Текст книги "Книга учёта пространства"

Книга учёта пространства
Товарищ Эхо

Иллюстратор Анастасия Гераскина

© Товарищ Эхо, 2023

© Анастасия Гераскина, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-0299-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

[марш пингвинов по дну пересохшего моря]

 
Мудрец ехидный в Икстлане
Над облаком скользит разумной лодкой,
И человек её касается руками,
И смотрит сквозь эфир селёдкой,
 
 
Ища в своём сознаньи просветленья.
Вокруг него снега, ветром носимы.
Вокруг него петлей – тропа оленья.
И клювом хмурые глядят пингвины!
 
 
Создатели вселенных революций
В суровом кружатся тануре.
И человечий век стал куцый,
И в перспективе, и в цезуре.
 
 
Снега растаяли над миром,
Вселенной воле вяло вторя.
А клювом хмурые пингвины
Бредут по руслу высохшего моря.
 

[выпадая из гнезда]

 
Доедая колбасу,
Человек бродил в лесу.
С глазами большими топтались лешие
И звезды на ветки деревьев вешали.
 
 
Земля между небом и небом тетивою стояла,
А лунная девочка предметы по именам вокруг называла:
Вот мутный уголёк,
Вот смешной мотылёк,
 
 
Вот недра вселенной богоявленной цивилизации,
Вот мудрецы, медитирующие в канализации,
Вот облака, застывшие на психоделической просеке,
Вот дятлы, а вот их потешные носики.
 
 
Вот ожог на асфальте от следа солдата,
Вот войнушка, вот брат, идущий войною на брата,
Вот пальцы – в кулак, и в канаве крест.
Вот сад, а вот бездны сада окрест.
 
 
Из глухой стены вырастали окна и двери.
Из бледных снегов родились косматые звери.
Холодные города царапали божии пятки дымными трубами.
Дышала земля глубоко глиной и трупами.
 
 
Над землёю смешливые души носились
И для потехи друг другу снились.
Так человек падал пыльною птицею в бездну,
Чтобы на дне проговорить Я Воскресну!
 

[путь гвоздя]

 
ветер приносит смех,
и над головой зажигаются лампочки,
как будто большой человек
тычет человечьими грязными пальчиками
в небесные выключатели.
и солнышко выкатывается.
и солнышко выкатывается.
и солнышко выкатывается
на мою макушку,
на мою макушку,
на мою потеху,
на уютный мой дрёмный затылок.
и я стою свою молодость,
на спинке стула стою, как повешенный,
как самая главная мятая вещь,
как рубаха со смирительными рукавами,
или теплый покойный плащ,
вышитый вселенными кружевами.
и вокруг растекаются реки молочные,
и вокруг расстилаются берега кисельные,
и восходят вверх все растения
зеленые, белые, розовые.
а я стою свою молодость.
потому что молодость моя – путь гвоздя.
путь гвоздя в лютой подошве красноармейца,
в прочной подошве первопроходца,
в стоптанном каблуке бродяги вседомного,
бьющегося на промозглом ветру,
как самое заветное, самое главное знамя,
вздернутое на флагшток улицы.
и моя молодость – это путь гвоздя,
оброненного из заднего кармана,
выдранного из перекладины креста христова,
выколоченного из крышки гроба,
запахнувшейся над безудержным и неутешным,
над всесильным, безмерным и радужным
над таким привычным и неудержным
миром, в котором есть.
 

[такое одно ненастье]

 
Вот грянул гром напополам
и разразился тарарам
по по́лу хлынула вода
и потекла сюда-туда
и понеслась земля ручьём
и мир вокруг вдруг стал вверх дном
по полю скакали огромные кузнечики
и громким бубном стукали у них сердечки
косматые топтались чупакабры
оглашая пространство абракадаброй
и прочим бессмысленным воляпюком
а на сосне сосник сидел, пришибленный тюком
крепко опоясанный всяческими лианами и облепленный соломой
девочка в голубеньком платьице летала над ним вороной
и сачком подбирала людей-насекомых
потом мальчик в шапочке из фольги шарился усиками незнакомо
по мытной жижеце чернозёма
дождь продолжался пять с половиной часов внутри дома
а потом ещё чуть-чуть, но уже снаружи
облачные пожарники ползали по облакам и каплями палили из ружей
по свинорылкам и кистепёрым воробьям, галдящим в кустах
старушонка в дремучем платьице рассыпалась в прах
когда саблезубая рыбина вынырнула из-за тучи
и разыгралось ненастье пуще
размахнулся в воздухе треск, дрязг и бой
и над крышами возопил клыковой
пастью клюкастой слюнявой зловонной
разлапил свои крылопальцы огромно
и побежали прохожие вниз головами – прочь! прочь!
и замахали головы их ушами – в ночь! в ночь!
под мухомором улитка чихнула
и все напасти как ветром сдуло.
 

