Текст книги "Триумф семян: Как семена покорили растительный мир и повлияли на человеческую цивилизацию"

Конечно, не существует какой-то одной причины, приведшей к «арабской весне», но решающее значение цен на пшеницу возвращает зерновую политику к ее истокам. Более чем через 10 000 лет после того, как охотники и собиратели в Тель Абу-Хурейре впервые обратились к земледелию, злаки, которые они сумели ввести в культуру, продолжают определять ход истории. Наследие собирателей трудно переоценить. Не только в Плодородном полумесяце, но и во всем мире доступ к зерну играет на первый взгляд неявную, но основополагающую роль в судьбе государств: при неурожае правительство теряет опору. (Чего нельзя сказать о наследии охотников – ни одна империя еще не развалилась из-за сокращения поголовья антилоп.) Однако необязательно брать в качестве примера революцию или чуму, чтобы убедиться в значении семян злаков в современной жизни. Ничто не подтверждает их роль в нашей культуре лучше, чем посещение производящей зерно страны во время уборки урожая.

«Вы сейчас смотрите на два миллиона бушелей мягкой пшеницы», – сказал Сэм Уайт. Мы забрались в кузов его пикапа и вглядывались в дверь огромного здания, заполненного до самых стропил. Прохладный сухой воздух овевал море пшеницы и наши лица. Я произвел быстрый подсчет. При цене пшеницы, колеблющейся около 9 долларов за бушель, оптовая цена содержимого одного этого хранилища превысит 18 млн долларов. Смолотая в муку и упакованная в пятифунтовые мешки, она принесет более 100 млн долларов при продаже в продуктовых магазинах. Если испечь из этой муки хлеб, соленые крендельки, печенье или любые другие из тысяч хлебопекарных изделий, то окончательная стоимость поднимется еще выше. Прежде чем Сэм закрыл большую раздвижную дверь, я поднял фотоаппарат и сделал снимок, но он не передавал нужного впечатления. Зерно на фотографии выглядело, как куча песка: невозможно было представить ее истинные размеры – высотой в три этажа и длиной с два футбольных поля. Одна фотография не давала представления о сотне подобных хранилищ, наполненных до краев и разбросанных на огромной территории во всех направлениях.

Каждый, кто откусывает хрустящий багет или наматывает на вилку спагетти, имеет некоторое, пусть и весьма смутное, представление о том, что эти продукты начали свое существование на злаковом поле. Но мало кто задумывается о сложном и долгом пути, который они прошли от поля до прилавка супермаркета. Зерно в амбаре Сэма составляло немалую ценность, но висячий замок на двери казался излишним – ну кому придет в голову украсть нечто, весящее 60 000 т? Хранение, переработка и транспортировка зерна в таких масштабах требует соответствующей инфраструктуры – системы амбаров, грузовиков, автомобильных и железных дорог, барж и морских грузовых судов. Именно о ней я и хотел узнать, вернувшись в Палузу.

«Вся пшеница уже убрана, – сказал мне Сэм, когда мы забирались обратно в его пикап. – Ячмень тоже». Мой проводник на сегодняшний день – Сэм Уайт, входит в руководство Кооператива фермеров Тихоокеанского Северо-Запада (Pacific Northwest Farmers Cooperative) – группу из 800 производителей зерна, которые совместно владеют 26 объектами для его хранения и переработки в городке Дженеси (с населением 955 человек) и его окрестностях в Айдахо. Сэм вырос на ферме, но после колледжа занялся бизнесом и уже два десятилетия продает зерно Палузы на мировом финансовом рынке. Коренастому, с рыжеватыми волосами и загорелым обветренным лицом, Сэму нравится его работа – обеспечивать местным фермерам высокую оплату за их урожай. Это совсем не просто. «Во времена моего отца, если цена за бушель менялась на два цента в год, это создавало большую проблему. Теперь бывает, что цена колеблется на тридцать или сорок центов в день». В дополнение к этому фермеры очень дорожат урожаем, который вырастили с таким трудом, и часто позволяют эмоциям брать верх над здравым смыслом. «Проще говоря, – признается Сэм, – было бы лучше, если бы их жены решали, когда продавать зерно».

