Текст книги "Зеленый Феникс"

Томас Барнет Сван
Зеленый Феникс

Часть I

Глава I

«Эней должен умереть».

Эти слова были приказом и одновременно взаимным уговором. Эней, троянский убийца, соблазнитель женщин, вторгшийся в Вечный Лес, должен умереть, и она, Меллония, дриада семнадцати лет, которая плакала, если нечаянно наступала на пчелу или разрывала паутину, была связана этой клятвой так же прочно, как и ее королева Волумна. Если все, что рассказывалось об Энее, – правда, а достоверность этих рассказов подтверждали воины, моряки и амазонки, Меллония должна подчиниться клятве и, если выпадет на ее долю, убить его, чтобы спасти свой народ и сохранить Вечный Лес.

Была ночь. Еще днем, когда солнце сидело на верхушках деревьев, как феникс в своем гнезде, Эней для нее был не больше чем произнесенное шепотом имя, которым пугают расшалившегося ребенка.

Сегодня голодный медведь разорил ее пчелиный улей, но ему не удалось отведать меда. Пытаясь улизнуть от жалящих его пчел, он убежал сквозь заросли ежевики к спасительным водам Тибра, но улей был разрушен, пчелы остались без меда и без дома. Она нашла для них новый пень недалеко от своего Дерева, где после гибели матери во время грозы вот уже год жила одна в окружении пчел и животных, хотя порой, ей бывало очень одиноко.

Сейчас она показывала королеве пчел этот пень. Пчелы понимали жесты Меллонии, но почти не понимали ее слов, а она понимала, что означает рисунок их полета, хотя не разбиралась в жужжании. Конечно, это был не очень совершенный способ общения, но лучше уж такой, чем никакой. Королева, выписывая в воздухе зигзаги, явно благодарила ее. Трутень, любимец Меллонии, которого она назвала Бонус Эвентус или Счастливая участь, сел ей на плечо передохнуть.

Ее друг кентавр Скакун вылетел галопом из леса и проскакал несколько раз вокруг пня, около которого стояла Меллония. Подобно своим соплеменникам, любившим щегольнуть, вызывая восторг окружающих, он стал бить по земле копытом и встряхивать гривой, будто где-то поблизости учуял пшеницу. Вначале она решила не обращать на него внимания. Ей не нравилось, как он смотрит на нее, а в последнее время Скакун все чаще стал бросать в ее сторону довольно нахальные взгляды, будто уши ее перестали быть острыми или зеленые волосы выбились из-под ленты.

Меллония принадлежала к роду дриад, называвших себя дубовницами. Они считали, что не нуждаются в мужчине, чтобы зачать ребенка. В то время как подруги оставались в другом конце леса, дриада, достигшая возраста, позволявшего иметь детей, укрывалась в Священном Дубе Румина,[1]1
  Священный Дуб Румина – дуб, посвященный богу Румину, супругу богини Румины.


[Закрыть] пила священный напиток, экстрагированный из маковых головок, и засыпала полным приятных, а иногда тревожных видений сном. Если ей везло, то она просыпалась уже с новой жизнью в своем чреве.

Меллонии нравился Скакун. Он был молод и тоже лишился родителей. Хотя в свои семнадцать она считалась еще подростком – ведь дриады живут столько же, сколько их дубы, то есть около пятисот лет, – ей нравилось опекать его. Другие дриады нередко дразнили ее, говоря, что Меллонии не надо идти в Священный Дуб, она и так уже является матерью для половины лесных пчел, волчат, фавнов и их детенышей – весь список занял бы большую глиняную табличку. Поэтому, несмотря на смущавшие ее взгляды Скакуна, она отвернулась от благодарно кружившейся королевы и, посмотрев на него, улыбнулась.

– Столько хлопот с этим ульем, – проворчал он.

Его голос был глубоким, мелодичным и хорошо поставленным. Меллонии было приятно его слушать. Знаменитые путешествия кентавров хотя и сделали их немного тщеславными, но превратили в умелых ораторов.

– Я люблю их мед.

– Даже если бы они делали отраву вроде волчьего яда, ты все равно любила бы их. Ты любишь все вокруг.

– Нет, – быстро поправила она его, – только доброе и растущее. Но есть то, что я ненавижу.

Это было правдой. На ее руке до сих пор виднелись следы от зубов льва, который растерзал ребенка дриады. Случилось это, когда Меллонии было четырнадцать лет. Она выследила убийцу в его логове и напала на него совершенно неожиданно – ведь дриады пахнут дубовой корой, а ходят тихо, как лани. Меллония убила его дубинкой, не испытывая ни малейших угрызений совести. Скакун, несомненно, помнивший об этом, сделал несколько шагов назад и чуть не споткнулся о свои собственные копыта.

– Ты права, – согласился он. – Только не смотри на меня так. Я не лев.

