Текст книги "Собранье благородных дам"

Молчаливая фигура, ехавшая позади них, была заинтересована в эксперименте этого дня не меньше, чем Дорнелл. Это был верный Тапкомб, который, не сводя глаз со спин сквайра и молодого Фелипсона, думал о том, как хорошо последний подошел бы Бетти и как сильно изменился за последние два-три года в худшую сторону первый. Он проклинал свою хозяйку как причину этих перемен.

После этого памятного посещения, призванного доказать его правоту, жизнь четы Дорнелл текла достаточно спокойно в течение целого года, сквайр по большей части оставался в Фоллсе, а Бетти время от времени курсировала между родителями, раз или два встревожив мать тем, что не вернулась домой от отца до полуночи.

* * *

Спокойствие Кингс-Хинтока было нарушено прибытием гонца. У сквайра Дорнелла случился приступ подагры, да настолько сильный, что это уже было серьезно. Он хотел снова увидеть Бетти: почему она так долго не приезжала?

Миссис Дорнелл очень не хотелось, чтобы Бетти слишком часто ездила в этом направлении, но девушка так хотела поехать (ее интересы в последнее время, похоже, были весьма тесно связаны с Фоллс-Парком и его окрестностями), что ничего не оставалось делать, как позволить ей это и сопровождать ее.

Сквайр Дорнелл с нетерпением ожидал ее приезда. Приехав, они нашли его очень больным и в сильном раздражении. У него появилась склонность принимать сильнодействующие лекарства, дабы прогнать своего врага, но в данном случае они не имели должного действия.

Присутствие дочери, как обычно, успокоило его, но и одновременно с этим огорчило; ибо он никогда не мог забыть, что она распорядилась своей жизнью вопреки его желаниям, хотя втайне и уверяла его, что никогда бы не дала своего согласия, будь она в таком возрасте, как сейчас.

Как и в прошлый раз, его жена пожелала поговорить с ним наедине о будущем девушки – приближалось время, когда Рейнард должен был приехать и забрать ее. Он бы уже сделал это и раньше, но его удерживала настоятельная просьба самой девушки, которая совпадала с мнением ее родителей по причине ее молодости. Рейнард почтительно подчинился их желанию, договорившись, что не будет навещать ее до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать, кроме как по взаимному согласию всех сторон. Но долго так продолжаться не могло, и, судя по тону его последнего письма, можно было не сомневаться, что он скоро завладеет ею несмотря ни на что.

Чтобы она не слышала этого деликатного разговора, Бетти была отослана вниз, и вскоре супруги увидели, как дочь удаляется в сторону зарослей, такая прехорошенькая в своем просторном зеленом платье и развевающейся широкополой шляпе с пером.

Вернувшись к теме разговора, миссис Дорнелл обнаружила, что нежелание мужа утвердительно ответить на письмо Рейнарда как никогда велико.

– До восемнадцати ей не хватает трех месяцев! – воскликнул он. – Еще слишком рано. Я и слышать об этом не хочу! Он все еще не получит ее, даже если мне придется удерживать его со шпагой в руке.

– Но, мой дорогой Томас, – возражала жена, – подумай, если что-нибудь случится с тобой или со мной, насколько будет лучше, если бы она уже жила в своем доме вместе с ним!

– Я говорю тебе, что еще слишком рано! – не унимался сквайр, и вены на его лбу начинали вздуваться. – Если он заполучит ее до Сретения, я брошу ему вызов – клянусь в этом! Я вернусь в Кингс-Хинток через два-три дня и не буду терять ее из виду ни днем, ни ночью!

Она побоялась еще сильнее волновать мужа и уступила, заверив в ответ на его требование, что если Рейнард снова напишет о своем возвращении, чтобы назначить время соединения с Бетти, она передаст письмо в руки сквайра, и он сможет поступить так, как ему заблагорассудится. Это было все, что требовалось обсудить наедине, и миссис Дорнелл пошла звать Бетти, надеясь, что та не слышала громкого голоса своего отца.

