Текст книги "Завтра вновь и вновь"

25 ноября

Симке предстоит подписать бумаги, чтобы меня перевели к Тимоти. Посещая его этим утром, я надеваю костюм, чтобы произвести на него впечатление, хотя уже много лет не доставал этот костюм и он уже не совсем мне впору. Вышел из моды и слишком узок в талии и на спине, жмет в плечах, а воротник рубашки кажется удавкой. Я поднимаюсь по центральной лестнице в кабинет секретарши, кузины доктора, это пышная женщина с клюквенно-розовыми кудряшками и глазами, густо подведенными синим, она тараторит из приемной:

– Доми! Не припоминаю, чтобы у вас была назначена встреча на сегодня. Кекс хотите?

– Это визит вежливости, – пытаюсь объяснить я, но все равно беру кекс. И еще один.

Я нервничаю. Проходит минут двадцать, я пью халявный кофе. Симка провожает пациента, подростка лет четырнадцати или пятнадцати с утыканным пирсингом лицом. Они болтают об обработке древесины, Симка переходит к своей теории «дзен токарного станка». Похоже, он хочет, чтобы парень сделал стул или что-то в таком роде.

– Прекрасно, прекрасно, – приговаривает Симка, – только не забывай, что поначалу тебе трудно было делать рисунки, но теперь…

Симка посвящает все свое внимание парню – спрашивает о книге, которую тот читает, «Руководство столяра», и в Начинке тут же возникает страница Амазона с кнопкой «положить в корзину», но мальчишка бормочет, что еще не дочитал, Симка улыбается, кивает и говорит:

– Ну ладно, в следующий раз.

Секретарша Симки напоминает, что я жду. Он с удивлением смотрит на меня.

– Я не узнал вас в костюме!

Он пожимает мне руку и спрашивает, как дела. Отмечает, как элегантно я выгляжу, поглаживает усы и ухмыляется, нахваливая костюм и интересуясь, новый ли он. Я отвечаю, что в последний раз надевал его на отпевание жены.

– Что ж, неплохо выглядите, – говорит Симка.

Он приглашает меня в кабинет, знакомую комнату, и я занимаю привычную кушетку. Симка не садится в свое кожаное кресло у кушетки, как обычно, а раскачивается на офисном кресле за столом. Еще в комнате стоит фикус в горшке, и больше ничего. Но все же здесь уютно. Массивная кожаная мебель. В последнее время я так вымотался, что готов свернуться калачиком на кушетке и заснуть. Симка спрашивает, как я себя чувствую, и я отвечаю. Он предлагает еще кофе. Расспрашивает меня о Тимоти, и я говорю, что все отлично. Между обменом вежливыми банальностями вклиниваются неловкие паузы, и я понимаю, что колеблюсь, жду, пока он возьмет блокнот и ручку – привычный знак, что наш сеанс начался. Но я больше не его пациент.

– Я просто принес кое-какие бумаги вам на подпись, – объясняю я.

– Ах да, – откликается он, и я вручаю ему бумаги. – Знаете, вам необязательно было их приносить самому.

Он относит бумаги к столу, разглаживает складки, которые я сделал. Это стандартная процедура, как мне объяснили, но Симка делает все скрупулезно. Он достает из коробочки на столе чернильную ручку, дважды встряхивает ее и размашисто расписывается. На одной странице, на второй. На третьей. Потом смотрит на свою работу – одним взмахом пера он только что завершил почти восьмилетние отношения.

– Раз уж вы здесь, хочу вам кое-что показать, – говорит он и вытаскивает из ящика стола папку. – Когда вас перевели к доктору Рейнольдсу, я пролистал ваши старые бумаги, проверяя, все ли в порядке, и наткнулся на ваши рисунки. Вы их помните?

