Текст книги "Призрак Джона Джаго, или Живой покойник"

Уилки Коллинз
Призрак Джона Джаго, или Живой покойник

Глава 1
Больной

– Сердце в порядке, – сказал врач. – Легкие тоже. Органических заболеваний не нахожу. Не волнуйтесь, Филип Лефрэнк, смерть вам пока не грозит. Недуг, поразивший вас, – переутомление. Лучшее лекарство от него – отдых.

Дело происходило в Лондоне, в моей адвокатской конторе; за врачом послали после того, как полчаса назад я перепугал клерка, прямо за письменным столом потеряв сознание. Не смею без лишней на то нужды задерживать внимание читателя на своей особе, но, полагаю, обязан пояснить, что занимаю должность младшего барристера[1]1
  Барристер – адвокат высшего ранга, имеющий право выступать в суде; младший барристер – младший из двух адвокатов одной из сторон. (Прим. пер.)


[Закрыть] и весьма загружен работой. Родом я с острова Джерси[2]2
  Джерси – самый крупный из Нормандских островов в Ла-Манше, находится всего в 21 км от Франции. (Прим. пер.)


[Закрыть], из семьи с французскими корнями, свидетельством чему является наша фамилия, переделанная на английский лад много поколений тому назад. Семейство мое, надо сказать, исстари привыкло считать, что лучше острова Джерси на земле места нет. И по сей день всякое упоминание обо мне как о члене английской адвокатской коллегии вызывает неизбывную досаду у моего отца.

– Отдых? – повторил я вслед за моим врачевателем. – А известно ли вам, дорогой друг, что идет сессия? Судебные заседания в разгаре! Видите, сколько дел скопилось у меня на столе? В моем случае отдых – это крах!

– А работа, – спокойно заметил врач, – это смерть.

Я внимательно посмотрел на него. Нет, не похоже, чтобы он собирался просто припугнуть меня: лицо его сохраняло совершенно серьезное выражение.

– Это всего лишь вопрос времени, – продолжил врач. – У вас крепкий организм, вы молоды, но вам больше нельзя до такой степени перегружать себя. Вот мой совет: уезжайте немедленно. Вернейшее средство восстановить силы – морской воздух. Нет-нет, я не собираюсь вам ничего прописывать. Более того, я отказываюсь вас пользовать. Прощайте.

С этими словами мой друг-доктор откланялся. Но я был упрям: в тот же день я отправился в суд.

Там главный адвокат обратился ко мне за сведениями, предоставить ему которые входило в мои обязанности. К своему ужасу и изумлению, я обнаружил, что совершенно не способен собраться с мыслями: все факты и даты смешались у меня в голове. Потрясенный этим, я позволил отвезти себя домой. На другой день, вернув все свои дела поверенным моих клиентов, я, следуя совету врача, первым же пароходом отправился в Нью-Йорк.

Путешествие в Америку я предпочел всем иным странствиям, поскольку много лет тому назад один из родственников моей матери уехал в Соединенные Штаты и вполне преуспел там на ниве земледелия. Он не раз приглашал меня к себе. Вот я и подумал, что долгое бездействие под названием «отдых», к которому приговорила меня медицина, нельзя провести приятнее, чем исполнив родственный долг и попутно посмотрев на Америку. После недолгого пребывания в Нью-Йорке я отправился поездом к мистеру Айзеку Мидоукрофту, в имение под названием Морвик-фарм.

Должен вам заметить, что Америка поразила меня на редкость величественной красотой природы, но, по контрасту, в некоторых штатах попадались и самые монотонные, однообразные и неинтересные для проезжающего виды. Местность, где располагалась ферма мистера Мидоукрофта, относилась как раз к последней категории, так что, выйдя из вагона на станции Морвик, я огляделся и сказал себе: «Если исцелиться в моем случае означает попасть в наискучнейшее место на земле, что ж, я не мог выбрать лучше».

Теперь, когда я вспоминаю эти слова, то расцениваю их – и вы вскоре в этом со мной согласитесь – как суждение в высшей степени поспешное и поверхностное, поскольку мне не было дано предвидеть, какие неожиданности могут таить время и случай.

