Текст книги "Ты такой светлый"

Обычно нас было двое таких, я да Бьерн, готовых потратить существенную часть годового дохода на поездку в Аптон парк. Мы с ним члены клуба болельщиков “Скандинавские Молотки”, в нем без малого 800 горячих голов, и если вспомнить, что у “Ливeрпуля” типа 36 тысяч членов, а у “Юнайтеда” – так вообще 45 тысяч, то меня можно понять.

Мы с Бьерном познакомились еще совсем мальцами, он жил на другой стороне здешней речки и учился в параллельном классе, их у нас было всего два. В школьные годы мы с ним не общались, я его помню главным образом как долговязого парня, который вечно пинал гравий на дорожках, но повзрослев и обнаружив, что мы оба болеем за “Вест Хэм”, мы стали добрыми приятелями. Один раз мы даже семьями ездили вместе в отпуск. Вибеке прекрасно ладит с женой Бьерна, Ингфрид, которая заведует уборкой в сельском пункте приема рыбы и еще торгует на ярмарках замысловатыми лепными фигурками из теста. Она прославилась ими далеко за пределами округи: про нашу Ингфрид вполне можно сказать, что в глубине души она художник.

– Если бы ты хоть толику времени, потраченного на “Вест Хэм”, уделял чему‐нибудь разумному, ты мог бы спасти мир, – говорит Вибеке.

Нелепая идея, но я понимаю, что Вибеке имеет в виду.

Обычно я отвечаю, что если бы люди увлекались только футболом, а не религиозными войнами и большой политикой, наш шарик уже был бы спасен.

Тоже нелепое высказывание. Когда мы пререкаемся подобным образом, то оба, пожалуй, понимаем, что ведем себя ребячливо, но тем не менее Вибеке знает, что в моих словах есть доля истины, хотя этот аргумент и не особо убедительный.

Встречаясь, мы с Бьерном главным образом обсуждаем “Вест Хэм”. И эта тема, думаю, вряд ли может нам прискучить. Это не значит, что нас больше ничто не интересует, просто для нашей дружбы “Вест Хэм” важнее и интереснее всего остального. А вообще Бьерн электрик, он долго вкалывал на горнодобывающем заводе, а теперь работает на себя и “до чертиков этому рад” – и потому, что времена сейчас ненадежные, и потому, что, говоря его словами, он “не выносит, чтобы им командовали”.

И в этом весь Бьерн. Он стал болеть за “Вест Хэм” не потому, что они тогда, в середине восьмидесятых, были крутой командой, а потому, что все прочие тащились от “Ливeрпуля” или “Юнайтеда”. Если Бьерну что втемяшится, его не собьешь, и еще он глубоко презирает стадный инстинкт в людях, и чем дольше он в нашем поселке живет, тем сильнее презирает. Хотя, по правде сказать, он из нас самый надежный и если нашему селу будет что‐то угрожать, Бьерн станет сражаться за него отчаяннее всех.

Зимой, перед тем как все это случилось, Бьерн, бедняга, разболелся, да так серьезно, что все переволновались. Он всегда был довольно спортивным и здоровым парнем, в меру тренированным, вел вполне здоровый образ жизни, а тут проснулся и не смог пошевелить ни одним мускулом на лице. А ведь у него нет ни гипертонии, ни диабета, и клещи его не кусали. На следующий день его не слушалась уже вся правая половина тела, включая ногу, а врачи в больницe только руками разводили. Они утверждали, что причину выяснить невозможно, так что Бьерну и его семье пришлось тяжко; он до сих пор еще полностью не восстановился, хотя понемногу и поправляется.

Меня тогда сильно тряхануло – он первым из моих приятелей заболел серьезно, и хотя о старости тут говорить не приходится, я как будто заглянул в самую черную бездну жизни, примерил на себя то, что когда‐нибудь неизбежно наступит.

Ну да ладно. Короче, вот он я в апреле 2014 года, с лишним билетом на майский домашний матч против “Тоттенхэма”, предпоследний в сезонe. Мы, фанаты “Вест Хэма”, видели, к чему идет дело – еще один сезон в середине турнирной таблицы. Зубной врач, болельщик “Арсенала”, от души потешался над этим и обзывал меня мальком.

