Текст книги "Легион"

Киндерман двинулся вдоль бесконечного ряда коек. Похоже, его здесь никто не замечал, кроме разве что одного крылатого ангела, который на мгновение обернулся к Киндерману, когда тот проходил мимо. Ангел приветливо улыбнулся и тут же снова вернулся к своей работе.

И вдруг Киндерман увидел своего брата Макса. Тот ходил в учениках у раввина вплоть до своей смерти в 1950 году. Не спеша подошел Киндерман к Максу и присел на краешек его кровати.

– Рад тебя видеть. Макс, – начал он, а затем добавил: – Ну вот, теперь мы ОБА спим и видим этот сон.

Но брат, печально покачав головой, возразил:

– Нет, Билл, Я-то как раз и не сплю. И тут Киндерман вспомнил, что Макс давно умер. Но одновременно с этим к нему явилась и мысль, что Макс – не иллюзия, не плод воображения. Киндерман вдруг осознал, что видит брата на самом деле.

– Эти люди уже умерли? – спросил лейтенант. Макс кивнул.

– Это часть таинства, – объяснил он.

– А где мы находимся? – полюбопытствовал Киндерман.

Макс лишь пожал плечами.

– Не знаю. Мы точно не уверены. Но сначала мы все попадаем сюда.

– Смахивает на больницу, – заметил Киндерман.

– Да, нас всех здесь лечат, – подтвердил Макс.

– А ты знаешь, куда вы отправитесь потом?

– Нет, – ответил Макс.

Они продолжали беседовать, и Киндерман наконец решился задать свой самый важный вопрос.

– А Бог действительно существует, Макс?

– Только не в мире снов, Билл.

– А что такое мир снов. Макс? Мы сейчас в нем?

– Это тот мир, где мы занимаемся самосозерцанием. Киндерман принялся настаивать, чтобы Макс объяснил ему это, но ответы брата становились все более непонятными. Макс вдруг заявил: «У нас две души», а потом снова бессвязно залепетал. Сон начал постепенно растворяться, и вскоре Макс растаял, превратившись в призрак, продолжавший нести полную околесицу. Проснувшись, Киндерман приподнял голову. Сквозь щелочку в занавесках пробивался сумеречный свет – близился восход солнца. Лейтенант опустил голову на подушку и принялся размышлять о своем странном сне – что же он мог означать?

– Ангелы-врачи, – вслух пробормотал Киндерман. Мэри заворочалась во сне. Киндерман осторожно выскользнул из-под одеяла и направился в ванную. Нащупав выключатель и прикрыв за собой дверь, он зажег свет и справил нужду, недовольно косясь в сторону ванны. Там, лениво шевеля плавниками, все еще ожидал своей участи несчастный карп, и лейтенант отвернулся, чтобы не видеть его. Киндерман умылся, побрился и снял халат, висевший тут же на маленьком дверном крючке. Выключив свет, он спустился по лестнице, вскипятил чайник, уселся за стол и задумался. А вдруг этот сон имеет непосредственное отношение к будущему? Может быть, он является предчувствием смерти? Киндерман покачал головой. Нет, сны о будущем никогда не были у него такими красочными и отчетливыми. А этот сон вообще ни на что не походил. И произвел на лейтенанта очень сильнее впечатление.

– Только не в мире снов, – пробормотал Киндерман. – Две души. Это тот мир, где мы занимаемся самосозерцанием.

А вдруг, пока он спал, само подсознание протягивало ему ключ к решению задачи, над которой он постоянно бился? Вечная проблема боли... Киндерман вспомнил очерк Юнга «Видения», где рассказывается о том, как психиатр столкнулся со смертью. Его доставили в больницу в состоянии комы. Он чувствовал, как покидает собственное тело и словно плывет по воздуху куда-то ввысь, а потом витает над планетой, Психиатр уже собрался было посетить некий храм, паривший тут же неподалеку, но вдруг к нему приблизился доктор, причем, судя по одежде, это был врачеватель из Древней Греции. Он принялся уговаривать психиатра вернуться в собственное тело и укорял его за то, что тот еще не закончил свои земные дела. И через мгновение Юнг очнулся на больничной койке. Он тут же узнал врача, хотя в грезах тот явился ему в странном одеянии. Юнг беспокоился. И действительно, доктор этот через пару недель серьезно заболел и вскоре умер. Однако более всего поразила Юнга (и не покидала еще по крайней мере месяцев шесть) – глубочайшая депрессия и сознание того, что ему пришлось вернуться в собственное тело и в этот мир, который он отныне называл не иначе, как «ящик».

