Текст книги "Эта ласковая земля"

Глава тринадцатая

– Что ты задумал?

– В смысле?

– Альберт, у тебя в кармане пятнадцать долларов. Как ты это объяснишь?

– Почему я должен объяснять?

Альберт был умным, гораздо умнее меня, но иногда, когда дело касалось других людей, он бывал весьма недогадливым. Мы шли в городок, где он купил газету прошлым вечером, собираясь купить новые ботинки и еды на день. Моз и Эмми остались охранять каноэ.

– Пятнадцать долларов, Альберт. Многовато денег для пары ребят вроде нас. Люди заинтересуются. Даже могут начать задавать вопросы. Что ты им скажешь?

– Скажу, что мы их заработали.

– Как?

– Не знаю. Наемными работниками.

– У кого?

– Слушай, Оди. Предоставь это мне. Все будет хорошо.

– Если из-за тебя мы попадем в тюрьму, я тебя убью.

– Этого не случится.

– Уж пожалуйста.

Городок назывался Вестервилль, и как в большинстве городов, которые мы видели, возле железнодорожных путей возвышались несколько больших элеваторов. Над деревьями возвышались, как я насчитал, четыре церковных шпиля. Здесь не было здания суда, как в Линкольне, так что я сообразил, что мы еще в округе Фремонт.

Было еще рано для оживленной торговли, но магазины уже открылись. От запахов из булочной у меня потекли слюнки. Хозяйственный магазин, бакалейная лавка, аптека, магазин канцтоваров и книжный. На одной стороне улицы было небольшое кафе под названием «Лютик». Рядом находилось полицейское управление Вестервилля, перед которым стояла патрульная машина, и у меня засосало под ложечкой. Наконец мы подошли к широкой витрине, на которой витиеватыми буквами было написано «Лавка Кренна». Мы стояли перед витриной, рассматривая расставленные за ней товары, среди которых было много ботинок.

– Похоже, нам сюда, – сказал Альберт.

Я хотел войти, но Альберт медлил.

– Что не так? – спросил я.

– Ничего. Просто… – Он не договорил, глубоко вдохнул и сказал: – Хорошо.

В Линкольне имелся универсальный магазин, назывался «Соренсонс», в котором я бывал лишь однажды. Там продавалось столько разных вещей: и мебель, и одежда, и утварь, – что я думал, что даже в королевском дворце не может быть столько сокровищ. «Лавка Кренна», хоть и не большая и скромно обставленная, поражала разнообразием товаров. Мы с Альбертом прохаживались между рядами стеллажей, на которых лежали рубашки, брюки и нижнее белье, ткани и постельное белье. Мы прошли витрину с косметикой, вокруг которой витал цветочный аромат.

Мы повернули в другой проход, полный скобяных товаров, и чуть не врезались в высокого худощавого мужчину в полукомбинезоне и бейсболке. Он стоял к нам спиной, но я видел, что он внимательно рассматривал будильник, бережно держа его, словно бриллиант. Внезапно он развернулся к нам. Один его глаз закрывала черная повязка, как у пирата, а взгляд здорового глаза был достаточно злобным, чтобы испугать кабана.

Занимавшийся им продавец сказал:

– Мальчики, я займусь вами через минуту. Осмотритесь пока.

Я с радостью оставил продавца с одноглазым Грозой Кабанов, и мы наконец добрались до обуви, где коробки стояли рядами с образцами сверху. Альберт подошел к коробке с надписью «Бастер Браун» на боку. Когда он взял в руки выставленный ботинок, приятный голос за спиной спросил:

– Чем могу помочь?

Улыбавшаяся нам женщина напомнила мне мисс Стрэттон: высокая, стройная, светловолосая, с непримечательным лицом. Ее глаза казались немного странными, один как бы не успевал за другим. Но взгляд у нее был добрым, а улыбка искренней и приятной.

– Э… – начал Альберт. – Мы… э…

– Да? – подбодрила она.