Он вытаскивает несколько листов с набросками на тетрадных листах. Конечно же, я помню эти рисунки, но много лет о них не вспоминал. Я сделал их на наших первых сессиях, когда пытался загородиться и не желал говорить с Симкой ни о чем личном. Когда депрессия начала сказываться на работе, меня послали на обязательные консультации по программе помощи служащим и передали мое дело Симке. Поначалу на встречах я в основном молчал, а Симка по-деловому задавал вопросы о характере моей работы, взаимоотношениях с коллегами и с боссом, выуживал, почему у меня столько проблем. Отвечал я редко или уклончиво. Как-то раз на столе в его кабинете оказались карандаши и несколько листов бумаги.

Помню, как он сказал мне, когда я заметил карандаши и бумагу:

– Я принес это не для вас, я вел группу по арт-терапии для подростков. Школьные проблемы.

Помню, как ответил ему, что моя жена как-то вела группы арт-терапии в качестве волонтера, для организации под названием «Манчестерская гильдия мастеровых». Тогда я в первый раз упомянул при нем Терезу.

– Мы делали «карты памяти», – объяснил Симка. – Нужно нарисовать дом, в котором ты вырос, и все, что о нем помнишь, каждую подробность. Вы удивитесь, сколько можно вспомнить, заполняя «карту памяти» и точности деталей. Детям просто не хватает места, чтобы нарисовать все, и потому мы ведем еще и журнал.

– И какой в этом смысл? – спросил тогда я.

– Это помогает вспомнить, – объяснил Симка. – Помогает разобраться в себе. «Карты памяти» помогают людям понять, что для них важно, к чему они неравнодушны, помогают вспомнить существенные вехи, на которые они, возможно, не обратили внимания, а теперь воссоздают. А потом они начинают рисовать квартал, в котором выросли, иногда на отдельном листе бумаги. Все, что помнят.

Не знаю, как именно он подсунул мне карандаш, может, я даже сам попросил или просто начал рисовать, но после мы довольно долго этим занимались. Вот дом в Блумфилде, в котором я вырос, кирпичный трехэтажный таунхаус с тремя спальнями. Когда мы там жили, зданию было уже почти сто пятьдесят лет. Теперь мои каракули на «карте памяти» уже не разобрать, но я помню, как описывал дикую яблоню на заднем дворе, доску, которую отец прибил между ветвями, служившую скамейкой, куколки цикад на коре вишни чуть левее, мою немецкую овчарку по кличке Босфор. Вот мой рисунок Босфора – штрихи черным и коричневым карандашом, с трудом сообразишь, что это пес, если бы я не подписал рисунок. Обычно я гулял с ним по рельсам, мы отходили в сторонку на гравийный откос и смотрели, как мимо катятся поезда. Псу было четырнадцать, когда мы его похоронили. Симка и не знал, что я из Питтсбурга, пока я не нарисовал реки.

– Я помню эти рисунки, – говорю я.

Вот изображение ботанического сада Фиппса, Тереза работала там в отделе образования. Я пытался нарисовать садовые дорожки, ванильные деревья, сад бабочек и кафе, где мы часто встречались. Еще одна карта с пометкой «Дом, квартира 208». Полки с виниловыми пластинками и книгами, кухонные шкафы с экзотическими пряностями, которые использовала Тереза. Коробки со стихами в рукописях, которые присылали мне для недавно открытой поэтической серии в издательстве «Слияние», не прочитанные на момент катастрофы. Несколько книг по программированию – я когда-то изучал его, чтобы «Слияние» утвердилось как издательство электронных книг.

Вот вторая спальня, превращенная в кабинет Терезы. Я открылся Симке через эти рисунки и в конце концов начал свободно с ним говорить и без них. Симка сильно помог мне за эти годы. А тогда я собирал всякую дрянь. Накопил кучу барахла. Покупал коробки, забитые старыми газетами, напечатанными до взрыва бомбы. Симка помог мне понять, что нельзя так цепляться за прошлое, я приобрел нездоровые привычки, которые высасывают из меня деньги, а я живу в нищете и запустении. «Отпустите прошлое», – говорил он. Он помог мне найти равновесие.

– Можете взять рисунки, – говорит он. – Или я прикреплю их к вашему делу.

– Оставьте их себе.

Симка улыбается. Он аккуратно складывает рисунки и убирает обратно в папку.

