Текст книги "Искушение"

Глава 17. Туннельное зрение

Я никак не могу заснуть.

Не знаю, потому ли это, что последние четыре месяца я провела во сне, или из-за всего, что происходило сегодня. А может, дело в сочетании того и другого?

Возможно, в сочетании того и другого.

Это и из-за того, что я потеряла память, и из-за того, что я узнала: парень, которого я люблю, – это мой суженый, моя пара, он со мной сопряжен, и мне предстоит провести с ним всю жизнь.

Мэйси была очень воодушевлена и все повторяла, как мне повезло, что я встретила Джексона теперь, когда мне семнадцать. Так что в ожидании своего суженого мне не нужно иметь дело со всякими придурками вроде Кэма (судя по всему, она и Кэм расстались, и расстались плохо, пока я была статуей) и не нужно беспокоиться о том, что мне так и не удастся найти такого человека (похоже, это случается чаще, чем хотелось бы). У меня есть суженый, и, по мнению Мэйси, это лучшее, чего можно было бы желать – и определенно лучше, чем мое превращение обратно в человека. И даже лучше, чем если бы ко мне вернулась память.

Ведь суженый – это навсегда, чего нельзя сказать почти что ни о чем другом в жизни; именно это она повторяла мне снова и снова.

И я это понимаю. Правда, понимаю. Я люблю Джексона. Любила с самого начала. Но потому ли это, что я полюбила его самого, или из-за нашего сопряжения, которое, по общему мнению, возникло в тот момент, когда мы коснулись друг друга?

Но что это значит? Выходит, в тот первый день у шахматного столика, когда он так ужасно вел себя со мной и когда я накрыла рукой его прочерченную шрамом щеку, мы и стали сопряженными? Прежде чем хотя бы один из нас что-то узнал о другом? До того как мы вообще понравились друг другу? Я сглатываю ком в горле. До того как у меня и у него вообще появился выбор?

Но сейчас я не стану зацикливаться на мысли о том, что он знал это с того первого прикосновения, а мне об этом не сказал. Мысленно я помещаю эту деталь в папку, озаглавленную «Дерьмо, которое необязательно разгребать сейчас», – для хранения которой, как мне начинает казаться, скоро может понадобиться целый шкаф.

Я просто пытаюсь осмыслить тот факт, что у меня есть пара. То есть суть этого понятия мне ясна. Я прочла достаточно книг, написанных в жанре фэнтези, и романов для подростков, чтобы понимать, что сопряжение, то есть встреча со своей парой, – это лучшее, что может произойти с двумя людьми. Но перейти от этого к пониманию того, что такое сопряжение существует между Джексоном и мной… это напрягает.

Впрочем, тут напрягает вообще все.

Настолько напрягает, что я не могу заснуть. И, возможно, настолько, что я вообще не смогу этого выдержать. Не знаю, не знаю.

Я беру телефон и вижу сообщение от Хезер. Читая его, я делаю медленный выдох. Она хочет созвониться уже на этой неделе, и я быстро соглашаюсь. Затем в течение нескольких минут просматриваю новости, чтобы узнать все, что произошло за последние четыре месяца в мире и что я пропустила. Оказывается, пропустила я немало. Однако, в конце концов, новости мне надоедают, и я, положив телефон на грудь, смотрю в потолок.

Но не могу же я лежать вот так всю ночь, позволяя мыслям о том, что я горгулья, о том, что у меня провал в памяти, и о том, что я сопряжена, крутиться в моей голове в режиме нон-стоп.

Я бы посмотрела телевизор, но мне не хочется беспокоить Мэйси. Сейчас уже поздно, два часа ночи, а завтра у нее внутрисеместровые экзамены. А значит, мне надо выйти.

Я встаю с кровати, стараясь производить как можно меньше шума, затем достаю из стенного шкафа теплую толстовку с капюшоном – ночью в замке может быть холодно, и везде дуют сквозняки. Надев мои любимые кроссовки Vans с рисунком из ромашек, я беззвучно, на цыпочках, иду к двери.

Прежде чем открыть ее, я колеблюсь – когда я бродила по замку одна среди ночи в прошлый раз, меня чуть не выбросили на снег. И мне совсем не хочется, чтобы это случилось снова. Пусть даже Джексон моя пара, я не могу рассчитывать на то, что он будет спасать меня каждый раз, когда я попадаю в беду.

К тому же вряд ли он был бы в восторге от перспективы спасти меня сейчас. Особенно после того, как я отказалась от планов встретиться с ним, сославшись на усталость.