На сей раз этого, конечно, не произошло. Миссис Дорнелл пошла по тропинке, по которой, как она видела, бродила Бетти, но пройдя значительное расстояние, так никого и не нашла. Тогда жена сквайра повернула в сторону, чтобы коротким путем по газону обойти дом с другой стороны, и тут, к своему величайшему удивлению и ужасу, обнаружила объект своих поисков сидящим на горизонтальной ветви кедра, а рядом с ней – молодого человека, обвившего свою руку вокруг ее талии. Он слегка повернулся, и она узнала в нем молодого Фелипсона.

Увы, она оказалась права. Так называемая притворная любовь оказалась самой что ни на есть настоящей. О том, как миссис Дорнелл назвала своего мужа в тот момент за его глупость, по которой он изначально свел молодых людей вместе, упоминать нет надобности. Она тут же решила не давать влюбленным понять, что видела их. В соответствии с этим замыслом она ретировалась, другим путем добралась до дома и громко позвала из окна: «Бетти!»

Впервые с момента заключения стратегического брака своего ребенка Сьюзен Дорнелл усомнилась в разумности данного шага.

Ее мужу как будто сама судьба помогла сделать его возражение, изначально пустяковое, вполне реальным. Она уже видела очертания будущих неприятностей. Зачем Дорнелл вмешался? Зачем он настаивал на том, чтобы предъявить своего жениха? Именно этим объяснялись мольбы Бетти об отсрочке всякий раз, когда затрагивалась тема возвращения ее мужа; именно этим объяснялась ее привязанность к Фоллс-Парку. Возможно, как раз об этой встрече, свидетелем которой она стала, было условлено в письме.

Пожалуй, мысли девушки ни на миг не сбились бы с истинного пути, если бы отец не вбил ей в голову идею о неприятии ее раннего союза на том основании, что ее принудили к нему прежде, чем она сама осознала свои собственные желания; и она, возможно, поспешила бы встретить своего мужа с распростертыми объятиями в назначенный день.

Наконец, откликнувшись на зов, вдалеке появилась Бетти и подошла бледная, но с невинным видом, словно даже не видела ни одной живой души. Миссис Дорнелл мысленно охнула от такого двуличия в своем чаде. Ведь это же было простодушное создание, превращения которого в женщину они все так нежно ждали, – а получили дерзкую шалунью, достаточно взрослую не только для того, чтобы иметь поклонника, но и для того, чтобы скрывать его существование так же искусно, как и любая женщина в мире! Супруга сквайра горько сожалела, что Стивену Рейнарду не позволили приехать за ней сразу, после первого же его поползновения.

На обратном пути в Кингс-Хинток они сидели рядом друг с другом в почти полном молчании. Те слова, что были произнесены, исходили в основном от Бетти, и их формальность ясно указывала, насколько ее разум и сердце были заняты другими вещами.

Миссис Дорнелл была слишком проницательной матерью, чтобы в связи с этим открыто нападать на Бетти. Это только раздуло бы пламя. Ей казалось, что необходимо держать вероломную девушку под замком, пока не приедет муж и не заберет ее из рук матери. Она искренне желала, чтобы он пренебрег возражениями Дорнелла и поскорее приехал.

Поэтому казалось счастливым совпадением, что по прибытии в Кингс-Хинток в руки миссис Дорнелл попало письмо от Рейнарда. Оно было адресовано и ей, и ее мужу и в учтивом тоне извещало их о том, что автор послания высадился в Бристоле и предполагает через несколько дней быть в Кингс-Хинтоке, чтобы наконец встретить и увезти свою дорогую Бетти, если она и ее родители не будут возражать.

Бетти тоже получила письмо такого же содержания. Ее матери достаточно было взглянуть на лицо дочери, чтобы понять, как девушка восприняла это известие. Она была бледна как полотно.

– На этот раз ты должна сделать все возможное, чтобы поприветствовать его, моя дорогая Бетти, – мягко начала ее мать.

– Но… но… я…

– Теперь ты женщина, – сурово добавила миссис Дорнелл, – и все эти отсрочки должны прекратиться.