Мы, “Молотки”, к такому привыкли. Мы находим фантастических игроков – Рио Фердинанд, Фрэнк Лэмпард, Джо Коул. Они поиграют у нас пару сезонов, а потом их перекупают другие клубы. Нам остается только потихоньку зализывать раны. В своей серии мы чаще всего оказываемся на двенадцатом месте или около того, если не в самом низу, как случилось в ужасный сезон 2010/2011 годов, не говоря уж о 2002/2003. Изредка нам удается взобраться в таблице неожиданно высоко, как в 1998/1999, когда мы заняли пятое место, или в 2001/2002, когда мы вскарабкались на седьмое, но выше этого все никак да никак, хотя время от времени нам и удается нагнать страху на противника, как когда у нас был счет 3–3 против Ливерпуля в финалe Кубка Англии 2006 года, – ливерпульцы выиграли тогда по пенальти. Если хотите знать мое мнение, нам нужен другой тренер, который сумел бы добиться стабильно высокого уровня игры.

Если ты преданный болельщик, то учишься жить с этими успехами и неудачами. Злишься на игроков, не достигающих результата, на плохую подготовку к турнирам, но никогда не теряешь веры. Каждую божью неделю тебя колотит, каждый матч тебя выматывает, но ты все равно цепляешься за мечту о победе в следующем матче. О выигрыше у одной из сильнейших команд. О высоком месте в таблице. О том, чтобы совершилось невозможноe и “Вест Хэм Юнайтед” однажды выиграл чемпионат.

Однажды.

Слушай, а давай я с тобой поеду?

Было начало апреля.

Стейнар стоял в прихожей, заполнял собой прихожую. Он заглянул к нам одолжить лыжные ботинки для их сына Магнуса, близилась Пасха, они собирались уехать покататься на каникулы, а ботинок нужного размера у них не было. На мне была майка в цветах “Вест Хэма” – они играли матч, а я в такие дни всегда ее надеваю, – и я только что рассказал Стейнару про Бьерна, про его пугающую болезнь и про то, что не знаю, как теперь быть с билетом на майский матч.

Стейнар хохотнул.

– А чего, клево будет! Поехать вместе с участковым врачом, который не болеет за “Вест Хэм”?

Стейнар ткнул меня локтем в живот и снова хохотнул: – Круто же!

В этот момент с чердака со старыми лыжными ботинками Видара как раз спустилась Вибеке и увидела, как Стейнар приблизился ко мне, приобнял за плечи своей ручищей и чуток притянул к себе. Представляю, как это ее повеселило, потому что она‐то знает, до чего претит мне такое панибратство, особенно между мужчинами. Она тогда еще и обрадовалась – дело в том, что Вибеке убеждена: все, что нам, людям, кажется неприемлемым, что выводит нас из зоны комфорта, полезно для нашего развития. Тут я никак не могу с ней согласиться, мы с ней довольно много препираемся по этому поводу. Нет, я с этим абсолютно не согласен. Я, совсем наоборот, считаю, что если человек чувствует себя в жизни спокойно и уверенно, то пусть так и будет все те годы, дни и минуты, которые отпущены ему на этой земле.

Голос Стейнара был слышен, наверное, повсюду в доме:

– Вибеке, а мы с твоим мужем в мае едем в Лондон!

И не успел я осознать, что еду на три дня в Лондон вместе с соседом, которого почти не знаю, не успел я пикнуть, как мы уже вроде и договорились.

Иногда мы пытаемся

посмотреть на себя

со стороны

Ни у кого

не получается

Да никто

и не вынес бы

Один раз, 11 ноября 2000 года, Вибеке съездила со мной в Англию на матч. Незабываемый для нас, “Молотков”: мы выиграли у “Сити” со счетом 4–1 в сезон, дававшийся нам тяжело; для меня это был день триумфа. Когда привычный для английского матча уровень шума начал возрастать, то есть еще за пару часов до того, как в игру ввели мяч, Вибеке возмутилась. Ну и скоты, сказала она, не скрывая негодования. А когда с началом игры с трибун понеслись кричалки британских футбольных болельщиков, простонала: Господи, Йорген, как ты это терпишь. Когда же и мужчины, и женщины вокруг нас завопили во все горло Сити тухнет, Сити воняет! Наш молоток его добивает! – Вибеке заявила:

– Всё, больше я на футбол не хожу!

И покачала головой, выразив этим жестом, как я понял, презрение и ко мне, и к моей команде, и к футболу вообще.

– Господи, Йорген, – сказала она, – какое убожество. Как тебе могло прийти в голову, что мне это понравится?

