Текст книги "Собранье благородных дам"

Так он ехал и ехал, попеременно то впадая в уныние, то надеясь на лучшее. Он чувствовал уверенность лишь в одном: миссис Дорнелл не сможет помешать отъезду Бетти к постели отца, только если не произойдет несчастного случая, когда ее зять почти сразу же приедет за ним по пятам.

Было около девяти часов, когда, отмахав двадцать миль по проселочной дороге, Тапкомб свернул в ворота поместья, ближайшие к городу Айвеллу и деревне Кингс-Хинток, и продолжил путь по длинной северной дороге – скорее, похожей на большак – что вела через парк к усадьбе. Хотя в парке Кингс-Хинтока было очень много деревьев, лишь немногие примыкали к проезжей части, и он мог видеть, как в бледном вечернем свете дорога тянулась впереди, словно развернутая стружка. Вскоре показался неправильной формы фасад дома, довольно масштабный, но низкий, за исключением тех мест, где он возвышался над очертаниями широкой квадратной башни.

Когда Тапкомб приблизился к дому, он проехал в сторону по траве, чтобы убедиться, по возможности, что он приехал первым, прежде чем дать знать о своем прибытии. Усадьба была темной и сонной – совсем не похоже на то, что вот-вот должен прибыть новобрачный.

Остановившись, он отчетливо услышал стук копыт на тропинке позади себя и на мгновение разуверился, что прибыл вовремя: это, несомненно, был Рейнард! Подъехав ближе к росшему неподалеку самому густому дереву, он стал ждать и убедился, что не зря отступил в сторону, поскольку второй всадник тоже сошел с гравия и проследовал совсем близко от него. В его профиле он узнал молодого Фелипсона.

Прежде чем Тапкомб успел сообразить, что делать, Фелипсон прошел дальше, но не к двери дома. Свернув налево, он обогнул восточный угол, где, как знал Тапкомб, находились апартаменты Бетти. Спешившись, верный слуга оставил лошадь привязанной к свисающему суку и зашагал к дому.

Вдруг взгляд Тапкомба зацепился за объект, который сразу же прояснил ситуацию. Это была лестница, тянувшаяся из-под деревьев, которые здесь подходили довольно близко к дому, вверх к окну второго этажа – тому самому, что было освещено в помещениях мисс Бетти. Да, это была комната Бетти; он хорошо знал все комнаты в этом доме.

Юный всадник, прошедший мимо него и, очевидно, также оставивший своего скакуна где-то под деревьями, был виден на вершине лестницы, прямо возле окна Бетти. Пока Тапкомб наблюдал, закутанная в плащ женская фигурка боязливо перешагнула через подоконник, и они вдвоем стали осторожно спускаться, один перед другим, причем молодой человек обхватил девушку руками, чтобы она не могла упасть. Как только они оказались на земле, молодой Фелипсон быстро убрал лестницу и спрятал ее под кустами. Пара исчезла; и через несколько минут Тапкомб смог различить лошадь, показавшуюся вдали под сенью деревьев. Лошадь несла двоих, девушка сидела в дамском седле позади своего возлюбленного.

Тапкомб едва ли знал, что делать или думать; и все же, хотя это было не совсем то бегство, которое планировалось, она определенно сбежала. Он вернулся к своей лошади и подъехал к двери для прислуги, где передал письмо для миссис Дорнелл. Оставить устное послание для Бетти теперь было невозможно.

Домашние слуги хотели, чтобы он остался на ночь, но он отказался, желая как можно скорее вернуться к сквайру и рассказать о том, что он видел. Не следовало ли ему перехватить молодых людей и самому отвезти Бетти к ее отцу? Однако теперь было слишком поздно думать об этом, и, не омочив губ и не проглотив ни крошки, Тапкомб покинул Кингс-Хинток-Корт.

Только когда он проехал значительное расстояние по пути домой и остановился под фонарем придорожной гостиницы, чтобы напоить лошадь, с противоположной стороны подъехал некий путешественник в наемной карете; когда тот проходил мимо, лицо незнакомца на мгновение осветилось фонарем и тут же скрылось в тени. Тапкомб ликовал, хотя вряд ли мог оправдать свое ликование. Припозднившимся путником был Рейнард, его опередил другой.