Но теперь ситуация отличается от той, которая была здесь четыре месяца назад. Во-первых, сегодня ни у кого нет причин пытаться убить меня. А во-вторых, даже если бы кто-то того и хотел, никто не посмеет умышленно напасть на суженую Джексона Веги. Особенно после того, как Джексон едва не высосал всю кровь из Коула за то, что тот попытался уронить на меня люстру.

К тому же теперь я горгулья. Если кто-то попытается причинить мне вред, я всегда смогу просто-напросто обратиться в камень. Хотя такая перспектива меня и не прельщает. Правда, я понятия не имею, как именно это сделать. Но это проблема не для сегодняшнего, а для какого-нибудь другого дня.

Чтобы не передумать, я выхожу за дверь и оказываюсь в другой части коридора на пути… Я еще точно не знаю куда. Вот только мои ноги, кажется, знают то, чего не знает мозг, потому что уже очень скоро я стою перед входом в узкий коридор, ведущий к туннелям.

Часть меня считает, что с моей стороны глупо идти туда в одиночку – да и вообще. Я не хотела идти сюда с Флинтом из-за всего того дерьма, которое произошло в подземелье, когда я была здесь в прошлый раз.

Но одета я недостаточно тепло, чтобы выйти на прогулку, а хочется мне сейчас одного: поработать над своей картиной. Но попасть в изостудию я могу, только пройдя по туннелям, а потому… судя по всему, мне предстоит оказаться в том самом месте, где я чуть не умерла.

Решив, что отыскать наилучший путь в туннелях значит просто пройти по ним – никаких отклонений, никаких обходных путей, – я прохожу по сужающемуся коридору как можно быстрее. Сердце колотится в груди, но я не снижаю скорости.

Наконец я дохожу до камер, похожих на средневековые темницы с их скрипучими дверными петлями и древними цепями. Поскольку я здесь одна и меня некому торопить, я останавливаюсь и с минуту осматриваю их. Ночью они выглядят еще более жуткими, чем днем. А они навевали жуть и тогда.

Камер здесь пять, они расположены в ряд и имеют двери из железных решеток. На каждой двери на щеколде висит древний амбарный замок, причем все эти замки заперты (и нигде не видно ключей), так что случайно здесь никого не запрут… как и не случайно.

Стены камер сложены из громадных камней – каждый шириной с лапу дракона (или, по крайней мере, шириной с лапу Флинта, поскольку он единственный дракон, которого я видела). Может, это неспроста? Или же у меня просто разыгралось воображение? Как бы то ни было, эти камни черны, шероховаты и имеют весьма зловещий вид.

Впрочем, в этих камерах все имеет зловещий вид – особенно кандалы, прикрепленные к стенам. Судя по возрасту этого места и состоянию замков, можно было ожидать, что кандалы тоже окажутся старыми и ржавыми.

Но это не так. Они ослепительно блестят, на них не видно ни ржавчины, ни признаков старости. Так что я не могу не гадать, сколько же им лет. А также для чего Кэтмиру – притом во главе с моим дядей – нужно иметь кандалы, да еще такие толстые, что они могли бы сдержать обезумевшего динозавра. Или, например, дракона, человековолка или вампира…

Но мысли об этом уводят меня на рискованную дорожку, по которой сегодня я не готова идти. Я говорю себе, что должна быть какая-то разумная причина – такая, которая не подразумевает заточения учеников в холодных темницах.

Решив, что если я пробуду здесь еще какое-то время, думая обо всем этом, то потеряю присутствие духа, я делаю глубокий вдох и вхожу в пятую камеру, единственную, в которой есть дверь, ведущая в туннели.

При этом я провожу рукой по амбарному замку, просто затем, чтобы удостовериться в том, что он надежно заперт и ни один человековолк не сможет зайти и закрыть меня в туннелях.

Вот только едва мои пальцы касаются замка, как он, щелкнув, открывается… и падает с щеколды прямо мне в руки. Это определенно не укрепляет моей уверенности в том, что здесь мне ничего не грозит, как я надеялась до сих пор, особенно если учесть, что я знаю – дверь была заперта.

Я это знаю.

Здорово напуганная, я кладу замок в карман толстовки – я ни за что не повешу его на эту дверь, пока не вернусь из студии, благополучно пройдя по туннелям, и не направлюсь обратно в свою кровать. Затем нагибаюсь и тяну за ручные кандалы, чтобы открыть дверь в туннели.