Мы с ней уже добрались до своего гостиничного номера, был поздний вечер того же дня. Мы были моложе, и я прямо вижу нас: стройные, раскованные. Я был счастлив, потому что моя команда одержала важную победу, да еще и с разгромным счетом, и немножко навеселе, потому что после матча мы завернули в паб.

– А почему не могло? – пожал я плечами. – Просто понадеялся, и зря, что ты в виде исключения снизойдешь до моего уровня.

Так я высказался тогда на тему, которую обычно стараюсь не затрагивать. Это единственное, что сильно раздражает меня в Вибеке и что могло бы, если я бы стал слишком упирать на это или она бы чаще это демонстрировала, вбить клин между нами. У Вибеке высшее образование, и меня просто бесит, когда ей не терпится показать свою образованность, когда она судит о людях свысока и не желает признавать, что не все вокруг такие же тонкие натуры, как она. Я прекрасно понимаю, что и я ее бешу, что ее бесит мое, как она считает, наносное плебейство. Ничего наносного в нем нет, огрызаюсь я; да, я плебей и хочу таковым оставаться.

Так мы и живем, время от времени возвращаясь к этой дурацкой дискуссии, в которой наше красноречие в основном гоняет нас по порочному кругу. Глупость жуткая, конечно.

В тот вечер в меня просто черт вселился. Я скинул кроссовки, откупорил бутылку пива из мини-бара и, как следует к ней приложившись, повернулся к жене и запел:

We all follow the West Ham

Over land and sea

We all follow the West Ham

On… to victory![1]1
  Мы за “Вест Хэмом” по суше и морю, // мы за “Вест Хэмом” пойдем // до победы! (англ.). – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]

– Ну ты совсем, что ли, – сказала она и вздохнула, а потом добавила еле слышно: – и зачем я согласилась поехать.

Я поставил бутылку рядом с телевизором.

– Знаю, – сказал я, – знаю, знаю. Дурацкая затея.

Мы оба замолчали. У нас было две возможности – спустить все на тормозах или завязать одну из наших относительно редких, но тем более безобразных ссор. Когда такое случается, я вдруг становлюсь похожим на своего отца, обычно тихого и миролюбивого, но таящего в себе колоссальную энергию, которая время от времени выплескивается в виде безудержной ярости. Такие вспышки случаются у него раз в несколько лет. На меня накатывает еще реже, так редко, что всякий раз это бывает для меня большой неожиданностью: мной будто завладевает злой дух или что‐то в этом роде.

– Иди ко мне, – позвала Вибеке.

Она сидела на постели. На ней были черные колготки и узкая лиловая юбка. А сверху шерстяной джемпер с длинными рукавами.

– Ты выглядишь просто потрясно, – сказал я и двинулся к Вибеке.

Остановился, разглядывая ее. Попросил тихонько:

– Потрогаешь себя?

Кивнув, она так и сделала: откинулась на спину, прикрыла глаза и принялась ласкать себя.

Пятнадцатью годами позже мы со Стейнаром заселились в тот же трехзвездочный отель в районе Аптон Парка, всего в паре километров от стадиона “Болейн Граунд”.

Мы прилетели в Лондон в пятницу вечером. С половины дня я отпросился с работы, что было не очень кстати, потому что Финн, младший из моих подопечных в центре, переживал непростой в поведенческом аспекте период: стоило мне только выйти в перерыв пообедать, как ему казалось, что все его бросили. У Финна была тьма-тьмущая диагнозов, жесткие перепады настроения, и он был сильно ко мне привязан. Слишком сильно. Такая привязанность вредит, мы об этом много говорим на работе, однако это только сказать легко, что следует избегать того, чтобы пациент привязывался к тебе так сильно, как Финн привязался ко мне. Но как реально добиться этого, когда в его глазах читается, что среди живых его удерживают лишь твои руки?

Финну не понравилось, что я взял выходной с середины пятницы; я знал, что вечером после моего отъезда он отыграется на дежурных, да и в выходные задаст жару. Вообще‐то из‐за такого нельзя переживать, но я всегда переживаю, особенно когда речь о Финне; никогда в своей практике я не сталкивался с такой тяжелой историей, как у него. Я много раздумывал над тем, что неизменно подставляю своих парней в процессе работы. Выполнять ее и не разочаровывать их невозможно. Смысл всей нашей деятельности состоит в том, чтобы быть с ними и для них, так ведь? Но тогда само собой очевидно, что если это удается, ты становишься важным для них человеком, они не считают, что ты общаешься с ними только по работе, и бывают колоссально разочарованы, когда до них доходит, что у Йоргена есть и другая жизнь, кроме вот этой, с нами; более важная жизнь, его собственная жизнь.