Старший сын мистера Мидоукрофта, Эмброуз, встречал меня на станции.

Во внешности Эмброуза Мидоукрофта не было ничего, что позволило бы предугадать странные и ужасные события, разразившиеся вскоре после моего приезда. Видный, пышущий здоровьем парень, каких тысячи, сказал:

– Здравствуйте, мистер Лефрэнк. Рад вас видеть, сэр. Усаживайтесь в коляску, а за чемоданом вашим присмотрят.

Я ответствовал со столь же приличествующей случаю вежливостью:

– Благодарю. Все ли благополучно дома? – и мы отправились в путь.

Наша дорожная беседа началась было с обсуждения вопросов сельского хозяйства, но не успели мы преодолеть и десяти ярдов пути, как я выказал полное невежество и в земледелии, и в животноводстве. Эмброуз Мидоукрофт попытался найти более подходящую тему для разговора, однако не преуспел в этом. Тут за дело взялся я и для начала осведомился, удачное ли время выбрал для визита. Бесстрастное загорелое лицо молодого фермера на глазах оживилось. Видимо, я случайно затронул предмет, волнующий его.

– Лучше быть не может, сэр, – сказал он. – Никогда в нашем доме не было так весело, как теперь.

– У вас еще кто-то гостит?

– Не то чтобы гостит, сэр. Это, видите ли, новый член семьи, который приехал жить с нами.

– Новый член семьи? И могу я спросить, кто же это?

Прежде чем ответить, Эмброуз Мидоукрофт помолчал, потрогал кнутом лошадь, с какой-то робостью на меня поглядел и наконец выпалил самым простодушным образом:

– Это девушка, сэр, и милее ее вы в жизни не видали!

– Вот как? Подруга вашей сестры, я полагаю?

– Подруга? Господь с вами, сэр! Это наша маленькая американская кузина, Нейоми Коулбрук.

Я смутно помнил, что младшая сестра мистера Мидоукрофта когда-то вышла замуж за американца, занятого в торговле, и много лет тому назад умерла, оставив единственное дитя. Теперь я узнал, что и отец также умер, перед кончиной препоручив беззащитную дочь попечению морвикских родственников своей покойной жены.

– Он все время спекулировал, – продолжил Эмброуз, – хватался то за одно, то за другое, но ничего не добился. Того, что он оставил после себя, едва хватило на похороны. Мой отец опасался немного перед ее приездом, как эта племянница себя покажет. Видите ли, сэр, мы – англичане и хотя и живем в Соединенных Штатах, все-таки крепко держимся нашего английского уклада. В общем, могу вам признаться, мы не слишком одобряем американских женщин, но, когда Нейоми приехала, она нас всех покорила. Такая девушка! Сразу повела себя как родная. В неделю выучилась помогать в коровнике. Я вам даже больше скажу: двух месяцев не прошло, как она здесь, а мы уж и представить себе не можем, как без нее обходились!

Разговорившись о Нейоми Коулбрук, Эмброуз до самого дома, не умолкая, не менял темы. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, какие чувства вызвала в нем его кузина. Восторг молодого человека в легкой форме заразил и меня. Так что, когда мы, уже к ночи, подкатили к воротам дома, я с некоторым даже возбуждением предвкушал знакомство с Нейоми Коулбрук.

Глава 2
Новые лица

Немедленно по приезде я был представлен мистеру Мидоукрофту, главе семейства.

За последние годы старик одряхлел; хронический ревматизм приковал его к инвалидной коляске. Принял он меня любезно, хотя выглядел утомленным. Его незамужняя сестра – сам он вдовел уже много лет – сидела в той же комнате, она ухаживала за братом. Это была меланхолического склада, средних лет женщина, лишенная всяких следов внешней привлекательности. Похоже, она принадлежала к той породе людей, которые живут как бы против воли, словно жизнь – тяжкая обязанность, бремя, коего они никогда бы не приняли, спроси их об этом заранее. Обмениваясь вопросами и ответами, мы провели несколько отчаянно скучных минут в неуютной гостиной, а затем меня отпустили наверх, в отведенную мне комнату, распаковать чемодан.