Теперь вы, пожалуй, захотите узнать о том, что предшествовало счастливому побегу мисс Бетти. Будучи предоставленной самой себе в течение нескольких дней, у нее было достаточно времени, чтобы поразмыслить над своей отчаянной попыткой заразиться опасной инфекцией – сорванной, похоже, лишь благодаря оперативности ее матери. Другого способа выиграть время она придумать не смогла. Так приближался день и тот вечерний час, когда должен был объявиться ее муж.

В какой-то момент после наступления темноты (когда именно, она не могла сказать точно) послышался стук в окно, повторенный дважды, а потом и трижды. Это заставило девушку вздрогнуть, так как в ее мыслях был лишь единственный гость, тот, чьих домогательств она настолько боялась, что рисковала здоровьем и жизнью, только бы отразить их. Она подкралась к окну и услышала шепот снаружи.

– Это я, Чарли, – сказал голос.

Лицо Бетти запылало от волнения. В последнее время она начала сомневаться в решительности своего поклонника, полагая, что его любовь сводится лишь к простым знакам внимания, не обязывающим ни его, ни ее к глубоким чувствам. Она открыла окно и сказала радостным шепотом: «О Чарли, я думала, вы совсем меня покинули!»

Фелипсон заверил ее, что и не думал этого делать, и что у него наготове лошадь, если она согласится поехать с ним. «Вы должны спешить, – сказал он, – потому что Рейнард уже в пути!»

Накинуть на себя плащ было делом одной минуты, и, убедившись, что ее дверь заперта на случай нежданного вторжения, она перелезла через подоконник и спустилась вниз вместе с ним, как мы уже видели.

Тем временем ее мать, получив записку Тапкомба, сочла известие о болезни мужа настолько серьезным, что это вытеснило все ее мысли о предстоящем приезде зятя, и она поспешила сообщить дочери об опасном состоянии сквайра, подумав, что, пожалуй, было бы желательно отвезти ее к постели отца. Попробовав открыть дверь комнаты девушки, она обнаружила, что она все так же заперта. Миссис Дорнелл позвала, но ответа не последовало. Охваченная дурными предчувствиями, она втайне от всех слуг позвала старого мажордома и велела ему взломать дверь – приказ, который было отнюдь не легко исполнить, поскольку все столярные изделия в усадьбе были весьма массивными. Однако замок наконец поддался, и хозяйка вошла в комнату Бетти, но лишь для того, чтобы обнаружить, что окно открыто, а пташка упорхнула.

На миг миссис Дорнелл впала в ступор. Затем ей пришло в голову, что Бетти, возможно, тайком узнала от Тапкомба о серьезной болезни своего отца и, опасаясь, что ее могут задержать для встречи с мужем, сбежала с этим упрямым и предвзятым слугой в Фоллс-Парк. Чем больше она размышляла об этом, тем более вероятным ей казалось это предположение; и, обязав своего управляющего хранить в секрете побег Бетти, независимо от того, были ли ее предположения верны или нет, миссис Дорнелл сама приготовилась к отъезду.

Она и не подозревала, насколько серьезно обострилась болезнь ее мужа из-за его поездки в Бристоль, и больше думала о делах Бетти, чем о своих собственных. Например о том, что муж Бетти приедет этой ночью какой-нибудь другой дорогой и не найдет ни жены, ни тещи, которые бы его встретили, и не было никакого объяснения их отсутствию; но, никогда не забывая о силе случая, миссис Дорнелл всю дорогу не сводила глаз с шоссе, и не успела она добраться до города Айвелл, как в свете фонаря ее экипажа мелькнула наемная карета со Стивеном Рейнардом внутри.

Кучер миссис Дорнелл натянул поводья, повинуясь указанию, что госпожа дала ему при выезде; окликнул другую карету, перекинулся несколькими словами, и Рейнард вышел и подошел к окну экипажа миссис Дорнелл.

– Залезайте внутрь, – сказала она. – Я хочу переговорить с вами наедине. Почему вы так опаздываете?

– То одна помеха, то другая, – отвечал он. – Я собирался быть у вас самое позднее к восьми. Благодарю за ваше письмо. Я надеюсь…

– Вам пока не следует пытаться увидеться с Бетти, – перебила зятя супруга сквайра. – Сейчас есть другие и совершенно новые причины против того, чтобы вы виделись с ней, чем то было, когда я писала.