Я обнял Финна, покидая кризисный центр в ту пятницу. Мы стояли в холле, я крепко прижал к себе его тощенькое тело, над которым шестнадцать лет издевались и измывались, и сказал:

– Ну что, приятель, тогда до понедельника?

– Окей, – тихо сказал Финн.

Я попробовал заглянуть ему в глаза под нависавшей над ними белобрысой челкой, но он отвел взгляд.

– Окей, – повторил он еще тише, и я ощутил, что он потерял доверие ко мне. Так у моих парней всегда и бывает. Повод может быть самый незначительный, но я их прекрасно понимаю: ведь им очень часто доводилось разочаровываться в людях.

– А ты посмотри этот матч по телеку, – попытался я подбодрить его, – может, и меня покажут?

Мне кажется, у нас в центре подключены все каналы, какие только существуют, и Финн с удовольствием смотрел футбол, болел за “Юнайтед”.

Он пожал плечами. – Может, посмотрю, – сказал он.

– Финн?

Сглотнув, он поднял на меня глаза.

– Постарайся не забывать то, о чем мы с тобой говорили, ладно?

Финн не нашел, что ответить, и, опустив взгляд, стал рыться в карманах худи в поисках курева.

А о чем мы говорили?

Финн, ты просто классный парень.

Вот о чем мы говорили. Я все время пытался втолковать ему, втолковать так, чтобы он не просто понял, а прочувствовал, что он просто классный парень и нисколько, ни в малейшей степени, Финн, не виноват в том, что с ним так невероятно безобразно обходились. Что его личность никакого отношения к этому не имеет.

К этому.

Я заторопился к своему “опелю”. Машина стояла на щебенке перед пристанищем моих парней, которых на тот момент было четверо: Сверре, Хьелль Арне, Лукас и Финн. Я не мог заставить себя поднять глаза к его большому окну, хотя знал, что он там стоит, стоит у окна и взглядом ищет меня, хочет, чтобы я на него посмотрел; но я не смог, и все. Однако пусть я и не смотрел в его сторону, когда садился в “опель”, перед моим внутренним взором постоянно всплывало его лицо, его карие глаза, такие беззащитные, что у меня слезы выступают, стоит мне их представить.

Я заставил себя сосредоточиться на вождении.

Дальше обычная предотъездная суматоха: поспешные сборы, “пока” мальчикам и Вибеке, почти двухчасовая поездка до аэропорта, сначала по сельским угодьям, ближе к городу – по автомобильным пробкам, потом перелет в Лондон, прямой автобус от Хитроу или через Гатвик, заселение в отель, пара бутылочек пива – и в койку, набраться сил перед событиями следующего дня.

Поездка со Стейнаром прошла совсем иначе, чем с Бьерном. Был бы рядом Бьерн, мы бы все время обсуждали “Вест Хэм” и Премьер-лигу на том экспертном уровне, который был нам вполне доступен: мы разбираемся во всем. Мы знаем, какие команды и игроки на данный момент в форме, мы держим в голове результаты всех предыдущих матчей, мы умеем анализировать тактические построения и схемы, мы проводим исторические аналогии, и пусть это кому‐то покажется смешным, но вести беседу на таком уровне офигительно клево. Футбольным болельщикам свойственна такая же спаянность, как коллекционерам фарфора, физикам-ядерщикам и любителям поэзии. Радость разделенного знания, разделенного увлечения, пребывания в том же мире.

Стейнар, как выяснилось, был никчемушным болельщиком. Он навязался в поездку как фанат “Эвертона”, но это было громко сказано: он оказался из тех, что трезвонят о том, что болеют за такую‐то команду, но на самом деле им по большому счету все равно. Может, когда‐то в юности такие и питали чувства к “своей” команде, но теперь от любви осталось всего ничего, они практически не помнят ни лиц, ни имен игроков.

Все это обнаружилось, только когда мы уже летели в Англию и я, получив от стюардессы баночку пива, принялся прикидывать возможные стратегии игры, подготовленные “Вест Хэмом” и той командой, которая приедет к ним на матч. Мы с Бьерном всегда обсуждали в поездках такие вещи. Стейнар тоже взял пива, но он не знал, ни кто такие Харри Кейн или Энди Кэрролл, ни что мы называем “Вест Хэм” “Молотками”. Мало того, он не знал даже, что “Шпоры” – это “Тоттенхэм”.