Дверь отворяется, как и раньше, когда я ходила этим путем. Правда, прежде я всегда ходила сюда не одна, и благодаря этому мне было не так жутко. Это если не думать о том, что двое из тех четверых, с которыми я бывала в этих туннелях, пытались убить меня. А если все-таки держать в уме этот факт, то даже хорошо, что сейчас я явилась сюда в одиночестве.

Решив, что мне следует либо перестать пугать себя, либо вернуться в кровать, я прохожу в дверь. И стараюсь не обращать внимания на то, что все свечи в настенных светильниках и люстрах все еще горят.

С другой стороны, это неплохо. Потому что здесь у меня нет возможности просто щелкнуть выключателем и залить все светом, хотя мне бы и хотелось. Костяные люстры навевают на меня куда больше жути, чем прежде, ведь теперь я знаю, что это настоящие человеческие кости, а не пластмасса.

«А может, лучше забить, – думаю я. – Может, вернуться в комнату и к черту эти туннели? Наверняка лучше просто смотреть на потолок над кроватью, чем пробираться по этой версии парижских катакомб».

Но потребность взять в руку кисть и писать нарастала во мне, как снежный ком, с тех самых пор, как я вышла из комнаты, и теперь я почти что чувствую эту кисть в руке. А также резкий запах масляных красок на холсте.

К тому же, если я позволю этим туннелям – и моим воспоминаниям о них – изгнать меня отсюда, то не знаю, смогу ли я когда-нибудь собраться с духом, чтобы вернуться сюда.

Держа эту мысль в голове, я достаю свой телефон и открываю музыкальное приложение, которое скачала сегодня. Выбрав один из моих любимых плей-листов – «Summertime UnSadness», – врубаю песню «I’m Born to Run», и ее звуки заполняют окружающую тишину. Нелегко бояться, когда «American Authors»[1]1
  Американская инди-рок-группа. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] поют о жажде жизни так, будто им всегда всего мало. Буквально гимн, сочиненный специально для таких ситуаций.

И, в конце концов, я делаю именно то, о чем они поют. Я бегу. И не какой-то там медленной трусцой, а напрягая все силы и не обращая внимания на то, что из-за высоты у меня возникает такое чувство, будто мои легкие вот-вот взорвутся. Не обращая внимания ни на что, кроме отчаянного желания как можно скорее миновать этот фестиваль ужасов.

Я не сбавляю скорость, пока не добираюсь до подъема, ведущего во флигель, в котором расположена студия. Добежав наконец до ее незапертой двери, я толкаю ее и, спотыкаясь от спешки, вваливаюсь внутрь.

И сразу же тянусь к выключателю, находящемуся слева от двери, после чего захлопываю ее и запираю замок. Да, доктор Макклири уверяет, что она никогда не запирает эту дверь на тот случай, если кого-то из ее учеников посетит вдохновение, но, насколько мне известно, ее никто никогда не пробовал принести в жертву. А значит, мне простительно запереть эту дверь.

К тому же если кого-то вдруг ни с того ни с сего охватит странное желание явиться сюда именно сейчас, то он вполне может и постучать. И поскольку я знаю, что он придет сюда не затем, чтобы попытаться меня убить, я охотно впущу его.

Может, с моей стороны это и паранойя, но ведь четыре месяца назад я повела себя недостаточно параноидально и в итоге получила каникулы, которых не помню, а в довершение к ним еще и пару рогов.

И во второй раз я такую ошибку не допущу.

Переведя дух, я беру нужные краски и иду в класс. Я уже решила, каким хочу сделать фон – и что мне надо сделать, чтобы написать его.

Будем надеяться, что чудовища Кэтмира не станут пытаться убить меня до того, как мне удастся воплотить мой замысел. Впрочем, время у меня еще есть.

Глава 18. По-моему, у меня была амнезия раз… или два

– Давай, Грейс, просыпайся. Если ты сейчас не встанешь, то пропустишь завтрак.

– Я хочу спать, – бормочу я, перевернувшись на живот, чтобы оказаться подальше от раздражающе бодрого голоса Мэйси.

– Я знаю, что тебе хочется спать, но ты должна встать. Через сорок минут начнется урок, а ты еще даже не приняла душ.

– К черту душ. – Я хватаю одеяло и натягиваю его на голову, закрыв глаза, чтобы не видеть его ярко-розовый окрас. И не дать повода Мэйси подумать, будто я проснулась. Потому что это не так, точно не так.

