Текст книги "В краю лесов"

Глава 16

Доктор Фитцпирс жил на склоне холма, в доме куда скромнее и меньше, чем у лесоторговца. Дом Мелбери, по всей вероятности, был некогда центром небольшого имения Малый Хинток, границы которого стерлись, ибо вся окрестность ныне влилась во владения миссис Чармонд. Сам Мелбери ничего не подозревал, но многие – особенно приходский священник – считали, что владельцами Малого Хинтока были предки Мелбери, так как эта фамилия часто упоминалась в документах о купле-продаже земель, относившихся ко временам Гражданской войны.

Дом, где жил Фитцпирс, как мы уже говорили, был невелик, похож на крестьянский и к тому же недавней постройки, а принадлежал удалившемуся на покой фермеру и его жене, которые по прибытии доктора в деревню уступили ему передние комнаты и перебрались поближе к кухне, а заодно взяли на себя все домашние хлопоты о квартиранте, за что в назначенные дни с благодарностью принимали известную мзду.

Дом и сад своей симметричностью напоминали создания голландских архитекторов времен Вильгельма и Марии. Островерхую живую изгородь делили пополам ворота, обрамленные аркой из высокого кустарника; от ворот прямая буксовая аллейка вела вверх по склону к крыльцу, расположенному в середине четырехоконного фасада. Справа и слева от дорожки рядами росли крыжовник, смородина, малина, клубника и скромные цветы. Перед крыльцом красовались два правильных буксовых шара, похожих на школьные глобусы. За крышей виднелись кроны яблонь, росших выше по склону, а еще выше – деревья рощи, поднимавшейся до гребня холма.

Точно против ворот в дальней части сада находилась калитка, от которой тянулась тропинка в поле. Калитку недавно покрасили, так что к ее липкой поверхности еще прилипали мошки. Сидя в гостиной, доктор рассеянно наблюдал за редкими прохожими. Будучи философом, он заметил, что характер путников забавно выражается в том, как они распахивают перед собой калитку.

Действия мужчин не отличались разнообразием: они толкали калитку и быстро проходили. Другое дело женщины – для них липкое крашеное дерево было неприятной преградой на пути, опасностью или даже ловушкой.

Первой привлекла его внимание рослая женщина с нечесаными волосами, в подоткнутой юбке. Не глядя она взялась за калитку и нажала плечом, но перепачкала рукав и разразилась потоком проклятий, присела и стала с причитаниями вытирать кофту о траву.

Доктор рассмеялся.

Следующей была коротко стриженная девушка, в которой доктор признал дочь своего покойного пациента, лесоруба Саута. При виде ее черного траурного чепца доктора кольнуло воспоминание, что именно его совет срубить дерево привел к кончине ее отца и разорению Уинтерборна. Девушка шагала не спеша, погруженная в свои мысли, ничего не подозревая, схватилась за белую штакетину, измазавшись в краске. Фитцпирс с сожалением подумал, что девушка бедная и, должно быть, запачкала свое единственное черное платье. Она осмотрела рукав, казалось, не слишком удивившись, счистила краску и, не меняя выражения лица, двинулась дальше.

Вскоре на лужайке перед изгородью показалась особа совершенно иного рода. Изящная поступь ее говорила о городском воспитании, твердая походка – о деревенском происхождении. Судя по всему, девушка сознавала, что привлекательна, но это не мешало ей сохранять обаяние непосредственности, по-видимому, благодаря склонности уходить в собственные мысли. Вот она подошла к калитке, сейчас коснется перчаткой крашеного дерева. Это представилось Фитцпирсу чуть ли не самоубийством. Он бросился искать шляпу, не нашел, опять взглянул в окно и увидел, что опоздал. Девушка осмотрела преграду и, подняв с земли прутик, ткнула им калитку. Калитка распахнулась.

Фитцпирс продолжал внимательно наблюдать за девушкой, пока та не скрылась из виду. Это была та самая юная дама, которую он однажды повстречал на прогулке. Но кто она? Откуда это выразительное лицо? Все прочие хинтокские девушки отталкивали его своей деревенской грубостью. Но эта особа была совсем другого склада, и доктор решил, что она не из местных.