– Ужин в девять часов, сэр, – сказала мне вслед мисс Мидоукрофт, произнеся эту фразу так, словно «ужин» – нечто вроде домашней пытки, причем мужчины, по заведенному обычаю, выступают палачами, а женщины – покорными жертвами. Не слишком обрадованный первыми впечатлениями от дома, я последовал за слугой.

Пока что – ни Нейоми, ни романтики.

Комната моя оказалась опрятной – и до такой степени, что это действовало уже угнетающе. Я просто возжаждал увидеть хоть пылинку. Выбор книг ограничивался Библией и молитвенником. Из окна открывался вид на утомительно плоскую, кое-где возделанную равнину, да и та печально меркла в сгущающихся сумерках. Над изголовьем девственно-белой постели был прибит свиток, на котором кричащими черно-красными буквами была написана мрачная цитата из Святого Писания. И в комнате сразу ощутилось угнетающее присутствие мисс Мидоукрофт; пахнуло тленом. Настроение мое еще более упало. Ужина оставалось ждать довольно долго. Я зажег свечи и достал из чемодана книгу, которой, в этом я твердо уверен, привелось стать первым французским романом, появившимся под этим кровом. Это была одна из очаровательных, мастерски написанных историй Дюма-отца, так что через пять минут я очутился совсем в другом мире, и унылую комнату наполнили звуки оживленной французской речи. Властный, непререкаемый удар колокола вернул меня к действительности. Я посмотрел на часы. Девять.

Эмброуз встретил меня у подножия лестницы и сопроводил в столовую.

Во главе стола помещался мистер Мидоукрофт в инвалидной коляске. По правую руку от хозяина сидела его суровая, молчаливая сестра. С медлительной торжественностью призрака она указала мне на пустующее место по левую руку от главы семейства. В это время в столовую вошел Сайлас Мидоукрофт, и Эмброуз нас познакомил. Я отметил сильное сходство между братьями, хотя старший был и выше ростом, и представительнее. Но в чертах лиц недоставало характера, оставалась некая недоговоренность. Я решил, что эти люди не выявили своих свойств, и – как добрые, так и дурные – они ждали подходящего часа и обстоятельств, чтобы проявить их в полной мере.

Я все еще разглядывал братьев. И их внешность, должен честно признаться, не слишком расположила меня в их пользу, когда дверь снова растворилась и еще один домочадец вступил в столовую, незамедлительно завладев моим вниманием.

Это был мужчина – невысокий, худощавый, жилистый и удивительно бледный для деревенского жителя, чья жизнь протекает на свежем воздухе. Кроме того, его лицо и по другой причине производило сильное впечатление. Нижняя часть его скрывалась под густой черной бородой и усами – и это во времена, когда было принято бриться и бороды в Америке встречались до чрезвычайности редко. Что же до верхней, то на ней горели блестящие карие глаза, исступленное выражение которых навело меня на мысль о психической неуравновешенности их владельца. Хотя все, что этот человек говорил и делал, было, на мой сторонний взгляд, вполне здраво, что-то в бешеном блеске его глаз заставляло думать, что в обстоятельствах необычайных или же в состоянии крайнего утомления даже людей, хорошо его знающих, он способен поразить действиями либо неожиданно жестокими, либо удивительно глупыми. «Немного сдвинутый» – этим широко распространенным выражением я определил свои впечатления от человека, появившегося в гостиной.

Мистер Мидоукрофт-старший, до того не проронивший ни слова, сам представил мне вновь прибывшего. При этом он бросил на сыновей взгляд, в котором читалось нечто вроде вызова, – и этот взгляд, отметил я с огорчением, был возвращен ему сыновьями той же монетой.

– Филип Лефрэнк, хочу представить вам моего управляющего, мистера Джаго, – произнес старик, по всей форме представляя нас друг другу. – Джон, а это мой молодой родственник по линии жены, мистер Лефрэнк. Он не вполне здоров и пересек океан, чтобы отдохнуть и переменить образ жизни. Филип, мистер Джаго – американец. Я надеюсь, у вас нет предубеждения против американцев? Подружитесь с ним. Садитесь рядом. – Он окинул сыновей тяжелым взглядом, и те снова ответили ему тем же. Они подчеркнуто отстранились, когда мистер Джаго прошел мимо, чтобы занять свое место подле меня, и перешли по другую сторону стола. Было ясно, что бородатый пользуется благорасположением старика и то ли за это, то ли по какой-то другой причине они ненавидят его всем сердцем.