«Может быть, здесь и кроется ответ? – про себя рассуждал Киндерман. – Может быть, вся наша трехмерная Вселенная является всего-навсего искусственно созданной конструкцией и служит лишь для того, чтобы в определенный промежуток времени мы решали те задачи, которые нельзя решить в других мирах? Возможно, и проблема зла придумана для того, чтобы мы разобрались в ней самостоятельно? И, может быть, наши души являются в этот чуждый им мир облаченными в тела, словно подводники, напялившие на себя водолазные скафандры и устремившиеся на океанское дно? И не сознательно ли мы выбираем боль, чтобы потом страдать?»

Киндерман размышлял, способен ли человек существовать без боли, по крайней мере, без необходимости ее ощущать. И сохранятся ли тогда понятия чести, храбрости и доброты? Если Бог хороший и добрый, Он не должен пройти мимо страдающего и плачущего ребенка. А Он проходит. Он просто наблюдает. А не человек ли попросил Его именно наблюдать? Ибо именно человек и взвалил на свою душу все самые суровые испытания, дабы сделаться настоящим человеком, и случилось это в незапамятные времена, до того как была создана твердь небесная.

Больница. Ангелы-врачи. «Да, нас всех здесь лечат». Ну, разумеется, – решил Киндерман. – Все сходится. После смерти необходимо отдохнуть недельку-другую. Это что-то вроде курорта во Флориде. Хуже, во всяком случае, от этого не будет.

Киндерман еще немного порассуждал на эту тему, и она показалась ему забавной. Но как только лейтенант подумал о страданиях высших животных, он тут же зашел в тупик. Звери-то уж наверняка не могли выбрать для себя боль, а ведь даже самая расчудесная и преданная собака не имела бессмертной души. «И все же в этом что-то есть, – сам себе возразил Киндерман. – Это уже ближе к истине». Оставалось лишь логически обосновать данную теорию. Чтобы она, имея смысл, выставляла Бога в самом выгодном свете. Киндерману казалось, что сейчас он на верном пути.

На лестнице послышались шаркающие и торопливые шаги. Киндерман обернулся и скорчил недовольную гримасу. Шаги приближались. Лейтенант поднял глаза и увидел тещу. Ей уже стукнуло восемьдесят, и Киндерман в который раз принялся разглядывать старушку. Седые волосы аккуратно уложены в пучок, черный халат.

– Я и не знала, что ты уже встал, – удивилась она. Все лицо ее избороздили морщины.

– А я вот встал, – отозвался Киндерман. – И это факт.

Казалось, она задумалась над его словами. Потоптавшись на месте, старушка поспешила к плите.

– Сейчас я поставлю чайник.

– Я уже пил чай.

– Выпей еще.

Она подошла к столу и, дотронувшись до чашки зятя, бросила на него такой взгляд, какой, наверное, был у Господа Бога, когда Ему сообщили о Каине.

– Он же остыл, – ледяным тоном констатировала теща. – Я приготовлю новый.

Киндерман взглянул на часы. Почти семь. «Что происходит со временем?» – удивился он, а вслух спросил:

– Ну как Ричмонд?

– Там сплошь и рядом негры. Больше вы меня туда ни за какие коврижки не затащите.

Теща плюхнула чайник на плиту и пробурчала что-то на идиш. Зазвонил телефон.

– Ничего, я возьму, – спохватилась она и сняла трубку: – Да?

Киндерман наблюдал, как старушка с недовольной гримасой выслушивает чьи-то слова, а затем хмурится.

– Это тебя. Один из твоих дружков-гангстеров. Киндерман вздохнул и, поднявшись, взял трубку.

– Киндерман слушает, – устало произнес он. И застыл как вкопанный. Лицо его окаменело.

– Сейчас буду, – только и сказал он и бросил трубку.

Утром в шесть тридцать был убит священник. Его обезглавили прямо в исповедальне, в то время, как он выслушивал одного из прихожан.

– Убийцы на месте преступления не оказалось.