– Но мой отец… О, я уверена, он этого не допустит! Я не готова. Если бы он только мог подождать еще год – если бы он только мог подождать еще несколько месяцев! О, как бы я хотела, как бы хотела, чтобы мой дорогой отец был здесь! Я немедленно пошлю за ним, – она вдруг резко замолчала и, бросившись на шею своей матери, разрыдалась, причитая: – О мама, сжалься надо мной – я не люблю этого человека, моего мужа!

Этот отчаянный крик души слишком глубоко проник в сердце миссис Дорнелл, чтобы она осталась равнодушной. Однако, раз уж все так сложилось, что она могла поделать? Она смутилась и на мгновение оказалась на стороне Бетти. Первоначально она намеревалась написать Рейнарду утвердительный ответ, позволить ему приехать в Кингс-Хинток, а самой держать мужа в неведении обо всем происходящем, пока он не приедет из Фоллса в один прекрасный день после выздоровления и не обнаружит, что все улажено, а Рейнард и Бетти живут вместе в гармонии и счастье. Но события дня и внезапная вспышка чувств дочери разрушили это намерение. Бетти была намерена поступить так, как угрожала, и немедленно связаться с отцом, возможно, попытаться упорхнуть к нему. Кроме того, письмо Рейнарда было адресовано им обоим, мистеру Дорнеллу и ей, и совесть не позволяла ей скрывать это послание от мужа.

– Я немедленно отправлю письмо твоему отцу, – успокаивающе промолвила она. – Он будет действовать исключительно по своему усмотрению, а ты знаешь, что он не будет противоречить твоим желаниям. Он скорее погубит тебя, чем будет перечить. Я лишь надеюсь, что твой отец достаточно здоров, чтобы вынести такое известие. Ты согласна на это?

Бедняжка Бетти согласилась при условии, что она станет свидетельницей отправки письма. Мать не возражала против этого, но как только всадник галопом понесся по аллее к большаку, сочувствие миссис Дорнелл к непокорности Бетти начало угасать. Тайная привязанность девушки к молодому Фелипсону ничем не могла быть оправдана. Бетти могла поддерживать с ним связь, могла даже попробовать сбежать с ним. В этом случае ее ждет гибель. Стивен Рейнард должен как можно скорее занять подобающее ему место рядом с Бетти.

Она села и написала глубоко личное письмо Рейнарду, которое пролило свет на ее план.

* * *

«Мне необходимо поведать Вам то, – писала она, – о чем я никогда раньше не упоминала – более того, я могла говорить обратное, – что возражения ее отца против Вашего соединения с ней до сих пор не преодолены. Поскольку лично я не хочу Вас больше задерживать – я в самом деле, заботясь о благе моей дочери, с таким же нетерпением жду вашего приезда, как и Вы сами, – у меня не остается иного выхода, кроме как помочь Вашему делу без ведома моего мужа. К сожалению, в настоящее время он болен и находится в Фоллс-Парке, но я сочла своим долгом переслать ему Ваше письмо. Поэтому он, скорее всего, ответит Вам безапелляционным приказом на несколько месяцев вернуться туда, откуда Вы приехали, пока не истечет первоначально оговоренный им срок. Мой совет, если Вы получите такое письмо, не обращайте на него внимания, а приезжайте сюда, как Вы предлагали, сообщив мне день и час (по возможности после наступления темноты), когда мы можем Вас ожидать. Дорогая Бетти со мной, и я гарантирую Вам, что она будет в доме, когда Вы приедете».

* * *

Миссис Дорнелл, отослав это письмо, о существовании которого никто даже не догадывался, сразу же предприняла шаги, чтобы помешать дочери покинуть имение, стараясь, по возможности, не возбудить в девушке подозрений, что она находится под стражей. Но, словно благодаря наитию, Бетти по выражению лица своей матери, казалось, прочла приближение мужа.

– Он приедет! – воскликнула девушка.

– Не раньше чем через неделю, – заверила ее мать.

– Значит, он… наверняка?

– Ну, да.

Бетти поспешно удалилась в свою комнату и больше не показывалась на глаза.