Дверь снова отворилась. К компании присоединилась некая молодая леди.

Неужели Нейоми Коулбрук? Я взглянул на Эмброуза и прочел ответ на его лице. Нейоми Коулбрук, наконец-то!

Я сразу решил, что она хорошенькая и, сколько можно судить по внешности, славная. Чтобы дать о ней общее представление, скажу, что у нее была маленькая, аккуратно посаженная головка, яркие серые глаза, взор прямой и честный. Фигурка – элегантная и хрупкая, даже слишком хрупкая по нашим английским понятиям о красоте. Сильный американский выговор, но редкое в Америке достоинство – приятно звучащий голос примирил мое английское ухо с ее акцентом. Наше первое впечатление о людях есть, в девяти случаях из десяти, верное. Нейоми Коулбрук понравилась мне с первого взгляда, понравились ее приятная улыбка, сердечное пожатие руки, когда нас познакомили. «Если я полажу с кем-либо в этом доме, – подумал я, – то уж с тобой – непременно».

На сей раз мое пророчество оправдалось. В удушающе-враждебной атмосфере Морвик-фарм мы с хорошенькой американкой с начала до конца оставались подлинными друзьями.

Эмброуз отодвинул свой стул так, чтобы Нейоми смогла занять место между ним и его братом. Она слегка порозовела и, усаживаясь, посмотрела на него с нежным укором. Подозреваю, что под покровом скатерти молодой фермер пожал ей руку.

Ужин был не из веселых. Только мы с Нейоми оживленно переговаривались через стол.

По какой-то неведомой мне причине Джона Джаго, казалось, смущало присутствие его молоденькой соотечественницы. Он нерешительно поднимал на нее глаза, а потом, хмурясь, опускал их в тарелку. Когда я обращался к нему, он отвечал принужденным тоном. Даже беседуя с мистером Мидоукрофтом, он держался напряженно, и, судя по направлению его взглядов, настороженность эта относилась к двум братьям: он словно ждал от них какого-либо подвоха. Когда мы приступили к еде, я обратил внимание, что левая рука Сайласа перевязана, а позже приметил, что блуждающий взор карих глаз Джона Джаго, украдкой оглядывающего всех присутствующих за столом по очереди, с особым, циничным выражением останавливается на пораненной руке младшего из братьев.

Мое чувство неловкости, естественное для человека, впервые попавшего в дом, усугубилось, когда я обнаружил, что отец и сыновья обмениваются мнениями не напрямую, а через посредство мистера Джаго и мое. Так, когда мистер Мидоукрофт со злорадством рассказывал своему управляющему о какой-то давней ошибке в распоряжении пахотными землями, его глаза недвусмысленно указывали на объект его уничижительной критики – а именно на сыновей. Когда же сыновья, с недобрым смехом подхватив мое брошенное вскользь и самое общее замечание о животных в целом, перевели разговор на конкретную неудачу в содержании коров, то они при этом в упор глядели на Джона Джаго. В подобных случаях – а они возникали то и дело – в разговор решительно вступала Нейоми, умело направляя его в безопасное русло. И всякий раз, когда она таким образом сохраняла за столом мир, меланхолическая мисс Мидоукрофт кисло оглядывала ее, явно, но молчаливо порицая за вмешательство. В жизни своей не сидел я в семейном кругу более безрадостном и разобщенном. На мой взгляд, зависть, ненависть, злорадство и жестокосердие производят впечатление самое отвратительное, именно когда прячутся под завесой приличий. Если бы не мой интерес к Нейоми и ее отношениям с Эмброузом – время от времени я перехватывал их мимолетные нежные взоры, – никогда бы мне не высидеть этот ужин: я предпочел бы ему свой французский роман.