– Греееейс, – хнычет она, изо всех сил дергая одеяло. Но я вцепилась в него мертвой хваткой и ни за что его не отпущу. – Ты пообещала Джексону, что через пять минут встретишься с ним в кафетерии. Тебе придется встать.

Звук имени Джексона, в конце концов, пробивает мой ступор, и Мэйси удается стащить с меня одеяло. Холодный воздух обдает мое лицо, и я тут же снова тяну на себя одеяло, хотя и вполсилы, все так же не открывая глаз.

Мэйси смеется.

– Похоже, мы с тобой поменялись ролями. Обычно это меня бывает трудно растолкать.

Я снова пытаюсь вцепиться в одеяло, и на сей раз мне удается поймать его уголок.

– Дай сюда, – прошу я, чувствуя себя такой уставшей, что даже не могу представить, как мне вообще удастся встать.

– Ну уж нет. У тебя сейчас урок истории ведовства, и ждать тебя никто не будет. Давай, шевелись. – Она дергает одеяло изо всех сил и наконец полностью стаскивает его с кровати.

Я резко сажусь, готовая умолять ее оставить меня в покое. Но прежде чем я успеваю произнести хоть слово, Мэйси хватает меня за плечи.

– О господи, Грейс! Что с тобой? – Она начинает лихорадочно ощупывать мои плечи, спину, руки.

Паника, явственно звучащая в ее голосе, окончательно изгоняет туман из моей головы. Я открываю глаза и вглядываюсь в ее лицо, на котором написан еще больший ужас, чем тот, который слышится сейчас в ее голосе.

– В чем дело? – спрашиваю я, затем опускаю взгляд и застываю, видя, что передняя часть моей лиловой толстовки залита кровью. Меня парализует ужас, сердце подскакивает к горлу.

– О боже! – Я вскакиваю с кровати. – О боже!

– Не шевелись! Дай мне посмотреть! – Мэйси хватает мою толстовку и резко, одним движением стаскивает ее с меня через голову, так что на мне остается только топик. – Где у тебя болит?

– Не знаю. – Я прислушиваюсь к себе, но у меня ничего не болит. Нет ничего такого, что могло бы вызвать такую кровопотерю. Мой топик остался белоснежным – никакой крови. А значит… – Она не моя.

– Она не твоя, – одновременно со мной говорит Мэйси.

– Тогда чья? – шепчу я, и мы в ужасе смотрим друг на друга.

Она моргает.

– Ну, ты-то ведь должна это знать.

– Должна, – соглашаюсь я, ощупывая свои руки и живот в поисках каких-нибудь ран. – Но не знаю.

– Ты не знаешь, откуда взялась вся эта кровь? – изумленно вопрошает она.

Я с усилием сглатываю.

– Понятия не имею.

Я ломаю голову, пытаясь вспомнить, как пришла сюда из студии минувшей ночью, но у меня ничего не выходит. Нет даже той огромной стены, которая блокирует остальные мои воспоминания, есть только… пустота. Пустота, где ничего нет.

Жуть.

– И что же нам делать? – чуть слышно шепчет Мэйси.

Я качаю головой.

– То есть ты не знаешь?

Она недоуменно пялится на меня.

– Да откуда мне это знать?

– Ну, не знаю. Наверное… Вообще-то… – Я поднимаю руки, чтобы убрать с лица волосы, и тут до меня доходит, что мои ладони и предплечья тоже в крови. Нельзя паниковать. Нельзя паниковать. – А что вы обычно делаете, когда здесь происходит нечто подобное?

В ее взгляде отражается еще большее недоумение.

– Не хочу тебя пугать, Грейс, но ничего подобного здесь никогда не бывало – во всяком случае, до твоего приезда.

Я прищуриваюсь.

– Фантастика. Спасибо, теперь мне стало куда спокойнее.

Она машет рукой, словно говоря: «А чего ты хотела?»

Прежде чем я успеваю отреагировать, мой телефон гудит – на него пришло несколько сообщений. И мы обе одновременно глядим в ту сторону, где он лежит.

– Тебе надо посмотреть, что там, – шепчет Мэйси.

– Знаю. – Однако я даже не пытаюсь подойти к моему письменному столу, где заряжается телефон.

– Хочешь, я посмотрю, что там? – спрашивает она после того, как раздается еще серия вибраций.

– Не знаю.

Мэйси вздыхает, но ничего не говорит. Возможно, потому, что не меньше моего боится узнать, от кого сообщения. И почему он их прислал.