Альберт посмотрел в пол и попробовал снова:

– М-мы… э… м-мы… э…

До меня дошло. Какую бы байку Альберт ни собирался рассказать, он просто не мог. Не потому, что ему не хватало смелости. Черт, он запугал Клайда Брикмана. Если это не страх, то единственным объяснением, которое приходило мне на ум, была его неспособность заставить себя соврать этой хорошей женщине.

– У моего брата дефект речи, мэм, – вмешался я. – Он заикается. Ужасно смущается от этого. Он не глупый, просто ему трудно говорить.

– Какая жалость, – посочувствовала она.

– Видите ли, – сказал я, – папа отправил нас купить новые ботинки.

Ее лицо озарилось желанием помочь.

– Что ж, с этим я точно могу помочь. Я вижу, вы смотрите наши «Бастер Браун». Это очень хорошие ботинки. – Она опустила глаза, увидела наши дешевые изношенные башмаки и, не переставая улыбаться, сказала: – Но, может, вы предпочитаете посмотреть что-нибудь подешевле?

Я обратил внимание на ботинки на стопке коробок.

– Как насчет тех?

– Армейские ботинки, сынок, – прогудел другой голос, – от «Ред Винг». Как по мне, лучшая обувь в мире. Помогли нашей пехоте выиграть Великую войну.

К нам присоединился мужчина, обслуживавший одноглазого Грозу Кабанов.

– Сделаны здесь, в Миннесоте. Прекрасное качество. Прослужат вечно.

– Ллойд, – сказала женщина, – не думаю, что мальчиков заинтересуют эти ботинки.

Ее взгляд вернулся к бумажно-тонкой коже у нас на ногах, и мужчина уловил ее мысль.

– У нас имеется большой выбор другой обуви, – с готовностью сказал он. – Что думаете?

– Сколько стоят «Ред Винг»? – спросил я.

– Пять долларов семьдесят центов за пару. Знаю, звучит дорого, но стоит каждого цента.

– У нас пятнадцать долларов, – сказал я. – Но нам еще нужно купить продукты на неделю.

– Пятнадцать долларов? – Мужчина явно удивился, но я это предвидел. – Откуда у вас пятнадцать долларов?

– Их отец дал, Ллойд. Как и сказал молодой человек, купить обувь и продукты на неделю.

– Вы братья?

– Да, сэр, – сказал я.

– Как получилось, что вы совсем не похожи?

– Ллойд, ты совсем не похож на своего брата. Разве не ты всегда говоришь, что самый красивый из вас двоих?

Мужчина присмотрелся к нам.

– Это у вас какая-то форма?

– Нет, сэр, – сказал я. – Эту одежду дала нам одна леди из церкви в Уортингтоне. Наверное, они получили ее от школы или еще откуда, не знаю. Но это намного лучше того, что мы носили раньше.

– Кто ваш отец?

– Клайд Стрэттон, – сказал я, ухватившись за первые два имени, всплывшие в уме.

– Не знаю такого, – сказал мужчина.

– Мы только приехали в город. Па получил работу на элеваторе.

– Они нанимают рабочих? В это время года?

– Его наняли для ремонта. У па золотые руки.

– Он счастливчик, раз нашел работу в такое время.

– Это правда, – сказал я и изобразил уныние. – Но мы не знаем, надолго ли.

– А что ваша мама? – спросила женщина.

– У нас больше нет мамы, мэм. Она умерла.

– Очень жаль слышать такое, сынок.

– С тех пор мы переезжаем с места на место. И эти старые ботинки, они совершенно протерлись.

Я снял один – не тот, в который спрятал пятидолларовые купюры прошлой ночью, – и показал ей дыру.

Она посмотрела на мужчину.

– Ботинки Гувера, – сказала она и вытащила картон, который я вложил внутрь, чтобы закрыть дыры. – Кожа Гувера, Ллойд.

Она посмотрела на меня с удивительным сочувствием.

– Твой брат еще ребенок, но говорит только он, – сказал мужчина Альберту. – Что такое? У тебя нет языка?