Сегодня стоит поразмыслить над тем, почему я раньше не придал этому значения.

В полете я об этом не думал, но помню, что эта мысль посетила меня, когда мы в пятницу вечером собрались ложиться спать, пропустив по нескольку кружек пива в пабе по соседству. Я трепался напропалую, он же был молчалив, а в какой‐то момент и вовсе отвлекся.

“Бред какой‐то, – подумал я, – вот он лежит тут рядом в номере на двоих, утром нам на матч к 12:45, а он в футболе ни шиша не сечет”.

Но я отбросил эту мысль, легко, как что‐то естественное, приняв желание Стейнара взять и на голом энтузиазме махнуть за компанию в поездку.

Я заснул.

Среди ночи проснулся.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, где я. Ты в Лондоне, сейчас ночь, завтра матч, времени – сколько же? – 03:45. Тут я понял, что проснулся потому, что в комнате что‐то поменялось. Я не шевелился, мое тело не двигалось; я осторожно огляделся, приоткрыв глаза.

Из ванной вышел Стейнар с мобильным телефоном в руке. Голубой свет экрана был направлен вниз, к полу, словно он держал карманный фонарик. Я, замерев, прислушался. Стейнар тяжело дышал, казалось, каждый вздох поднимался у него от ступней и постепенно охватывал все тело.

Выражения его лица мне было не разглядеть.

К счастью.

Проснувшись, я увидел, что возле столика с лежащим на нем айпадом стоит Стейнар с замотанным вокруг пояса белым гостиничным полотенцем и зубной щеткой в руке. Он внимательно смотрел ютубовское видео; на его растянутых в широкой улыбке губах пенилась зубная паста.

 
       I’m forever blowing bubbles
       Pretty bubbles in the air
       They fly so high
       They reach the sky
       And like my dreams they fade and die!
       Fortunes always hiding
       I’ve looked every where
       I’m forever blowing bubbles
       Pretty bubbles in the air![2]2
  Я в облаках всю жизнь витаю, // Что за чудо эти облака! // Высоко летят, как мечты, летят, куда хотят, // их мой не удержит взгляд. // От меня коварная фортуна // все так же далека. // Я в облаках всю жизнь витаю. // Что за чудо эти облака! (англ.)


[Закрыть]
 

– Вот так песенка, – засмеялся он, пуская пузыри из пасты. Зашел в ванную, сплюнул и прополоскал рот. Под звуки льющейся из крана воды я посмотрел на часы – 09:10 – и откликнулся, зевнув:

– Ну да, странноватая, но милая, она у них еще с двадцатых годов.

Стейнар вышел из ванной.

– Мне же надо подготовиться к великому матчу, буду петь вместе со всеми! – Стейнар улыбнулся своей открытой улыбкой; каждому хочется, чтобы его такой одарили. – Хорошо спал?

Я кивнул, сел в постели и выглянул в окно. Сообразил, что Стейнар встал уже давно: на его кровати лежала газета “Дейли Мейл”, бумага несла на себе неуловимый отпечаток дня, а не девственного утра. За окном сияло голубое майское небо с редкими белыми облачками; видимо, денек в Лондоне выдался погожим и теплым. Стейнар оказался жаворонком, не то что я, любящий поваляться в постели.

– Дa, – ответил я хрипловатым со сна голосом, – я в Лондоне всегда хорошо сплю.

Стейнар принялся натягивать через голову белую футболку:

– Я уже позавтракал. Ты спал как младенец, я не стал тебя будить.

Еще не видя его лица, я сказал:

– Ага, я по утрам долго раскачиваюсь.

Его голова вынырнула из футболки. Стейнар небрежно поправил волосы, хохотнул и сказал:

– Пойду, пожалуй, прогуляюсь перед матчем, ведь еще есть время?

– Есть, – сказал я, – но почти все пока закрыто…

Стейнар развел руками и выдал одну из своих характерных сентенций, которые в устах других людей звучали бы фальшиво, а у него – искренне и ясно:

– Мир открыт, и я открыт.