[небесные слоники]

 
Мы смотрели в потолок,
В потолке, возможно, бог,
В потолке, возможно, лампа…
Греет огненная лапа.
Мы глядим себя вокруг,
Просыпаясь как бы вдруг.
И десять небесных слоников
Выстраиваются на подоконнике.
И десять золотистых лучиков
Выпрастывает солнце из-за тучек.
Я лучом пронзён насквозь.
И глубо́ко замерлось.
Всё – души моей вода,
Всё – бессмыслиц трын трава.
И выходят небесные слоники
На белые снежные подоконники.
И собирают вершки и коренья,
Чтобы сварить себе на потеху варенье.
И десять золотистых лучиков
Выпрастывает солнце из-за тучек.
А бесцветные человечки
Приходят в мои ладони, точно овечки.
Я считаю их подряд:
От последнего старичка до самых маленьких ребят.
Я перемещаюсь шагами лунными, словно бантики.
За мною след в след ходят лунатики.
Надо мною десять золотистых лучиков
Выпрастывает солнце из-за тучек.
По лучикам небесные слоники
Спускаются, шевеля хоботками тоненькими.
И происходят разные события.
Высыпаемся из мира ты и я.
Только дятлы стукают в двери.
Только спят безымянные звери.
Все прохожие – в небо выхлопы сонные.
Тесные, но с глазами огромными.
Ходят снежными существами,
Как Огу-багаги-ками.
В коробок собирают всё, что само по себе лежит.
А потом – одна только вода бежит.
 

[контрабас над землёй]

 
я лежал в траве, закрыв рукой свой левый глаз,
мне виделось, что моё тело стало контрабас,
и в его недрах завелась тысячелетняя косматая муха,
и роилась в нём, роилась без стука и без звука.
синие звери на этот раз ко мне приходили.
звериное говорили, хороводы вокруг водили.
и где-то в далёкой белой исландии скороговоркой
им отвечала неразговорчивая рыба-селёдка.
а потом я вскочил и оказался травы шире,
и с высоты своего роста увидел всё-всё, что происходит в мире:
разные потешные глупости уместились в мои ладони,
я разглядывал их трещинки и про каждую всё понял.
большие механизмы, вращая колёсами облаков,
терлись о пуговицы, нашитые вокруг моих рукавов,
круглых, как солнышко на небесном пузе,
и в их вращении рождались и умирали люди:
один за другим, выстроившись редкими рядами,
рождались и умирали, размахивая руками, говоря языками.
а потом я подпрыгнул выше самого последнего горизонта,
и все струны мои завибрировали громко.
играй, играй, моя струна, у меня будет два лица,
я буду в этом звуке вокруг себя литься,
то, что во мне, то и надо мной,
скоро мы вместе снова ляжем и укроемся травой.
 

[закат ахав]

 
когда я сам по себе – звёздочка поднебесная.
когда я молчаливый и мудрый лес… весь – дремучая чаща,
маленькие существа перемещаются вдоль и поперёк меня, им тесно
быть здесь, среди пространства зверьего в солнечной чаше.
им странно толпиться в этой сумрачной яме времени,
когда ветвятся рога антеннами над каждым темечком,
во внешний космос посылая сигналов серии,
а человеческий язык звучит сквозь грязь и глину стрекотаньем беличьим.
а что если посмеем оседлать мы ветра выю
и соскользнём в безбрежного эфира океаны,
вдоль позвоночного столба сознания метнёмся мысию
и собственным желаньям сделаемся равными?
а что если созвездной пылью полыхнём над самой разной радугой
и простыни реальности исходим до последнего эона?
космические рыбины по космосам шныряют надо мной
в блестящей чешуе оттенков незнакомых.
и молчаливый пан в потешную дуду дудит,
движениям их безвоздушным вторя,
когда из лунного серпа на землю лунный кит
огромный и седой выходит.
 