Обстоятельства были таковы, что миссис Дорнелл, пожалуй, не могла полностью скрыть их; ничто, кроме знания отдельных фактов, не могло помешать ему действовать вслепую, что, вероятно, оказалось бы губительным для будущего. Кроме того, бывают ситуации, когда и более серьезные интриганы, чем миссис Дорнелл, чувствуют, что должны открыть несколько истин, хотя бы для самооправдания. Поэтому она рассказала довольно много о недавних сюрпризах, например, о том, что сердце Бетти привлек другой мужской образ, и что его настойчивое желание посетить ее сейчас может довести девушку до отчаяния.

– На самом деле Бетти умчалась к своему отцу, чтобы избежать встречи с вами, – сказала она. – Но если вы подождете, она скоро забудет того молодого человека, и вам нечего будет бояться.

Как женщина и мать, она не могла пойти дальше, и отчаянная попытка Бетти заразить себя неделей ранее, чтобы оттолкнуть его, а также вызывающая тревогу возможность того, что, в конце концов, она поехала не к своему отцу, а к своему возлюбленному, не были раскрыты.

– Что ж, – вздохнул дипломат неожиданно спокойным тоном, – это все было известно и раньше. В конечном итоге, однажды она может предпочесть меня ему, когда осознает, насколько иначе я мог бы поступить с ней, чем поступаю. Но сейчас больше не будем говорить об этом. Я могу переночевать у вас дома?

– Сегодняшнюю ночь, конечно. И вы уедете завтра рано утром? – миссис Дорнелл говорила с тревогой, потому что ни в коем случае не хотела, чтобы он делал новые открытия. – Мой муж так серьезно болен, – продолжала она, – что мое отсутствие и отсутствие Бетти во время вашего приезда вполне объяснимо.

Рейнард пообещал уехать пораньше и вскоре написать жене.

– И когда я решу, что время пришло, – сказал он, – я напишу ей. Возможно, я смогу сказать ей что-то такое, что заставит ее проявить снисходительность.

Было около часа ночи, когда миссис Дорнелл добралась до Фоллс-Парка. Там ее ждал двойной удар. Бетти здесь не было; она упорхнула куда-то в другое место; и пораженная мать догадывалась, с кем. Она поднялась к постели мужа и, к своему ужасу, обнаружила, что врач уже оставил всякую надежду. Дорнелл слабел, и его крайняя немощь почти изменила его характер, за исключением того, что прежнее упрямство поддерживало сквайра в отказе встречаться со священником. Он лил слезы при малейшем слове и зарыдал при виде жены. Он спросил о Бетти, и миссис Дорнелл с тяжелым сердцем сообщила ему, что девушка не сопровождала ее.

– Он не забрал ее?

– Нет, нет. Он возвращается – и не приедет за ней какое-то время.

– Тогда что же ей помешало – жестокая, нерадивая девчонка!

– Нет, нет, Томас, она… она не смогла приехать.

– Почему это?

Каким-то образом торжественность этих его последних мгновений придала ему инквизиторскую власть, и слишком хладнокровная жена не смогла скрыть от него бегства, совершенного из Кингс-Хинтока той ночью.

К ее изумлению, эффект был ошеломляющим – его словно ударило электрическим током.

– Что – Бетти – все-таки козырнула? Ура! Она дочка своего отца! Она в игре! Она знала, что он – выбор ее отца! Она поклялась, что мой кандидат должен победить! Молодчина, Бет! Ха-ха! Ура!

Говоря это, он рывком приподнялся в постели и теперь в изнеможении откинулся назад. Больше он не произнес ни слова и умер еще до рассвета. Люди говорили, что такой неблагородной смерти в хороших семьях графства не было уже много лет.

* * *

Теперь я вернусь к тому времени, когда Бетти уезжала верхом, сидя на дамском сиденье позади своего возлюбленного. Они покинули парк через неприметные ворота на востоке и вскоре оказались на пустынном отрезке старой римской дороги, которая теперь называется Лонг-Эш-Лэйн.

К тому времени они были весьма встревожены своим собственным поведением, поскольку оба были молоды и неопытны. Поэтому они ехали почти молча, пока не добрались до захудалого придорожного трактира, который еще не был закрыт; тут Бетти, все это время державшаяся за него с большой опаской, почувствовала себя ужасно дурно и сказала, что, пожалуй, хотела бы сойти за землю.