Наконец невыносимо долгая, напоказ изобильная трапеза подошла к концу. Мисс Мидоукрофт поднялась со своего места и все с той же торжественной медлительностью призрака отпустила мне мои грехи со словами:

– Мы тут на ферме ложимся рано, мистер Лефрэнк, желаю вам доброй ночи. – И, возложив свои костлявые руки на спинку коляски мистера Мидоукрофта, она на полуслове пресекла его обращенные ко мне прощальные речи и покатила в спальню так, словно это был прямой путь к могиле.

– Вы сейчас собираетесь в свою комнату, сэр? Если нет, смею ли предложить вам сигару? С позволения молодых джентльменов, разумеется?

Таким вот образом, с болезненным тщанием подбирая слова и сардонически-косым взглядом сопроводив ссылку на «молодых джентльменов», мистер Джаго выполнил свой долг гостеприимства. Извинившись, я отказался от сигары, и обладатель неестественно горящих глаз нарочито любезно пожелал мне спокойной ночи и покинул столовую.

Эмброуз и Сайлас приблизились ко мне с раскрытыми портсигарами в руках.

– Вы верно сделали, что сказали ему «нет», – заявил Эмброуз. – Никогда не курите с Джоном. Отравит.

– И не верьте ни единому его слову, – прибавил Сайлас. – Самый отъявленный лжец в Америке, не говоря уж обо всем прочем.

Нейоми укоризненно погрозила им пальчиком, словно перед ней были дети, а не широкоплечие фермеры.

– Что подумает о вас мистер Лефрэнк, – проговорила она, – если вы так отзываетесь о человеке, который пользуется доверием и уважением вашего отца! Ну, идите курить! Мне стыдно за вас обоих!

Сайлас безропотно скрылся. Эмброуз не тронулся с места, явно желая перед уходом помириться с ней.

Чтобы не мешать им, я отступил в дальний конец комнаты, где была стеклянная дверь, выходившая в маленький ухоженный сад, прелестно залитый сейчас лунным светом. Я вышел наружу насладиться этим зрелищем и отыскал скамейку, укрытую в тени густого вяза. Никогда еще величественная гармония природы не казалась мне такой невыразимо торжественной и прекрасной, как сейчас, после всего, что я увидел и услышал. В этот момент я понял – или думал, что понимаю, – то безысходное отчаяние, которое в старые времена приводило людей в монастырь. Мизантропическая сторона моего характера (есть ли на свете больной, которому неведомо чувство отчуждения от себе подобных?) начала овладевать мною, когда я почувствовал легкое прикосновение к плечу и, обернувшись, обнаружил, что готов примириться с родом человеческим ради Нейоми Коулбрук.

Глава 3
Свидание лунной ночью

– Я хочу поговорить с вами, – начала Нейоми. – Вы ведь не станете осуждать меня за то, что я последовала сюда за вами? Мы здесь в Америке, знаете, не слишком придерживаемся церемоний.

– И вполне в этом правы. Садитесь, прошу вас.

Она уселась подле, прямо и доверчиво глядя на меня в лунном свете.

– С этой семьей вы связаны узами родства, – сказала она. – Я тоже. Мне кажется, вам я смело могу сказать то, что не смогла бы открыть человеку со стороны. Я так рада, мистер Лефрэнк, что вы приехали! Рада по причине, о которой вы даже не подозреваете.

– Спасибо за добрые слова, мисс Коулбрук, независимо от того, что вас заставило их произнести.

Она не обратила на эту реплику никакого внимания, целиком поглощенная своими мыслями.

– Мне кажется, ваш приезд может пойти на благо этому несчастному дому, – продолжала девушка, не отрывая серьезных глаз от моего лица. – Здесь, на Морвик-фарм, – ни любви, ни веры, ни покоя. Здесь нужен человек, который, но только не думайте плохо об Эмброузе – он просто не ведает, что творит! – так вот, здесь нужен человек, который заставил бы их устыдиться своей жестокости, завистливости, лицемерия! Вы – джентльмен, мистер Лефрэнк, вы обладаете обширными познаниями, волей-неволей они станут смотреть на вас снизу вверх; в конце концов, им просто придется прислушаться к вашему мнению. Умоляю, мистер Лефрэнк, если представится случай, попытайтесь примирить их. Вы были свидетелем тому, что происходило за ужином, и вам это не понравилось! О да, я сама видела, как вы поморщились, а я знаю, что это значит, когда морщатся англичане!