[дети весны]

 
И я без мышц и без тулупа
Лечу над лесом в форме трупа,
Пером растёт моя рука,
Застывшая скобкой курка.
 
 
И густо в сердце зреет пуля
Так поминая душу всуе.
Но в мире есть своя прореха:
Прореха в форме человека.
 
 
Над ней вишу небесным ливнем;
И бьётся сердце белым бивнем…
Так глубока моя потеха,
Что сотрясаюсь я от смеха.
 
 
Когда мне станет много боли,
Я внешний храм собой построю,
Тем самым завершив Бардо
Полёта сквозь тоннель метро.
 
 
Чтоб в старых рюмочных Тибета
Не соответствуя приметам,
Несла в своих ладонях сны
Без имени дитя весны.
 

[мир как представление]

 
На плато Йесод
Есть озеро Чод,
И в нем живёт чёрт.
И люди живут,
По-собачьи поют
Не там и не тут.
Летают коровы
Зеленобровы,
Многоголовы
Над плато Йесод,
Где плавает чёрт
В озере Чод.
 
 
Приходит мудрец,
Приносит венец,
Он смыслов отец.
Его мудрости жало
Ни много, ни мало,
Отсекает начало:
Алев и тав.
Растут корни трав,
Плеву прорвав.
Над плато Йесод,
Где плавает чёрт
В озере Чод.
 
 
И древо растёт
Из плато Йесод
От озера Чод.
И в дерева кроне,
Гнездятся вороны
В оперении чёрном.
И кружат по плато,
Зажав ветер в лапах,
Горланя без страха
Над самым Йесод,
Над озером Чод,
Где водится чёрт.
 

[бытие китайских добровольцев]

 
На высокой китайской равнине
Я сидел и присно, и ныне,
И ловил на ивовую веточку
Восточный ветер и его деточку.
Были глаза мои веками плотно закрыты,
И логовом было моим худое корыто.
Великий потоп бушевал дни и ночи,
Отчего сделался мир на две части короче.
А ветер и его деточка не ловились,
Глубоко в мозгу цветастые сны мне снились,
Выдували губы трубочкой ду-фу-фр,
Для веселья был создан весь горний мир.
Вокруг мира носились люди одетые в шерсти,
Разносили зверям и птицам благие вести,
Колосились в небо бездонно стволами древесными,
Умывали недвижные корни водами пресными.
Мы под горку катились большим кувырком,
И небесный воздух казался нам дом.
Когда сошла большая вода,
Оказалось, живые мы был всегда.
 

[разные сны большой белой собаки]

 
человечки без лица
проживают мир с конца,
берега пасут монголы
три зелёных месяца.
 
 
а на четвёртый месяц, чётный самый,
приходит хищный зверь с большими усами.
он ведёт звериков размером поменьше,
и они становятся над всеми людьми пастухами.
 
 
а на пятый месяц, который жёлтого цвета,
на планете всей наступает вечное лето:
по ветряным мельницам спускаются солнечные живоглоты
и по зелёной траве бродят где-то.
 
 
всё-всё на свете имеет смысл и значение.
седобородый аскет борет в пустыне соблазн и сомнение,
нетрезвым взглядом смотрит себя вокруг.
его внутренний разум вмещает и тело, и своё заточение.
 
 
на пятый месяц дует в костяные дудки внутренний Тибет.
просыпается Сиддхартха, спавший без малого три миллиарда лет.
все разумы большие и малые узнают своё предназначение.
и дети шепчут поутру о том, что смерти больше нет.
 

[мантра путевого обходчика]

 
лиса дремала кувырком,
хвостом укрывшись, грелся гном,
спросонья шли по переулку
собаки и ругались гулко.
 
 
на небе жил рогатый бык,
а на земле лежал родник.
и существа самой разной породы
к нему спешили по дороге.
 
 
я тянулся к солнышку всеми своими ветками,
мои корни тонули в глине, становились земле клетками,
бледным огоньком мерцала искра божая,
человек колупался в земле с недовольной рожею.
 