Запереть ее и отдать ключ Рейнарду, когда тот появится в прихожей, – план был прелестен в своей простоте, пока мать, тихонько попробовав дверь в комнату девушки, не обнаружила, что Бетти уже заперла ее изнутри на засов и распорядилась, чтобы еду ей подавали сюда, оставляя на вращающемся столике55
  Вращающийся столик (англ. dumb-waiter – букв. «немой официант») – имеется в виду столик на колесиках с несколькими вращающимися подносами для блюд на разных уровнях по высоте. Первый dumb-waiter был изобретён в XVIII в. и состоял из двух-трех вращающихся круглых подносов на роликах. На подносы ставили еду и вино, что позволяло обходиться без постоянного присутствия слуг, которые обычно сплетничали о господах, часто используя информацию в своих целях.


[Закрыть] за дверью.

После этого миссис Дорнелл бесшумно уселась в своем будуаре, который, как и ее спальня, был проходной комнатой в апартаменты девушки, и решила не покидать своего поста ни днем, ни ночью, пока не появится муж ее дочери, с этой целью она тоже собиралась завтракать, обедать и ужинать не выходя отсюда. Теперь было немыслимо, чтобы Бетти могла улизнуть без ее ведома, даже если бы захотела, поскольку в комнате не было другой двери, кроме той, что вела в маленькую внутреннюю гардеробную, не имеющую другого входа.

Но было ясно, что юная девушка и не помышляла о побеге. Ее мысли скорее были направлены на оборону: она была готова выдержать осаду, но отвергала бегство. Это, по крайней мере, обеспечивало ей сохранность. А вот как Рейнард ухитрится устроить себе встречу с ее застенчивой дочерью, которая находится в таком защитном расположении духа, – это, по мнению матери, должно быть предоставлено его собственной изобретательности.

Бетти выглядела такой растерянной и бледной при объявлении о приближающемся визите мужа, что миссис Дорнелл, достаточно встревоженная, не могла оставить ее одну. Час спустя она заглянула в замочную скважину. Бетти лежала на диване, безучастно уставившись в потолок.

– Ты плохо выглядишь, дитя, – прокричала ей мать. – Ты в последнее время не выходила на воздух. Поедем прокатимся.

Бетти не возражала. Вскоре они ехали через парк в сторону деревни, а дочь все еще пребывала в напряженном, натянутом молчании. Они выехали из парка, чтобы вернуться другим путем, и на открытой дороге миновали некий коттедж.

Взгляд Бетти упал на окно дома. В нем она увидела молодую девушку примерно своего возраста, которую знала в лицо; та сидела в кресле, опершись на подушку. Лицо девушки было покрыто чешуйками, блестевшими на солнце. Она выздоравливала после оспы – болезни, распространенность которой в то время наводила ужас, о котором мы сейчас едва ли можем составить себе представление.

В безразличных доселе чертах лица Бетти внезапно промелькнула идея. Она взглянула на мать; миссис Дорнелл смотрела в противоположном направлении. Бетти сказала, что хотела бы на минутку вернуться к коттеджу, чтобы поговорить с девушкой, которая ее заинтересовала. Миссис Дорнелл заподозрила неладное, но, заметив, что в коттедже нет черного хода и потому Бетти не сможет незаметно сбежать, разрешила остановить экипаж. Бетти побежала назад и вошла в коттедж, примерно через минуту появилась снова и заняла свое место в коляске. Когда они тронулись дальше, она устремила взгляд на мать и заявила: «Ну вот, теперь я это сделала!» Ее бледное лицо было хмурым, а глаза полны слез, вот-вот готовых пролиться.

– Что ты сделала? – переспросила миссис Дорнелл.

– Нэнни Приддл больна оспой, я увидела ее в окне, пошла и поцеловала ее, чтобы и я могла заразиться; так что теперь у меня будет оспа, и он не сможет ко мне приблизиться!

– Дурная девчонка! – закричала ее мать. – О, что же мне делать! Что – навлечь на себя беду и покуситься на священную прерогативу Бога, потому что ты не можешь принять мужчину, за которого вышла замуж!

Испуганная женщина приказала ехать домой как можно быстрее, и по прибытии, Бетти (а она к этому времени тоже была довольно напугана собственной безрассудностью) уложили в ванну, окуривали и обрабатывали всеми возможными способами, чтобы предотвратить страшный недуг, которым она по опрометчивости пыталась заразиться.