Точно то же он подумал, увидев ее впервые, но сейчас, поразмыслив, заключил, что, раз в окрестностях не появилось ни одной новой кареты, девушка не могла быть приезжей. Должно быть, она живет в Хинток-хаусе. Не сама ли это миссис Чармонд, о которой он столько слышал, или в крайнем случае ее гостья? От этих мыслей на душе у доктора полегчало.

Фитцпирс попытался читать и раскрыл начатое сочинение немецкого метафизика. Доктор любил подобные книги, ибо не был человеком практическим и мир идеальный предпочитал реальному, а открытие принципов – их применению. Юная дама не выходила у него из головы. Он мог бы пойти за ней следом, но, не будучи человеком действия, предпочел следовать за ней в мыслях. И все же, выйдя к вечеру погулять, Фитцпирс невольно направился в сторону Хинток-хауса, не подозревая, что днем туда же ходила Грейс, которую с утра занимали мысли о миссис Чармонд. Грейс дошла до вершины холма, откуда открывался вид на усадьбу, и возвратилась домой окольным путем.

Фитцпирс тоже взобрался на холм и взглянул вниз: ставни были закрыты, из одной трубы поднимался дым. Самый вид усадьбы говорил о том, что миссис Чармонд уехала, а в доме никто не живет. Сообразив, что виденная им юная дама не могла быть той миссис Чармонд, о которой он столько слышал, доктор ощутил смутное разочарование. Равнодушно отвернувшись от опустевшей усадьбы, как от тела, покинутого душой, он зашагал назад.

Поздно вечером Фитцпирса вызвали к больному, жившему за две мили. Как и большинство молодых сельских врачей, Фитцпирс не мог похвастаться, что разъезжает по вызовам в лакированном кабриолете со слугой: довольствовался обычной двуколкой и сам управлялся с лошадью – то привязывал ее у жилища больного к столбу, штакетине или крюку, то давал мальчишке пенни, чтобы тот подержал ее под уздцы на время визита. Иногда ему приходилось подолгу утешать пациента, и тогда мальчишке медяк доставался недешево.

Унылые ночные поездки в одиночестве случались довольно часто, ибо роды в отдаленных и труднодоступных местах происходили, как правило, именно ночью. Будучи человеком городским, доктор боялся одиночества в темном ночном лесу. Править лошадью он толком не умел, и нередко ему приходило в голову, что, случись с ним в лесной чащобе несчастье, он погибнет от одного сознания своего одиночества, поэтому он обычно предлагал подвезти любому крестьянину или даже мальчишке, лишь бы приобрести чье-то общество и воспользоваться затем мелкой услугой вроде открывания ворот.

Когда этой ночью доктор выезжал из деревни, свет его фонаря упал на Уинтерборна, праздно разгуливавшего у дороги, словно у него не было никакой цели в жизни. О лучшем попутчике не приходилось мечтать, и Фитцпирс не раздумывая спросил, не хочет ли тот прокатиться по лесу в такую славную ночь.

Джайлса несколько удивила эта любезность, однако он не возразил и уселся в двуколку рядом с Фитцпирсом.

Над ними раскинулась черная сеть ветвей, наброшенная на звездное небо: все деревья походили друг на друга, и ни одно не походило на соседнее. Почти касаясь головой низких ветвей, они время от времени замечали на них причудливые тени, похожие на головастиков. Джайлс объяснил, что это фазаны, устроившиеся на ночлег, а порой доносившиеся до них раскаты ружейных выстрелов, подтверждали, что не ему одному ведомо, что представляют собой тени на сучьях.

Наконец доктор решился задать Джайлсу занимавший его вопрос:

– Что это за юная дама живет в наших краях?.. Она очаровательна… знаете, в белом боа, в перчатках с белой выпушкой…

Уинтерборн уже раз видел, как доктор тайно наблюдал за Грейс, да и по описанию сразу понял, о ком идет речь, но, мрачный и настороженный от природы и к тому же подавленный своей бедой, предпочел ответить уклончиво:

– На днях я видел юную даму: беседовала с миссис Чармонд. Должно быть, та самая.

Фитцпирс сделал из этого вывод, что Уинтерборн не видел, как он рассматривал Грейс из-за кустов, и сказал:

– Эта девушка, должно быть, настоящая дама. Едва ли она живет в Хинтоке постоянно, иначе я бы ее заприметил. Да она и не похожа на деревенскую.