В соответствии с этим пожеланием, они слезли с измученного животного, привезшего их сюда, и их провели в маленькую темную гостиную, где они неловко стояли бок о бок, как беглецы, которыми на самом деле и являлись. Принесли свет, и, когда они остались одни, Бетти сбросила с себя плащ, в который была закутана. Как только юный Фелипсон увидел ее лицо, он встревоженно ахнул.

– Господи Боже, вам так плохо от оспы! – воскликнул он.

– О, я совсем забыла! – запинаясь, пробормотала Бетти. И затем поведала, как, узнав неделю назад о прибытии своего мужа, в отчаянной попытке удержать его подальше от себя, пыталась подхватить инфекцию – и этот поступок до настоящего момента она считала безрезультатным, воображая, что ее лихорадка – результат волнения.

Это открытие произвело на юношу ошеломляющее действие. И более опытные мужчины, чем он, не смогли бы устоять против такого, а Фелипсон был лишь немногим старше ее.

– И вы держались за меня! – воскликнул он. – А если вам станет хуже, и мы оба заболеем, что нам делать? Не станете ли вы через месяц или два страшилищем, бедная, бедная Бетти?

В своем ужасе он попытался рассмеяться, но его смех выродился в слабое хихиканье. К тому времени она была уже скорее взрослой женщиной, чем девочкой, и хорошо поняла его чувства.

– Получается, пытаясь отгородиться от него, я отгородилась от вас? – с горечью вымолвила она. – Вы испытываете отвращение ко мне за то, что я буду безобразной и больной?

– О… нет, нет! – успокаивающе проговорил он. – Но я… я думаю, правильно ли мы поступаем. Видите ли, дорогая Бетти, если бы вы не были замужем, все было бы иначе. Мы часто говорили, что вы не по справедливости замужем за ним; тем не менее, вы принадлежите ему по закону и не можете быть моей, пока он жив. А с наступлением этой ужасной болезни, возможно, вам лучше позволить мне отвезти вас обратно и – снова залезть в окно.

– Это и есть ваша любовь? – с упреком отвечала Бетти. – О, если бы вы заболели само́й чумой и собирались стать таким же уродливым, как Оусер77
  Оусер (англ. Ooser), или дорсетский оусер, – деревянная голова, фигурировавшая в народной культуре 19-го века в Мелбери-Осмонд, деревне на юго-западе английского графства Дорсет. Голова была полой и, возможно, служила маской, представляя из себя гуманоидное лицо с рогами, бородой и челюстью на шарнирах, которые позволяли рту открываться и закрываться.


[Закрыть] в церковной ризнице, я бы не…

– Нет, нет, клянусь душой, вы ошибаетесь!

Но Бетти с разрывающимся сердцем вновь закуталась в плащ и вышла за дверь. Лошадь все еще стояла на прежнем месте. Она взобралась на нее, опираясь на стремя, и, когда он хотел последовать за ней, сказала:

– Не приближайтесь ко мне, Чарли; но, пожалуйста, ведите лошадь, чтобы, если вы еще ничего не подцепили от меня, вы не схватили бы этого на обратном пути. В конце концов, то, что отталкивает вас, может оттолкнуть и его. А теперь вперед!

Юноша не стал противиться ее приказу, и они пошли обратно тем же путем, каким приехали. Бетти проливала горькие слезы из-за возмездия, которое она сама навлекла на себя; ибо, хотя девушка и упрекала Фелипсона, в глубине души она была достаточно стойкой, чтобы не винить его за демонстрацию того, насколько поверхностной оказалась его любовь. Молодые люди остановили лошадь в зарослях, и молча прошли по лужайке до тех кустов, где все еще лежала лестница.

– Вы поднимете ее для меня? – печально спросила девушка.

Фелипсон молча поставил лестницу; но когда она приблизилась, чтобы подняться, сказал:

– До свидания, Бетти!

– До свидания! – ответила она и невольно оборотила к нему свое лицо. Он удержался от ожидаемого поцелуя, от чего Бетти вздрогнула, словно получила мучительную рану. Она метнулась вверх так внезапно, что у него едва хватило времени проследовать за ней по лестнице, чтобы не дать ей упасть.

– Скажите своей маме, чтобы она немедленно позвала доктора! – встревоженно проговорил он.

Она шагнула внутрь комнаты, не оглядываясь; он спустился, убрал лестницу и пошел прочь.