– Я нашла для них новый дом, – стала объяснять она, показывая на пчел. – Этот грубиян-медведь…

– Одна из пчел ползет по твоей груди.

– Это трутень. Они не любят работать.

– Я завидую ему.

– Ты ведь тоже никогда не работаешь, разве что расчесываешь гриву.

– Я совсем не об этом. Я завидую тому, что он на твоей груди.

Кентаврам очень нравилась женская грудь, и они отдавали предпочтение людям или дриадам, а не своим женщинам именно по этой причине. Но Меллонию учили, что грудь существует только для того, чтобы вскармливать новорожденных, поэтому интерес, проявленный Скакуном, ее озадачил.

– Кстати, о работе: мне надо кое-что передать тебе.

– Что?

Скакун был молод и очень ухожен. Дело в том, что кентавры, занимавшиеся сельским хозяйством, расплачивались с фавнами овощами со своих огородов, а те выполняли вместо них всю домашнюю работу: подметали бревенчатые, с остроконечными крышами домики, чинили увитую колючими растениями изгородь, огораживавшую их деревню. Поэтому у кентавров оставалось время заниматься физическими упражнениями и следить за своей внешностью. Они также гордились умением вести изящную беседу на любую тему. Золотисто-коричневый торс Скакуна и его многочисленные конечности – четыре ноги и две руки – были гибкими и стройными; он любил чистоту и часто купался в Тибре. Лицо – если вы понимаете толк в мужской красоте – имело правильные черты, золотистые глаза сияли, кожа была розовой и чистой – он не носил бороду; грива, похожая на сад, заросший буйной золотой растительностью, спадала на плечи. Меллония снисходительно улыбнулась:

– Скакун, ты еще совсем жеребенок.

Единственными знакомыми ей поцелуями были те невинные поцелуи, которыми обменивались дриады. Она легко коснулась губами его щеки, подобно тому, как когда-то нежно целовала свою мать.

– Теперь моя очередь.

– Мы не договаривались, что ты тоже меня поцелуешь.

– Но с тобой же ничего от этого не случится.

Она чинно подставила щеку. Какая глупость! Губы приблизились к ней, и Меллония почувствовала его дыханье, от которого исходил приятный аромат майорана, но, неожиданно миновав ее щеку, он впился ей прямо в губы. Она вспыхнула, и огонь, охвативший не только рот, но и тело, был непривычным и не таким уж неприятным. «Клянусь молоком Румины,[2]2
  Клянусь молоком Румины – Румина – богиня вскармливания новорожденных.


[Закрыть] он решил меня задушить». Вот и руки обвились вокруг ее тела, подобно шеям гидры!

Сделав усилие, Меллония высвободилась. Кентавры – прекрасные скакуны в открытом поле, но удивительно неуклюжи в ограниченном пространстве.

– Если ты не передашь мне то, что тебе велели, пятьдесят пчел ужалят тебя, – сказала она, поднимая руку, будто собираясь отдать им команду.

– Хорошо, хорошо, – ответил Скакун, испуганно поглядывая на пчел, но пытаясь сделать вид, что совершенно спокоен. – Расчеши сначала мою гриву. Ветер растрепал ее.

Он достал из кожаной – это была кожа льва – сумки, висевшей у него на шее, черепаховый гребень.

– Обещай, что больше не будешь меня целовать.

– Обещаю. Сегодня.

– Никогда.

– Никогда, – вздохнул он.

Меллония провела гребнем по гриве, хотя все волоски были на своих местах. Скакун скреплял их смесью смолы и мирриса. Затем она по-дружески похлопала его по боку и неожиданно почувствовала, как он задрожал.

– Какая ты стала красивая! Как гиацинт.

Красивая? Цветы бывают красивыми. Ласточки. Бабочки. Разноцветные камушки на дне ручья. Но никто никогда не говорил так о ней. Она с трудом сдержалась, чтобы не спросить: «Почему я красивая? Тебе нравится зелень моих волос? Но она небезупречна. В ней мелькают золотые солнечные нити…»

Меллония быстро отдернула руку и сказала:

– А что ты должен мне передать?

– Волумна собирает всех на совет в зале под Смоковницей Румины.[3]3
  … в зале под Смоковницей Румины – священное дерево, посвященное богине Румине, Фикус Руминалис, к которому вынесло впоследствии течением Ромула и Рема, будущих основателей Рима. Смоковница – дерево рода фикус, семейство тутовых, иначе – инжир, фиговое дерево.


[Закрыть]

– Что случилось? – воскликнула Меллония. Такое бывало не часто и означало, что речь пойдет о чем-то серьезном.

– Наверное, опасность.

– Какая?

– Не знаю, – ответил Скакун, и Меллония поверила ему.

Серьезные события не обсуждают с мужчинами, особенно с кентаврами, достаточно того, что их просят что-нибудь передать.