Теперь была двойная причина изолировать непокорную дочь и жену в ее собственных покоях, и там она, соответственно, оставалась до конца дня и все последующие дни; до тех пор, пока не стало ясно, что ее своеволие не привело ни к какому плохому исходу.

* * *

А в то время вышеупомянутое письмо от Рейнарда, извещающее миссис Дорнелл и ее мужа о том, что он приедет через несколько дней, примчалось в Фоллс-Парк. Оно было тайно передано Тапкомбу, верному слуге, с указанием не отдавать его в руки хозяина, пока тот не отдохнет хорошим долгим сном. Тапкомб весьма огорчился таким поручением: письма, присланные с подобным наказом, всегда беспокоили сквайра; но, сообразив, что, в конечном итоге, утаивать новость было бесконечно хуже, чем раскрыть ее, он выбрал подходящее время – раннее утро следующего дня – и вручил послание.

Максимальным эффектом, которого миссис Дорнелл ожидала от этого письма, был безапелляционный приказ ее мужа Рейнарду держаться в стороне еще несколько месяцев. На самом же деле сквайр заявил, что сам поедет в Бристоль, встретится там с Рейнардом лицом к лицу и объяснится с ним на словах.

– Но, хозяин, – возразил Тапкомб, – вы же не можете. Вы не можете встать с постели.

– Выйди из комнаты, Тапкомб, и не говори больше при мне «вы не можете»! Пусть через час оседлают Джерри.

Верный Тапкомб подумал, что его хозяин сошел с ума, настолько беспомощным был его вид в тот момент, и нехотя вышел. Не успел он уйти, как сквайр с большим трудом потянулся к шкафчику у кровати, отпер его и достал маленький флакончик. В нем содержалось специфическое средство от подагры, от применения которого его неоднократно предостерегал его лечащий врач, но теперь сквайр выбросил это предостережение на ветер.

Он принял двойную дозу и подождал полчаса. Казалось, это не возымело никакого действия. Тогда он налил тройную дозу, проглотил ее, откинулся на подушку и стал ждать. Чудо, на которое он так рассчитывал, наконец свершилось. Похоже, что вторая порция не только подействовала сама по себе, но и пробудила скрытые силы первой. Он убрал флакон и вызвал Тапкомба.

Менее чем через час одна из домработниц, которая, конечно же, была прекрасно осведомлена о серьезности болезни сквайра, с удивлением услышала смелые и решительные шаги, спускающиеся по лестнице со стороны комнаты мистера Дорнелла, сопровождаемые напеванием какой-то мелодии. Она знала, что доктор не приходил в то утро и что это были слишком тяжелые шаги для камердинера или любого другого слуги-мужчины. Подняв глаза, она увидела сквайра Дорнелла, полностью одетого, спускающегося к ней – в своем темно-сером плаще для верховой езды и сапогах – размашистой непринужденной походкой, свойственной его лучшим временам. На ее лице отразилось изумление.

– Что ты, черт возьми, так уставилась? – прогремел сквайр. – Ты что, девчонка, никогда раньше не видела, как мужчина выходит из своего дома?

Продолжая демонстративно напевать, он направился в библиотеку, позвонил в колокольчик, спросил, готовы ли лошади, и распорядился, чтобы их привели. Десять минут спустя он уже скакал в сторону Бристоля, Тапкомб следовал за ним, с трепетом ожидая, что могут предвещать эти перемещения.

Они ехали все дальше в монотонном темпе по живописным лесам и однообразным прямым дорогам. Расстояние, пройденное ими, могло составлять около пятнадцати миль, когда Тапкомб заметил, что сквайр начал уставать – настолько, насколько он устал бы, проехав в три раза большее расстояние лет десять назад. Однако они добрались до Бристоля без каких-либо происшествий и остановились на привычном для сквайра постоялом дворе. Дорнелл почти сразу же отправился пешком в гостиницу, которую Рейнард указал в качестве своего адреса; к тому моменту было около четырех часов.