– Она не живет в Хинток-хаусе?

– Нет, там никто не живет.

– Может, она гостит в деревне или у кого-нибудь из фермеров?

– Маловероятно. Она совсем не такого рода. – И Фитцпирс начал вслух декламировать, полагая, видимо, что с Джайлсом можно не считаться:

 
Она своим сияньем залила
Дотоле бездыханный и пустой
Простор земли – сама легка, светла,
Как облачко с рассветною росой,
Спешащее дорогой голубой
Пустыню влагой одарить. Она
Взрастала тут, в стране моей родной,
И для меня была подобьем сна,
Который после бурь дарует тишина[11]11
  Шелл П. Б. (1792–1822). Восстание Ислама. Песнь II, строфа 23.


[Закрыть].
 

Уинтерборн догадывался, что эти стихи сочинил не Фитцпирс, но и чужие строки ясно говорили о том, что доктор очарован его бывшей невестой. Сердце у Джайлса заныло.

– Вы, кажется, здорово влюбились в нее, сэр, – проговорил он, упрямо избегая называть Грейс по имени.

– Нет-нет… дело не в этом. Когда человек живет в одиночестве, как я здесь, чувства копятся в нем, как электричество в лейденской банке. Любовь – понятие субъективное, это сама сущность человека, ipsa hominis essentia, как говорил великий философ Спиноза; это радость, которой мы озаряем любой подходящий объект в поле нашего зрения, – точно так же многоцветие радуги одинаково озаряет дуб, ясень или вяз. Поэтому, если бы вместо этой юной дамы передо мной появилась другая, я испытал бы к ней тот же интерес и процитировал бы ту же строфу из Шелли. Все мы несчастные жертвы обстоятельств!

– Так или иначе, в наших краях это называется «влюбиться», – повторил Уинтерборн.

– Вы отчасти правы, только заметьте, что влюблен я в собственный вымысел, а на самом деле я никого не люблю.

– Скажите, сэр, а что, такое отношение к людям входит в обязанности сельского врача? – спросил Уинтерборн, прибегая к Сократовой иронии.

Лицо его было так простодушно, что Фитцпирс с готовностью ответил:

– Нет, нисколько. Сказать по правде, сельским врачом быть не так уж трудно: пропишешь старушке горькую микстуру – чем горше, тем лучше; вскроешь череп; побудешь при родах для порядка – люди тут такие здоровые, что и без врача обойдутся. А ставить опыты, заниматься исследованиями в этих условиях невозможно, хотя, впрочем, я кое-что пробовал сделать.

Джайлс не стал оспаривать взгляды доктора; его поразило странное сходство между Фитцпирсом и Грейс: оба, разговорившись, так увлекались своими суждениями, что забывали, насколько эти суждения должны быть чужды ему, Джайлсу.

Лишь на обратном пути доктор вернулся к разговору о Грейс. Они остановились у придорожного трактира, выпили бренди и сидру, а когда снова тронулись в путь, приободренный выпивкой Фитцпирс проговорил:

– Да, хотел бы я знать, кто эта юная дама.

– А не все ли равно? Она же только дерево, на которое падает ваша радуга.

– Ха-ха-ха! Верно.

– Вы не женаты, сэр?

– Нет, и не собираюсь. Надеюсь, меня хватит на большее, чем женитьба и жизнь до гроба в Хинтоке. Вообще-то врачу жениться неплохо, и иногда об этом даже приятно подумать, особенно когда за окном завывает ветер и дождь и ветви стучат по крыше. Верно ли говорят, что после смерти Саута вы потеряли все?

– Да. Больше, чем все.

Они выехали на главную улицу Хинтока, если главной улицей можно назвать участок дороги, на три четверти окаймленный рощами и садами. Одним из первых на их пути был дом Мелбери. Из окна спальни на улицу падал свет. Сейчас все раскроется, подумал Уинтерборн. Зачем он пытался скрыть от Фитцпирса, что знает Грейс? «Кто удержит ветер рукой? Кто принесет воду в подоле?»[12]12
  Парафраза библейского текста: «Кто собрал ветер в пригоршни свои? Кто завязал воду в одежду?» (Книга притчей Соломоновых, гл. 30.)


