – все дало течь, и общественное отступило перед личным – неописуемой вульгарностью и эгоизмом миссис Слони. Сколько Пупсер себя помнил, он трудился на благо всего страждущего человечества, все школьные каникулы он проработал в рамках кампании «Спасите наших черных братьев». А уж весь третий мир он любил ну просто как родного брата. И вот сексуальное начало взяло верх, и все потуги Пупсера любить человечество в целом пошли прахом. В отчаянии он взялся за «Сифилис – бич колониальной системы». Он с ужасом смотрел на фотографии. Раньше от одного их вида у Пупсера любое вожделение как рукой снимало, зато, глядя на них, он лишний раз убеждался, что природа ни одно преступление не оставляет безнаказанным. Он представлял, как конкистадоры насиловали индейских женщин, а потом умирали от страшного недуга. Теперь мысли об этом потеряли всю привлекательность, теперь Пупсер сам во власти навязчивой идеи изнасиловать миссис Слони. Между тем пора было идти к Капеллану на чай, а нравственный катехизис Пупсера не внес успокоения в его душу.

На катехизис Капеллана, как видно, тоже было мало надежды.

– А, мой мальчик! – загудел Капеллан. Гостиная была заставлена всякими старинными вещицами, и Пупсеру пришлось буквально продираться через завалы. – Хорошо, что зашел. Устраивайся поудобней, не стесняйся. – Пупсер с трудом протиснулся мимо граммофона с трубой из папье-маше, обошел медный столик с резными ножками, согнувшись в три погибели пробрался под раскидистыми ветвями рацинника и наконец уселся в кресло у камина. Капеллан сновал то в ванную, то обратно и, словно служа воскресную службу, громко бормотал-перечислял, чтобы ничего не забыть, чайные принадлежности.

– Та-ак. Чайник горячий. Ложечки. Молочник. Тебе с молоком?

– Да, благодарю, – ответил Пупсер.

– Хорошо-хорошо. А то многие любят с лимоном. О таких мелочах всегда забываешь. Чехольчик для чайника. Сахарница. Пупсер осмотрелся. Определить круг интересов Капеллана было нелегко. Комната была завалена вещами, связи между которыми было не больше, чем между цифрами в случайном числовом коде. За исключением дряхлости, предметы мебели имели мало общего, что указывало на разносторонние интересы их владельца.

– Сдобные лепешки. – Капеллан выскочил из ванной. – Пальчики оближешь. Их надо обжаривать. – Он наколол лепешку на длинную вилку и вложил Пупсеру в руки. Пупсер с опаской потыкал лепешкой в огонь. Он с новой силой почувствовал, как далека от реальности та жизнь, которую ведут обитатели Кембриджа. Как будто каждый здесь старался спародировать себя самого, как будто пародия на пародию сама может стать новой реальностью. Капеллан споткнулся о скамейку для ног и шлепнул банкой с медом о медную столешницу. Пупсер снял с вилки лепешку, с одной стороны почерневшую, а с другой – холодную, как лед, и положил на тарелку. Он принялся поджаривать вторую, а Капеллан пытался размазать масло по первой, недожаренной. Наконец с лепешками было покончено. Лицо Пупсера горело от жара, а руки были липкими от растаявшего масла и меда. Капеллан откинулся в кресле и набил трубку. На его табакерке красовался герб Покерхауса.

– Угощайся, сын мой, – предложил Капеллан и подвинул Пупсеру табакерку.

– Не курю.

Капеллан грустно покачал головой:

– Курить трубку никому не помешает. Успокаивает нервы. Сразу трезво смотришь на вещи. Я бы без своей трубки пропал. – Он облокотился на спинку и задымил как паровоз. Пупсер смотрел на него сквозь клубы дыма.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил он. Пупсер задумался. – Ах, да, вспомнил, у тебя какая-то проблемка, – сказал наконец Капеллан. – Мне что-то такое говорили.

Пупсер недовольно уставился на огонь.

– Старший Тьютор кое-что мне поведал. Правда, я мало чего понял, я вообще редко чего понимаю. Глухота, знаешь ли.

Пупсер сочувственно кивнул.

– Старческий недуг. Глухота да ревматизм в придачу. А виной всему, знаешь ли, сырость. Тянет с реки. Очень вредно жить рядом с болотами.

Трубка мерно попыхивала. В относительной тишине Пупсер обдумывал, как начать. Капеллан был в летах, а его физическое бессилие наводило на мысль, что он едва ли способен проникнуться теми затруднениями, которые испытывал Пупсер.

– Скорее всего, меня неправильно поняли, – нерешительно начал он и тут же смолк. По лицу Капеллана он догадался, что его не понимают вообще.