Рейнард уже пообедал – в те времена люди обедали рано – и оставался дома. Он получил ответ миссис Дорнелл на свое письмо; но прежде чем последовать ее совету и отправиться в Кингс-Хинток, он решил подождать еще день, чтобы у отца Бетти, по крайней мере, было время написать ему свое мнение. Вернувшемуся путешественнику очень хотелось получить согласие сквайра, также как его жены на предполагаемый визит к своей новобрачной, чтобы ничто не показалось резким или навязчивым в его стремлении занять свое законное положение члена семьи. Хотя он и ожидал каких-то возражений со стороны тестя из-за предупреждения миссис Дорнелл, он был весьма удивлен самоличным появлением сквайра.

Стивен Рейнард являл собой самый полный из возможных контрастов Дорнеллу, когда они стояли друг против друга в лучшей гостиной бристольской таверны. Сквайр – вспыльчивый, подагрический, нервный, дородный, безрассудный; молодой человек – бледный, высокий, степенный, владеющий собой – светский человек, полностью соответствующий по крайней мере одному двустишию из своей эпитафии, до сих пор сохранившейся в Кингс-Хинтокской церкви, которая содержит опись его достоинств:

«Обворожительные манеры, развитый ум,

украшенный грамотностью и усовершенствованный при Дворе».

В то время ему было около тридцати пяти, хотя из-за бережливого образа жизни и ровного, неэмоционального характера он выглядел намного моложе своих лет.

Сквайр Дорнелл приступил непосредственно к цели своего визита без особых церемоний и предисловий.

– Ваш покорный слуга, сэр, – сказал он. – Я прочитал ваше письмо, адресованное моей жене и мне, и решил, что лучшим способом ответить на него будет сделать это лично.

– Ваш визит – большая честь для меня, сэр, – ответил мистер Стивен Рейнард, кланяясь.

– Что ж, сделанного не воротишь, – продолжал Дорнелл, – хотя это и произошло слишком рано и не моих рук дело. Она ваша жена, и на этом можно поставить точку. Но, если по существу, сэр, она еще слишком мала, чтобы вы могли забрать ее; мы не должны считать года; мы должны считаться с природой. Она все еще девочка; и с вашей стороны было бы непорядочно приезжать сейчас; следующий год будет достаточно долгим, чтобы вы смогли забрать ее к себе.

Однако, каким бы учтивым ни казался Рейнард, он был довольно упрям, когда его решение уже сформировалось. Жена была обещана ему самое позднее к ее восемнадцатилетию – а то и раньше, если она будет в добром здравии. Ее мать определила это время по своему собственному усмотрению, без единого слова вмешательства с его стороны. Он слонялся по иностранным дворам до изнеможения. Теперь Бетти стала взрослой, если это вообще возможно, и у него не было ни малейшего повода дальше откладывать дело. Поэтому, укрепленный поддержкой ее матери, он мягко, но решительно заявил сквайру, что готов был отказываться от своих прав на жену в разумных пределах и только из уважения к ее родителям, но теперь, по справедливости к себе и к ней, должен настаивать на их соблюдении. Следовательно, поскольку она не приехала встречать его, он должен через несколько дней сам отправиться за ней в Кингс-Хинток.

Это заявление, несмотря на всю любезность, с которой оно было сделано, привело Дорнелла в ярость.

– Черт возьми, сэр, вы говорите о правах, вы это делаете, после того как украли ее, совсем еще ребенка, против моей воли и ведома! Даже если бы мы сами умоляли вас забрать ее, вы бы лучше помалкивали.

– Клянусь честью, ваше обвинение совершенно беспочвенно, сэр, – отвечал зять. – Вы должны знать – а если не знаете, то это чудовищно жестокая несправедливость по отношению ко мне, что мне позволили оставаться в вашем представлении с таким пятном на моем облике, – вы должны знать, что я не прибегал ни к обольщению, ни к искушению какого бы то ни было рода. Мать вашей дочери дала согласие; ваша дочь дала согласие. Я поверил им на слово. О том, что на самом деле вы были против этого брака, я узнал только потом.

Дорнелл заявил, что не верит ни единому сказанному им слову.