Понедельник, 14 марта
Глава шестая

Существование жизни на земле связано с атмосферным давлением. Это давление, в свою очередь, определяется постоянным действием некоторых физических сил, зависящих от расположения планеты в космическом пространстве. А на него – на космическое пространство – влияет Вселенная в целом. Но что же здесь первично? – раздумывал Киндерман.

– Лейтенант?

– Я весь во внимании, Горацио Хвастунишка. И каковы наши достижения на сегодняшний день?

– Никто не заметил ничего особенного, – сообщил Аткинс. – Можно отпустить прихожан?

Киндерман сидел на скамье возле исповедальни, где обычно выстраивалась очередь прихожан. Дверь в исповедальню была прикрыта, но кровь уже успела просочиться под нее. Алый поток разделился надвое, и судебные эксперты с опаской переступали через эти страшные ручейки. Вход в церковь охранялся полицейскими. Пастор внимательно слушал Стедмана. Они стояли слева от алтаря перед статуей Девы Марии. Старый священник время от времени кивал, покусывая нижнюю губу.

– Да, конечно, отпустите их, – обратился лейтенант к Аткинсу. – Оставьте только тех, четырех свидетелей. А мне еще надо кое-что обдумать.

Аткинс кивнул и обвел взглядом церковь в поисках возвышения, откуда он смог бы объявить прихожанам, что они свободны. Тут он заметил хоры и направился к ним.

Киндерман вновь погрузился в свои размышления. Вечна ли Вселенная? Возможно. Этого никто не знает. Если бы, к примеру, зубной врач обладал бессмертием, он бы вечно пломбировал зубы! А Вселенная? Что ее-то поддерживает? Изменится ли что-нибудь, если начать растягивать звенья причинно-следственной цепи? Нет, так я ни к чему не приду, – решил Киндерман. Он представил себе товарный состав, перевозящий на фирму «Авраам и Страусе» одежду с маленьких военных заводиков близ Кливленда, где, как ему казалось, производят именно одежду. Впереди каждого вагона находится точно такой же, и поэтому он движется. Ни один вагон сам по себе не поедет. И как бы ни увеличивать число вагонов, в движение они от этого не придут. Сколько ни умножай ноль, все равно ноль и получится. Да и электровоз не тронется с места, если на нем не поставить двигатель. А это уже совсем другое, нежели вагоны.

Первичный двигатель сам по себе недвижим. Первоначальная причина не из чего не вытекает. Что это – противоречие? – думал Киндерман. – И если все должно иметь свою причину, то, может быть, она и есть Бог? Тут Киндерман приступил к интеллектуальной разминке и сразу же ответил сам себе: принцип причинно-следственных связей вывели на основании наблюдений за материальной Вселенной, а она лишь часть общей Вселенной. И существует ли другой мир, не связанный со временем, с пространством и материей? А что думает по этому поводу, например, чайник?

Киндерман повернулся к Райану:

– Как ты считаешь, стоит ли оповещать прессу или оставим это пока в пределах церкви?

– Надо снять отпечатки пальцев с ширмы в исповедальне.

– А для чего мы, интересно, съехались сюда? Ищите отпечатки. И не только снаружи, но и изнутри, особенно на металлических ручках.

– Но внутри могут быть отпечатки пальцев только самого священника, – удивленно возразил Райан. – Что они могут дать?

– Я иду по следу. Работу мне оплачивают по часам. А тебе полагается присматривать за своим помощником вместо того, чтобы задавать мне дурацкие вопросы.

Но Райан стоял на своем:

– Я не понимаю, какое отношение к преступлению могут иметь отпечатки пальцев убитого священника.

– Придется тебе поверить мне на слово.

– Хорошо, – сдался, наконец, Райан.

Он ушел, а вместе с ним исчезло и ощущение покоя – крошечный островок в потоке отчаяния и тоски. Киндермана вновь одолели сомнения. Да, все произошло именно здесь. И в определенное время. Он услышал шаркающие шаги прихожан. Люди выходили из церкви на освещенную улицу.