Мы ехали из городка между раскинувшимися на холмах полями, покрытыми светлым жнивьем и расчерченными следами комбайнов. Я улыбнулся, когда мы миновали знакомые мне поросшие крупными злаками и кустарником «брови» прерий, обрамлявшие вершины холмов, как кустистые круглые скобки. На близлежащем горном хребте Биттеррут возникли лесные пожары, и их дым смешался с пылью, которая поднималась за работавшими в отдалении тракторами. Дождя не было несколько месяцев, но полным ходом шел сев озимых. Местами виднелись свежевспаханные поля – широкие полосы темной земли, ожидавшие свою долю семян. Сэм рассказал мне о методах вспашки, удобрениях и севообороте, а затем вернулся к торговле. «Около девяноста процентов того, что мы здесь выращиваем, отправляется в Азию», – сообщил он. Меня удивила эта статистика, но она была совершенно логична. Несмотря на свое континентальное местоположение – более чем в 350 милях от ближайшего побережья – Палуза находится всего в нескольких минутах езды от морского порта.

Сэм свернул на оживленную магистраль, которая вскоре резко пошла под уклон. Каждый год миллионы тонн палузского зерна следуют по этому пути, спускаясь в крутой каньон, где у города Льюистон сливаются реки Клируотер и Снейк. Там мы остановились под высоким бетонным зернохранилищем с громадным конвейером, нависавшим над рекой. Он лязгал и жужжал над нами, непрерывным потоком ссыпая пшеницу в трюм подошедшей баржи. Золотая соломенная пыль струилась по воздуху вокруг, мерцая на солнце и оседая на спокойную воду.

«Нужно три или четыре баржи, чтобы составить буксируемый караван!» – перекрывая шум, крикнул Сэм. Он продолжил рассказ, описав весь путь зерна – вниз по рекам Снейк и Колумбия к Тихому океану. В начале XIX в. Льюис и Кларк прошли по тому же маршруту, но там, где знаменитые исследователи преодолевали коварные стремнины и пороги, современные суда движутся через шлюзы, водохранилища и, что существенно, длинные и узкие озера. Когда в середине 1990-х гг. журналист Блейн Харден поднялся на борт буксира, чтобы совершить подобное путешествие, капитан высказал здравое предположение: «К тому времени, когда вы доберетесь до Портленда, просто помрете со скуки».

Дамбы на реке Снейк и тихие озера за ней лишают водное путешествие острых ощущений, но они также свидетельствуют о политическом весе зерна. В то время как плотины на реке Колумбия снабжают мощные оросительные системы и производят половину электричества, необходимого региону, вода и гидроэнергия на реке Снейк имеют второстепенное значение. Четыре плотины, построенные ниже по течению от Льюистона, должны обеспечивать перемещение грузов, а грузы, поступающие из Льюистона, – это зерно. В 1945 г. Конгресс Соединенных Штатов, погрязший в военных долгах, по-прежнему признавал перевозку пшеницы и ячменя из Палузы важнейшим приоритетом правительства. Конгрессмены одобрили строительство «таких плотин, которые потребуются», чтобы открыть навигацию в нижнем течении реки Снейк. Это был масштабный строительный проект, который продлился три десятилетия и стоил более 4 млрд долларов в пересчете на нынешние деньги. На церемонии открытия в 1975 г. Сесиль Эндрюс, губернатор Айдахо, стоя в доках Льюистона, предсказал, что новый морской порт его штата «обогатит нашу повседневную жизнь через международную торговлю». Последующий быстрый рост экспорта показал, что губернатор был прав, а пшеница и ячмень способны не только побудить людей воздвигать плотины, но и защищать их в меняющемся политическом климате.