Мне это понравилось. Похоже на то, как я себе представляю идеальный мир. Я воспринимаю жизнь примерно так же и мечтаю, чтобы все сложилось так же у моих парней и чтобы Финн почувствовал, что сказанное Стейнаром тем утром – ну, что мир открыт ему, а не слепит его карие глаза, – это правда.

Стейнар уже стоял в дверях в джемпере и ветровке. Наискось через плечо у него висела кожаная сумка цвета шампанского. В глазах здоровый блеск, в теле – здоровая упругость: радуется майскому дню в Лондоне.

– Пойду поем, – сказал я, – а по пути на стадион заверну в “Таверну Болейн”.

Стейнар засмеялся: – Болельщик что надо, серьезный подход к делу.

– Прикольный дух “Вест Хэма”, – сказал я, – игры против “Тоттенхэма” всегда ожесточенные. Так что учти на всякий случай: если продуем, вечером настроение у меня может быть отвратное.

– Постараюсь утешить тебя, мой мальчик, – усмехнулся он.

– Баркинг-Роуд, прямо возле стадиона, “Таверна Болейн”. Давай встретимся там в половине двенадцатого?

– Идеально, – сказал Стейнар, занося адрес в телефон, – идеально. “Таверна Болейн”, Баркинг-Роуд. Буду в полдвенадцатого, ни секундой позже. Жмите, “Молотки”!

Я захлопал в ладоши: – Молодец, запомнил.

– Половина двенадцатого, – сказал Стейнар, отворив дверь, – половина двенадцатого, а потом сокрушим “Тоттенхэм”.

Я наскоро принял душ, позавтракал, полистал лондонские газеты, почитал спортивные новости и пробежался в уме по тактическим схемам. Ну и, наверное, позвонил домой, Вибеке?

Не помню.

Меня сильно подмывало позвонить Финну, это я помню. Хотелось услышать от него, что все не так плохо, как я опасался, но так у нас не делается, не принято нарушать границу. Нет. Наверное, я позвонил Вибеке рассказать, что Стейнар ничего не смыслит в футболе, что встал он ни свет ни заря и уже ушел гулять по городу. Но, может, я это присочиняю, чтобы выставить себя более наблюдательным, чем есть на самом деле.

Нет. Погодите‐ка.

Домой я определенно не звонил.

Я послал сообщение Бьерну.

Точно. Я послал сообщение Бьерну, он же маялся в больнице в городе: “Без тебя Лондон нe Лондон. Иду в «Таверну». Врач, который поехал со мной, о «Молотках» ни черта не знает. Разделаем «Шпоры» под орех! Прикольщик Йорген”.

Тут в памяти всплыла ночная сцена.

Стейнар стоит между кроватями в гостиничном номере, с телефоном в руке.

Я эту мысль прогнал.

Ну не спалось ему, что такого.

Iwanna go home, I wanna go home, West Ham´s a shithole, I wanna go home[3]3
  Я хочу домой, я хочу домой, “Вест Хэм” долбоебы, я хочу домой. (англ.)


[Закрыть].

Я перешел дорогу, свернул на Грин-стрит и там наткнулся на болельщиков “Тоттенхэма”. Пятнадцать-двадцать гордо печатавших шаг юнцов, большинство на вид как минимум лет на десять моложе меня. Они уже были пьяны от пива, от причастности к команде, от лондонского воздуха, от воодушевления, присущего дням матчей, от собственной славы чуть не самых безбашенных футбольных фанатов Британии. YID Army, YID Army, hello hello, we are the Tottenham Boys[4]4
  Мы Армия жидов, мы Армия жидов, привет, привет, мы тоттенхэмские ребята. (Кричалка “Тоттенхэма” – англ.)


[Закрыть].

Я спрятал вестхэмский шарф под полой куртки производства Фреда Перри, надеясь, что никто из них меня не заметил, – однажды я вот так же попал под раздачу. Душевный подъем болельщиков быстро перерастает в настрой, когда тебе того и гляди заедут кулаком в глаз.

Они меня не заметили. Прошагали мимо той поступью, какой мы, футбольные фанаты, шагаем, когда в головe у нас одна мысль: матч, матч, матч. Наверное, Вибеке правильно говорит: в мужиках дури немеряно.

Я так много раз ездил на игры в Англию, особенно на Болейн Граунд, что у меня завелись там знакомства, и только я, повязав шарф и выставив эмблему “Вест Хэма” на всеобщее обозрение, переступил порог “Таверны”, как из‐за барной стойки подал голос Нодди:

– The Norwegian´s in the house! Норвежец с нами!