– Ллойд! – рявкнула женщина. – Мальчик заикается.

Я забрал свой ботинок с таким видом, будто это что-то мертвое.

– Па выгреб все деньги и велел нам купить новые, лучшие из того, что мы можем себе позволить. А у нас только пятнадцать долларов.

– И н-н-нам еще нужны п-п-продукты, – мучительно выдал Альберт.

– На всю неделю, – добавил я.

– «Бастер Браун» стоят два семьдесят пять за пару, – сказал мужчина. – Вам хватит на продукты и еще останется.

– Я лучше возьму «Ред Винг», – сказал я с такой тоской, что самому стало себя жалко.

Альберт метнул в меня убийственный взгляд, и я понял: он боится, что я слишком переигрываю.

– Ллойд, – резко сказала женщина.

Мужчина закатил глаза.

– Вот что я вам скажу, мальчики. Я дам отдам вам «Ред Винг» по пять долларов. Останусь без прибыли.

Альберт открыл рот, и я понял, что он готов согласиться, поэтому перебил его:

– Если вам нетрудно продать нам три пары за пятнадцать долларов, мы могли бы купить новые ботинки и для па.

– Тогда у вас ничего не останется на еду, – сказала женщина.

– Мы умеем добывать пропитание, мэм. Мой брат хорошо умеет ловить рыбу в реке за городом. А у меня есть праща, и я попадаю белке в глаз с тридцати футов. И можно еще собирать дикие растения, если знать, что ищешь. А вот обувь. Ее мы делать не умеем. И еще кое-что. Я знаю, что для вас это не имеет значения, но сегодня у нашего па день рождения. У нас никогда не было денег купить ему что-нибудь, но если мы принесем ему новую пару тех армейских ботинок, думаю, это будет лучший подарок из всех.

Клянусь, я видел, как глаза женщины наполнились слезами.

– Ллойд, если ты не продашь мальчикам ботинки, то целый месяц будешь спать на качелях на крыльце.

Мы покинули город с тремя коробками новых «Ред Винг», тремя парами носков и маленьким швейным набором, который добавила женщина, чтобы мы могли зашить дырки в своих старых носках. Когда мы отошли достаточно далеко от последнего городского дома, Альберт сказал:

– Ложь у тебя получается сладкой, как мед, да?

Я посчитал это комплиментом и довольно ответил:

– Это дар.

– Или проклятие. У той женщины доброе сердце, Оди. Она была добра к нам, а ты ее обманул.

Это было больно. Но я стоял на своем.

– Представь, что она сейчас чувствует. Она только что помогла трем нуждающимся людям, и это истинная правда, Альберт.

– А как она будет себя чувствовать, когда поймет, что на элеваторе нет никакого Клайда Стрэттона?

– Что-то ты не очень помогал, – огрызнулся я. – Э… э… э… Ты как будто язык проглотил.

Альберт остановился и повернулся ко мне, его лицо было печальным и серьезным.

– Послушай, Оди, ты многое пережил, много плохого, и я знаю, что должен был лучше защищать тебя. Но я не хочу, чтобы ты вырос таким, как… как…

– Как Клайд Брикман? Как ДиМарко? Так ты про меня думаешь? Ну и черт с тобой.

Я как можно скорее пошел от него прочь. Не только потому, что разозлился, но и потому, что не хотел, чтобы он видел, как сильно обидел меня.

– Оди, подожди! – крикнул Альберт.

Я остановился, но не из-за него. Меня заставил вернуться звук полицейской сирены. Альберт тоже повернулся, и мы оба смотрели, как полицейская машина несется по гравийной дороге Вестервилля в нашу сторону, оставляя за собой такое облако пыли, которому позавидовал бы табун диких лошадей.

– О, черт, – сказал я.

– Полегче, Оди. Просто сохраняй спокойствие.