Оставшись одна в своей комнате, Бетти бросилась ничком на кровать и разразилась сотрясающими ее рыданиями. Она не сокрушалась в том, что поведение ее возлюбленного было неразумным, а лишь в том, что ее опрометчивый поступок на прошлой неделе оказался ошибочным. Никто не слышал, как девушка вошла, а сама она была слишком измучена и телом, и мыслями, чтобы думать или заботиться о медицинской помощи. Примерно через час Бетти почувствовала себя хуже, определенно больной; и когда никто не пришел к ней в обычное время сна, она посмотрела на дверь. На замке виднелись следы взлома, и это заставило ее поостеречься вызывать слугу. Она осторожно открыла дверь и спустилась вниз.

В столовой, как ее называли, теперь уже совсем больная и страдающая Бетти с удивлением увидела в этот поздний час не свою мать, а мужчину, который сидел и спокойно заканчивал свой ужин. Слуг в комнате не было. Он обернулся, и она узнала своего мужа.

– Где моя мама? – спросила она без предисловий.

– Уехала к вашему отцу. Что это?.. – и он в ужасе замолчал.

– Да, сэр. Этот рябой человек – ваша жена! Я сделала это специально, потому что не хочу, чтобы вы приближались ко мне!

Он был старше ее на шестнадцать лет; достаточно взрослый, чтобы проявить сострадание.

– Бедное мое дитя, ты должна побыстрее лечь в постель! Не бойся меня – я провожу тебя наверх и немедленно пошлю за доктором.

– Ах, вы же не знаете, что я из себя представляю! – воскликнула она. – У меня был возлюбленный, но теперь он ушел! И это не я его бросила. Он бросил меня; из-за того, что я больна, он не поцеловал меня, хотя я очень хотела, чтобы он это сделал!

– Не поцеловал? Тогда он никудышный, слабовольный парень. Бетти, я ни разу не целовал тебя с тех пор, как ты стояла рядом со мной в качестве моей маленькой супруги, двенадцати с половиной лет от роду! Могу я поцеловать тебя сейчас?

Хотя Бетти ни в коем случае не жаждала его поцелуев, в ней было достаточно духа Кунигунды из баллады Шиллера88
  Кунигунда – героиня баллады Ф. Шиллера (1759—1805) «Перчатка» (1797). Для развлечения гостей правитель устроил бой диких животных: львов, тигров и леопардов, – но хищники вели себя не агрессивно. Тогда придворная дама Кунигунда бросила на арену перчатку и попросила влюбленного в нее рыцаря Делоржа спуститься и забрать ее. Он вернулся невредимым, но понял, насколько бессердечна Кунигунда.


[Закрыть], чтобы испытать его смелость.

– Если у вас хватит мужества рискнуть, то да, сэр! – сказала она. – Но имейте в виду, вы можете умереть за это!

Он подошел к ней и запечатлел на ее устах нарочитый поцелуй со словами: «Пусть многие другие последуют моему примеру!»

Она покачала головой и поспешно удалилась, хотя втайне была довольна его бесстрашием. Волнение не покидало ее в течение тех нескольких минут, что она провела в его обществе, и она с трудом смогла добраться до своей комнаты. Ее муж вызвал слуг и, отослав их к ней на помощь, сам отправился за доктором.

На следующее утро Рейнард ждал во дворе, пока не узнал от врача, что приступ Бетти обещает быть весьма легким – или, как он выразился, «превосходным»; и, уезжая, послал ей записку:

«Теперь я должен удалиться. Я обещал Вашей матушке, что пока не буду с Вами видеться, и она может рассердиться, если застанет меня здесь. Обещаете увидеться со мной, как только поправитесь?»

Из всех живших тогда людей он был одним из лучших, кто мог справиться с такой нестандартной ситуацией, как эта. Находчивый, проницательный, с мягкими манерами человек, философ, который знал, что единственным неизменным свойством жизни являются перемены, он придерживался того мнения, что, пока она жива, нет ничего окончательного в самом страстном порыве, который может охватить женщину. Через двенадцать месяцев недавнее увлечение его девочки-жены может вызвать у нее такое же отвращение, как сейчас вызывает у него самого. Сама ее плоть изменится через несколько лет – так говорили ученые; дух же ее, куда более эфемерный, способен измениться в один миг. Бетти принадлежала ему, и вопрос заключался лишь в том, как осуществить это на практике.