Она спешила к Смоковнице, Фикусу Руминалису, росшему в полумиле от ее дома. На ней не было ни ботинок, ни сандалий, ни тяжелой одежды, лишь ножной браслет из красных ягод и зеленая полотняная туника, которая блестела на солнце, как листва. Шею украшало ожерелье из зеленых желудей. Только лань могла бы догнать ее. Конечно, кентавру это было не под силу, разве что они оказались бы на ровном, открытом месте. Удаляясь, она чувствовала на себе его взгляд и думала, почему он задрожал от ее прикосновения. И все эти разговоры о поцелуях! Они ведь выросли вместе. Он был единственным мужчиной, которому ее мать позволяла находиться рядом с их деревом. Но мысли о совете и опасности заставили ее забыть о нем.

* * *

Это была одна из самых высоких смоковниц с ветвями, усеянными маленькими зелеными ягодками, которые вскоре превратятся в зрелые плоды, но ни одна пчела не посмеет притронуться к ним, пока они не упадут на землю. Между пчелами и дриадами существовало полное взаимопонимание, ведь это дерево было их Богиней Матерью, а плоды, так же как и дриады, – ее детьми.

В получасе ходьбы отсюда стоял Дуб зачатий – Дуб Румины, божественного супруга Румины, менее почитаемого, чем она, поэтому ему было отведено не столь завидное место в Вечном Лесу.

Помещением для советов служила пещера, специально вырытая под смоковницей. Тонкие корешки свисали с потолка, как приползшие туда змейки. Дриады сделали пещеру глубоко под землей и копали очень аккуратно, чтобы не повредить главные корни – артерии их матери. В нишах, устроенных в земляных стенах, ровно горели смоляные факелы – воздух в пещере был совершенно неподвижным; стоявшие полукругом деревянные скамьи поднимались рядами кверху. По образцу этих сооружений, изобретенных еще критскими дриадами в незапамятные времена, критяне построили арены для игр с быками. В пещере находилось около пятидесяти дриад, женщин и девочек. Когда дриада рожала мальчика, его сразу же бросали в лесу. Если он не доставался льву, то какая-нибудь добросердечная мать семейства кентавров забирала его, чтобы вырастить вместе со своими детьми, или же фавн – а все фавны были мужчинами – разрешал ему примкнуть к своему тощему, сильно пахнущему веселому выводку. Одного из таких мальчиков Меллония спасла, когда ей было четырнадцать лет, решив воспитать как брата, но ее мать быстро отнесла ребенка на прежнее место.

– Таков закон Румины, – сказала она.

На следующее утро Меллония обнаружила там, где был оставлен младенец, следы льва, красноречиво свидетельствующие о том, что здесь произошло, и именно с этим зверем она расправилась при помощи своей дубинки. Целую неделю Меллония не разговаривала с матерью. Наконец та сама подошла к ней, и Меллония простила ее, получив разрешение дружить со Скакуном.

– Эней высадился в устье Тибра.

Все дриады были маленького роста, фута четыре или около того, но Волумна казалась высокой. Это впечатление создавалось благодаря прямой осанке, сильному голосу, напоминавшему трубный звук раковины, и высоко зачесанным зеленым волосам, заколотым медными булавками. Ее открытые острые уши походили на еловые дротики, которыми фавны пользуются, охотясь на львов. Меллония испытывала к ней уважение. Она почти любила ее.

«Эней высадился…» Этим было все сказано, больше ничего не требовалось говорить. С ранней юности дриады знали, что даже лучших из мужчин можно терпеть, лишь когда используешь их в качестве гонца, обмениваешься с ними товарами или вместе сражаешься против тех, кто вторгся в Вечный Лес.

А Эней – самый худший из мужчин. Всем была известна его история: лет пятнадцать назад – точность этой цифры зависела от рассказчика – он бросил свою жену в разоренной, охваченной пламенем Трое, предпочтя спасти маленького сына Аскания и престарелого отца, гнусного лгуна, заявлявшего, что он был близок с самой богиней Венерой. После долгих странствий Эней высадился в Карфагене, воспользовался гостеприимством царицы Дидоны, склонил ее к браку ради того, чтобы заполучить на свои корабли продовольственные запасы, а затем коварно оставил. Она умерла, взойдя по своей воле на погребальный костер, а ее мстительная сестра Анна последовала за ним в Италию (куда, по его словам, он направился по воле богов), чтобы поведать всем о его злодеяниях. Теперь же, после долгих скитаний, соблазнив без сомнения еще многих, так как говорили, что, несмотря на свой зрелый возраст, он очень нравится женщинам, Эней высадился там, где Тибр впадает в море, в нескольких милях от рощи дриад-дубовниц.

– Он мужчина, – тихо сказала Сегета, тетушка Меллонии, – более того – человек.