– А как у вас со сном? – спрашивает он. – Когда мы в последний раз разговаривали, вы сказали, что с трудом спите. Все время думаете о той женщине, Ханне, так вроде бы ее зовут. Вы по-прежнему о ней думаете?

Я в ужасе от мысли, что могу ее бросить, но по какой-то причине не хочу говорить Симке правду – что я думаю о Ханне каждый раз, пытаясь заснуть, вижу ее тело и иногда представляю голос.

– Теперь я занят другим, – отвечаю я. – Куценич забрал ее дело, он сам этим займется. У меня нет времени думать о прошлом.

– Это хорошо. Вот ваши бумаги. Удачи. Я горжусь вашими успехами. Знаю, в последнее время вам пришлось нелегко. Мне следовало понять, что вам нужно уделять больше внимания, простите, что я вас подвел. Десять лет как-никак. Мне следовало предугадать, как это для вас тяжело.

– Я здоров. Все хорошо, что хорошо кончается.

– Отлично, отлично, – говорит Симка, но уверяет, что выздоровление редко приходит вот так сразу, и полезно вести дневник. Я ведь все еще страдаю от депрессии и тревожности, даже если чувствую себя лучше и меня отвлекли перемены в жизни.

– Я по-прежнему пишу, – заверяю его я и показываю блокнот. Симка листает страницы, и его Начинка переделывает мой корявый почерк на типографский шрифт «Вердана». Он читает страницу. – Хорошо, очень детально. Попробуйте воспользоваться методами Прогова.

Я вспоминаю одну из наших ранних встреч, когда я показал ему свои стихи – те, что я когда-то писал. Он внимательно их прочел, дважды, даже трижды, и сказал: «Прекрасные стихи».

– Так значит, теперь мы разговариваем только как друзья, – замечает он. – Излечиться от наркомании и депрессии нелегко. Нельзя просто исправить это одной процедурой, даже полный диализ и перепрограммирование Начинки не излечит глубинные причины наркомании. Вам придется над этим работать, Доминик. Как говорится, нести свою ношу.

– Тимоти сказал мне нечто подобное, но утверждал, что вы с ним не согласитесь. В любом случае, мне кажется, я снова могу обрести радость в жизни.

– Хм… Именно так. Простите, Доминик, но вы по-прежнему обязаны проходить лечение от наркомании. Доктор Рейнольдс добился вашего перевода к себе, когда коррекционный центр решил забрать вас из-под моего попечения. Не знаю, почему он так этого добивался, Доминик, но это наводит на мысль, что у него в голове уже сложился план вашего лечения. Если вы обнаружите, что текущая терапия не приближает вас к цели, если решите продолжать лечение от наркомании, доктору Рейнольдсу не обязательно об этом знать. Если вы обратитесь напрямую в комиссию коррекционного центра, существуют правила о конфиденциальности. В общем, помните об этом. Как только поблекнет новизна свежих методов лечения, вы можете опять прибегнуть к наркотикам, чтобы вернуть прежнюю ясность. Старые привычки умирают с трудом.

– Вы же знаете, доктор Симка, что клиники для наркоманов мне не помогают. Теперь я с Тимоти.

– Не буду спорить, если это принесет результат.

Нас прерывают – секретарша не звонит, а стучит в дверь, просовывает яркую голову в щель и объявляет, что в приемной дожидается следующий пациент. Симка пожимает мне руку и приглашает на ужин, чтобы еще поговорить – в другой обстановке, за коньяком, но я к этому не склонен.

* * *

На выходе из офиса Симки меня дожидается Тимоти. Он подкатывает в «Фиате» и опускает оконное стекло.

– Все остальное может подождать, – кричит он мне. – Садись, поехали со мной.

В машине висит застарелая вонь от сигарет и негде вытянуть ноги. Тимоти протискивается сквозь толпу пешеходов, пересекающих бульвар, сигналит и наконец-то прорывается.

– Как ты меня нашел?

– Ты упоминал, что пойдешь сюда, – отвечает он. – Калорама, офис доктора Симки. Я решил, что могу застать тебя здесь.