Днем миссис Дорнелл, закрыв мужу глаза, вернулась в свое имение. Она испытала истинное облегчение, обнаружив там Бетти, хоть и лежащей на одре болезни. Но заболевание шло своим чередом, и в положенный срок Бетти поправилась, не сильно пострадав из-за своего безрассудства: одно маленькое пятнышко под ухом и одно под подбородком – вот и все отметины, что у нее остались.

Тело сквайра не было доставлено обратно в Кингс-Хинток. Он пожелал быть похороненным там, где он родился и где жил до свадьбы со своей Сью. Как только она потеряла его, миссис Дорнелл, подобно некоторым другим женам, хоть она никогда не проявляла к нему особой привязанности, пока он был жив, внезапно осознала его многочисленные достоинства и рьяно стала поддерживать его мнение, с которым прежде активно боролась – об отсрочке соединения Бетти с мужем. «Бедный Томас! Как он был прав и как ошибалась я!» Восемнадцать лет, безусловно, были самым ранним возрастом, когда мистер Рейнард мог заявить права на ее дитя – нет, это было слишком рано! Более чем рано!

Ей так хотелось почтить мнение своего оплакиваемого мужа по этому вопросу, что она написала зятю письмо, предложив, отчасти из-за скорби Бетти по поводу потери отца и отчасти из уважения к известным желаниям сквайра об отсрочке, – не забирать Бетти у нее до тех пор, пока не наступит ее девятнадцатый день рождения.

В какой бы степени ни был виноват Стивен Рейнард в своем браке, терпеливый мужчина теперь почти заслуживал жалости. Сначала капризы Бетти; теперь раскаяние и резкая перемена от ее матери: этого было достаточно, чтобы вывести из себя кого угодно; и он написал вдове в таком тоне, который привел к некоторому охлаждению между этими доселе крепкими друзьями. Впрочем, зная, что у него есть жена, на которую он не может предъявить права, а должен завоевывать, и что юный Фелипсон отправлен родителями в море, Стивен стал до некоторой степени покладист: он вернулся в Лондон и держался довольно отчужденно от Бетти и ее матери, пока те оставались в своем поместье. В городе его настигла легкая форма болезни, которую он подхватил от Бетти, но в письме к жене Рейнард постарался не заострять внимание на этом, ввиду незначительности недуга. Теперь Бетти начала жалеть его за то, что она причинила ему вред этим поцелуем, и впредь ее переписка приобрела отчетливый привкус доброты.

Вследствие получаемых отказов Рейнард стал по-настоящему любить Бетти – в той своей мягкой, безмятежной, надежной манере, которая в целом, пожалуй, способствует комфортному существованию женщины в браке, если не доводит ее до полного упоения. Преувеличение миссис Дорнелл желания ее мужа отложить их совместную жизнь было весьма некстати, но он не хотел открыто нарушать его. Стивен писал Бетти нежные письма и вскоре объявил, что приготовил для нее небольшой сюрприз. Секрет заключался в том, что король милостиво соизволил сообщить ему конфиденциально, через одного из родственников, что Его Величество собирается предложить ему баронство. Хотела бы она, чтобы титул был Айвелл? Более того, у него были основания полагать, что через несколько лет титул будет повышен до графского, для которого, по его мнению, титул Уэссекский был бы в высшей степени подходящим, учитывая положение большей части их владений. Таким образом, у нее, как у леди Айвелл и будущей графини Уэссекской, он должен в третий раз просить позволения предложить ей свое сердце.

Он не добавил, хотя мог бы добавить, насколько сильно способствовало этой желанной чести соображение об огромных владениях в Кингс-Хинтоке и других местах, которые унаследует Бетти, а после нее и ее дети.

Повлияли ли предстоящие титулы на отношение Бетти к нему, я утверждать не могу, поскольку она принадлежала к числу тех замкнутых натур, которые никогда ни о чем не говорят открыто. Однако несомненно, что такая честь была для нее абсолютно неожиданной; и она не могла отрицать, что Стивен проявил к ней доброту, терпение, даже великодушие; простил ей ошибочную страсть, которую мог бы с полным основанием осудить, несмотря на ее отчаянное положение ребенка, которого заманили в брак, прежде чем он смог понять его суть.