У границы Вечного Леса жили люди, вольски, но правила ими все-таки женщина, Камилла,[4]4
  … жили… вольски, но правила ими все-таки женщина, Камилла – вольски – древнее племя центральной Италии, вероятно родственное умбрам. Камилла – дочь Метаба, царя Приверна. Отец дал обет посвятить ее богине Диане. Камилла стала амазонкой и погибла, участвуя в войне Турна против Энея.


[Закрыть] и они не трогали обитателей леса – фавнов, дриад, кентавров и всех остальных. Но чужеземцы – это значит дороги, города, войны. И хуже всего – мужчины. Такое даже страшно себе представить.

– Из наших деревьев они сделают галеры и построят укрепления.

– А мы, – сказала Волумна, – станем их добычей, и они овладеют нами.

– Овладеют? Не понимаю, – сказала Меллония. Ее мать умерла, так и не успев рассказать ей обо всех пороках мужчин.

– Они заберут нас в свои дома.

– И превратят в слуг?

– Хуже.

– Будут целовать нас? В губы?

– Заставят рожать им детей.

– Как после сна в Священном Дереве?

– Мы должны будем спать с ними. Словно животные.

Меллония вырастила немало овец и ланей и знала, что, перед тем как произвести на свет потомство, они спариваются. Кентавры были слишком деликатными, чтобы заниматься любовью при посторонних, зато фавны, голые и бесстыжие, запросто позволяли себе это в тени деревьев дриад. Меллония как-то закидала одну такую парочку желудями и в ответ получила от фавна по кличке Повеса наглое предложение занять место его партнерши. Это происшествие оскорбило ее и вызвало глубокое отвращение. Она знала также, что некоторые дриады были вынуждены вступать в связь с мужчинами. У тех дриад, которые жили к северу от них, не было Священного Дуба, и они выбирали себе мужей среди фавнов. Но мужчина – человек! Начнутся поцелуи в губы. И даже хуже. Это будет бесчестье и унижение, сравнимое лишь с пламенем, готовым истребить дерево. (Грешная мысль проникла в ее голову, как пчела проникает в зрелый плод: не всякое пламя истребляет. Тепло доставляет удовольствие – как очаг или костер в лесу поздней осенью, перед Белым Сном.) Она вспомнила об Энее и заставила себя содрогнуться.

– Он должен умереть, – сказала Волумна.

– Должен, – повторила Сегета.

– Должен, – эхом отозвались дриады. Их лица в неясном свете факелов походили на маргаритки, голоса были нежными, как миррис, но слова падали, как капли ядовитого сока олеандра. Девочки зачарованно кивали головами в молчаливом согласии.

– Может, он уплывет отсюда, – высказала предположение Меллония. – Здесь нет для него ничего привлекательного.

Ей не хотелось убивать, неважно, кто это будет – обитатель Вечного Леса, животное или человек, если только это не жестокое существо, подобное льву. Мысль об убийстве Энея была для нее почти так же неприемлема, как мысль о его объятиях. Она слышала достаточно много, чтобы невзлюбить его; она была уже готова поверить всему и осудить, но сначала требовались доказательства его вероломства.

– Он привел свои корабли в устье Тибра. Его люди осматривают побережье и ищут место для нового города. И, конечно, им нужны женщины. С ними странствуют несколько троянок, но годы были безжалостны к ним. Людям Энея нужны молодые девушки, вроде тебя.

– Если он великий воин и мужчины не могут убить его, что можем сделать мы?

– Понимаешь, с мужчинами он держится настороже. Фавнам или кентаврам не подойти к нему. Даже если бы они и смогли – что такое праща против меча? Но женщины – он так уверен в своей власти над ними. Он ждет, что они сами будут падать в его объятия. Именно это мы и сделаем – та из нас, которая первая его встретит. А когда он снимет свои доспехи…

– Я никогда не убивала человека, – сказала Меллония.

– Ты убила льва, – ответила Волумна, – это то же самое. Только Эней более опасен, потому что более умен.

– Какой он?

– Фавн, который видел, как они сходят на берег (это был, конечно, Повеса), не знает. Он боялся, что его заметят. Думаю, Эней похож на всех троянских воинов. Жестокий, с острым, холодным взглядом, колючей, как куст ежевики, щетиной, руки похожи на дубины, и, должно быть, старый. Пятнадцать лет странствий наверняка не прошли для него даром.

– Я слышала, что, когда он покинул Трою, ему было около двадцати пяти, и Дидона нашла его неотразимым.

– Он приплыл в Карфаген лет пять назад, Дидона была вдовой, и ее легко было покорить. Сорок лет для нас – небольшой возраст, но для воина, сражавшегося в Трое, для моряка, прошедшего сквозь штормы, посланные Нептуном, – уже преклонный. Думаю, тебе он покажется таким же видавшим виды, как мой дуб.