– Говори громче! – заорал Капеллан. – Глуховат я крепко.

– Вижу, – сказал Пупсер. Капеллан приветливо улыбался.

– Не робей, выкладывай. Меня ничто не шокирует.

– Еще бы, – согласился Пупсер.

С лица Капеллана упорно не слетала доброжелательная улыбка.

– Придумал, – оживился он, вскочил и полез за кресло. – Вот что мне на исповедях помогает. – Он протянул Пупсеру мегафон. – Нажми на кнопку и говори. Пупсер поднес мегафон ко рту и поверх него смотрел на Капеллана.

– Не знаю, поможет ли, – сказал он. Слова отдались с многократной силой, на столе задрожал чайник.

– Еще как! – заорал Капеллан. – Отлично слышу.

– Да нет, я не это имел в виду, – отчаянно сказал Пупсер. Раскидистые ветви рацинника тяжело закачались. – Я хотел сказать, это не поможет в разговоре о… – Он не отважился сообщить Капеллану о миссис Слони.

Капеллан улыбнулся всепрощающей улыбкой и еще сильнее запыхал трубкой, пока вовсе не исчез в клубах дыма.

– Многих молодых людей, которые ко мне приходят, терзает чувство вины от того, что они занимаются мастурбацией.

Пупсер вылупился на дымовую завесу.

– Мастурбацией? Кто сказал мастурбацией? – заревел он, а вместе с ним заревел и громкоговоритель. Теперь уж явно кто-то сказал. Его слова усилились до безобразия, раскатились по всей комнате, а из комнаты полетели во двор. У фонтана стояла кучка студентов. Все как один уставились на окна Капеллана. Оглушенный своим голосом, во сто крат усиленным, Пупсер взмок от смущения.

– Старший Тьютор, помнится, говорил, ты с сексом не в ладах! – закричал Капеллан.

Пупсер опустил мегафон. От этой штуковины вреда не меньше, чем пользы.

– Поверьте, я не занимаюсь мастурбацией, – пролепетал он. Капеллан непонимающе посмотрел на него. – Нажми на кнопку, потом говори, – объяснил он.

Пупсер безмолвно кивнул. Для того чтобы хоть как-нибудь общаться с Капелланом, придется объявить всему свету о своих чувствах к миссис Слони. Как же быть? Да еще старик орет во всю глотку.

– Расскажешь – и на душе легче станет, – подбадривал Капеллан. Пупсер сомневался. Вряд ли ему станет легче, если он проорет свое признание на весь колледж. С таким же успехом он может пойти к этой гнусной бабе, выложить ей все как есть – и дело с концом. Он сидел, понурив голову, а Капеллан все гудел и гудел.

– Не забывай, все, что ты расскажешь, сохранится в строжайшей тайне, – орал он. – Не бойся, кроме меня, никто не узнает.

– Да, конечно, – бормотал Пупсер. Внизу у фонтана собралась кучка любопытных студентов.

Полчаса спустя совершенно измотанный Пупсер вышел из комнаты. Но, по крайней мере, он мог поздравить себя с тем, что не открыл своих подлинных чувств. Капеллан осторожно зондировал почву, задавал наводящие вопросы, но ответа так и не добился. Допрос на предмет секса прошел безуспешно. Пупсер стойко хранил молчание. Он только отрицательно качал головой, когда Капеллан затрагивал особенно непристойные темы. Под конец Пупсер выслушал лирическое наставление касательно преимущества французских служанок. Очевидно, Капеллан считал, что установления церкви относительно половой жизни на молоденьких иностранок не распространяются.

– С ними тебе бояться нечего: они не станут привязывать тебя к себе на всю жизнь, – кричал он. – Им ведь что нужно? Зачем они сюда приезжают? Мимолетные, случайные встречи, не то, что у себя дома, понимаешь? – Он сделал паузу и сладострастно улыбнулся Пупсеру. – Все мы должны отдать дань молодости рано или поздно, но лучше всего делать это за границей. Вот тебе совет, сын мой, найди себе хорошенькую шведку, мне сказали, они очень хороши, прямо отпад. Это выражение сейчас, кажется, в моде. Да, шведку или француженку, кто тебе больше по вкусу. С испанками сложнее, потом уж больно они волосатые. А вообще, по одежке протягивай ножки, как сказал однажды наш старик сэр Уинстон на похоронах портного. Ха-ха-ха.

Пупсер, шатаясь, вышел из комнаты. Теперь он знал, что такое «церковь воинствующая». Он спустился вниз по темной лестнице и уже собирался было выйти во двор, как увидел у фонтана кучку студентов. Он метнулся обратно и заперся в уборной верхнего этажа. Пролетел час, пришло время обеда. Пупсер не выходил.