И снова он радостно рулит, угрожая куда-нибудь врезаться, – подрезает мусоровоз на перекрестке, мчится мимо знака «Стоп», уверяя, что этого знака никогда здесь прежде не было. Тимоти в костюме с галстуком и шерстяном пальто. Он не толстый, но обрюзгший, и когда улыбается, на лице появляются складки двойного подбородка.

– У меня сегодня встреча, – сообщает он. – Вообще-то, по поводу тебя. Я рекомендую комиссии исключить тебя из групповой терапии. Уэйверли возьмет тебя на поруки. Не возражаешь?

– Отличные новости. Еще какие. Я подписал у Симки бумаги, как ты просил.

– Я возьму твое дело как частный психотерапевт, потому что нужно придерживаться правил лечения. Тут уж ничего не поделаешь. Но я сведу терапию к минимуму, чтобы не тратить твое время. Однако буду следить, чтобы ты не употреблял. Это твой билет из тюрьмы.

– Понимаю.

Тимоти вклинивается в поток. Я спрашиваю, куда он меня везет.

– В клинику, к услугам которой время от времени прибегает Уэйверли. У него для тебя подарок, что-то вроде приветственного дара от компании.

– От компании? «Фокал нетворкс»? Я буду работать на нее?

– Ты будешь заниматься расследованиями для него, я правильно понял? Ты не работаешь на «Фокал нетворкс», но получишь кое-какие бонусы от компании.

– А чем конкретно занимается Уэйверли?

– Психологией для нужд бизнеса, – объясняет Тимоти. – Алгоритмами. Вот представь: ты видишь два рекламных объявления и обращаешь внимание на одно из них. Уэйверли определяет, почему ты выбрал именно его, а не другое, и он может это предсказать. Может предсказать, какой образ в стриме тебя привлечет, какой ты запомнишь. Его работы в основном теоретические. Я пытался их читать, но там сплошная математика.

– Так значит… маркетинг?

– Скорее, консультации по маркетингу, но толком не понять. Его компания – это больше чем маркетинг. Как только ты нанимаешь Уэйверли, маркетинг перестает иметь значение.

– Именно поэтому Начинка заполнена всей этой дрянью? Если это его работа…

Тимоти смеется.

– Вся эта дрянь в Начинке – работа Уэйверли. Он тебя программирует. Каждый раз, когда ты кликаешь, смотришь или фантазируешь, ты даешь ему очередной ключик.

Частная клиника «Панда электроникс» в Чеви-Чейзе. В демонстрационном зале возникают образы юных китаянок в костюмах панды, они держат на руках медвежат и предлагают индивидуальное обслуживание. Доктор одета в рубашку и белые брюки от Ральфа Лорена, она настоящая красавица с черными волосами, бледными высокими скулами и живыми фиолетовыми глазами. Вероятно, Начинку ей устанавливал пластический хирург, потому что шрамы на ее лбу скорее напоминают прожилки листьев, чем хаотичную сетку, как у большинства людей. Ее профиль в сети открыт – Агата Крамер, выпускница Джорджтауна по биокоммуникациям, была в команде поддержки «Редскинз», еще там есть ее видео в горчично-желтом спортивном костюме в обтяжку, она делает выбросы ногами. Фото в профиле – из серии Гаврила «Уличная мода». Так значит, она одна из его непрофессиональных моделей для блога. Когда мы подходим ближе, она улыбается.

– Мистер Уэйверли? – спрашивает она.

– Да, встречу назначил мистер Уэйверли, – говорит Тимоти. – Это Доминик. На сегодняшний вечер он ваш.

На стене выстроились в линейку манекены, демонстрируя последние модели Начинки – импланты, модели «Смартмед», ссылки на страницы с бесплатной загрузкой. Тимоти указывает на манекен с проводами – модель АйЛюкс выглядит потрясающе, сеть золотистых проводов расположена на биоорганической пластине внутри черепной коробки, концы проводов срастаются с мозгом естественным путем.

– Вот что выбрал для тебя Уэйверли, – говорит Тимоти. – Надеюсь, тебе понравится, все уже оплачено.