В течение нескольких недель после речи губернатора был принят Закон об исчезающих видах, под защитой которого оказались редкие рыбы, такие как печально известный дартер-моллюскоед из Теннесси. Этот закон усложнил строительство плотин по всей стране. В Айдахо с этой проблемой столкнулись в начале 1990-х гг., когда четыре вида лосося и радужная форель, обитавшие в реке Снейк, оказались в опасности из-за строительства плотин и образовавшейся стоячей воды и были внесены в список исчезающих видов. Разразившиеся «лососевые войны» показали, что зерно продолжает вершить национальную политику. Требование разрушить плотины на реке Снейк стало лозунгом рыболовов и защитников окружающей среды, и какое-то время казалось, что их усилия по спасению диких лососей увенчаются успехом. Но хотя предложение о снесении дамб было одобрено решениями суда и поддержано официальными лицами, такими как вице-президент Ал Гор, постепенно о нем перестали вспоминать. Вместо этого правительство предоставило дополнительно миллиарды долларов для строительства рыбоходов через дамбы и других рыбопропускных сооружений, рыбных питомников и даже для транспортировки рыб в обход плотин. Мелкого лосося перевозили в автоцистернах, но чаще рыба путешествовала, как и зерно – на баржах.

В Льюистоне и соседних населенных пунктах все еще можно увидеть отдельные плакаты «Спасите наши дамбы!», но они поблекли и утратили актуальность. Вряд ли кто-либо, какую бы сторону он ни занимал, еще считает возможным снесение плотин. Когда я спросил Сэма об этом противостоянии, он ответил просто: «Дамбы все еще очень важны для перевозки продукции». Сэм производит впечатление сдержанного человека, но это его самое скромное заявление за весь день: с тех пор как в 1975 г. губернатор Эндрюс перерезал ленточку, система рек Снейк и Колумбии по объемам перевозок зерна заняла третье место в мире.

Притом что затрата многих миллиардов долларов на строительство плотин может показаться чрезмерной, это далеко не единственная поддержка, которую политики оказывают выращиванию, перевозке и торговле семенами злаков, от которых мы все зависим. Те же экономические и культурные причины, которые заставили римлян изобрести Аннону – богиню «бесплатной пшеницы», по-прежнему приковывают внимание политиков к зерновому бизнесу. Получающие государственные дотации предприятия – от России и Украины до Аргентины и Австралии – продолжают финансировать транспортировку, строительство экспортных терминалов и производство зерна. В Китае подобная практика восходит к V в. до н. э., когда был построен Великий канал – водный путь длиной 1104 миль (1777 км), призванный обеспечить доставку пшеницы и риса в столицу. Это непреходящая жизненная необходимость. Как любят подчеркивать аграрные лоббисты, если экономить на дорогах – появится несколько новых ям, но если экономить на фермах – люди начнут голодать.

К концу дня, проведенного в Палузе, Сэм и я, миновав ряд зерновых элеваторов на окраине Дженеси, подошли к обшитому металлическими листами строению, которое гудело от действующих механизмов. «Хотите увидеть гарбз?» – спросил он. «Конечно», – ответил я, надеясь, что правильно его понял и «гарбз» на местном жаргоне означает «бобы гарбанзо» – бараний горох, или бараний нут.

Как и следовало ожидать, вскоре я стоял в шумном цехе, увертываясь от автопогрузчиков, доверху заполненных бобами. Мы наблюдали, как они ссыпаются по ленте конвейера, проходят через очистители, сортировщики и, наконец, сквозь электронный глаз, который замечает любой изъян и удаляет поврежденный боб струей сжатого воздуха. Упакованный в 100-фунтовые мешки с эмблемой, изображающей плывущий корабль, конечный продукт загружался в поджидающие грузовики. Затем мешки с нутом следовали либо на запад, в Сиэтл и далее в азиатские порты, либо на восток – на фабрику в Вирджинии, производящую хумус.