Волумна торжественно посмотрела на присутствующих:

– Сестры, соедините ваши руки. Повторяйте за мной: «Здесь, под Священной Смоковницей Жизни, мы клянемся убить человека, который несет смерть на нашу землю. Он пришел к нам как воин, и мы тоже встретим его как воины, мы, любящие весну, цветущие деревья и птиц, вьющих гнезда, мы, умеющие держать в руках дубинку и не боящиеся выйти навстречу свирепому льву, сокрушающему деревья, Разоряющему гнезда».

Волумна вынула из волос булавку – медную пчелу с длинным жалом – и хладнокровно проколола свою руку. Она передала булавку и небольшую серебряную чашу дриаде, стоявшей рядом с ней, и каждая женщина и девочка – Меллония тоже – прокололи кожу, выдавили каплю своей зеленой крови и вернули чашу Волумне.

– Сильван,[5]5
  Сильван – первоначально бог лесов и дикой природы, мог посылать сны, видения. Противостоял богам официального пантеона, был причислен к «черни земных богов», врагам богов небесных.


[Закрыть] бог ночных ужасов, убийца фавнов и кроликов, мы взываем к тебе: одолей своими кошмарами нашего общего врага. Вот кровь Энея.

А затем, перевернув чашу, произнесла:

– Так будет с Энеем.

Глава II

Воды Тибра, дымчато-серебристые от отражавшихся в них старых, как сам Сатурн,[6]6
  Сатурн – римское имя бога Кроноса, титана, сына Геи и Урана. Почитался как бог золотого века, был низложен Юпитером (Зевсом). В некоторых мифах стал потом одним из первых царей Лация, который потом называли «страной Сатурна».


[Закрыть] дубов, покрытых мхом, катились к морю, туда, где стояли корабли троянцев. Асканий лежал на берегу и смотрел, как Эней, его отец, плещется в воде вместе с Дельфом – дельфином, плывшим за ними от Сицилии. Эней и Дельф играли с деревянной палкой. Эней кидал ее, а Дельф, поднырнув, толкал палку своим длинным носом обратно к Энею, производя дыхательными отверстиями или ртом – Асканий точно не знал чем – звук, удивительно похожий на человеческий смех.

Павшие города, покончившие жизнь самоубийством царицы, бури на море, пятнадцать лет странствий… Тракия… Делос… Крит… Карфаген… Италия. Но сейчас Эней смеялся, как Дельф, будто позабыв и горе, и вину, которые шли за ним по пятам, как фурии.[7]7
  … шли за ним по пятам, как фурии – фурии (аналог греческих эриний) – в римской мифологии богини мести и угрызений совести, наказывающие человека за совершенные грехи, три отвратительные старухи, Алекто, Гисифона и Мегера, с факелами в руках и окровавленными ртами.


[Закрыть] Седовласый Эней с лицом юноши. Если смотреть на него сзади, можно подумать, что это старик. Но когда он оборачивается, ему не дашь больше двадцати пяти – нежный и проницательный взгляд голубых глаз, белые ровные зубы, безбородое румяное лицо без морщин или шрамов, и лишь небольшая вмятина на подбородке (след от топора Ахилла).[8]8
  … след от топора Ахилла – Ахилл (Ахиллес) – один из храбрейших греческих героев, осаждавших Трою. Мать Ахилла – нереида Фетида, желая сделать сына бессмертным и неуязвимым, погрузила его в священные воды Стикса; лишь пятка, за которую держала Фетида, не коснулась воды и осталась уязвимой. Погиб от стрелы Париса, которая попала ему в пятку. В поединке с Ахиллом Эней смог избежать смерти только благодаря вмешательству богов. Посейдон спас Энея, скрыв его облаком и унеся с поля боя, так как ему было предназначено сохранить царский род Дардана и основать новую Трою.


[Закрыть] Легенда гласит, что матерью Энея была богиня Афродита, или Венера, как ее называют здесь, в Италии. Бессмертная мать и смертный отец,[9]9
  Бессмертная мать и смертный отец – в греческой мифологии Эней считался сыном дарданского царя Анхиса и Афродиты (Венеры).


[Закрыть] юность и старость, встретившиеся в одном богочеловеке. Возможно, все это ложь и родила его просто служанка. Но все равно, это был Эней, больше чем человек, а для Аскания – больше чем бог.

– Ты будешь еще купаться? – крикнул Эней.

– Я устал. Я уже переплыл реку три раза.

– Почему не переплыть четыре?

– Потому что я не Эней. Выходи на берег и посиди со своим лентяем сыном.

Эней раздвинул тростник, росший на берегу, и появился в лучах солнца во весь рост. Он был высок, во всяком случае дарданца, ставшего впоследствии троянцем,[10]10
  Он был высок, во всяком случае для дарданца, ставшего впоследствии троянцем – Дардан – сын Зевса и Электры. Во Фригии женился на дочери местного царя Тевкра и основал город Дардан. После смерти Тевкра стал царем всей области, получившей название Дарданил. Является предком Приама, Анхиса и их сыновей, в том числе Париса и Энея, ставшего впоследствии троянцем – Эней присоединился к троянцам после того, как был изгнан Ахиллом из Дардана.