– Ты шутишь? АйЛюкс? Это уже слишком.

– Считай это признанием твоих будущих заслуг, – говорит Тимоти. – Один из бонусов, о котором я упоминал. Считай АйЛюкс чем-то вроде служебного автомобиля.

Я расписываюсь, заполняю все формы о согласии. В лучшие времена я бы отказался от подобного дара, задумавшись о том, чем за него придется расплачиваться, но сейчас принимаю АйЛюкс как глоток воздуха. Агата спрашивает, готов ли я, и ведет нас по стерильным коридорам в дальнюю комнату. Там стоит стоматологическое кресло. Я плюхаюсь в него, Агата опускает сиденье и откидывает назад, пока я не оказываюсь прямо перед ней. Потолочное освещение отражается в моих глазах яркими блюдцами, надо мной витает аромат ее мятного дыхания и косметики. Она закрывает меня бумажным нагрудником, затыкая его за воротник рубашки.

– Пожалуйста, отключите защиту паролем для загрузки, – просит она, и когда я подчиняюсь, выскакивает профиль нашего общего знакомого – Гаврила. Агата смеется и добавляет меня в друзья. – Вы знаете Гаврила? – спрашивает она, и я отвечаю, что он мой двоюродный брат.

– Он потрясающий, – говорит она. – Я в восторге от его работ. Он остановил меня прямо на улице и спросил, не может ли меня сфотографировать. Я чуть не упала в обморок. Подруга, с которой я тогда была, не могла в это поверить.

– Он отличный парень, – говорю я.

Тимоти сидит на диване, занимается документами в своем планшете. Агата бреет оставшуюся на моей голове щетину, промокает голову спиртовым тампоном и колет обезболивающее. Кожа немеет, и сознание как будто приподнимается надо мной, я по-прежнему чувствую руки и ноги, но тело словно где-то внизу, под креслом.

– Вам удобно? – спрашивает Агата.

– Да, очень, спасибо.

– Чувствуете?

– Что именно?

– Прикосновения.

– Нет, – говорю я.

– Хорошо.

Она на минуту выходит из кабинета и возвращается с хирургическим аппаратом на стойке – хромированным, с несколькими лапами, которые она помещает над моей головой. Агата щелкает переключателем и зажигает лампу, а потом надевает защитные очки.

– Готовы? – спрашивает она.

– Готов.

Она срезает мою Начинку, и видеопрофиль Агаты блекнет. Я отключен. Теперь я ощущаю прикосновение – а может, только воображаю его – и слышу тихое жужжание хирургического аппарата. Слышу визг пилы, когда лапа вскрывает мой череп, капает жидкость, словно где-то далеко тикают часы, и кровь брызжет на полотенце, которое Агата держит у моей шеи. Тимоти с интересом наблюдает за процедурой. Снова жужжание, меня прыскают чем-то холодным – не то ледяной водой, не то накладывают химические швы. Хирургическая лапа выковыривает старую Начинку из мозга и накручивает провода, как спагетти на вилку, они легко отходят, почти не образуя узелков, только слегка пощипывает. Но не больно. Странное чувство, не могу назвать его неприятным. Агата что-то говорит и смеется, но я не улавливаю ее слов из-за жужжания механизма.

Агата меняет мой слюнявчик и промокает кровь. Лапа меняет насадку-иглу и сверлит мой череп – я понимаю, что происходит и как это работает. Я чувствую нажим, и вскоре лапа начинает вшивать АйЛюкс, Агата скармливает хирургическому аппарату золотую сетку, будто засовывает ленту патронов в пулемет. Хирургическая лапа зашивает мой череп тепловой иглой. От операции появятся новые шрамы, поверх уже существующей сетки. Начинка включается. Зрение пропадает. Это временная слепота, но она пугает – слепота всегда пугает. Я ощущаю, как хирургический аппарат вытаскивает старые глазные линзы и меняет их на линзы «Меопта».

– Отлично выглядит, – говорит Тимоти.