– Вы не получите ее, пока ей не исполнится трижды по шесть лет – ни одна горничная не должна выходить замуж, пока ей не исполнится трижды по шесть лет! – и с моей дочерью нельзя обращаться неподобающим образом!

Так он бушевал до тех пор, пока внезапно не вошел Тапкомб, с тревогой прислушивавшийся к происходящему из соседней комнаты, и не заявил Рейнарду, что жизнь его хозяина в опасности, если беседа затянется, поскольку в такие моменты он подвержен апоплексическим ударам. Рейнард тут же сказал, что он последний из всех, кто желает зла сквайру Дорнеллу, и вышел из комнаты; а сквайр, как только восстановил дыхание и самообладание, покинул заведение, опираясь на руку Тапкомба.

Тапкомб был за то, чтобы переночевать в Бристоле, но Дорнелл, чья энергия казалась столь же несокрушимой, сколь и внезапной, настоял на том, чтобы сесть в седло и добраться обратно до Фоллс-Парка, чтобы продолжить путь в Кингс-Хинток на следующий день. В пять они тронулись в путь и поехали по южной дороге в сторону Мендипских холмов66
  Мендипские холмы – гряда известняковых холмов к югу от Бристоля и Бата в графстве Сомерсет, Англия.


[Закрыть]. Вечер был сухой и ветреный и, за исключением того, что не светило солнце, сильно напоминал Тапкомбу вечер того мартовского дня, почти пять лет назад, когда в Кингс-Хинток-Корт пришло известие о замужестве малышки Бетти в Лондоне – известие, которое произвело на Дорнелла столь разящее впечатление и косвенно повлияло на хозяйство, главой которого он был. До этого события зи́мы в Фоллс-Парке, как и в Кингс-Хинтоке, были оживленными, хотя сквайр уже перестал считать его своим постоянным местом жительства. Гости-охотники и гости-стрелки приезжали и уезжали, дом был открыт для всех. Тапкомбу явно не нравился ловкий придворный вельможа, который положил этому конец, отняв у сквайра единственное дорогое ему сокровище.

По мере их продвижения вперед, становилось все темнее, и Тапкомб по манере езды мистера Дорнелла понял, что силы покидают его; пришпорив свою лошадь, он спросил, как тот себя чувствует.

– О, плохо, адски плохо, Тапкомб! Я едва держусь в седле. Боюсь, мне никогда не будет лучше! Мы уже проехали Тройную Виселицу?

– До нее еще немного, сэр.

– Надеюсь, что это так. Я едва держусь, – сквайр то и дело не мог сдержать стон, и Тапкомб знал, что ему очень больно. – Хотел бы я оказаться под землей – вот место для таких дураков, как я! Я бы с радостью был там, если бы не госпожа Бетти. Завтра он едет в Кингс-Хинток – он больше не будет тянуть; он доберется туда завтра к вечеру, не заезжая в Фоллс; и он застанет ее врасплох, а я хочу быть там раньше него.

– Я надеюсь, что вы достаточно здоровы, чтобы сделать это, сэр. Но на самом деле…

– Я должен, Тапкомб! Ты не знаешь, что меня терзает; дело не столько в том, что она вышла замуж за этого человека без моего согласия – ведь, в конце концов, насколько я знаю, мне нечего сказать против него; но в том, что он ей совсем не нравится, кажется, она его даже боится – в сущности, ей нет до него никакого дела; и если он придет в дом насильно забрать ее, то это будет откровенная жестокость. Молю Господа, чтобы случилось что-нибудь, что помешало бы ему!

Как они добрались домой в ту ночь, Тапкомб едва ли помнил. Сквайру было так больно, что он был вынужден откинуться на спину лошади, и Тапкомб ежеминутно боялся, что он свалится на дорогу. Но в конце концов они добрались до дома, и мистеру Дорнеллу немедленно помогли лечь в постель.