Допустим, – продолжал свои рассуждения Киндерман, – американский астронавт совершает посадку на Марс. И там вдруг обнаруживает фотоаппарат. Как он объяснит его присутствие на поверхности чужой планеты? Сначала астронавт решит, что он здесь не первый, что кто-то уже побывал на Марсе до него. Но только не русские. Ибо этот фотоаппарат фирмы «Никон». Он слишком дорогой. Тогда, может быть, это астронавты из какой-то другой страны, а то и вообще пришельцы. Они, наверное, побывали сначала на Земле и прихватили этот аппарат для изучения. А вдруг правительство США обмануло его и послало сюда другого астронавта, который и обронил здесь свой аппарат. В конце концов, он может прийти к заключению, что у него начались галлюцинации, что все это ему просто привиделось или приснилось. Но вот одна вещь никогда не придет ему в голову, – рассуждал Киндерман, – на Марс попадает множество метеоритов, да и сама его поверхность изобилует вулканами. За многие миллиарды лет могло произойти случайное слияние различных частиц, в результате которого и возник этот фотоаппарат. Однако нашего астронавта убедят в том, что он, дескать, подвергся некоему опасному космическому облучению и от этого прямиком сошел с ума. Затем его тихонечко спровадят в соответствующее учреждение, снабдив при этом мешком с мацой и какой-нибудь цацкой, вроде значка Космического десантника. Затвор объектива, диафрагма, автоматическая фокусировка, выдержка. Может ли все это возникнуть случайно?

Человеческий глаз обладает десятками миллионов электрических связей. Они могут воспринимать одновременно несколько миллионов сигналов, а могут различить свечение всего лишь одного фотона.

И вот на Марсе находят человеческий глаз.

Человеческий мозг, три фунта ткани, состоит из более сотни миллиардов клеток и пятисот триллионов синапсов. Он может мечтать, решать уравнения, сочинять музыку, создавать язык и науки, придумывать двигатели для ракет, рвущихся к звездам, он усыпляет мать в яростную бурю, и он же будит ее при малейшем писке младенца. Компьютер, который исполнял бы все функции мозга, целиком занял бы поверхность планеты Земля.

На Марсе находят человеческий мозг.

Мозг в состоянии распознать единицу меркаптана[6]6
  Меркаптан – химическое соединение с резким, неприятным запахом.


[Закрыть]в пятидесяти миллиардах единиц воздуха, и если бы ухо человека было таким же чувствительным, оно смогло бы воспринять на слух столкновение молекул.

За сотни миллионов лет никто так и не смог разрешить тайны мироздания. Сама эволюция является величайшей загадкой. Основная тенденция материи направлена в сторону дезорганизации, к конечному состоянию случайностей, из которого Вселенная уже никогда не сумеет выбраться. Каждое мгновение рвутся и исчезают какие-то связи, и весь наш мир летит навстречу саморазрушению, лихорадочно ожидая смерти, подобно остывающей звезде. И все же эволюция существует, – вновь и вновь поражался Киндерман, – ураган собирает соломинки в стог, в единое сложное строение. Эволюция похожа на некую теорему, начертанную на листочке растения, плывущего против течения. Великий Конструктор трудится в поте лица. Ну, что еще? Вроде здесь все ясно. Если вы услыхали топот копыт в Центральном парке, не спешите обнаружить там стадо зебр.

– Все посторонние покинули церковь, лейтенант. Киндерман поднял глаза и, увидев Аткинса, перевел взгляд на исповедальню, где до сих пор находился труп священника.

– Ну да, Аткинс? В самом деле?

Райан усердно наносил порошок на внешнюю сторону ширмы, и Киндерман какое-то время наблюдал за ним. Веки его отяжелели, глаза закрывались.

– И с внутренней стороны тоже, – напомнил он. – Не забудьте.

– Не забуду, – буркнул Райан.

– Чудесно.

Тяжело вздохнув, Киндерман поднялся и вместе с Аткинсом направился во вторую исповедальню рядом со входом в церковь. На задних скамьях сидели свидетели, которых Аткинс попросил задержаться. Остановившись, Киндерман внимательно присмотрелся к ним. Ричард Коулман, сорок лет, адвокат, работает в приемной у генерального прокурора. Сюзан Вольп, симпатичная студенточка Джорджтаунского университета. Джордж Патерно, футбольный тренер из Мэриленда. Невысок, крепкого телосложения. На вид немногим более тридцати. Рядом с ним расположился одетый с иголочки джентльмен лет пятидесяти, Ричард Маккуи, выпускник Джорджтаунского университета. В настоящее время он владел ресторанчиком под названием «1789», что находился всего в квартале от церкви. Киндерман лично знал этого человека. Ему принадлежала еще одна забегаловка, всем известная в округе «Могилка». В незапамятные времена лейтенант неоднократно сиживал там со своим приятелем, который уже давным-давно умер.