Так они меня кличут – Викинг, Норвежец или Северный Козел. Я в Восточном Лондоне уважаем почти как игрок, а не как болельщик или социальный работник из норвежской глубинки.

В паб я зашел около одиннадцати. Я не люблю пить пиво утром, у меня от него голова тяжелеет, но в такой обстановке не пить невозможно, перед матчем всегда опрокинешь пинту-другую, даже если матч начинается рано.

Так что да, видимо, Нодди приветствовал меня часов в одиннадцать. Еще там был Брэндон, стильный такой мужик лет под пятьдесят. Он в свое время работал на норвежском шельфе и потому ощущает со мной душевную связь. Перед каждой игрой “Вест Хэма” его можно застать здесь, в пабе, в любое время года: щеки малиновые, нос картошкой, кто ж не знает Брэндона. В разговорах со мной он любит вворачивать запомнившиеся ему норвежские словечки и бахвалиться тем, как на него вешались дамочки в Бергене и Хаугесунне. Еще в пабе сидела коренная вестхэмская семейная пара из Уолтэмстоу, Энди и Шейла. Они никогда не забывают напомнить, что мать Шейлы была хорошо знакома с семьей Кита Ричардса. В общем, весь паб был, само собой, полон “Молотков”.

Мы судачили о предстоящем матче, судачили о Кэрроле, что он мало забивает, судачили о Даунинге, о Сэме Эллардайсе.

– Еще придет мой приятель, – сказал я.

– Оу йе? – сказал Энди. – “Молоток”?

– Нее, – сказал я, – он врач, ни фига в футболе не смыслит.

– А, ну ладно, – сказал Брэндон, – после матча он пригодится этим долбаным “Шпорам”, как пить дать пригодится.

Половина двенадцатого. Без четверти двенадцать. Я послал Стейнару сообщение: – Ты где? Пора идти.

– Когда, говоришь, придет твой врач?

Уже двенадцать.

– Ну и че, Йорген, пора нам, а?

Я послал еще сообщение: – “Мы уходим. Жди меня у входа на стадион. Твой билет у меня”.

Простился с Бренданом, Энди и Шейлой – они не хотели ждать дольше: – Жмите, “Молотки”!

– Пока, Викинг. Приводи своего врача, когда найдешь его.

Ничего не поделаешь, пришлось мне отправиться вслед за ними. На стадионе меня тут же охватило то особое возбуждение, которое волнами накатывает на каждого истового футбольного болельщика: sit down if you hate Tottenham, stand up if you hate Tottehnam: Jaaaaaaaaaaa! Rødt kort til Kaboul! Jaaaaaaa! Harry Kane scores an own goal! Stuart Downiiiiing! We fucking love you! 2–0! It´s happening agaaaaaain: We love you West Ham, we do, oh West Ham we love you[5]5
  Сядь, если ненавидишь “Тоттенхэм”, встань, если ненавидишь “Тоттенхэм”: Яaaaaaaaaaaa! Красная карточка Кабулу! Яaaaaaaa! Хaрри Кейн бьет в свои ворота! Стюарт Даунииииинг! Ты наш герой! 2–0! Вот опяааааать: наш любимый “Вест Хэм”, да да да, oу “Вест Хэм”, мы любим тебя (норв. и англ.).


[Закрыть].

Я проверил мобильный в перерыв и дважды во время второго тайма.

От Стейнара сообщений не было.

На лебединую стать Вибеке сразу обращаешь внимание. Вибеке возвышается над землей на метр семьдесят, то есть она сравнительно высокая для норвежки, к тому же ритм движений ее рук, ног, всего тела придает ей непередаваемую элегантность, деликатность, притягательность. Забываешь, что у Вибеке тяжеловатые бедра, сама‐то она считает их своим главным телесным недостатком наряду с чуть оттопыренными ушами; уши она прячет под своими чудесными волосами, которыми все восхищаются, что неудивительно: волосы у нее сильные, непослушные, своевольные. Я‐то крутизне ее бедер только рад, обожаю оказаться между ними, обожаю любоваться ими, такими мясистыми и соблазнительными. И еще обожаю ее щедрые губы, глаза, которые умеют и утешить, и приказать, обожаю обе ее груди, так ловко умещающиеся в моих ладонях, обожаю пухлую попу, обожаю крестец, которым заканчивается спина, боготворю ее затылок, щиколотки, лодыжки, запястья, а еще звук голоса Вибеке – я на него реагирую, как трава на солнечные лучи.