[Закрыть] Лучше бы он откровенно ответил на расспросы доктора – все равно шила в мешке не утаишь. Двуколка поравнялась с домом, и в окне вырисовалась фигура Грейс, задергивавшей занавески.

– Так вот она! – воскликнул Фитцпирс. – Как она туда попала?

– Нет ничего проще. Это ее дом. Она дочь мистера Мелбери.

– Не может быть! Откуда у него такая дочь?

Уинтерборн сухо рассмеялся:

– Деньги сделают все, было бы из чего. Отдайте неглупую и смазливую хинтокскую девушку в хорошую школу, и она сойдет за настоящую даму.

– Это верно, – пробормотал разочарованный доктор. – Мне и в голову не приходило, что она дочь Мелбери.

– И это ее принижает в ваших глазах. – Голос Уинтерборна дрогнул.

– Ну нет, – сказал доктор с чувством. – Нисколько не принижает. Я потрясен. Черт возьми! Я за ней приударю. Она ведь очаровательна!

– Не для меня, – сказал Уинтерборн.

По уклончивым репликам молчаливого Уинтерборна доктор Фитцпирс заключил, что тот недолюбливает мисс Мелбери за высокомерие. Не потому ли он не хотел сказать ее имени? Этот вывод, впрочем, не помешал ему восхищаться Грейс Мелбери.

Глава 17

Грейс стояла в окне, задергивая занавески, потому что в доме случилась беда – слегла никогда доселе не хворавшая бабушка Оливер. Как и всем очень здоровым людям, мысль о болезни была ей почти так же непереносима, как мысль о самой смерти. Она хлопотала по дому, пока не свалилась: один-единственный день болезни сделал ее другим человеком, ничто в ней не напоминало бойкую бабушку Оливер, командовавшую на дворе и в мастерской. Ей было худо, и все же она упрямо не соглашалась видеть врача, Фитцпирса.

Джайлс и доктор заметили Грейс в окне комнаты, где лежала бабушка Оливер. Грейс укладывалась спать, когда ей сказали, что бабушка просит ее зайти.

Грейс поставила свечу на стул возле постели больной, и профиль старушки четкой тенью обозначился на беленой стене; ее большая голова казалась еще больше из-за юбки, тюрбаном обкрученной вокруг головы. Грейс немного прибрала в комнате и подошла к бабушке.

– Вот и я. Давайте, пока не очень поздно, пошлем за доктором.

– Я не хочу, – объявила бабушка Оливер.

– Тогда кто-то должен посидеть с вами.

– Я этого не вынесу. Нет! Я вас позвала, мисс Грейс, чтобы сказать об одном деле. Милая мисс Грейс, я ведь взяла у доктора деньги!

– Какие деньги?

– Да те десять фунтов.

Грейс ничего не понимала.

– Он же дал мне десять фунтов за голову, потому что у меня большой мозг. Я взяла деньги и, не подумав, подписала бумагу. Я вам не сказала, что все решено, – вы тогда так испугались. Так вот, я хорошенько размыслила и поняла, что не надо мне было с ним соглашаться. Теперь все время только об этом и думаю. Джон Саут помер, потому что боялся дерева, а я помру, потому что боюсь доктора… Я уж хотела просить его смилостивиться, да духу не хватило.

– Почему же?

– Да я потратила… больше двух фунтов. Я места себе не нахожу и дрожу от страха, что поставила на бумаге святой крест. Помру, как Саут.

– Попросите его, и он сожжет эту бумагу, я уверена. Не стоит о ней думать.

– Сказать по правде, я уже просила, мисс. Он только рассмеялся, как бес, и сказал: «У вас, бабушка, такой отличный мозг, что науке без него не обойтись. К тому же вы и денежки получили». Только ничего не говорите мистеру Мелбери!

– Хорошо. Я дам вам деньги, и вы их вернете.

Бабушка Оливер покачала головой.

– Даже если мне хватит сил дойти до него, он не согласится. И что ему далась голова несчастной старухи, когда вокруг ходит столько народу! Я же знаю, он скажет: «Вы одна, ни родных, ни близких, не все ли вам равно, что с вами будет, когда душа расстанется с телом?» Прямо покоя лишилась! Вы бы ахнули, кабы знали, как он за мной во сне гоняется. И как я тогда с ним сговорилась – ума не приложу! Я всегда была такая отчаянная… Вот если б кто попросил за меня!