 
щедро в поле росла густая моя борода,
бесконечным потоком по руслу бежала святая вода,
в облака врастали дома голубиные,
человеки кустились, себе сами мнимые.
 
 
кошка бродила там, где ей захочется.
кошка узнала, как жизнь её кончится.
человеки врастали камнями в русло.
бык над землёй высоко мычал густо.
 
 
мир загибался в сплошную окружность.
я над миром стоял, познавая частиц его нужность.
 

[вторая мантра путевого обходчика]

 
Притворившийся кумиром,
Водолей сидит над миром.
Держит пальцами светило,
Чтобы солнце не остыло.
По миру ступают мухи,
Тонких ног своих старухи,
И прядут веретено,
Коврик у двери, окно.
А в окне стоит окрест
Самой темной ночи бес.
У него своё гнездо
Смотрит дверью на восток.
Женщины и их мужчины
Бродят в поисках причины,
Совершают круговерть,
Чтоб стоптать земную твердь.
Над землёй летает чайник,
Добрым мыслям всем начальник.
Воздух, звёздами пустой,
Он как облако густой.
Мы ходили и блажили
Жизнью странною мы жили.
Но в доме выключили свет.
Вот и всё. Здесь мира нет.
 

[дни первые и дни последние]

 
И человек, и все его чернила,
И даже косматый медведь в маске дрозда,
Бродят по клетке мыслей своих суетливо,
Когда над миром проходит большая звезда…
И реки бегут по асфальтовым улицам,
И разные люди заламывают свои тонкие руки,
А над исхоженными полянами задумчиво хмурится
Месопотамский бог урожая и все его внуки.
И происходит много вещей, простых в своей сути
Навроде любови, прощения, или, может, срочного звонка родным.
Но психоделический восьминогий конь Пафнутий
Уже впряжен в колесницу и над землёю сеет дым
И пеплы замороченного внесистемного апокалипсиса,
Выпавшего из очередного мезоиндейского календаря.
Кецалькоатль с облаков пернатой мордой скалится
Блестя зрачками цвета янтаря.
 

[млечный путь и форма мира]

 
Волос вырос до небес,
Под рекой качался лес,
Гром проснулся за холмом
И оставил отчий дом.
Люди бегали как пчелы,
Говорили разговоры.
Пела громкая синица:
Мир висел на божьих спицах.
Бог был женщиной отнюдь,
И питала её грудь
День и ночь, землю и реки,
Не забыв о человеке.
Я был карликом в округе,
Погребённым в мыслей вьюге.
Наблюдал чудес гробы,
Собирал свои грибы
И кипел с ними, как чайник,
Над судьбой своей начальник.
Тихая спала рука
Колупаться в облака.
Я стал воздухов всех шире,
Посчитав три и четыре,
Чтобы выйти спозаранку
Больше неба наизнанку
И смотреть богов снаружи,
Как земли пространства кружит;
Волхование реки
И движения руки.
И как между ними дурочка
Танцевала, точно дудочка.
Небо было мне карниз.
Я смотрел с карниза вниз:
Млечный Путь и форму мира
В очертаниях кумира…
Мир был весь – цвета и звуки.
В мире не осталось скуки.
 

[пробуждение священного зверя]

 
Леса дремучие совсем
Летели в божий вифлеем,
А под звездою козодоя
Сидели старцы, молча споря
О вещей мудрости реки,
О смыслах млечного пути.
И дикий слон играл на дудке,
Присев к костру их на минутку.
Беспечный птиц – спутник степей
От бога жаждал новостей;
И музыке лихой поверив,
Ходил везде походкой зверьей.
ДжаРыба плавала по кругу
В озёр немыслимой посуде,
Когда топталась тишина,
Как ангел моего окна.
И человек был там, лисица,
Но с грудью, точно как у сфинкса,
Ложился в землю, чтобы спать,
И из неё вставать опять.
И змеи путались клубком,
Но это было всё потом.
Но это было всё с другими,
Во время Хо и между ними
Леса дремучие совсем
Летели в божий вифлеем,
Сидели старцы, молча споря,
И в вечности не знали горя.
 