«Бобовые – важная составляющая севооборота, – объяснил Сэм, когда мы вышли из упаковочного цеха. – Большинство производителей сеют озимую и яровую пшеницу, а затем переходят к чечевице, нуту или гороху». Смена выращиваемых культур позволяет снизить количество вредителей. Более того, бобовые растения связывают атмосферный азот, естественным путем удобряя почву для последующей зерновой культуры. Сочетание злаков и бобовых так же старо, как и само земледелие, – этот способ использовался везде, где одомашнивали растения. В Плодородном полумесяце нут, чечевицу и горох выращивали наряду с пшеницей и ячменем. В Китае ранние земледельцы рис чередовали с соей, адзуки и машем. В Центральной Америке сочетали кукурузу с фасолью пинто, а в Африке – просо и сорго с коровьим горохом и арахисом. Это взаимное дополнение не только хороший метод земледелия, оно продолжается и на обеденном столе, где крахмалистые зерновые и богатые растительным белком бобовые прекрасно дополняют друг друга как по вкусу, так и по питательности. Каждому, кто прочитал первую страницу вегетарианской поваренной книги, знакомо выражение «полноценные белки» – именно их дают сочетания риса и бобов, чечевицы и ячменя в салате или супе. Необходимые питательные вещества, которые могут отсутствовать у определенного вида злака, обычно содержатся в сопутствующем ему бобовом растении и наоборот. Но эти разительные отличия в пищевой ценности зерновых и бобовых поднимают не менее основополагающие вопросы о биологии их семян.

Поскольку злаки успешны в природе и полезны людям, очевидно, что упаковать в семя крахмальный «завтрак» – превосходная эволюционная идея. Почему же так не поступают все остальные растения? Почему бобы и орехи запасают энергию в белках и растительных жирах? Почему ядро кокосового ореха содержит свыше 50 % насыщенных жирных кислот? Почему семена жожоба буквально сочатся жидким воском? Крахмал семян злаков может быть «хлебом насущным», но растения, по всей видимости, обладают множеством других способов обеспечить энергией своих «детенышей» в семенах и в конечном счете – нас с вами. К счастью, один из лучших способов изучить весь спектр питательных веществ, упакованных в семена, – это посетить ближайший кондитерский отдел.

Глава 3
«Иногда вы чувствуете себя как орех»

Бог дает нам орехи, но он их не колет.

Немецкая поговорка

В конце 1970-х гг. компания Peter Paul Manufacturing подняла розничную цену на шоколадный батончик Almond Joy до 25 центов. И хотя это составляло всю сумму, которую я еженедельно получал на карманные расходы, я никогда не жалел денег на конфету, рекламируемую как «кокосовый орех и миндаль, покрытые слоем молочного шоколада». В то время я и представить себе не мог, что в моей будущей карьере наступит счастливый момент, когда я смогу покупать свои любимые шоколадные батончики в счет служебных расходов. Но обстоятельство, которое я тогда упустил, оказалось сейчас как нельзя кстати: начиная с хрустящего жареного миндаля с вязким сладким шоколадом и заканчивая кокосовым орехом, вкус Almond Joy целиком определяют семена. И хотя легко поддаться искушению и воспринимать батончики Almond Joy с той точки зрения, с которой Бенджамин Франклин рассматривал пиво (как «доказательство, что Бог любит нас»), их история на этом не кончается. Батончики, сделанные из продуктов семян, не только вкусны, они также прекрасно демонстрируют невероятное разнообразие способов, которыми растения упаковывают «завтраки» для своего потомства.