[Закрыть] хотя рядом Ахиллом он выглядел бы Гарпократом, египетским богом-ребенком.[11]11
  … выглядел бы Гарпократом, египетским богом-ребенком – Гарпократ – греческое имя египетского бога Горпахерда, одной из ипостасей Гора, Гор-ребенок. Изображался мальчиком, державшим палец у рта (так египтяне изображали детей). Древние греки называли его Гарпократом, истолковывая этот жест как знак молчания. Его культ как олицетворение восходящего солнца, был широко распространен в эпоху эллинизма.


[Закрыть] Асканий быстро обернулся, посмотрел на дубы и лежавшие под ними набедренные повязки, колчаны и стрелы. Несмотря на молодость, он был опытным воином и совершенно не одобрял то, что они оставили свои корабли, друзей и доспехи в устье Тибра, в незнакомой стране, населенной, как говорили, варварами и людьми, похожими на зверей. Но Эней вел себя, как ребенок, который еще до Троянской войны, когда человечество пребывало в беззаботном, младенческом возрасте, собирается на пикник: вот медовые лепешки, а ягоды наберем.

– Мы вместе осмотрим берег, потом выкупаемся в Тибре и полежим на солнце. На обратном пути поохотимся.

– И попадемся в сети или получим по стреле в сердце. Ты ведь видел сатира, который прятался в зарослях. Он, наверное, уже поднял на ноги весь лес. Помнишь, как нам досталось, когда мы дрались с гарпиями? А они всего-навсего женщины, только с крыльями и когтями. Я не собираюсь терять своего отца из-за какого-то вонючего козлоногого.

– Если мы будем вместе, Феникс, то сможем защитить друг друга. – Эней называл его Фениксом (Асканий – длинно, а Ас – слишком уж неблагозвучно). – Или мне лучше пойти одному?

Конечно же, Асканий пошел вместе с ним. Эней всегда добивался своего. Он почти никогда не приказывал, он предлагал, и люди принимали его предложения не потому, что он царь, а потому, что редко встречаются такие, как Эней. Он был добрым и нежным, но не слабым; сильным, но не жестоким; воином и одновременно поэтом, короче, мечтателем-реалистом.

Они загорали, а Дельф дремал, как это обычно делают дельфины, почти полностью погрузившись в воду и лишь время от времени поднимаясь на поверхность, чтобы взглянуть, нет ли поблизости акул или коварных тритонов.

– Где мы будем строить? В устье Тибра?

– Нет, я думаю, подальше от моря. Чтобы не бояться карфагенских галер. Сначала надо встретиться с Латином и купить или получить у него землю.

Латин был самым могущественным царем земель, называемых Лаций.[12]12
  Сначала надо встретиться с Латином… самым могущественным царем земель, называемых Лаций – Латин – в римской мифологии сын Фавна (Пана) и внук Сатурна, в греческой версии – сын Одиссея (или Телемаха) и Кирки (Цирцеи). После гибели в бою Лаций был обожествлен под именем Юпитера Латиариса; Лаций – область в центральной Италии, населенная латинами, которые вместе с сабинами основали там Рим.


[Закрыть] Именно земель, а не страны, потому что те немногие города, которые там имелись, были малы, независимы и отделены друг от друга почти непроходимыми лесами.

– Не забудь о пророчестве: мы должны строить там, где найдем белую свинью с тридцатью поросятами. А теперь давай-ка просто полежим на солнце и не будем искать никаких свиней.

Только во время отдыха на лице Энея появлялась грусть, и она казалась еще более глубокой из-за того, что лицо было совсем юным. Он лежал очень спокойно, расслабив мускулы, но широко раскрытые глаза будто всматривались в охваченную пламенем Трою, где он видел, как его жена Креуса,[13]13
  Креуса – жена Энея, дочь царя Приама и Гекубы.


[Закрыть] мать Аскания, падает среди толпы у него за спиной, а он несет на своих плечах престарелого отца и ведет за руку пятилетнего Аскания. Он останавливается, чтобы помочь ей.

– Нет! – Креуса пытается перекричать шум толпы, стук топоров о деревянные колонны, шипение пламени, пожирающего дворцы и храмы. – Я догоню тебя. Отведи нашего сына на корабль!

Они больше никогда ее не видели…

Асканий попытался отвлечь отца от воспоминаний. Однажды он убил человека, сказавшего, что Эней бросил свою жену. Он готов был убить любого – будь то мужчина или женщина, который оскорбил бы отца или посмел ему угрожать; он готов был умереть смертью Гектора,[14]14
  … он готов был умереть смертью Гектора – Гектор – сын Приама и Гекубы, возглавлявший из-за преклонного возраста Приама боевые действия троянцев. Был убит Ахиллом в поединке, предсказав близкую смерть самого Ахилла, который, одержимый жаждой мести за Патрокла, привязал тело Гектора к своей колеснице и объехал вокруг Трои, волоча труп поверженного противника. Но тела не коснулись ни тлен, ни хищные звери, так как его оберегал Аполлон.