Ее мать, в своем горе и сожалении о жизни без любви, что она прожила со своим грубым, хотя и имевшим открытое сердце, мужем, теперь сотворила из его простой прихоти настоящее кредо; и продолжала настаивать на том, что из уважения к его известному желанию ее зять не должен проживать с Бетти по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет год, как умер отец девушки, при этом ее дочери к тому времени все еще не исполнится девятнадцати. До тех пор Стивену должно хватить писем.

– Ему довольно долго приходится ждать, – однажды нерешительно сказала Бетти.

– Что? – откликнулась ее мать. – И это я слышу от тебя? Нужно уважать память о твоем дорогом отце.

– Конечно, это совершенно верно, – поспешно проговорила Бетти. – Я этого не отрицаю. Я просто подумала, что… что…

В течение долгих вялотекущих месяцев оговоренного срока мать заботилась о Бетти и старательно готовила ее к выполнению своих обязанностей жены. Теперь, в полной мере осознав многочисленные добродетели своего дорогого усопшего, она, помимо прочих благочестивых дел, посвященных его памяти, перестроила церковь в селе Кингс-Хинток и основала полезные благотворительные общества во всех деревнях с похожими названиями, вплоть до Литтл-Хинтока, расположенного в нескольких милях к востоку.

В руководстве этими работами, особенно строительством церкви, ее постоянной спутницей была дочь Бетти, и все происходящее, связанное с этими хлопотами, несомненно, оказало успокаивающее воздействие на сердце юного создания. Из девочки она внезапно превратилась во взрослую женщину, и мало кто узнал бы в задумчивом лице Бетти ту же самую особу, которая годом ранее, казалось, не имела абсолютно никакого представления об ответственности, моральной или какой-либо иной. Так шло время, пока сквайр не пробыл в своем склепе почти год, и однажды терпеливый Рейнард в своем письме между делом поинтересовался у миссис Дорнелл, не хочет ли она, чтобы он наконец приехал. Стивен не желал забирать Бетти, если чувство одиночества ее матушки будет слишком велико, но соглашался охотно пожить с ними некоторое время в Кингс-Хинтоке.

Не успела вдова ответить на это сообщение, как однажды случайно увидела Бетти, прогуливающуюся по южной террасе при ярком солнечном свете, без шляпки или накидки, и была поражена фигурой своего ребенка. Миссис Дорнелл позвала ее и неожиданно сказала:

– Ты виделась со своим мужем после смерти твоего бедного отца?

– Ну да, мама, – ответила Бетти, покраснев.

– Что? Вопреки моим желаниям и воле своего дорогого отца? Я потрясена твоим непослушанием!

– Но мой отец сказал восемнадцать, мэм, а вы продлили срок на гораздо более долгий…

– Ну конечно, только из лучших побуждений! Когда ты его видела?

– Видите ли, – запинаясь, пробормотала Бетти, – в своих письмах ко мне он писал, что я принадлежу ему, и если никто не будет знать, что мы встречались, это не будет иметь никакого значения. И что я не должна ранить ваши чувства, рассказывая об этом.

– И?

– В общем, я ездила в Кэстербридж в то время, когда вы ездили в Лондон, около пяти месяцев назад…

– И встречалась там с ним? А когда ты вернулась домой?

– Дорогая мамочка, было уже очень поздно, и он сказал, что будет безопаснее не возвращаться до следующего дня, так как дороги плохие, и поскольку вас не было дома…

– Я не хочу больше ничего слышать! Вот твое уважение к памяти отца, – запричитала вдова. – Когда ты встретилась с ним снова?

– О, не больше, чем через две недели.

– Две недели! Сколько же раз ты видела его в общей сложности?

– Я уверена, мама, я видела его не больше дюжины раз.

– Дюжина! А ведь тебе едва исполнилось восемнадцать с половиной лет!

– Дважды мы встретились случайно, – взмолилась Бетти. – Один раз в аббатстве Кернел, а другой раз в «Красном льве» в Мелчестере.

– Ах ты, обманщица! – воскликнула миссис Дорнелл. – Случайность привела тебя к «Красному льву», пока я оставалась в «Белом олене»? Я помню – ты пришла в двенадцать часов ночи и сказала, что ходила смотреть собор при свете луны!

– Моя высокочтимая мамочка, так все и было! Я только потом пошла с ним к «Красному льву».

– О Бетти, Бетти! Неужели мое дитя обманывало меня даже в те дни, когда я овдовела!