Агата перемещается и открывает сток в раковине. Она что-то говорит и вытаскивает инструменты из хирургической лапы, один за другим – щелк, щелк. Слух почти исчезает, но вскоре на черном поле появляется надпись золотым курсивом: «АйЛюкс». Начинка приветствует меня и начинает загрузку моего профиля, в качестве хранителя информации по умолчанию выбирается «Фокал нетворкс». Когда загрузка завершается, я открываю глаза.

– Ну, и как вам? – спрашивает Агата.

Разрешение выше, чем в реальности.

Теперь я понимаю, что это значит, о да. Прежде мир был как в тумане, словно я смотрел на него сквозь намазанное вазелином стекло, и вдруг все стало таким четким. Лицо Агаты – блестящие губы, локоны волос, густые, покрытые тушью ресницы.

– Я в восторге, – отвечаю я. – Это потрясающе.

Мир упорядочен. Аккуратные приложения в сферических иконках. Все допы доступны, но не мешают – дата, время, погода, GPS-навигация, социальные сети. Поле зрения заполняется профилем Агаты: ее бодрые видео показываются на половинной яркости, но когда я мысленно перемещаюсь к одному из них, оно становится четким. Глазные камеры уже запечатлели Агату и разместили ее в адресной книге, автоматически отметив, где и когда мы познакомились, скопировали фото и видео из ее профиля, привлекшие мое внимание, и это всего за долю секунды, пока я их просматривал. ФейсРанк анализирует мои жизненные показатели, следит за расхождениями с исходным уровнем и размещает Агату в верхней части списка последних образов, сразу под воспоминаниями о Твигги. Когда я смотрю на Тимоти, Начинка запоминает его лицо, но не заполняет ячейки с данными, поскольку у него нет открытого профиля в сети. АйЛюкс тут же обращается к моим мыслям, пусть даже они еще не успели стать осознанными.

Тимоти расписывается в том, что загрузка произведена успешно, и увозит меня домой. Он закидывает мою руку себе на плечо и помогает выйти из клиники – мне трудно передвигаться, пока одурманенное сознание плывет где-то чуть впереди меня. Я делаю широкие шаги, не понимая толком, куда приземлится нога, и постоянно удивляюсь, когда внезапно она сталкивается с тротуаром. Тимоти усаживает меня в «Фиат». Он велит мне закрыть глаза, чтобы не укачало, а не то меня стошнит у него в машине. Я закрываю глаза. На резких поворотах я раскачиваюсь и цепляюсь за ремень безопасности, от обострившихся чувств кружится голова.

– Постарайся заснуть, – говорит Тимоти. – Сейчас это лучше всего.

Я пытаюсь расслабиться, даже подремать, но вместо этого загружаю Город – скорость загрузки через АйЛюкс просто потрясающая. Восточное шоссе. По умолчанию АйЛюкс работает на максимальном разрешении, и Город неотличим от реальности. Я проезжаю через туннель…

Сумрачный дождливый вечер. «Старбакс» на углу Крейг-стрит и Форбс-авеню, логотип-русалка на стекле. Люди входят и выходят из кафе, когда-то их незаметно сняли камеры безопасности или глазные камеры, и теперь их профили достали из облачного хранилища и поместили в Архив по закону о праве на воспоминания, сейчас они населяют каждый уголок Города. Призраки живут в виртуальном мире, вращаясь в бесконечном кольце, вечно заказывают кофе, вечно сидят за столиками кофейни, вечно повторяют одни и те же разговоры, спешат домой под дождем, но в результате все равно оказываются в той же очереди за кофе.

Они как будто смотрят на меня и взаимодействуют со мной. Я гляжу на них через залитые дождем окна – они идут под зонтиками, их кожа в таком свете немыслимо белая, как у рыбы, всплывающей из глубины. Но как только эти люди оказываются вне поля зрения, они перестают существовать, пока их не увидит кто-то еще. Ученики католических школ и университетские студенты стоят в очереди. Выкрикивают заказы. Все столики заняты, лица подсвечены голубым от экранов ноутбуков. Там Ханна Масси – ждет в очереди, чтобы сделать заказ. Она попала в Архив, пока была еще жива.