Но мы не можем прятаться вечно, и когда приходят еще несколько сообщений, я скрепя сердце говорю:

– Хорошо, посмотри. Я не хочу… – Я опять поднимаю руки и опять вижу покрывающую их кровь.

Мне ужасно хочется смыть ее, но в моей голове всплывают сцены из фильмов про полицейских. Если я сейчас смою кровь, не станет ли это уничтожением улик? Признанием вины?

Это кажется ужасным, но я сейчас покрыта чьей-то кровью, а я понятия не имею, как это произошло. Может, я и пессимистка, но, кажется, мне светит тюрьма.

И я знаю, что мне следует беспокоиться о том, кому я могла причинить физический вред, но, черт побери, я вовсе не чувствую себя виноватой, если кто-то напал на меня в туннелях, а я дала отпор. У меня тоже есть права.

Я тяжело вздыхаю. Почему это звучит так, будто я уже готовлю речь в свою защиту?

– О нет, – говорит Мэйси, просмотрев мои сообщения. – Это от Джексона. О нет…

– Что там? – Я сразу же забываю про улики и торопливо подхожу к столу. – Я что, поранила его? Это его кровь?

– Нет, не его.

Я чувствую такое облегчение, что у меня начинает кружиться голова. Но по лицу Мэйси видно, что Джексон сообщил мне нечто ужасное.

– Что там? – наконец шепчу я, когда молчание становится невыносимым. – Что произошло?

Она не смотрит на меня, а вчитывается в сообщения, как будто хочет удостовериться, что все поняла правильно.

– Он извиняется за то, что не встретился с тобой за завтраком. Он сейчас в кабинете моего отца.

– Почему? – Ужас затапливает меня еще до того, как Мэйси отрывает взгляд от телефона и затравленно смотрит на меня.

– Потому что ночью произошло нападение на Коула. Судя по всему, за пару дней в лазарете он оклемается, но… – Она делает глубокий вдох. – Кто-то выкачал из него огромное количество крови, Грейс.

Глава 19. С поличным

– На Коула? – шепчу я, поднеся руку к горлу, когда Мэйси называет имя вожака человековолков.

– Да, – мрачно отвечает она.

– Я не могла этого сделать. – Я смотрю на свои окровавленные руки, ощущая новый прилив ужаса. – Не могла.

Думаю, до этой минуты я надеялась, что дело все-таки в Джексоне, что это моя кровь. Что ночью я приходила к нему, и он случайно прокусил мою артерию, а затем запечатал ее, как и прошлый раз, после того как меня посекло осколками стекла.

Но это, конечно же, нелепо, ведь не могу же я не знать, что Джексон никогда бы не допустил такого безрассудства, никогда бы не прокусил мою артерию. Он бы ни за что не позволил мне лечь в кровать вот так, в толстовке, пропитанной кровью. И наверняка не погрузил бы меня в такой глубокий сон, что, пытаясь проснуться, я чувствовала бы себя так, будто находилась в коме. Но я бы предпочла именно такой вариант, лишь бы не оказалось, что это чужая кровь и что ее, возможно, пролила я сама.

– Я знаю, что ты бы ничего не сделала Коулу, – успокаивает меня Мэйси, однако ее взгляд говорит об ином.

Как, вероятно, и мой. Потому что, хотя я и не могу представить себе, при каких обстоятельствах я могла решить напасть на здешнего вожака человековолков – да еще и одолеть его, – нельзя не признать, что это странное совпадение: утром я просыпаюсь вся в крови, а ночью кто-то напал на Коула, и он потерял много крови. Еще более странным это совпадение делает тот факт, что это произошло в первую ночь после моего возвращения.

Если бы я попыталась убедить себя, что я тут ни при чем – после того, как Мэйси сказала мне, что в Кэтмире такого не бывает, – это была бы бо-ольшая ложь.

А я совсем не умею лгать.

– Нам надо позвонить твоему отцу, – шепчу я. – И все ему сказать.

Мэйси колеблется, затем говорит на выдохе:

– Знаю. – Однако не пытается позвонить дяде Финну. – Но что мы можем ему сказать? Это серьезно, Грейс.

– Это я понимаю. Поэтому мы и должны ему сказать. – Я хожу по комнате, лихорадочно перебирая возможные сценарии.

– Ты не смогла бы одолеть вожака человековолков. Так что это, по-моему, полная чушь.

– Знаю. С какой стати мне вообще было нападать на Коула? А если я на него все-таки напала, то почему я ничего не помню? – Я подхожу к раковине. Пусть это и уничтожение улик, но теперь, когда я знаю наверняка, что кровь не моя, я больше не могу терпеть ее на себе ни секунды.