– Но, моя дорогая мама, это вы заставили меня выйти за него замуж! – с жаром выпалила Бетти, – и, конечно, теперь я должна слушаться его больше, чем вас!

Миссис Дорнелл вздохнула.

– Все, что мне остается сказать, это то, что тебе лучше как можно скорее пригласить своего мужа приехать и воссоединиться с ним, – заметила она. – А продолжать так разыгрывать из себя девицу – о, мне стыдно на тебя смотреть!

Вдова не откладывая написала Стивену Рейнарду: «Я умываю руки во всем, что касается вас двоих; хотя я бы посоветовала вам открыто соединиться друг с другом как можно скорее – если хотите избежать скандала».

Он приехал, хотя и не раньше, чем получил обещанный титул и мог игриво называть Бетти «Миледи».

В последующие годы люди говорили, что она и ее муж были очень счастливы. Как бы то ни было, у них была многочисленная семья, и со временем она стала первой графиней Уэссекской, как он и предсказывал.

Маленькое белое платьице, в котором она выходила за него замуж в нежном двенадцатилетнем возрасте, бережно хранилось в числе прочих реликвий в Кингс-Хинток-Корте, где его до сих пор могут увидеть любопытные – пожелтевшее, трогательное свидетельство того, как мало отводилось роли счастью невинного ребенка в общественной стратегии тех дней, что могло бы привести, но по воле провидения не привело, к большому несчастью.

Когда граф умер, Бетти написала ему эпитафию, в которой назвала его лучшим из мужей, отцов и друзей, а себя – его безутешной вдовой. Таковы женщины; или, вернее (не хочу никого обидеть столь огульным утверждением), такой была Бетти Дорнелл.

* * *

Именно на собрании одного из уэссекских Обществ любителей древностей и археологических изысканий эта история, частично рассказанная, частично прочитанная по рукописи, была использована для включения в официальный отчет Общества, обычно содержавший сведения по обезображенным бабочкам, ископаемым бычьим рогам, доисторическим навозникам и тому подобным вещам, которые обычно занимали более пристальное внимание его членов.

Общество это носило всеохватывающий и межобщественный характер; более того, в какой-то степени оно было весьма примечательным для той части Англии, в которой возникло, – дорогого, восхитительного Уэссекса, чьи величественные династии даже сейчас все еще начинают ощущать дрожь нового и странного духа извне, подобного тому, что проник в одинокую долину в видении Иезекииля99
  Видение Иезекииля – насыщенная мистической символикой картина явления Бога иудейскому пророку Иезекиилю, открывающая одноимённую книгу в составе пророческих книг Библии.


[Закрыть] и заставил двигаться сухие кости; где честные сквайры, торговцы, священники, клерки и простые люди все в один голос восхваляют Господа за Его лучший из всех возможных миров.

Нынешнее заседание, рассчитанное на два дня, открылось в городском музее, здания и окрестности которого предстояло посетить его участникам. Обед закончился, и все уже собирались отправиться на послеобеденную экскурсию, как вдруг пошел дождь, упорно ливший как из ведра и, казалось, не собиравшийся прекращаться. Пока члены Общества ждали, им стало холодновато, хотя была всего лишь осень, и тогда разожгли камин, и огонь стал отбрасывать веселые отблески на лакированные черепа, урны, пенаты1010
  Пенаты – в древнеримской мифологии боги-хранители и покровители домашнего очага. Здесь, видимо, имеются в виду фигурки божеств.


[Закрыть], тессеры1111
  Те́ссера (лат. tessera – мозаичная плитка), кусочек смальты или каменный кубик, использующийся для создания мозаики. От размеров и разнообразия оттенков тессер зависит сложность мозаичной композиции, её детализация и тоновая проработка..


[Закрыть], костюмы, кольчуги, оружие и молитвенники, оживляя окаменелых ихтиозавров и игуанодонтов; в то время как мертвые глаза чучел птиц – этих неизменных завсегдатаев подобных коллекций, хотя и истребленных в природе до полного исчезновения, – сверкали так же, как они сверкали в лучах восходящего солнца над соседними вересковыми пустошами в то роковое утро, когда был нажат спусковой крючок, положивший конец их недолгому полету. Именно тогда историк представил свою рукопись, которую, по его словам, он подготовил с целью публикации. Закончив изложение истории, которая была приведена выше, докладчик выразил надежду, что погодные условия и нехватка других, более научных, работ извинят неуместность его темы.