– Ханна, – говорю я, и она поворачивает голову, будто услышала.

– «Эрл грей», – говорит она.

Я смотрю, как она выходит из «Старбакса» с чаем в руках. Потом пересекает улицу под дождем. И когда она исчезает из вида, то кажется миражом, словно я никогда ее и не видел. На другой стороне улицы купается в тумане Музей Карнеги, украшенный черными чугунными статуями ангелов, всегда напоминавших мне об ангелах, посланных записать конец времен. Что они увидели, эти ангелы, когда конец времен и впрямь наступил? Когда они сгорели? Может, они расплавились, а может, и уцелели, превратившись в железные трупы. Здесь воссоздано все, каждая деталь. Корпоративная сеть «Старбакса» манит «попробовать Город на вкус» с запатентованным кофе марки «Комодо дракон». Запатентованный вкус кофе и тыквенный кекс.

Помню, я сочинял стихотворение, дожидаясь – Терезу.

Как бы сложилась наша жизнь? Точно не узнаешь, но я стараюсь быть реалистичным – эти воспоминания лишь приоткрывают мне окно к той жизни, которой никогда не было. Появляется Тереза в дорогом платье из магазина для будущих мам, купленном неделю назад в «Нордстроме», из синего с золотом крепдешина. Выглядит она потрясающе. Она носила нашего ребенка, как будто груз тайных, но хороших новостей. Мы заказали столик в ресторане «Юнион».

В тот вечер мы встречались там с ее друзьями, Джейком и Бекс из совета по искусству. Помню, мне было не по себе, я не мог поддержать беседу, не считая глупых шуток время от времени и разговора о неизвестном поэте, которого я читал. Но Тереза так быстро соображает, я впечатлен тем, как она ведет разговор. Она болтала об ответственном садоводстве и лекциях для взрослых, на которые получила грант. Это проект по созданию парка в районе Ист-Либерти.

В тот вечер мы строили планы на следующей неделе посетить организацию молодых профессионалов. Я представляю, какой роскошной была бы наша жизнь, с новыми платьями из «Нордстрома», мы посещали бы вечеринки для сбора средств, встречались с новыми людьми, важными для работы Терезы. Я бы закончил диссертацию. Поставил бы на ноги издательство «Слияние». Кто знает? Но это уж точно принесло бы радость. Наша совместная жизнь была бы счастливой.

Мы идем к машине, припаркованной в нескольких кварталах, рядом с греческой православной церковью, совершенно промокшие под дождем, но смеемся. Все проезжающие мимо автобусы полны призраками.

Тимоти высаживает меня у дома.

– Как мне увидеться с Уэйверли? Я хочу его поблагодарить.

– Уже скоро, – отвечает он. – Вообще-то он устраивает междусобойчик, и если ты сможешь…

– Я свободен. Я всегда свободен.

Наверху я раздеваюсь и изучаю свою новую систему, АйЛюкс от «Панды» с глазными линзами «Меопта». Все данные со старой симки переведены. Подключение к облаку за счет Уэйверли, больше никаких поисков бесплатного вай-фая. Теперь моя черепушка стоит куда больше, как будто ее окунули в золото и утыкали бриллиантами. Я вспоминаю страшные байки о грабителях, проламывающих головы ради дорогостоящей аппаратуры, теперь я могу стать их жертвой. Я чувствую остаточную боль – скорее, неудобство – в плечах и глазах, а кожа головы зудит.

Чтобы забыть об этом дискомфорте, я занимаюсь досье Альбион, которое передала мне секретарша Уэйверли, но это лишь профиль с питтсбургским адресом, маркой ее машины и именами нескольких друзей. Малоинтересное резюме – он даже не включил примеры ее дизайнерских работ, никакого портфолио. Нет ни мест работы, ни личной информации – никаких подсказок, где я могу ее найти, где она проводила время, пока была жива.