Мне ничего не оставалось, как открыть Нейоми свои мысли. Я описал свои впечатления так же просто, как сделал это на предыдущих страницах. Нейоми, слушая, кивала головкой, недвусмысленно одобряя мою искренность.

– Благодарю вас за ваше прямодушие, – сказала она, – но, бог свидетель, вы рассказали о своих чувствах в выражениях чрезмерно мягких, сэр, когда заметили, что люди здесь, по вашему мнению, не слишком ладят. Куда там! Они просто ненавидят друг друга. Именно это слово, мистер Лефрэнк, вполне отвечает их чувствам. Ненависть – злая, злая, злая! – Она ударяла каждый раз кулачком в такт последним словам, прибавляя им выразительности, и тут вдруг снова вспомнила про Эмброуза. – Но, пожалуйста, не судите строго Эмброуза. Он не способен на дурное.

Невинная откровенность этой девушки была воистину неотразима.

– Смею ли высказать предположение, – осведомился я, – что вы несколько пристрастны к бедному Эмброузу?

Любая англичанка, отвечая на подобный вопрос, почувствовала бы некоторое смущение – или притворилась, что чувствует. На лице Нейоми не отразилось ничего подобного.

– Вы совершенно правы, сэр, – сказала она с полным самообладанием. – Если все пойдет как следует, я собираюсь выйти замуж за Эмброуза.

– «Как следует»? – переспросил я. – Что вы имеете в виду? Деньги?

Она покачала головой.

– Я имею в виду страх, который меня терзает. Страх перед тем, мистер Лефрэнк, что отношения между мужчинами в этом доме могут принять дурной оборот. Эти люди жестоки, порочны, бесчувственны. Я говорю не об Эмброузе, сэр. Я говорю о Сайласе и Джоне Джаго. Вы заметили, что с рукой Сайласа? Под повязкой – ножевая рана, сэр, и это дело рук Джона Джаго.

– Это произошло случайно?

– Нет, не случайно. Удар ножом последовал в ответ на удар кулаком.

Столь безыскусное описание положения вещей на Морвик-фарм просто потрясло меня. Рукоприкладство и поножовщина под богатым и респектабельным кровом мистера Мидоукрофта? Рукоприкладство и поножовщина! И к тому ж не между работниками – между хозяевами! Не сомневаюсь, что и вы, читатель, почувствовали бы то же самое. Я так просто едва верил своим ушам.

– Вы уверены в том, что говорите? – переспросил я.

– Мне рассказал об этом Эмброуз. Он никогда меня не обманывает. И он знает все подробности.

Мое любопытство было возбуждено до крайности. И ради такого семейства я необдуманно пересек океан в поисках покоя и отдохновения!

– Не могли бы вы посвятить в эти подробности и меня?

– Попытаюсь передать вам то, что рассказал Эмброуз. Но сначала вы должны пообещать одну вещь, мистер Лефрэнк. Обещайте, что не уедете и не оставите нас, когда узнаете всю правду. Дайте мне руку, сэр, в знак того, что не уедете. Ну же, прошу вас!

Невозможно было устоять перед ее безыскусной прямотой. Я протянул ей руку в знак того, что сдержу обещание, и Нейоми, ни минуты не тратя на предисловия, рассказала мне все, как оно было.

– Когда завтра вас проведут по хозяйству, – начала она, – вы увидите, что на самом деле здесь две фермы. По одну сторону, если смотреть от этого вяза, выращивают хлеб. По другую – и обратите внимание, это бо́льшая часть земель, – разводят скот. Когда мистер Мидоукрофт сделался слишком стар и немощен, чтобы приглядывать за фермой, ребята (я имею в виду Эмброуза и Сайласа) разделили обязанности между собой. Эмброуз взялся за зерновые, Сайлас – за скот. Однако дело под их началом не заладилось. Не могу сказать почему, знаю только, что Эмброуз не виноват. Старик расстраивался все больше и больше, особенно из-за скота. Скот – его гордость. И вот, ни слова не говоря сыновьям, он втайне – и, что касается меня, я думаю, в этом он был не прав, не так ли, сэр? – втайне стал наводить справки и в недобрый час услышал где-то о Джоне Джаго. Вам понравился Джон Джаго, мистер Лефрэнк?