Утреннее солнце отражалось в лобовом стекле и слепило меня, не давая рассмотреть полицейского за рулем. Я оцепенел от ужаса. Я мог выдержать взгляд Черной ведьмы и постоять за себя перед ее мужем, но было что-то в парнях в форме, при значке и оружии, отчего мои внутренности превращались в желе.

– Помаши рукой, – сказал Альберт, когда коп подъехал. – И улыбайся.

Я поднял руку. Она показалась мне свинцовой.

Полицейская машина пронеслась мимо так быстро, что я даже не успел хорошенько рассмотреть водителя. Она пронеслась по дороге, по мосту через Гилеад и дальше.

Мы дошли до моста и задержались, чтобы убедиться, что коп не вернется и нас никто не видит. Потом мы скрылись под деревьями вдоль реки и пошли туда, где оставили каноэ. Добравшись до места, мы с Альбертом потрясенно переглянулись.

Моза и Эмми не было, каноэ тоже.

Глава четырнадцатая

Никогда, даже слушая самые страшные угрозы ДиМарко, я не боялся так, как в тот момент, когда мы обнаружили, что Моза и Эмми нет.

– Альберт, где они?

– Я не знаю. – Он подошел к берегу и посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую. – Должно быть, их что-то спугнуло.

– Или кто-то забрал.

– Вместе с каноэ? Не думаю. Они на реке.

– В какую сторону они поплыли?

Альберт осмотрел место, где мы раскладывали одеяла прошлой ночью, и принялся ходить между деревьями. Я понятия не имел, что он делает.

– Вот, – наконец сказал он, опустившись на колени в траве.

На земле лежали две палочки, составляя угол, вершина которого указывала на восток. Оставлять такие знаки нас научил мистер Сейферт.

– Они ушли вниз по течению. – сказал Альберт.

Мы пошли вдоль Гилеада, пробираясь через деревья и кусты, с коробками в руках. Мы прошли полмили, когда я услышал Эмми. Мы нашли их с Мозом в том месте, где в реку впадал маленький ручей.

– Что случилось? – спросил я.

«Дети рыбачили», – показал Моз.

– Они шли по другому берегу, – сказала Эмми, – но не видели нас. Моз подумал, что нам лучше уйти.

Мы надели новые носки и ботинки. Я встал спиной к остальным и быстро перепрятал пятидолларовые купюры из старого ботинка в новый правый. Когда я встал, мне показалось, что я надел облака, по которым ходили ангелы. У меня никогда не было такой удобной обуви.

Мы снова спустились на реку и остаток утра старались отдалиться как можно дальше от Линкольнской школой. Я наблюдал, как Эмми со скучающим видом водит пальцами по воде, и мне в голову пришла идея. Я взял швейный набор, который дала та добрая женщина, и маленькими ножницами отрезал от своей рубашки три черных пуговицы, потом пришил их треугольником к подошве одного из своих старых носков. Из наволочки я достал красную ленточку, которой были перевязаны какие-то документы, вырезал из нее овал и пришил его к пятке носка. Плотно набил этот носок вторым. В итоге у меня получилась перчаточная кукла с пуговицами на месте глаз и носа и ртом из красной ленты. Получилось неаккуратно, но, учитывая обстоятельства, неплохо.

Я надел куклу на руку и сказал тоненьким кукольным голоском:

– Эмми.

Она повернулась ко мне и, увидев мое маленькое творение, просияла от восторга. Я вручил куклу ей, и она надела ее на руку и озвучила по-своему, похоже на лягушку. Она назвала куклу Пухлей из-за большой, набитой носком головы и весь день разговаривала с ним и с нами, и время пролетело быстро.

После полудня мы увидели церковный шпиль и водонапорную башню над деревьями вдоль железнодорожных путей в четверти мили к югу от Гилеада. Альберт взял из наволочки деньги и отправился купить еды на обед и ужин, а может и на завтрак следующего дня.

Эмми сидела на траве на краю распаханного поля и изображала, что Пухля – голодный лев, преследующий Моза и меня.

– Эмми, ты помнишь прошлую ночь? – ненавязчиво спросил я.