Батончик Almond Joy теперь стоит 85 центов в нашей местной аптеке, но я платил за него и больше доллара, когда покупал в торговом автомате. При этом ощущаешь, что не зря потратил деньги, потому что каждая упаковка на самом деле содержит два маленьких батончика. Это дает возможность покупателю поделиться одним из батончиков с другом или сохранить его на будущее, хотя и неизвестно, поступает так кто-нибудь или нет. В моем случае обладание двумя батончиками позволяет один съесть немедленно, сохранив при этом второй для дальнейшего изучения. Поперечный разрез батончика показывает, что в его центре – кокосовая стружка (с кокосовой пальмы, повсеместно распространенной в тропиках), над ней – миндаль (с азиатского дерева, относящегося к семейству розоцветных), и все это покрыто толстым слоем шоколада (из семян невысокого дерева, происходящего из влажных тропических лесов Нового Света). Я взял образцы каждого из слоев и приготовил препараты для изучения под микроскопом. Однако, заглянув в список на упаковке, я понял, что не эти составляющие – главный продукт семян, содержащийся в батончике. Эта честь принадлежит кукурузному сиропу – подсластителю, получаемому из зерен кукурузы (злака) и часто служащему заменителем сиропа из сахарного тростника (который, между прочим, тоже злак). Как мы уже знаем из предыдущей главы, злаки вездесущи, а их семена богаты крахмалом, который легко превращается в сахара. Все остальное содержимое батончика свидетельствует о том, что семена изобрели множество способов сохранения энергии, и мы должны быть благодарны им за это.

Оболочка из молочного шоколада содержит масло какао и горькую тестообразную массу, которую кондитеры называют тертым какао или просто шоколадом. Эти продукты получают непосредственно из крупных семядолей зрелых семян, которые в обиходе называют «какао-бобы». Если какао-бобы отжать под горячим прессом, то получится масло какао – жир, составляющий более половины веса какао-бобов. Масло какао обладает важными качествами – оставаться твердым при комнатной температуре и становиться жидким при температуре выше 90 °F (32 °C). Так как нормальная температура тела человека 98,2 °F (36,6 °C), то шоколад буквально тает у вас во рту. Если какао-бобы поджарить и смолоть, то получится тертое какао. Смешивая тертое какао с различными количествами масла какао, молока и сопутствующих подсластителей, производят разнообразные сорта шоколада, которые можно приобрести в любом кондитерском магазине с широким ассортиментом товаров. Следуя далее по списку, я обнаружил еще один знакомый продукт – какао-порошок. Это измельченный жмых какао-бобов, оставшийся после того, как отжато масло какао.

В естественных условиях семена какао находятся внутри мясистых плодов небольшого тенелюбивого дерева, происходящего из лесов Мексики, Центральной Америки и бассейна Амазонки. Я часто натыкался на старые плантации какао в Коста-Рике, когда искал семена дерева альмендро. Оторвав глаза от земли, я внезапно обнаруживал себя в окружении этих плодов странной формы, напоминающих тыкву. Они росли непосредственно на стволах и крупных ветвях невысоких деревьев и были окрашены в разнообразные оттенки оранжевого, лилового, желто-зеленого и ярко-розового. Неудивительно, что какао привлекло внимание майя, ацтеков и других коренных американцев, готовивших из его зерен тонизирующий напиток, а их благоговение перед этим растением отразилось в научном названии рода Theobroma – «пища богов». Европейцам и остальным обитателям планеты потребовалась пара столетий, чтобы по-настоящему оценить вкус какао, но теперь эти деревья растут повсюду от Гватемалы до Ганы, Того, Малайзии и Фиджи, а ежегодный объем мировых продаж шоколада превышает 100 млрд долларов. Среднестатистический немец покупает около 12 фунтов шоколада в год, а жители Великобритании тратят на сладости больше, чем на хлеб и чай. С экологической точки зрения в расточительном производстве крупных, богатых питательными веществами какао-бобов прослеживается здравый смысл. Семена какао, как дерева альмендро и авокадо, эволюционировали в тенистом тропическом лесу, где для прорастания семян, а также роста и дальнейшего выживания молодых растений необходимы собственные значительные запасы энергии. Но ничего из того, что я узнал на плантациях какао, из учебников по ботанике или шоколадных батончиков, не объясняет, почему эта энергия запасается в виде жира, а не крахмала.