[утро вселенной]

 
я смотрю себя вовне,
где звезда горит во мне,
где молчание вещей,
и над златом спит кощей,
где огромная собака
в ночь катает солнце лапой,
и на гладком белом блюде
кроткие хранятся люди.
кто меж ними будет царь -
спичками судьбы озарь.
кто меж ними будет богом,
побежит небесным волком,
полетит безмолвной рыбой
на рожденье и погибель,
где ни света, ни волны.
только бремя тишины.
где распахнутый во мрак
спит небесный зоопарк.
лежит город на боку
на земле и наверху.
ходят птицы на ногах
в ярко-красных сапогах.
носят разные коренья
умыслов и разуменья.
в безымянной тишине
я смотрю себя вовне.
лес качается в мозгу,
вырастая на бегу.
 

[кормление зверей]

 
Иней смеялся, иней смеялся
А я шёл по земле…
Я шёл по земле и мудростью маялся,
Увязая корнями своими в смоле.
И чёрные ручки моей девочки
Завязывали тесёмочки беленькие,
На шее моей завязывали беличьей;
И я ей смеялся, и кричал ей: смелей!
И тонкое искусство полёта
Постигал вместе с телом моим кто-то,
Но это уже был не я.
Меня питала обильно земля,
Расчесывала мои бледные волосы,
Росла куда-то солнечным колосом,
А тело под потолком неба болталось.
И тонкое горло ветрами смеялось.
Побежала кошка по коньку крыш.
Улетели птицы: кыш-кыш.
Нам времени самим не осталось совсем,
Человек говорит, что смерти хватит не всем.
В то же время всякие звери своих жизней пляскою
Радовались солнцу и птенцам его без опаски.
После выходили без имён народы -
Вокруг смерти водить свои хороводы.
Я под стропилами облаков баюкал своё ладно,
Видел везде цветение разное,
Узнавал огня начертания и палочки,
Пока бог вокруг меня скакал на скакалочке.
 

[принцип скольжения пространства]

 
Солнце точит желтый шпатель,
Лес выходит из окна.
Люди сделаны из капель
Звездного веретена.
Происходит между делом
Пробуждение вещей:
Души обретают тело
И становятся мудрей.
Вот безадресная птица
Бередит крылом ветра,
Льёт холодная водица
Из небесного ведра.
Вдоль канала смотрят сфинксы,
Задают свои вопросы,
Балансируя на спицах
Дремлют Будды и Христосы.
Мудростью своей томимы
Молча бродят Нефилимы;
В небе Нефилимов – сеть
Сквозь себя на мир смотреть.
Лбов их зрячий иероглиф,
Скрытый царским колпаком,
Неопрятен и уродлив,
И всё ведает о том,
Как земли стропила стонут
В положении светил,
Как небесный ходит дворник
Строя лунный монастырь.
Как стада сквозь ночь ступают,
Своих мыслей качая лампадки,
И, чернильные, стенают
Их копытца, увязая в облачной патоке.
Так и люди вертят повсюду шей своих складками,
Украдкий мир с головы до пят узнавая,
Пока в бережной божьей тетрадке
Кляксой случайной горит их смертей запятая.
 

[геометрия превращений]

 
Человечья душа удивлялась,
Когда перед ней открывалась
Божая табличка:
На ней было не имя, не кличка -
Но потешные солдатики, былинки,
Разные передвижные картинки
Огненными туловками горели,
А ладоней не грели.
И душа, замерев, смотрела,
И смотрело застывшее тело
На шевеление разнообразных организмов
Посредством собственных зрения механизмов:
Вот, шевеля лица́ усами
Ходят люди вверх ногами.
Вот ангелические сущности
Скользят прилежно по небес окружности.
Вот хлебороб в кулак сжимает тяпку
И трёт лицо земли чумазой тряпкой.
Мы место это обозначим заповедным,
В него вгрыземся взглядом привиредным,
Потому как точка только и заметна
С небес, где мы живем безбедно.
Потому как рядом жмутся наши души,
Каждая по счёту, чтобы лучше слушать.
И все пятнышки человеческого рода
Друг за дружкой снуют от гроба и до гроба.
И только когда движение их прерывается,
Что-то подлинное начинается.
 
 
Человек был сразу всегда и всюду.
А потом сказал он: больше я не буду!
 

[великий завет и папиросная бумага]

 
где-то высоко в пустыне страстей человечьих
человек понимает, вдруг, очевидные вещи
и спускается, неся в ладонях внутренний храм,