– А что такое? – сказала она рассеянно, поправляя Пухлю на руке.

– Помнишь, как заговорила со мной посреди ночи?

– Нет.

Она прорычала и ткнула Пухлей в Моза, который отшатнулся с подобающим ужасом.

– Не помнишь, как дала мне кое-что?

– Не-а.

Она покачала головой и сосредоточилась на нападении на Моза. Я решил пока не давить дальше.

Недавно мы проплывали мимо сельского дома, и я видел на заднем дворе развешенное для просушки белье. Я достал из наволочки три доллара, сказал Мозу с Эмми, что скоро вернусь, и пошел вверх по реке.

Не доходя до дома, я присел на корточки среди деревьев вдоль берега. Рядом с домом стоял старый сарай с облупившейся краской. Оголенные участки стен были серыми, а доски выглядели мягкими и гнилыми. Строение немного кренилось набок, как уставший старик. Домик был маленьким и не в лучшем состоянии, чем сарай. Рядом стоял курятник с курами и цыплятами, которые клевали что-то на земле и иногда друг друга. На веревке за домом висели рабочие комбинезоны, трусы и рубашки, некоторые большие, а некоторые не очень, наверное одежда взрослого мужчины и его сына. Она-то и привлекла мое внимание, когда мы плыли по реке.

Я немного осмотрелся и, не заметив признаков жизни, наконец осторожно вошел во двор. Рубашки были старые, много раз залатанные и зашитые. Я аккуратно снял две большие и одну маленькую. Стягивая с веревки последнюю рубашку, я заметил перед собой маленькую девочку, появившуюся словно по волшебству. Она была ненамного старше Эмми, со светлыми косичками и большими голубыми глазами. Выглядела она не сытее детей из Линкольнской школы. Она была босиком в маленьком платье-рубашке.

– Здравствуй, – сказал я.

– Это папины рубашки, – сказала она. – И Генри.

– Генри твой брат? – спросил я.

Она кивнула.

– Где они?

– Работают у мистера Макадамса.

– Он живет тут поблизости?

– У него большая ферма за Кроуфордом. Раньше у папы там было хозяйство, но банк забрал нашу землю.

– А где твоя мама?

– Работает в городе. Гладит и убирает у миссис Дровер.

– Как тебя зовут?

– Эбигейл. А тебя?

– Бак, – сказал я.

– Ты их украдешь? – спросила она.

– Вовсе нет, Эбигейл. Я их куплю.

Я достал доллары, которые взял из наволочки, и при помощи прищепки прикрепил их на веревку, слишком высоко для Эбигейл.

– Ты богач? – спросила она.

– Просто везучий. Было очень приятно познакомиться с тобой, Эбигейл, но мне пора.

– Обратно к железной дороге?

– Может быть. А что?

– Потому что оттуда приходят все, кто ищет еду, работу или место переночевать. Ма говорит, важно помогать чем можем. Хотя у них никогда нет денег.

– Верно, – сказал я. – Обратно к железной дороге. Посмотрю, получится ли сесть на поезд до Сиу-Фоллз.

– Поезда не останавливаются в Кроуфорде.

– Может, мне придется пройтись до следующего города, где они останавливаются.

– До Линкольна, – сказала она.

– Значит, до Линкольна. До свидания, Эбигейл.

Я ушел, но не обратно к реке. Я шагал по пыльной дорожке перед домом до того места, где она соединялась с местной дорогой, пересек ее и остановился у железнодорожных путей. Я стоял на полотне из щебенки, вдыхая запах креозота от шпал, и смотрел на дом. Он был старый и обшарпанный, как рубашки, которые я забрал, но я понимал, каким уютным он мог казаться тому, кто был даже беднее семейства Эбигейл и шел по путям в поисках приятного и тихого места.

Некоторое время я шел в сторону города, потом срезал дорогу обратно к реке через поле. Альберт уже вернулся и набросился на меня.

– Где тебя носило?