Я обратился к следующему ингредиенту в списке Almond Joy – кокосовому ореху, семени, которое считается одним из крупнейших в мире. Притом что он знаком каждому, кто мечтал о пальмах и тропических островах, кокосовый орех – своего рода загадка. Ботаники называют его космополитом – словом, которое вошло в широкое употребление только в XIX столетии, когда мировые империи и быстроходные корабли неожиданно предоставили человеку возможность познакомиться со всеми частями света. Для растения трудно придумать лучший комплимент, чем назвать его космополитом: это означает такое повсеместное распространение и процветание, что никто точно не знает, откуда оно родом. Кокосовая пальма получила такую возможность благодаря своим крупным односемянным плодам, способным держаться на поверхности воды. Твердая косточка, окруженная волокнистой частью плода (так называемой койрой), содержит единственное семя, в полости которого находится жидкость, известная любителям здоровой пищи как кокосовая вода. Какой бы специалист по рекламе ни придумал это название, его трудно винить в том, что он уклонился от более точного научного термина – жидкий, или внеклеточный, эндосперм. Притом что термин «эндосперм» выглядит не слишком привлекательно в рекламной кампании, не следует недооценивать его рыночный потенциал. По мере того как кокосовый орех созревает, часть его жидкого содержимого превращается в твердый эндосперм, называемый копрой – это знакомая всем белая масса, стружка из которой не только украшает конфеты и пирожные, но также широко используется при приготовлении тушеных блюд на Филиппинах, хлеба на Ямайке и чатни в Южной Индии. Если эту стружку залить водой и отжать, то получится кокосовое молоко – важная составляющая карри и соусов на побережьях всех тропических морей. А при небольшой переработке из копры можно выделить кокосовое масло, составляющее половину ее объема. Кокосовое масло – одно из пяти наиболее распространенных растительных масел в мире, которое служит добавкой к чему угодно – от маргарина до солнцезащитного крема.

Художникам-постановщикам в Голливуде кокосовые орехи неизменно обеспечивают реквизит для любой сцены в тропиках. Во множестве фильмов они использовались и как чашки для питья (от «Семейки Брейди» до «Повелителя мух»), и как чашки бюстгальтеров (в фильмах «Кинг-Конг», «Юг Тихого Океана» и в блокбастере с Элвисом Пресли «Голубые Гавайи»). Профессор, персонаж ситкома 1960-х гг. «Остров Гиллигана», использовал кокосовые орехи, чтобы конструировать полезные вещи, такие как зарядное устройство для батареек или детектор лжи. Его изобретения вряд ли следует считать преувеличением в свете того, сколько продуктов на самом деле производится из кокосовых орехов, включая пуговицы, мыло, уголь, почву для домашних растений, веревки, ткани, рыболовную леску, ковры, музыкальные инструменты и средства от насекомых. Подобная универсальность дала основание жителям Малайзии назвать кокосовую пальму «деревом с тысячью применений», а в некоторых областях Филиппин его именуют просто «деревом жизни». Но по части изобретательности ничто не сравниться с причудливой экологией самого кокосового ореха.

Когда созревший кокосовый орех падает с пальмы, он обычно попадает на песок. Устойчивость к соли, жаре и подвижному грунту помогает кокосовым пальмам в естественных условиях произрастать на тропических пляжах, откуда высокие приливы и штормы постоянно уносят их семена в открытое море. Плавающий в море кокосовый орех может оставаться жизнеспособным по меньшей мере три месяца, перемещаясь с помощью ветров и течений на сотни, а может быть тысячи, миль. В течение этого времени эндосперм продолжает затвердевать, но остается еще достаточно кокосовой воды, чтобы обеспечить прорастание семени, когда наконец волны выкинут его на сухой песчаный берег. С жидким, внеклеточным, эндоспермом, содержащим достаточно влаги, и богатой маслами копрой, обеспечивающей запас энергии, кокосовый орех может расти неделями без какой-либо поддержки извне. Проросшие кокосовые орехи с уже достигшими нескольких футов в длину яркими зелеными листьями, выставленные на рынке в тропиках в качестве рассады, вполне обычное зрелище.