– Еще несколько вопросов, если это вас не затруднит, – обратился к присутствующим Киндерман. – Это не займет много времени. Я постараюсь вас очень скоро отпустить. Мистер Патерно, войдите, пожалуйста, в исповедальню.

Внутри комнатка была разделена на три секции. В среднем отсеке должен был находиться священник. Эта часть исповедальни была темной, свет сюда проникал лишь через небольшую решетку над входной дверью. Два других отсека также имели отдельные входы и маленькие скамеечки для того, чтобы посетителям было удобно вставать на колени. С обеих сторон располагались ширмы. Когда подходил очередной кающийся, священник приоткрывал край ширмы. Когда же исповедь заканчивалась, он задвигал ширму и открывал другую, с противоположной стороны, где его уже ждал следующий прихожанин.

Утром, примерно в шесть тридцать пять, слева из исповедальни вышел молодой человек, личность его пока не установлена. У него были зеленые глаза, волосы наголо острижены. Одет он был в теплую водолазку, Судя по всему, в исповедальне он находился долгое время, потом его место занял Джордж Патерно. В это время покойный, отец Кеннет Бермингэм, бывший президент Джорджтаунского университета, повернулся направо, чтобы выслушать очередного прихожанина. Его личность также оставалась пока загадкой. Говорили, будто на этом джентльмене были белые полотняные штаны и черная шерстяная кофта с капюшоном. Он появился минут через шесть-семь, а вместо него внутрь запел старичок с целлофановым пакетом. Какое-то время отсутствовал, потом возвратился, очевидно, так и не исповедовавшись, поскольку сначала шла очередь Патерно. А последний все еще находился внутри исповедальни. Место старичка занял Маккуи и, так же как и Патерно, стал дожидаться в темноте. Маккуи был уверен, что священник занят сейчас мистером Патерно. Тот же, в свою очередь, считал, что мужчина в черной кофте еще до сих пор в исповедальне. Но одно было совершенно ясно. Ни до Коулмана, ни до Вольп очередь так и не дошла. Кровь, сочащуюся из-под двери исповедальни, первым заметил Коулман.

– Мистер Патерно?

Патерно опустился на колени в левом отсеке исповедальни. Постепенно он начинал приходить в себя. Услышав свое имя, Патерно взглянул на Киндермана и растерянно заморгал.

– Пока вы находились в исповедальне, – продолжал следователь, – неизвестный в черном стоял с другой стороны, а потом там оказался старичок, и уже после него мистер Маккуи. Вы говорили, будто слышали, как задвинулась шторка с другой стороны. Вы этого не отрицаете?

– Да, все было именно так.

– И поэтому вы решили, что тот, в черной кофте, уже закончил свою исповедь?

– Да.

– А вы не слышали, как священник снова раздвигает ширму? Может быть, он хотел еще что-то сказать ему?

– Нет, не слышал.

Киндерман кивнул и, закрыв дверь, вошел в соседний отсек. Осмотревшись, он занял место священника.

– Сейчас я прикрою ширму с вашей стороны, – объяснил он Патерно. – После этого слушайте внимательно. – Он дернул ширму, а потом очень медленно раздвинул другую – с противоположной стороны. После этого вновь обратился к Патерно. – Вы что-нибудь слышали?

– Нет.

Киндерман задумался. Когда Патерно поднялся с колен, лейтенант остановил его и попросил:

– Пожалуйста, мистер Патерно, не уходите пока. Следователь покинул средний отсек, вошел в правый и встал на колени. Отодвинув свою ширму и разглядев Патерно, скомандовал:

– Закройтесь и слушайте внимательно. Патерно послушно задвинул ширму. Киндерман протянул руку внутрь среднего отсека, где должен был находиться священник, нащупал там металлическую ручку и попробовал закрыть ширму изнутри. Он задвинул ее почти до конца, а потом, вынув руку, уже со своей стороны нажал пальцами на створку и захлопнул ее. Раздался приглушенный стук.

Киндерман поднялся, вышел из отсека и направился к Патерно. Открыв его дверцу, он молча уставился на свидетеля.