– Доставал замену нашей форме, – сказал я и гордо показал рубашки.

– Где ты их взял?

– У дома выше по реке.

– Украл?

На его лице был написан такой гнев, что я подумал, что он меня ударит.

– Я не вор. Я заплатил за них.

Он бросил взгляд на наволочку.

– Сколько?

– По доллару за штуку.

Моз вскинул брови и показал: «За эти лохмотья?»

– Кому ты заплатил? – потребовал Альберт.

Я решил, что лучше не упоминать про Эбигейл, поэтому сказал:

– Прицепил деньги к бельевой веревке.

– Ничего более глупого… – начал Альберт.

– По крайней мере теперь, если мы попадемся кому-то на глаза, то не будем похожи на беглецов из Линкольнской школы.

– Три доллара, – сказал Альберт с таким видом, будто собирался свернуть мне шею.

– Было видно, что тем людям нужны деньги.

– Плевать на деньги. Я боюсь, что они сдадут нас.

– Тогда копы будут думать, что мы уехали по железной дороге.

– Да? Это почему?

«Потому что я так сказал Эбигейл», – подумал я, но вместо этого ответил:

– Потому что это самое разумное решение.

Альберт раздраженно покачал головой:

– Выдвигаемся. Нам надо оказаться как можно дальше от этих трех долларов.

Альберт с Мозом усердно налегали на весла, а я сидел в середине с Эмми и дулся. Мне казалось, что бы я ни делал, это все равно недостаточно хорошо для Альберта. Ну и ладно, думал я, черт с ним. Я сверлил его затылок взглядом, представляя десяток сценариев, в которых он портачит по-крупному, и мне приходится выручать его, и он наконец-то понимает, как ему повезло с братом.

Ближе к вечеру на западе начали собираться тучи, и мы видели молнии на горизонте. Эмми испуганно смотрела на грозовое небо.

– Надо найти что-нибудь с крышей для ночевки, – наконец сказал я Альберту.

Моз легонько шлепнул веслом по воде, чтобы привлечь наше внимание. Он показал на южный берег реки и подал знак: «Сад».

За деревьями по берегу Гилеада лежал знакомый пейзаж: ветви яблонь, совсем как в маленьком садике на ферме Фростов. В угасающем свете дня они выглядели темно-зелеными и гостеприимными.

– Может, переночуем там? – сказал я.

– Давай посмотрим. – Альберт направил каноэ к берегу. – Вы двое ждите здесь, – велел он и подал Мозу знак следовать за ним.

Когда мы остались одни, Эмми с тоской посмотрела на яблони.

– Я скучаю по маме.

– Я знаю.

– Оди, ты когда-нибудь скучаешь по своей маме?

– Иногда, – сказал я. – Но мы потеряли ее уже очень давно.

Эмми достала из комбинезона фотографию, которую я спас из-под руин дома, и всмотрелась в нее, потом подняла лицо ко мне, по ее щекам катились слезы.

– Оди, я всегда буду скучать по ней? И всегда будет так больно?

– Думаю, ты всегда будешь скучать по ней, Эмми, – сказал я. – Но боль пройдет.

Я слышал далекие раскаты грома и чуял принесенный ветром запах дождя. Наконец вернулись Альберт с Мозом.

– За садом стоит дом, сарай и другие постройки, – сказал Альберт. – Большой огород со старым сарайчиком. Сарайчик маленький и, возможно, протекает, но на двери нет замка и у нас будет крыша над головой. Сегодня можем переночевать там, а рано утром уйдем до того, как в доме проснутся.

Недалеко к западу небо пронзила молния, а через несколько секунд прогремели раскаты грома. На меня упали первые крупные капли дождя. Времени на раздумья не оставалось. Мы собрали вещи, спрятали каноэ и весла в густых кустах на берегу и побежали к сараю на другом конце сада.