Приспособленность кокосового ореха к мореплаванию – качество редкое, однако не объясняет, почему его «завтрак» отличается таким высоким содержанием масла. В конце концов, крахмал или масло какао тоже будут держаться на поверхности воды, если их упаковать в такую крупную волокнистую оболочку. Мое исследование миндаля привело к тому же основополагающему вопросу. Введенное в культуру в Центральной Азии миндальное дерево, состоящее в близком родстве с персиками, абрикосами и сливами, сначала распространилось в Средиземноморье, а затем и во всем мире. Люди оценили как его своеобразный вкус, так и пищевую ценность, потому что, в дополнение к маслу, семена миндаля запасают более 20 % энергии в виде чистого белка. Но почему это происходит? Что заставило эволюцию пойти по пути таких разных стратегий обеспечения питания зародыша в семени? Понятно, что остатки Almond Joy не могли дать ответ на этот вопрос. И хотя я не нуждался ни в чьем содействии, чтобы поглощать шоколадные батончики, мне, очевидно, нужна была помощь, чтобы разобраться в биологических особенностях их ингредиентов. Я решил, что пришло время обратиться к человеку, чье имя неоднократно возникало в ходе моих исследований и кто, по мнению многих специалистов, был «богом» в мире семян.

«А… тот самый вопрос? – переспросил он, смеясь. – Я постоянно задаю его нашим аспирантам на квалификационных экзаменах. До сих пор еще ни один из них не нашел ответа!» Будучи профессором ботаники Университета Калгари, а затем и Университета Гуэлфа в Канаде, Дерек Бьюли вот уже более 40 лет ставит в тупик студентов своими вопросами о семенах. К счастью для участников научных споров, ответы на многие из этих вопросов были получены в результате его собственных исследований. Лаборатория Бьюли занималась практически всеми аспектами биологии семян – от их образования и периода покоя до прорастания. Однако, несмотря на все свои научные достижения, профессор утверждает, что его карьера ученого сложилась лишь по воле случая.

«Место, где мы жили, не могло похвастаться зелеными насаждениями», – объяснил Бьюли, вспоминая свое детство, проведенное в «закопченном, грязном старом городке» Престоне в Ланкашире. «Мы жили в так называемом доме рядовой застройки. Перед ним не было палисадника, а все, что имелось за домом, – это полоска бетона, отделявшая его от переулка». Жизнь Бьюли могла сложиться совершенно иначе, если бы его дед, выйдя на пенсию, не уехал в деревню, где начал выращивать помидоры и разводить хризантемы и георгины, получавшие призы на выставках. Посещения деда и уход за теплицами стали для него «самым большим развлечением в детстве». Это зажгло страсть ко всей растительности мира и к семенам, из которых она произрастает. В результате этого увлечения появились сотни научных статей и четыре монографии, включая «Энциклопедию семян» (Encyclopedia of Seeds), весящую семь фунтов и насчитывающую 800 страниц, – мою постоянную спутницу в исследованиях. Я знал, что позвонил нужному человеку, но уже через несколько минут убедился, что простых ответов на свои вопросы я не получу.