[Закрыть] лишь бы избавить Энея от боли. Асканий сжал руку отца.

– Я сегодня счастлив, – сказал он.

В отличие от сдержанных и холодных победителей-эллинов, дарданцы были добросердечными и открытыми людьми. Мужчины почитали своих жен как равных, отцы и сыновья не смущаясь обнимали друг друга. Когда Дардания пала под натиском эллинов и оставшиеся в живых воины отправились сражаться в Трою, их стали называть «ласковыми убийцами». Счастливы были их друзья-троянцы, но Зевс покровительствовал их врагам.

– Почему, Феникс?

– Потому, что мы пришли сюда. Мы вдвоем. Ты можешь отдохнуть и на какое-то время перестать быть легендой, а я буду охранять тебя.

– Легендой! – засмеялся Эней. – Карфагеняне или эллины сказали бы – демоном.

– Верно. Но для твоих людей, для всех, кто тебя знает, ты – герой. Или легенда, и не отрицай этого. Разве есть хотя бы одно место на побережье Великого Зеленого моря, где иногда не слышали об Энее и его странствиях, его мечте построить новую Трою на новых землях. Ты так же знаменит, как Одиссей.

– Он все-таки вернулся домой, – произнес Эней с завистью, – я же до сих пор скитаюсь. Правда, он странствовал один, а со мной сын.

– Знаешь, что я думаю, отец? Ты, конечно, легенда, но в глубине души…

– Кто?

– Веселый мальчуган. Тот, которым ты так и не успел побыть. Почти сразу же после того, как дед привез тебя из своего таинственного похода, во время которого он встретился с бабушкой, – тебе было тогда месяцев шесть, – из тебя стали делать принца, а затем царя. Но мальчуган до сих пор жив. И при первом же удобном случае появляется и начинает играть с дельфином; и тогда я чувствую себя его отцом. Если бы боги сказали: «Мы выполним одно твое желание», я попросил бы «Освободите мальчугана. Не заставляйте больше Энея вести за собой людей и строить города. Пусть он кидает диск, плавает в Тибре, никогда не взрослея и не старея; и еще: дайте ему брата – меня».

– А вот мое желание: я хочу построить город, вторую Трою, но только если Асканий освятит землю, на которой он будет стоять.

– Я выполню твое желание.

– Говори тише, Феникс. Некоторые боги очень ревнивы. Вдруг Посейдон или Гера услышат тебя.

– Не бойся. Они ничего нам не сделают. Разве ты не сын Афродиты? Чем ты собираешься заняться после того, как построишь город?

– Передам трон тебе, а сам стану сочинять эпическую поэму.

– О своих странствиях?

– О Гекторе. Он был действительно великим. Ахилл лучше сражался, но Гектор умел любить.

– Ты ведь всегда хотел быть поэтом? Но боги заставили тебя участвовать в эпосе, а не писать его.

– Думаю, еще будет время и на то и на другое. – А затем, не понижая голоса, сказал: – Я слышу в лесу какие-то звуки, Феникс. Как только я подам сигнал, вскакивай и хватай лук. – Давай!

Быстро, словно птица, именем которой был назван Асканий, они оказались на ногах, крепко сжимая оружие, но по-прежнему обнаженные. Их не обсохшие мосле купанья в Тибре тела блестели на солнце. Они смотрели в сторону леса, готовые выстрелить в зверя или броситься бежать от вооруженных людей. Молодая женщина – а может, богиня? – стояла под деревьями, нерешительно, но без страха глядя на них. Она казалась почти бесплотной, будто Великая Мать создала ее в своих мечтах из солнечных лучей и тумана. Она заговорила на латыни, которую Эней и Асканий выучили в Карфагене, городе, посещаемом купцами из портов Италии:

– Вы, наверное, люди Энея.

Ее голос не разрушил впечатления нереальности. Он звучал, как соловьиная песнь, только в нем не было ее щемящей тоски.

– Она моя бабушка? – спросил Асканий шепотом.

– Нет, она просто девушка. Афродита не имеет возраста. Но может, это Геба или Ирида.[15]15
  … может, это Геба или Ирида – Геба – в греческой мифологии богиня юности, дочь Зевса и Геры, отданная в жены Гераклу после его обожествления; Ирида – вестница богов, женская корреляция вестника богов Гермеса.


[Закрыть]

– Да, мы его люди, – сказал Асканий громко. – Наши имена Феникс и… Зимородок. Эней остался рядом с кораблями.