Я увидел дом, просто черный силуэт в темноте с тусклым светом в одном окне. Сарай был не особо большим по сравнению с тем, что былу Гектора Бледсо в Линкольне. Как и большинство ферм, что нам встречались, эта была нищей. Мы забежали в сарай в тот самый миг, как небеса разверзлись и дождь полил стеной. Над головой сверкала молния, ветер завывал в дырах между старыми досками. Эмми вцепилась в нас с Мозом и съежилась до предела.

Было ясно, что сараем давно не пользовались. Внутри не было инструментов и пахло плесенью и гнильем. Пол был земляным, но хотя бы сухим, и сидеть в старом сарае было гораздо лучше, чем на улице в такую непогоду.

Когда гроза наконец закончилась, небо почти сразу же прояснилось. Выглянула луна, уже полная, и на земляной пол сарая легли широкие серебряные полосы. Альберт достал купленную утром еду, и мы поужинали. Наконец, уставшие за день, мы легли спать, и Эмми даже не попросила рассказать сказку, зато надела на руку Пухлю, который ласково гладил ее щечку.

Обида моя прошла, как всегда. Лежа на одеяле рядом с Альбертом, я был счастлив, что у меня такой брат, хотя и не собирался ему этого говорить. Я не всегда понимал его и знал, что частенько ему тоже сложно со мной. Но сердце не руководствуется логикой. Я сильно любил брата и заснул от тепла его присутствия.

Ночью у Эмми случился припадок. Я услышал возню и моментально проснулся. Она лежала, освещенная лунным светом, корчась, крепко стиснув зубы, глаза закатились, каждая мышца ее тела дрожала.

Мы с Альбертом и Мозом видели такое однажды, на ферме Фростов, через несколько месяцев после несчастного случая, в результате которого погиб ее отец, а Эмми впала в кому. Когда она пришла в сознание, все думали, что с ней все хорошо. Но через несколько недель, когда мы увидели, как она упала посреди двора и затряслась, словно одержимая каким-нибудь ужасным демоном, миссис Фрост была вынуждена сказать нам правду. После несчастного случая время от времени Эмми страдала от этих припадков, похожих на эпилептические, но врачи заверили миссис Фрост, что это не эпилепсия. На самом деле они не могли объяснить. Похоже, припадки не причиняли Эмми вреда, после них она чувствовала себя хорошо и ничего не помнила. Миссис Фрост не хотела, чтобы кто-то еще знал это, и взяла с нас клятву хранить тайну. Насколько мы знали, никто в Линкольнской школе не был в курсе состояния Эмми. Я думал, если бы Черная ведьма знала, она никогда не захотела бы удочерить малышку.

Альберт держал Эмми на руках, пока припадок не кончился и Эмми не открыла глаза. Она выглядела растерянной и сонно произнесла:

– Оди, он не умер. Он не умер.

– Кто не умер? – спросил я.

Но Эмми уже закрыла глаза и снова заснула. Мы завернули ее в одеяло и уложили.

«Страшный сон», – показал Моз.

Это показалось нам наиболее вероятным объяснением, и я подумал, приснился ли ей ДиМарко и относится ли слово «страшный» к тому, что он действительно не умер. Мне не хотелось быть убийцей, но еще больше не хотелось, чтобы ДиМарко возвращался в этот мир.

Мы все снова легли спать.

На рассвете следующего дня нас разбудил грубый голос:

– Эй, оборванцы!.

Я сразу же сел, Альберт и Моз тоже. Эмми, похоже, не слышала.

– Проклятые бродяги. Выходите оттуда, парни.

Мужчина был высоким, нескладным и держал в руках дробовик. Его лицо, твердое с острыми углами, походило на камень. Один глаз закрывала черная повязка. Второй глаз сердито смотрел на нас, и я узнал в нем покупателя из магазина в Вестервилле, мужчину, который купил будильник.

Мы с Альбертом и Мозом встали, но Эмми просыпалась медленно, возможно из-за ночного припадка. Она села и потерла глазки. Заметив ее, этот Гроза Кабанов уставился на нее, словно увидел призрака, и сказал:

– Будь я проклят.