– Миссис Мелбери с радостью вам поможет.

– М-да. Он и слушать ее не станет. Тут надо кого-нибудь помоложе.

Грейс испугалась.

– Вы думаете, что он это сделает для меня?

– Еще как сделает!

– Я к нему ни за что не пойду. Да я с ним и не знакома.

– Будь я молоденькой и хорошенькой, – продолжала лукавая бабушка Оливер, – я бы радовалась, что могу помочь старым косточкам спастись от язычника и успокоиться в христианской могилке. Всю жизнь себя не жалела, а чуть захворала, так от меня норовят избавиться.

– Как вам не стыдно, бабушка Оливер! Вы говорите так потому, что больны. Я знаю. Поверьте, вам рано думать о смерти. Вы же сами мне говорили, что заставите его подождать еще много лет.

– Так ведь шутишь, пока есть силы, и на старости лет шутишь, а как сляжешь – тут не до шуток; когда смерть рядом, всякая мелочь гробит.

– Мне очень не хочется ходить к нему, бабушка Оливер, – со слезами на глазах проговорила Грейс, сдаваясь. – Но так и быть, я схожу – пусть вам полегчает.

На следующее утро Грейс против воли направилась к доктору. Ей было особенно не по себе от слов бабушки Оливер, что ее хорошенькое лицо произведет на Фитцпирса нужное впечатление, поэтому, вопреки здравому смыслу, надела густую вуаль, которая скрывала ее черты и могла свести на нет все благие намерения.

Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о странном и зловещем поручении бабушки Оливер, и она приняла все меры предосторожности. Она вышла из дому в сад, зная, что не встретит там никого из домочадцев. Тихонько открывая калитку, Грейс подумала, что погода не благоприятствует ей. В воздухе оттепель брала верх над ночными заморозками, крупные капли срывались с ветвей, затопляя грядки, на которых из-за избытка влаги ничего не росло, и все же из года в год с упорством обреченных на грядках сажали и сеяли овощи. Мох, покрывавший широкую гравийную террасу, был залит водой. Грейс остановилась в нерешительности, но, вспомнив, как за бабушкой Оливер во сне гоняется доктор с ланцетом, она подумала, что старушке грозит участь Саута, и напрямик зашагала по слякоти.

Необычность поручения и рассказ бабушки Оливер о страшном договоре превращали Фитцпирса в человека таинственного и притягательного. Грейс слыхала, что доктор молод, но самая цель ее посещения изгоняла из сознания мысли о его возрасте и положении. Глядя на него глазами бабушки Оливер, Грейс видела в нем безжалостного Юпитера, требующего человеческих жертв. В иных обстоятельствах она избегала бы с ним знакомства, но в маленькой деревушке это знакомство было неотвратимым, поэтому в их сегодняшней встрече едва ли было что-нибудь предосудительное.

Вряд ли следует говорить, что представление мисс Мелбери о Фитцпирсе как о бессердечном, прямолинейном, неумолимом ученом не вполне соответствовало действительности. У реального доктора Фитцпирса было слишком много увлечений, чтобы добиться славы в науке или хотя бы приобрести изрядную практику в сельском краю, который теперь был полем его деятельности. За год он ухитрялся побывать под всеми знаками интеллектуального зодиака: то под Овном месяц увлекался алхимией, то под Тельцом упивался поэзией, месяц проводил под Близнецами астрологии и астрономии, потом его знаком был Рак немецкой романтики и метафизики. Справедливости ради заметим, что он, между прочим, занимался и тем, что непосредственно относилось к его профессии: именно в месяц пристрастия к анатомии он заключил с бабушкой Оливер договор, о котором та поведала своей молодой хозяйке.

Как можно понять из разговора с Уинтерборном, доктор в последнее время с жаром углубился в философию. Быть может, его аналитический и непрактичный современный ум чувствовал себя особенно легко и уверенно в области отвлеченных понятий. Хотя у Фитцпирса не было определенных целей, склад его ума все же заслуживал похвалы: он был пытливым исследователем, несмотря на то что видный издалека свет его полуночной лампы чаще озарял книги о чувствах и страстях, чем научные сочинения и препараты.