Неужели Уэйверли больше ничего не знает? Но даже если бы он приложил еще несколько фотографий вроде того гламурного снимка, который мне показывал, эффект был бы тем же – Альбион нереально красива, как дева с картин прерафаэлитов, пусть даже она всего лишь лежит на диване или позирует на фоне горы Вашингтон в обрамлении городских небоскребов. Я разыскиваю ее имя в разных базах – в архиве питтсбургской «Порт-Газетт», в «Трибьюн ревью онлайн», в данных государственной переписи и бюро трудовой статистики, но запрос «Альбион О’Хара» выдает нулевой результат. Я хочу ее найти.

Мне нравится эта работа – скорость, с какой я получаю результат запросов, необходимость продумывать каждый шаг. Я лежу голым под кипой одеял, потолок расцвечен скидочными купонами и логотипами: Café de Coral, ресторанов «Чашка Бена» и «Маленькая овечка», в стримах мелькает президент Мичем на пляже, конкурс мокрых купальников, столетие Мадонны, новый выпуск жестоких японских игр, но этот поток блекнет, и я снова проникаю в сердце Города.

Полиш-Хилл. Церковь Непорочного сердца Марии. Склоны холмов усыпаны осенними листьями и пронизаны извилистыми узкими улочками и переулками с развилками и поворотами. Зеленый купол церкви и фасад из бежевого кирпича окружены потрепанными рядами блеклых домов. Неподалеку – бар «Гурский», в окнах с грязными потеками сверкает неоновая реклама «Пилзнера». Когда случилась катастрофа, Альбион жила здесь, на Добсон-стрит, 3138, третий этаж. Новый слой. Одежда промокла на сыром ветру с дождем. Полиш-Хилл был кварталом художников, слишком бедных, чтобы поселиться в Лоренсвилле, и потому они купили дешевые дома выше по склону, больше не нужные последним остаткам прежней диаспоры европейских эмигрантов. Открытые студии и дешевые бары, один за другим.

Дом Альбион стоит на углу, окна обрамлены граффити с изображением девушек в нижнем белье и со свиными головами. Дверь защищена паролем, зеленая краска на ней облезла и поцарапана, обнажились подгнившее дерево и ржавые петли. У моих ног собирается лужица дождевой воды. Я открываю дверь кодом доступа к Архиву и вхожу. Так значит, Уэйверли прав – Куценич не сменил мои старые коды. Промозглый вестибюль. На лестнице и подоконниках валяются груды нераспечатанной почты. Передо мной появляются теги, я листаю список жильцов – их немного, и Альбион среди них не числится.

Изогнутая лестница, синие стены с несколькими слоями мерзкой краски, которая блестит даже в таком тусклом свете. Я тяжело дышу, взбираясь на два лестничных пролета. Даты, совпадающие с тем временем, когда здесь жила Альбион. Ее дверь тоже защищена паролем, но прежде чем я ввожу код, отодвигается задвижка и падает цепочка. Девушка-азиатка открывает дверь. Похоже, она одевается для вечеринки – ее зеленое платье расстегнуто на спине. Она придерживает платье на груди, но то почти ничего не прикрывает. Она симпатичная, и я пытаюсь что-нибудь сказать. Она смотрит на меня так, словно ожидала увидеть кого-то другого.

– Простите, – говорю я, не подумав.

– Джон Доминик Блэкстон, – откликается она. – «Фокал нетворкс».

– Что?

Она улыбается. Ее профиль совершенно пуст.

– Вы живете в Коламбия-Хайтс в Вашингтоне, в муниципальном доме, квартира Р-17. Это временный адрес, раньше вы жили в Питтсбурге и Вирджинии. Муж Терезы-Мари Блэкстон. Детей нет.

– Простите?

– Вам здесь не рады, – говорит она, закрывая дверь.

Я ввожу код доступа, и дверь открывается, но теперь внутри пусто. Это маленькая квартирка всего с одной спальней, в углу встроенная кухня. Полы из светлого дерева. Стены неопределенно бежевого оттенка, даже светильники покрашены. В квартире нет мебели. Нет и девушки. Полная пустота.

– Эй?

Мой голос раскатывается эхом по пустой комнате.