– Теперь что вы слышали? – осведомился лейтенант.

– Вы закрыли ширму.

– А походил ли этот звук на тот, что вы слышали в прошлый раз, когда ждали своей очереди?

– Да, точно такой же.

– Точно?

– Точно.

– Пожалуйста, опишите его.

– Как это «опишите»?

– Ну опишите. На что он был похож? Мгновение поколебавшись, Патерно заговорил:

– Ну, раздался звук, как будто ширма закрывается, потом наступила тишина, а потом кто-то снова задвинул ее.

– Значит, вы расслышали, что звук прекращался на некоторое время?

– Да, все было точно так же, как сейчас.

– А откуда вы узнали, что ее задвинули до конца?

– Тогда раздался такой же глухой стук. Довольно громкий.

– То есть громче, чем это бывает обычно?

– Да, стук был громкий.

– И не как всегда?

– Да, громче.

– Понятно. А вы не удивились, почему после этого ширму не открыли с вашей стороны?

– Удивился ли я?

– Да, почему вам не открыли.

– В общем, да.

– А когда вы услышали этот звук? Сколько прошло времени, прежде чем обнаружили труп?

– Не припомню.

– Минут пять?

– Не знаю.

– Десять?

– Не скажу точно.

– А может быть, больше, чем десять минут?

– Я не уверен.

Киндерман снова задумался, а потом спросил:

– А не слышали ли вы другие звуки, пока ждали здесь своей очереди?

– В смысле, разговоры?

– Что угодно.

– Нет, разговора я не слышал.

– А бывает так, что вы все же слышите голоса во время чужой исповеди?

– Иногда. Особенно в конце, когда исповедь становится по-настоящему искренней, и говорят очень громко.

– Но на этот раз такого не было?

– Нет.

– Вообще никаких разговоров?

– Вообще никаких.

– Даже бормотанья?

– Нет.

– Спасибо. Вы можете идти.

Патерно отвернулся, вышел из своего отсека и присел на скамью рядом с другими свидетелями. Киндерман оглядел их еще раз. Адвокат время от времени бросал нетерпеливые взгляды на свои часы. Следователь начал именно с него:

– Тот самый старичок с пакетом, мистер Коулман...

– Да? – откликнулся адвокат.

– Сколько времени, по-вашему, он находился внутри исповедальни?

– Минут семь-восемь. Может, и дольше.

– А после исповеди он оставался в церкви? – Не знаю.

– Ну, а вы, мисс Вольп? Вы случайно не заметили? Девушка никак не могла собраться с мыслями и тупо уставилась на следователя.

– Мисс Вольп? – Она вздрогнула.

– Да?

– Тот старичок с пакетом, мисс Вольп. После исповеди он ушел из церкви или остался?

Девушка еще некоторое время смотрела на него остекленевшими глазами, а потом, наконец, заговорила:

– По-моему, он вышел. Но точно я не могу вам сказать.

– Вы не уверены?

– Не уверена.

– Но все же вам кажется, что он ушел.

– Да, мне так кажется.

– Вы не заметили ничего необычного в его поведении?

– Необычного?

– Мистер Коулман, а вы не заметили?

– Он показался мне очень дряхлым, – отозвался Коулман. – Я еще подумал тогда, что поэтому-то он и задержался так долго.

– Вы говорили, что на вид ему было за семьдесят?

– Ну да, но он выглядел уж больно изможденным и слабым, когда шел.

– Шел? Куда он шел?

– К скамье.

– Значит, он остался в церкви, – заключил Киндерман.

– Нет, я этого не утверждаю, – возразил Коулман. – После исповеди он действительно направился к скамье, но потом, вполне возможно, покинул церковь.

– Я понял вас, господин адвокат. Благодарю.

– Не за что. – В глазах Коулмана светилось удовлетворение.

– Так, теперь остается голубчик с бритой головой и неизвестный в черной кофте с капюшоном, – добавил Киндерман. – Кто-нибудь из вас помнит, оставались ли они в церкви или же сразу ушли?

Наступила тишина.

Киндерман обратился к девушке:

– Мисс Вольп, тот мужчина в черной кофте... Что-нибудь в его облике или в манерах не показалось вам необычным?

– Нет, – удивилась Вольп. – Я хочу сказать, что не обратила на него особого внимания.