Как бы ни увлекался доктор музами или мыслителями, одиночество хинтокской жизни уже начало накладывать отпечаток на его впечатлительную натуру. Зима в деревне, в уединенном доме, без общества бывает терпима, приятна и даже восхитительна при определенных условиях, которых не может быть у врача, ибо он попадает в деревню по воле случая. Эти условия заключаются в старых воспоминаниях, которыми человек биографически – если угодно, исторически – связан с каждым одушевленным и неодушевленным предметом в поле его зрения. Так жили Уинтерборн, Мелбери, Грейс: знали все о тех, кто в минувшие дни ступал по унылым полям, кто плугом взрывал пласты весенней земли и взрастил деревья на соседнем холме; о тех, чьи кони и охотничьи собаки выскочили однажды из подлеска напротив; о птицах, гнездящихся в придорожном кустарнике; о драмах любви, ревности, мести и разочарования, разыгравшихся в деревенских домах, в помещичьей усадьбе, на улице, в лесах и лугах. Местность может быть красивой, величественной, полезной для здоровья, удобной для жизни, но если она не населена воспоминаниями, она неизбежно становится в тягость тому, кто в ней поселился, лишившись общения с подобными себе.

Старик в одиночестве, вероятно, начнет мечтать об идеальном друге и попадет в объятия мошенника, прикинувшегося другом. Об идеальном друге будет мечтать и молодой человек, но волнение в крови заставит его возмечтать об идеальной подруге, и, в конце концов, шелест женского платья, звуки девичьего голоса, появление стройной фигуры зажгут в нем то пламя, от которого слепнут глаза.

Узнав, кто такая Грейс Мелбери, доктор в иных обстоятельствах тотчас позабыл бы о ней, а если не позабыл, то отнесся бы к ней совершенно иначе. Он бы не лелеял в душе ее неземной образ, но мысленно играл им как игрушкой. Это было в его натуре. Но в деревне он не мог позволить себе подобную бесцеремонность. Он перестал почтительно боготворить Грейс, но не мог не думать о ней всерьез.

Он продолжал грезить о невозможном и в мечтах заходил так далеко, что рисовал себе беседы и целые сцены с Грейс, в которых она оказывалась таинственной миссис Чармонд, владелицей Хинток-хауса, и, отвергая всех кавалеров, благожелательно принимала его ухаживания. Намечтавшись вдоволь, Фитцпирс говорил себе: «Что ж, Грейс не миссис Чармонд, но она милая, чу́дная, исключительная девушка».

Тем утром он по обыкновению завтракал в одиночестве. Снежинки нехотя и без цели плавали в воздухе, отчего темный лес, высветляясь, казался серым. В почте не оказалось ни одного письма, лишь медицинский вестник и еженедельная газета.

В такую погоду он целые дни проводил у камина с книгой, а вечером, ощущая прилив энергии, зажигал лампу и, подыскав себе увлекательное занятие, просиживал далеко за полночь. Но сегодня все было иначе. Развившаяся в деревенской глуши поглощенность собой впервые сменилась в нем интересом к чему-то находившемуся за пределами дома. Вынашивая коварные планы, он бродил от окна к окну и чувствовал, что самое невыносимое одиночество наступает, когда предмет мечтаний не где-то вдали, а рядом.

Время тянулось медленно, за окном шел полудождь-полуснег – предвестник ярких не по сезону дней вроде тех, что стояли в середине зимы. Местному уроженцу капризы природы дали бы обильную пищу для размышлений. Он заметил бы, что некстати проклюнувшиеся почки на деревьях залепил мокрый снег, что гнезда, до срока свитые нетерпеливыми птицами, затоплены талой водой. Но все это были приметы чуждого доктору мира, и, внезапно утратив интерес к привычным грезам, он ощутил невыразимую скуку.

Надолго ли мисс Мелбери в Хинтоке? Погода не располагает к случайной встрече на улице: чтобы познакомиться с ней, нужно исключительное стечение обстоятельств. Ясно одно: знакомство должно произойти как бы невзначай и ограничиться легким ухаживанием, ибо высокое призвание в один прекрасный день, несомненно, уведет его к иным сферам бытия.

С такими беспорядочными мыслями он прилег на кушетку, изголовье которой, как во многих старых домах, защищал от сквозняка полог. Он пытался читать, но, так как ночью бодрствовал до трех часов, книга выскользнула у него из рук, и он задремал.