– Когда я увидела тебя, – обратилась она к Энею, – то подумала, что ты и есть Эней. Ты стоял в воде спиной ко мне. Я видела только седые волосы, свидетельствующие о годах и странствиях. Но затем ты обернулся, и я поняла, что вы – братья. Феникс и Зимородок. Птица жизни и птица мира.

– Зачем тебе нужен Эней? – спросил Асканий.

Он не доверял этой девушке. Конечно, она не была амазонкой, подобно поклявшейся убить Энея царице вольсков Камилле, чей народ вступил в союз с Карфагеном. Но существуют женщины, чьим оружием является хитрость, как, например, Елена.[16]16
  Елена – спартанская царица, жена Менелая, дочь Зевса и Леды. Ее бегство с Парисом, сыном троянского царя Приама и Гекубы, присудившим «яблоко раздора» Афродите, стало причиной Троянской войны.


[Закрыть]

– Чтобы приветствовать его, – сказала она. Затем быстро (как показалось Асканию, слишком быстро) добавила: – Я никогда раньше не видела обнаженных мужчин. Вольски всегда носят туники или доспехи. Даже если бы и не носили, все равно, смотреть особенно не на что. Ими ведь правят женщины. Конечно, я видела фавнов, но они, скорее, козлы, чем люди. Мне всегда говорили, что мужчины отвратительны. Колючая щетина и грязь на всем теле. Но мне кажется, вы оба очень красивы. Это слово подходит для мужчин? Гораздо красивее, чем женщины. Я хочу сказать, мне нравится ваша кожа бронзового цвета и твердые мускулы. – Она показала на свою грудь: – Наверное, вы считаете, что мне не повезло. В том месте, где вы плоские, я выпуклая.

Асканий рассмеялся:

– Это как посмотреть.

Она подошла к ним.

– Ты нас не боишься? – спросил Асканий.

– Почему я должна бояться?

– Мы – воины. А ты беззащитная женщина.

– Разве мне надо защищаться от вас?

– От меня – да!

Он был глубоко взволнован этой таинственной юной незнакомкой, излучавшей женственность, хотя по-прежнему не доверял ей. Как и большинство воинов, он нередко силой овладевал женщинами в захваченных городах, а несколько городов уже сдались Энею и его товарищам, уцелевшим после взятия Трои. Мало что может сравниться с удовольствием овладеть женщиной, которая умело разыгрывает сопротивление, но знает, когда пора уступить. Асканий потерял им счет, начиная со своей первой победы в уже довольно зрелом пятнадцатилетнем возрасте. Некоторые сдавались сразу, другие сопротивлялись, но в конце каждая из них ощущала удовлетворение. В городах Эллады – Тирине, Микенах, Афинах и даже в менее суровых Трое и Дардане – насилие не всегда воспринималось как оскорбление, но нередко как проявление внимания. Лишь совершенное в храме, как это сделал Аякс, овладев там Кассандрой,[17]17
  насилие… совершенное в храме, как это сделал Аякс, овладев там Кассандрой… – Аякс Оилид, сын Оилея и Эриопиды, царь Локриды, был прозван «малым Аяксом» в отличие от могучего и высокого Аякса Теламонида, «большого Аякса». Был известен буйным нравом. Во время взятия Трои совершил насилие над Кассандрой, наделенной даром пророчества, дочерью царя Приама и Гекубы, которая искала защиты в храме Афины. Разгневанная богиня разбила бурей ахейские корабли, возвращавшиеся из Трои, но Аякс спасся, уцепившись за скалу и похвалялся, что жив вопреки воле богов. Тогда Посейдон расколол скалу трезубцем, Аякс упал в море и погиб.


[Закрыть] оно считалось преступлением. Хотя и сам Зевс нередко показывал подобные примеры.

– Ты хочешь сказать, что убьешь меня?

– О нет. Это была бы невосполнимая потеря!

– Тогда, наверное, ты собираешься меня поцеловать. И – как это говорят – владеть мной?

– Нет, не владеть, а овладеть.

– Для меня это звучит одинаково. Однажды меня уже целовали, и если то, что следует за этим, еще сильней, я не знаю, что со мной будет.

– Все зависит от того, кто это делает. Я очень нежный.

Совершенно невозмутимо она вынула из зачесанных наверх волос медную булавку. Булавка была очень острой, верхушку ее украшала пчела. Совсем как маленький меч.

– Я заколю одного из вас, а затем убегу от другого. Могу поспорить, что ни один троянец не догонит меня.

– Тебе не потребуется защищаться от нас своим крошечным оружием, – сказал Эней. – Отвернись, пожалуйста, мы наденем набедренные повязки.

– Я никогда не поворачиваюсь спиной к незнакомцам, – ответила девушка. – Это или неприлично, или небезопасно. И потом, я уже все, что можно, видела. Когда вы оденетесь, вы поговорите со мной еще немного?