– А суетливости в его действиях вы не заметили? – Нет, он был спокойный, ну, в общем, как все. – Как все.

– Ах, да! Он слегка причмокивал, вот и все.

– Слегка причмокивал?

– Ну да.

Киндерман задумался, а потом спохватился:

– Ну, вот и все. Спасибо всем, извините, что пришлось вас задержать. Сержант Аткинс, отпустите свидетелей, а потом сразу ко мне. Это очень важно.

Аткинс проводил свидетелей к выходу, где дежурил полицейский. Всего несколько шагов, но Киндерман с таким волнением наблюдал за сержантом, будто Аткинс решил отправиться куда-нибудь в Мозамбик и, возможно, с концами.

Однако через несколько минут Аткинс уже стоял перед ним.

– Слушаю вас, сэр.

– Я хотел тут кое-что добавить к сказанному об эволюции. Вот все твердят: шансы, шансы, и что все очень просто. Миллиарды рыб безуспешно плюхались на берег, но вот как-то раз одна очень пройдошистая рыбешка огляделась по сторонам и заметила: «Чудесненько. Майами-Бич. Фонтенбло. Можно, я полагаю, остаться здесь и подышать воздухом». Итак, далее следуют легенды о карпе-питекантропе, карпе-кроманьонце, карпе-неандертальце и так далее. Но не все так просто. Если Рыба надышится воздухом, ей наступит конец. Да, во всяком случае, все так привыкли думать. А надо, чтобы история была повеселее? И обоснована по-научному? И к вашим услугам. Так вот, дело в том, что эта умная рыбешка не загорает с утра до ночи на солнышке. Она прихватывает немного воздуха, как бы пробу, это у нее просто очередная репетиция, а потом – сразу же назад в море, в реанимационное отделение, там она приходит в себя и уже можно бренчать на банджо, вспоминая прекрасные времена, проведенные на суше. Потом еще одна попытка, и вот уже наша рыбка дышит воздухом чуть подольше. Это возможный вариант. После многократных попыток славная рыбешка мечет икру, а умирая, оставляет завещание следующего содержания: возлюбленные чада мои, пробуйте дышать воздухом, сделайте это во имя своего отца. С приветом, ваш Карлуша". И оставляет инструкции, как именно это делать. А они точно следуют завещанию. И вот так продолжается, может быть, сотни миллионов лет, поколение за поколением, и каждый раз у них получается все толковей и толковей, потому что опыт предков с генами передается детям. И вот, наконец, одна рыбешка, тощая, в очках, этакий скромный и страшно положительный подросток, который вечно что-нибудь читает и по двору без дела не шляется, начинает так долго дышать воздухом, что вскоре уже в состоянии посещать и спортивные клубы, и даже кегельбан. Разумеется, не стоит сомневаться в том, что перед его детьми уже никогда не встанет проблема с дыханием. Конечно, им придется еще трудновато, когда надо будет вырабатывать походку, Именно так и считают ученые. Да, конечно, я все предельно упростил. А они – нет? Да ведь сейчас любого, кто при каждом удобном случае вставляет слово «позвоночные», автоматически зачисляют в гении, не говоря уж о тех, кто знает словечко «филюм». Наука предлагает нам уйму фактов, но дает минимум знаний. Что же касается теории о рыбах, то тут тоже есть своя проблема, – конечно, упаси меня Бог удерживать рыб и не позволять им экспериментировать, но дело в том, что процесс привыкания к воздуху, к сожалению, протекает очень медленно. И каждая рыба должна начинать заново, а за одну рыбью жизнь в ее генах ничего не изменится. Главный рыбий лозунг звучит так: «Все делать постепенно».

Нет, я не против эволюции. Здесь все в порядке. Но вот тебе пример из жизни рептилий. Пораскинь на досуге мозгами. Рептилии выбираются на сушу и откладывают яйца. Пока все очень просто. Так? Сущая безделица. Но в яйце маленькой рептилии нужна влага, иначе бедняжка засохнет в скорлупе, так и не успев появиться на свет. И к тому же ей необходимо питаться – да еще как! – потому что вылупляется она уже сравнительно взрослой, копия своих родителей. Но не переживай слишком сильно за них. Они-то выживут. Потому что в яйце есть желток, который является в самый подходящий момент и сообщает: «А вот и пища». А белок прекрасно выполняет роль воды. Но, правда, для этого белок должен быть упрятан в специальную оболочку, иначе он обязательно испарится, не забыв попрощаться:

Пока, любезнейшая, лично я отсюда сваливаю!" И вот как по волшебству в яйце вокруг белка появляется что-то наподобие кожаной оболочки, и счастливая рептилия радостно улыбается. Рано веселиться. Все гораздо сложнее. Теперь надо подумать и об отходах, ведь скорлупа-то мешает. Нужен специальный пузырь, вроде мочевого. Тебя тошнит, что ли? Ну, я уже заканчиваю. Вдобавок надо позаботиться о каком-нибудь ломике или другом инструменте попроще, чтобы маленькая рептилия смогла в конце концов выбраться на свободу, пробив твердую скорлупу. Думаю, что сказанного вполне достаточно. Потому что, Аткинс, все эти изменения в яйце рептилии должны происходить мгновенно! Ты меня слушаешь? Мгновенно! Если хоть что-то в яйце будет отсутствовать, тогда все – прощайте, юные рептилии, можете назначать друг другу свидания на том свете. И ведь все складывается именно так, а не по-другому. Представь себе, что желток уже на месте, ждет себе не дождется миллион-другой лет, и вот появляется наконец пузырь или кожаная оболочка, заявляя на ходу:

«Простите, слегка задержалась, раввин тут слишком долгую беседу затеял». Значит, все эти изменения должны произойти сразу. Невозможно? Тем не менее до сих пор мы имеем счастье наблюдать многочисленных рептилий. Можешь спросить кого хочешь, особенно тех, кто обитает неподалеку от змеиных болот. Они-то врать не станут. Но как это могло произойти? Столько изменений, и все благодаря счастливому совпадению в одном эмбрионе? Ну, даю тебе гарантию, что на такое объяснение клюнут одни придурки. Так вот, что касается сегодняшнего преступления, то убийца – тот же самый, что и в деле Кинтри. Если бы он не использовал лекарство, моментально парализующее человека, никакого убийства не произошло бы. Все услышали бы крик священника, и у преступника ничего бы не вышло. Далее. Сейчас у нас пятеро подозреваемых. Это Маккуи, Патерно, мужчина с пакетом, неизвестный с бритой головой, а также мужчина в белых штанах и черной кофте с капюшоном. Следует заметить, что эти преступления очень жестоки и необычны, и надо искать психопата да еще с медицинским образованием. Маккуи я знаю лично. Могу утверждать, что он вполне нормален. Правда, У себя в спальне он расставляет вещи так, чтобы была видна одежда, и вся она у него разложена по полочкам, Насколько мне известно, никаких знаний и навыков в области медицины он не имеет. То же самое можно сказать и о Патерно. Однако, чтобы все формальности были соблюдены, пошли-таки запрос в клинику, где он состоит на учете, пусть тебе пришлют историю болезни. К тому же убийца не стал бы сшиваться здесь поблизости, так что Маккуи и Патерно можно смело исключить из списка. Это кто-то из оставшихся троих. И вот еще что: старик вполне способен все это сделать. Обезглавливание с помощью проволоки или больших острых ножниц не требует особых усилий. Подойдет и предмет вроде медицинского скальпеля. Старичок находился в исповедальне довольно долго, и его дряхлость, о которой мы наслышаны, могла быть и притворной. Он был последним, кто видел священника. Это версия номер один. Но ведь и человек в черной кофте способен это сделать. Он мог задвинуть ширму так, чтобы старик не увидел мертвого священника. А старичок прождал напрасно. Он так и ушел, не дождавшись своей очереди на исповедь. Может, он устал ждать. Ведь он такой слабенький, как нас уверяет Коулман. Может, старичок случайно задремал в своем отсеке, и ему почудилось, будто он уже исповедался. Это версия номер два. В третьем варианте убийца – человек с бритой головой. Он убивает священника и, закрыв ширму, выходит из исповедальни. Но человек в кофте с капюшоном видел священника, а значит, тот был еще жив. Все могло происходить именно так. А может быть, бритый убил священника, а тот, в кофте, разозлившись, что его очередь никак не подходит, покинул кабинку, так и не повидавшись со священником. А потом в растрепанных чувствах отправился домой. Тут возможен любой вариант, – подвел итог Киндерман. – А как оно было на самом деле – никто пока не знает.