Когда Вибеке нет рядом, я в воздухе перед собой мысленно рисую контуры ее тела и счастливо улыбаюсь – наверное, тому, что такая женщина – моя. Так я делал и в тот лондонский день, когда Стейнар не явился на Болейн Граунд.

Мне кажется важным сказать это, и я это повторю, и даже с придыханием: моя Вибеке невероятно хорошая, невероятно проницательная и невероятно великолепная, и я знаю, что мне крупно повезло, мало кто из близких думал, что я сумею завоевать такую женщину, я это ценю все девятнадцать лет, что мы с ней вместе; правда, я добрый, и много лет, боясь потерять ее, думаю, что, может быть, для такой Вибеке идеально подхожу как раз я – ничем не выдающийся и чуточку несобранный, не затмевающий ее блеска и неизменно поддерживающий ее, когда она время от времени устраивает у нас в поселке какую‐нибудь заваруху, что многим не по нраву.

Покидая Болейн Граунд после убедительной победы “Вест Хэма” на своем поле над “Тоттенхэмом”, я пребывал в эйфории, как и все местные болельщики. Одно дело выигрыш, это всегда одинаково здорово, но совсем другое дело выигрыш в футбольном дерби. В Лондоне насчитывается шестнадцать сильных футбольных команд, шесть из них можно назвать широко известными. Стейнар даже этого не знал, это выяснилось в пабe в пятницу вечером. На первом месте “Арсенал”, объяснил я ему, потом снобская команда “Челси” и наши закадычные противники – “Тоттенхэм”, эти три самые популярные. А потом уже идем мы, “Кристал Пэлас” и “Фулхэм”.

Для трудового люда самые главные команды в этом букете – “Вест Хэм” и “Тоттенхэм”. Рабочее происхождение обеих команд придает особую остроту разборкам между ними; вероятно, это можно сравнить с соперничеством между братьями. Лично мне такого испытать не довелось – в нашей семье склок не бывает. У меня отличные отношения с обоими братьями, Раймондом и Мадсом, хотя мне страх как хочется хорошенько встряхнуть младшего братца Раймонда: он ужасно талантливый, самый способный из нас троих, но при этом безвылазно торчит в Трондхейме, покуривает травку и ничего больше не делает. Ему на роду было написано стать профессором, вот как пить дать, это все знают, так щедро он одарен от природы. С Мадсом же повздорить абсолютно невозможно, он до того мягкий и пушистый, что, кажется, дунь – и улетит на другой конец села вместе со своими тремя детишками, необхватной женушкой и их домом. Зато на работе мне постоянно приходится сталкиваться с ненавистью. Чуть не каждый подопечный рос в семье, где люди жрут и терзают друг друга, как голодные волки. Нигде больше так явно не проявляется ужас междоусобиц.

Финн, Финн, Финн.

Из-за того, что местные дерби вызывают у всех болельщиков экстремальные эмоции, победа в них невероятно сладка. 3 мая 2014 года не составило исключения. “Шпоры” выбежали на наше поле, и их герой, Харри Кейн, забил гол в свои ворота, после чего Дауни довел счет до 2–0. Вот радости‐то было!

Где же Стейнар?

Толпа торжествующих, горланящих песни болельщиков “Вест Хэма” вырвалась на лондонские улицы, и я среди них. Время перевалило уже за три пополудни, чувствовал я себя отлично. Солнце поднялось высоко на светлый майский небосклон, но ветер был резковат, я застегнул молнию на горле доверху и замотал шею шарфом “Молотков”.

Распрощался с парой норвежцев, с которыми разговорился на игре – они оба болели за “Тоттенхэм”, оба были из Драммена и торопились на поздний самолет:

Ничего, “Шпоры”, в другой раз повезет!

Они показали мне средний палец и припустили бегом прочь от Болейн Граунд.

А я достал мобильный.

Восстановил в памяти наш разговор. Нет, вряд ли можно было списать все на недоразумение. Реплики, которыми мы со Стейнаром обменялись утром, трудно было истолковать неоднозначно. Он сказал, что пойдет прогуляется перед матчем. Я это хорошо помнил. Когда я предложил встретиться в “Таверне” в половине двенадцатого, ответил он совершенно недвусмысленно. – “Идеально, – сказал он и добавил: – «Таверна Болейн», Баркинг-Роуд”.