– Пока что – нет, не понравился.

– И я разделяю ваше мнение, сэр. Впрочем, не знаю, возможно, мы ошибаемся. Я ничего не могу поставить в вину Джону Джаго, кроме того, что он так странно себя ведет. Представьте, говорят, что он отрастил бороду – а я терпеть не могу волос на лице – потому, что дал такой зарок, когда умирала его жена. Не кажется ли вам, мистер Лефрэнк, что человек, который, потеряв жену, выражает свое горе в клятве никогда не бриться, – слегка ненормален? Во всяком случае, так было, если верить слухам. Может быть, это вздор? Люди здесь такие лгуны! Но, как бы то ни было, дело в том, что – уж это-то признают даже сами ребята, – когда Джон появился на ферме, он проявил себя наилучшим образом. Старого фермера ублажить не так-то легко, но он сумел ему понравиться. Уж поверьте. Вообще-то мистер Мидоукрофт не слишком жалует моих соотечественников. В этом сыновья на него похожи: англичане до мозга костей! И несмотря на это, Джон сумел с ним поладить – может быть, потому, что в работе он знает толк. Да-да. С тех пор как он стал управляющим, дела на ферме пошли куда лучше. Эмброуз сам мне это сказал. И тем не менее, сэр, согласитесь, мало приятного, когда тебя оттесняет чужак, не так ли? Команды сейчас отдает Джон. Ребята делают свою работу, но у них нет права голоса, когда Джон с мистером Мидоукрофтом совещаются по хозяйству. Наверно, я слишком длинно все это вам рассказываю, но зато теперь вы знаете, как и почему зависть и ненависть укоренились в отношениях между мужчинами еще до того, как я приехала. А уж с тех пор, как я здесь, все стало еще хуже. Дня не проходит, чтоб между ребятами и Джоном не вспыхнула перебранка или чтобы братья не надерзили отцу. Старик имеет привычку, мистер Лефрэнк, – досадную привычку, я бы сказала, – ухудшать отношения тем, что всегда принимает сторону Джаго. Попробуйте поговорить с ним об этом, если выдастся случай. Думаю, в том, что Джон и Сайлас поссорились в прошлый раз, больше всех виноват мистер Мидоукрофт. Не хочу оправдывать Сайласа, это было жестоко с его стороны – ударить Джона, который слабее его и меньше ростом. Но и Джон выказал себя не лучшим образом, когда выхватил нож и кинулся на Сайласа. Если бы Сайлас не перехватил лезвие рукой – поверьте, у него на ладони страшная рана, я сама ее перевязывала, – это могло кончиться убийством!

Когда последнее слово слетело с ее губ, она вдруг смолкла, поглядела через плечо и застыла, всматриваясь в темноту.

Я проследил за ее взглядом. В тени вяза виднелся мужской силуэт. Я немедля поднялся, чтобы подойти к нему, но тут к Нейоми вернулось присутствие духа, и она остановила меня прежде, чем я смог вмешаться.

– Кто вы? – спросила она, повернувшись к незнакомцу. – Что вам здесь нужно?

Человек выступил из тени, и в свете луны мы увидели, что это Джон Джаго.

– Надеюсь, я вам не помешал? – осведомился он, глядя на меня в упор.

– Что вам угодно? – повторила Нейоми.

– Не имею намерения беспокоить вас или этого молодого джентльмена, – произнес он. – Но когда вы освободитесь, мисс Нейоми, вы меня очень обяжете, если позволите сказать несколько слов наедине.

Он держал себя с наивозможнейшей вежливостью, тщетно стараясь скрыть сильное волнение, во власти которого находился. Его странные карие глаза – в лунном свете они казались даже более дикими, чем обычно, – умоляюще и с каким-то непостижимым оттенком отчаяния не отрывались от лица Нейоми. Его руки, которые он пытался сжать, дрожали. Сколь мало симпатии ни вызывал во мне этот человек, в то мгновенье я не мог не испытывать к нему жалость.