«Такая эволюция кажется нелогичной», – начал Бьюли. Создается впечатление, продолжил он, что крахмал, масла, жиры, белки и все прочие способы запасания энергии представлены в растительном царстве случайным образом. Ни один способ нельзя назвать более перспективным по отношению к другим, потому что многие сравнительно недавно возникшие виды запасают энергию так же, как это делали древние растения. В довершение всего семена обычно содержат несколько типов запасных питательных веществ, соотношение которых растение, образующее семена, может менять в зависимости от количества осадков, плодородия почвы и других условий произрастания. Растения, обитающие в сходных условиях или имеющие общее происхождение, не обязательно запасают одинаковые вещества. Известно, что в семенах злаков – высокое содержание крахмала, но одно из самых распространенных растений, чередуемых в севообороте с зерновыми культурами, – рапс, чьи мелкие семена чрезвычайно богаты маслом канола. (Как и кокосовая вода, название «канола» – удачное изобретение. Легко догадаться, что любой чувствовал бы себя не в своей тарелке, рекламируя товар под названием «рапсовое[10]10
  «Рапс» по-английски «rape», что также означает «изнасилование» или «похищение». – Прим. пер.


[Закрыть] масло».)

«Существует одно общее правило, – заметил Бьюли под конец. – Семена, запасающие масла, обладают большей энергией на единицу массы, чем крахмалистые семена. Масла энергетически более выгодны, чем целая куча крахмала». Он также уточнил, что семена обычно не прибегают к этому богатому энергетическому запасу вплоть до самого конца прорастания. Большинство видов растений располагает достаточным количеством сахаров в семени, чтобы зародыш пробудился к жизни и лишь потом начал более сложный процесс освоения имеющихся резервов. Крахмал относительно просто разлагается на сахара, но требуется целая последовательность химических реакций, чтобы превратить белок, жир или масло в вещество, пригодное для извлечения из него энергии, идущей на образование и жизнедеятельность клеток. Наш собственный организм работает точно так же, вот почему вы видите участников триатлона Ironman, поглощающих бананы, злаковые батончики или даже сэндвичи с джемом, а не ломти бекона или чашки оливкового масла. С точки зрения эволюции самое важное – это молодое растение, содержащееся в семени, и создание условий для его развития. Но если можно объяснить, почему семена растущих в лесу деревьев, таких как какао или миндаль, используют в качестве запасных веществ в семени масла и жиры, обеспечивающие юному растению постоянный медленный рост в тени, остается непонятным, почему семена горчицы, растущей на открытых полях, применяют тот же самый способ для быстрого роста. «Существуют и исключения», – подвел итог Бьюли. Мы говорили по телефону, но я живо представил себе, как он качает головой: «В природе всегда бывают исключения».

Британский физик Уильям Лоренс Брэгг однажды сказал, что наука не столько обнаруживает новые факты, сколько «открывает новые способы их объяснения». Разговор с Дереком Бьюли не дал мне новой информации, которая прояснила бы вопросы об энергетических запасах семян. Вместо этого он напомнил мне важную основополагающую истину о самой эволюции. Чарльз Дарвин однажды написал: «Можно извинить чувство некоторой гордости, испытываемое человеком при мысли, что он достиг… самой вершины лестницы, образуемой ступенями органического развития». Это высказывание соответствовало своему времени – эпохе, когда каждый респектабельный викторианский джентльмен ставил респектабельного викторианского джентльмена на верхнюю ступень эволюционной лестницы. Проблема заключается в самом представлении об эволюционных ступенях и лестницах – идее о направленном процессе восхождения к какому-то воображаемому совершенству. Конечно, у Дарвина было гораздо более глубокое понимание эволюции, но именно эта концепция укоренилась в нашем коллективном сознании и была запечатлена в карикатурах, научно-популярных статьях и даже в серьезных научных работах. Разум возвращается к этому представлению неосознанно, вопреки окружающей его действительности, свидетельствующей об обратном. Если эволюция ведет к чему-то единственному в своем роде, как объяснить природное многообразие – 20 000 злаков, 35 000 навозных жуков, изобилие уток, рододендронов, раков-отшельников, мошек и певчих птиц? Почему наиболее древние формы жизни на планете – бактерии и археи – более разнообразны и многочисленны, чем все остальные виды вместе взятые? Располагая временем, эволюция скорее обеспечит нас множеством разных решений, чем какой-то одной идеальной формой.