* * *

На следующее утро стало ясно, что Дорнелл никак не сможет поехать в Кингс-Хинток, по крайней мере еще в течение нескольких дней, и он лежал на кровати и проклинал свою неспособность исполнить задуманное, причем дело было настолько личным и деликатным, что его нельзя было доверить ни одному порученцу. Ему хотелось узнать из уст самой Бетти, было ли ее отвращение к Рейнарду настолько сильным, что его присутствие ей неприятно по определению. Будь это так, он бы увез ее в седле позади себя.

Но сейчас все это было затруднительно, и он сотни раз повторил в присутствии Тапкомба, сиделки и других слуг: «Молю Бога, чтобы с ним что-нибудь случилось!»

Эта мысль, повторяемая сквайром, когда он метался в агонии, вызванной принятыми накануне сильнодействующими лекарствами, остро запала в душу Тапкомбу и всем, кто был связан с домом Дорнелла, и не относились к дому его жены в Кингс-Хинтоке. Тапкомб, человек впечатлительный, был встревожен мыслью о возвращении Рейнарда едва ли меньше, чем сам сквайр. По мере того как тянулась неделя и приближался день, когда Рейнард, по всей вероятности, должен будет проезжать мимо Фоллса по пути в имение миссис Дорнелл, переживания сквайра усилились, и отзывчивый Тапкомб с трудом стал выносить нахождение возле него. Оставив сквайра на попечение врача, верный слуга вышел на лужайку, так как едва мог дышать от заразительного возбуждения, подхваченного им от своего хозяина, который фактически сделал его своим доверенным лицом. Он жил с Дорнеллами с детства, родился под сенью их стен; вся его жизнь была связана с жизнью этой семьи в такой степени, что это не имеет аналогов в наши дни.

Его позвали в дом, и Тапкомб узнал, что было решено послать за миссис Дорнелл: ее муж в большой опасности. Было двое или трое, кто мог бы выступить в роли посыльного, но Дорнелл хотел, чтобы поехал Тапкомб, и причина этого открылась, когда Тапкомб уже был готов отправиться в путь, и сквайр Дорнелл вызвал его в свои покои и склонившись, прошептал ему на ухо:

– Веди Пегги половчее, Тапкомб, и доберись туда раньше него, понимаешь – раньше него. Это именно тот день, что он назначил. Он еще не проехал перекресток Фоллс. Если у тебя получится, ты сможешь уговорить Бетти приехать – понимаешь? – после того, как ее мать уедет; у жены будет причина не ждать его. Вези Бетти по нижней дороге – он поедет по верхней. Твое дело устроить все так, чтобы они разминулись, – понимаешь? – это все то, что я не мог написать.

Пять минут спустя Тапкомб уже сидел верхом на лошади и отправлялся в путь – тем путем, каким он следовал столько раз с тех пор, как его хозяин, цветущий молодой помещик, впервые отправился свататься в Кингс-Хинток-Корт. Как только он пересек холмы в непосредственной близости от имения, дорога пошла по равнине, где и тянулась длинными прямыми отрезками еще несколько миль. В лучшие времена, когда в объединившихся домах царило веселье, эта часть пути казалась скучной. Теперь же, когда он следовал этим путем поздно вечером и в одиночку, да с таким поручением, все казалось до крайности мрачным.

Он ехал и размышлял. Если сквайр умрет, он, Тапкомб, останется один на свете и без друзей, поскольку миссис Дорнелл его недолюбливала; ведь если ему все-таки не удастся осуществить задуманное, это, пожалуй, убьет сквайра. Размышляя подобным образом, Тапкомб время от времени останавливал лошадь и прислушивался: не скачет ли муж. Время близилось к тому моменту, когда Рейнард как раз должен был проезжать этим маршрутом. В течение дня верный слуга внимательно следил за дорогой и расспрашивал трактирщиков, подходя к каждому, и вскоре убедился, что по этой дороге преждевременное объявление мужа-чужака перед своей молодой супругой еще не произошло.

Помимо матери девушки, Тапкомб был единственным домочадцем, кто подозревал о нежных чувствах Бетти к юному Фелипсону, к несчастью возникшие у нее по возвращении из школы; и поэтому он даже лучше, чем ее любящий отец, мог себе представить каковы будут ее эмоции при внезапном известии о появлении Рейнарда в тот вечер в Кингс-Хинток-Корте.