– Вы хотите поговорить со мной сегодня? – спросила Нейоми с нескрываемым удивлением.

– Да, мисс, прошу вас. Когда вы освободитесь.

Нейоми немного подумала.

– Разве нельзя подождать до завтра?

– Завтра я на целый день уеду по делам фермы. Пожалуйста, уделите мне несколько минут сегодня вечером. – Он сделал шаг по направлению к нам, голос его дрогнул и снизился почти до робкого шепота: – Поверьте, мне в самом деле есть что сказать. Вы проявите доброту и милосердие, если позволите поговорить с вами до того, как я лягу спать.

Я снова поднялся, чтобы освободить для него место. И снова Нейоми остановила меня.

– Нет, – сказала она. – Не уходите. – Затем, с большой неохотой, она обратилась к Джону Джаго: – Если уж вы так настаиваете, мистер Джон, видимо, этого не избежать. Честно говоря, не представляю, что вы можете сказать мне такого, чего нельзя было бы выслушать при третьем лице. Однако с моей стороны было бы невежливо отказать вам в этом. Как вы знаете, моя обязанность каждый день в десять часов вечера заводить часы в холле. Если вам угодно прийти и помочь мне, вполне вероятно, что в это время мы окажемся наедине. Вас это устроит?

– Нет, мисс, с вашего позволения, в холле никак нельзя!

– Нельзя?!

– И вообще в доме, простите за дерзость.

– Что вы этим хотите сказать? – Она повернулась ко мне и нетерпеливо спросила: – Может быть, вы что-нибудь понимаете?

Джон Джаго сделал мне знак, показывая, что он сам в состоянии ответить.

– Немного терпения, мисс Нейоми, – сказал он. – Я попробую объясниться. Видите ли, в доме есть недремлющие глаза и уши, и есть шаги – не скажу вам чьи, – такие тихие, что ни один человек их не слышит.

Последний намек, очевидно, возымел силу. Нейоми остановила Джона прежде, чем он смог продолжить.

– Ну, так где же вы предлагаете нам встретиться? – спросила она, сдаваясь. – Может быть, в саду, мистер Джон?

– От всего сердца благодарю вас, мисс. Да, сад вполне годится. – Он указал на посыпанную гравием дорожку вокруг цветника, залитого лунным светом. – Здесь мы сможем видеть все, что происходит вокруг, и не опасаться, что нас подслушают. Итак, в десять. – Он помолчал и обратился ко мне: – Прошу простить меня, сэр, что помешал вашей беседе.

Бросив еще один умоляющий взгляд на Нейоми, он поклонился и исчез во мраке. Ночная тишина донесла до нас глухой стук затворившейся двери. Джон Джаго вошел в дом.

Сейчас, когда он не мог нас слышать, Нейоми обратилась ко мне со всей серьезностью:

– Прошу вас, не думайте, сэр, что я веду какие-то секретные переговоры с таким человеком, как Джон Джаго. Я не больше вашего знаю о том, что ему от меня нужно. Я даже не уверена, следует ли мне приходить на это свидание. Что бы вы сделали на моем месте?

– Назначив встречу, – ответил я, – ваш долг перед собой – сдержать обещание. Но коль скоро вы чувствуете хотя бы малейшее опасение, позвольте, я буду ждать в другой части сада – так, чтобы услышать, если вы меня позовете.

На это она гордо качнула головой и снисходительно улыбнулась.

У стеклянной двери я остановился и оглянулся.

Они встретились у цветника. Я увидел две темные фигуры, медленно расхаживающие взад и вперед в свете полной луны, мужская – чуть поодаль от женской. Что он ей говорил? Почему так настаивал на уединенной встрече? Наши предчувствия порой оказываются прямым пророчеством. Мною овладели неясные сомненья: стоило ли ей соглашаться выслушивать его? «Ох, не было бы худа», – подумал я, закрывая за собой дверь.

И худо таки вышло. Сейчас вы об этом узнаете.