– Ладно, давай рассуждать логически, – говорит Мэйси, осторожно зайдя мне за спину. – Что ты все-таки помнишь о минувшей ночи? Ты хотя бы помнишь, как вышла из комнаты?

– Да, конечно, – отвечаю я, намыливаясь и смывая мыло водой. – Я не могла заснуть и вышла отсюда где-то в два часа.

Я смотрю в зеркало и вижу пару капель крови на щеке. И чуть не слетаю с катушек. Чуть не забываю о том, что надо сохранять спокойствие, и испытываю отчаянное желание заорать.

Но если я сейчас заору, то привлеку внимание к этой крови на моих толстовке и руках, внимание, которое совсем ни к чему ни Мэйси, ни мне. А потому я подавляю свой ужас и тру лицо снова и снова, испытывая мерзкое чувство, что больше я никогда не буду ощущать себя чистой.

Я продолжаю отмывать с себя кровь, одновременно рассказывая нетерпеливо ожидающей деталей Мэйси о том, как я ходила по туннелям в изостудию.

– Но клянусь тебе, Мэйс, последнее, что я помню – это как я собирала краски, собираясь поработать над моей картиной. Я находилась в подсобке, где хранятся принадлежности для рисования, и очень ясно видела все то, что хотела сделать на холсте. Так что я взяла серую, зеленую и синюю краски, зашла в класс, начала работать и, как мне кажется, работала несколько часов. Погоди. – Я поворачиваюсь к Мэйси, пытаясь разобраться в том, что случилось. – А Джексон сказал, где именно произошло нападение на Коула? – Если он увидел, как я зашла в изостудию, и решил наброситься на меня, возможно, моя реакция не была хладнокровной атакой, как могло бы показаться.

Возможно, это в самом деле была самозащита.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть окажется, что это была самозащита.

Хотя как я вообще могла защитить себя от человековолка, да еще и не получив при этом ни царапины? В настоящее время мой единственный талант – это способность обращаться в камень, и, хотя в случае нападения на меня она может оказаться полезна – если у нападающего нет кувалды, – я понятия не имею, как именно это работает.

И как я вообще могла выкачать из кого-то столько крови в то время, когда сама изображала фигуру садового гнома?

– Нет, об этом он не говорил. – Мэйси отдает мне телефон. – Может, ты спросишь его сама?

– Когда увижу, спрошу. – Я вздрагиваю и беру из шкафа футболку и спортивные штаны. – Мне все равно надо пойти поговорить с твоим отцом. Но сначала я приму душ.

Мэйси мрачно кивает.

– Хорошо, прими душ, а я пока почищу зубы. А потом мы вместе пойдем к моему отцу.

– Ты не обязана это делать, – говорю я ей, хотя, надо признаться, я совсем, совсем не хочу идти к дяде Финну одна.

Она закатывает глаза.

– Как там говорят? Один за всех и все за одного? – Она упирается руками в бедра. – Ты не пойдешь к моему отцу и не станешь признаваться бог знает в чем без меня.

Я начинаю спорить, но она устремляет на меня такой убийственный взгляд, что я просто затыкаюсь. Мэйси покладиста, но под ее добродушно-веселой манерой скрывается стальной стержень.

Когда я выхожу из душа, она еще не готова, и, пока подруга возится, я засовываю окровавленную одежду в пустой пакет. Одно дело сказать дяде Финну, что, как мне кажется, произошло, и совсем другое – продемонстрировать всей школе то, что чертовски похоже на доказательство моей вины. Взяв на всякий случай мой блокнот, я сую его в рюкзак, который перекидываю через плечо.

Выйдя из комнаты, я ожидаю, что Мэйси направится к главной лестнице, но вместо этого она поворачивает налево, проводит меня по двум коридорам общежития и, в конце концов, останавливается перед одной из тех картин, которые мне нравятся здесь меньше остальных – это сюжет на тему судов над салемскими ведьмами, на холсте изображено одновременное повешенье всех девятнадцати подсудимых, на заднем плане пламя пожирает деревню.

Однако я совсем не ожидаю того, что происходит следом – Мэйси шепчет несколько слов, взмахивает рукой, и картина исчезает.

Она поворачивается ко мне с тем же мрачным выражением на лице.

– В вестибюле сейчас наверняка переполох. – Она вдруг улыбается. – Так что давай срежем путь.

И через несколько секунд в стене появляется дверь.