Текст книги "Божий суд"

Сомерсет Моэм
БОЖИЙ СУД

Они терпеливо ждали своей очереди, но терпенье было для них не внове; все трое с мрачной решимостью упражнялись в нем тридцать лет. Их жизнь была длительным приготовлением к этому мгновению, и теперь они предвкушали результат, преисполненные если и не самонадеянности, поскольку при таких внушающих трепет обстоятельствах подобное чувство было бы явно не к месту, то уж во всяком случае надежды и мужества. Среди призывно раскинувшихся перед ними цветущих лугов греха они избрали узкую тернистую тропинку; с высоко поднятой головой, хотя и с разбитыми сердцами, они противостояли искушению, и сейчас, когда путь их был окончен, они ожидали награды. Им незачем было разговаривать друг с другом, ибо каждый знал мысли другого, и все трое испытывали облегчение, наполнявшее их бестелесные души благодарностью. Какие муки терзали бы их, если бы они поддались страсти, казавшейся в то время почти неодолимой, и каким безумием было бы с их стороны ради нескольких лет блаженства пожертвовать вечной жизнью, которая наконец-то ослепительно засияла перед ними! Они чувствовали себя как люди, которые, чудом избежав внезапной и жестокой гибели, восхищенно ощупывают и осматривают себя с ног до головы, с трудом веря в свое спасение. Им не в чем было себя упрекнуть, и потому, когда вскоре за ними явились ангелы и объявили, что час настал, в них окрепла уверенность, что и дальше они пойдут так же, как прошли эту, оставшуюся далеко позади жизнь, с счастливым сознанием выполненного долга. Они стояли чуть в стороне, ибо давка была ужасающая. Страшная война продолжалась, и вот уже несколько лет солдаты всех национальностей, мужчины в полном расцвете прекрасной молодости, непрерывным потоком шествовали на божий суд; были среди них и женщины и дети, чью жизнь загубило насилие или, что еще печальнее, горе, болезни и голод; и в небесных чертогах царила сумятица.

Этих трех бледных дрожащих призраков, стоявших в ожидании суда, тоже привела сюда война. Джон и Мэри плыли на пароходе, потопленном торпедой, выпущенной с подводной лодки. А Рут, подорвавшая здоровье ревностной работой, которой она так благородно посвятила себя, услышав о смерти любимого ею всем сердцем человека, быстро угасла и умерла. Джон, сказать по чести, мог бы спастись, если бы не пытался спасти жену. Он ненавидел ее; он ненавидел ее до глубины души тридцать лет; но он всегда был верен своему долгу по отношению к ней, и теперь, в минуту страшной опасности, ему и в голову не могло прийти поступить иначе.

Наконец, ангелы, взяв их за руки, повели в тронный зал. Какое-то время всевышний не обращал на них ни малейшего внимания. По правде говоря, он был в плохом настроении. Незадолго до этого пред ним предстал один философ, имевший за плечами долгую жизнь и удостоенный множества почестей, и этот человек заявил прямо в глаза всевышнему, что не верит в него. Разумеется, вовсе не эти слова омрачили чело царя царей, в лучшем случае они могли вызвать у него лишь улыбку; но философ, не слишком благородно, по всей видимости, воспользовавшись прискорбными событиями там внизу, на земле, спросил всевышнего, каким образом, рассуждая беспристрастно, совмещаются его всемогущество с его всеблагостью.

– Никто не может отрицать существования зла, – сказал философ нравоучительно. – В таком случае, если бог не в силах предотвратить зло, он не всемогущ, а если он в силах это сделать, но не делает, он не всеблаг.

Подобное утверждение было, конечно, не в новинку вседержителю, но он обычно отказывался обсуждать этот вопрос; ибо, хотя он и был всеведущ, ответа на него не знал. Даже господь бог не в состоянии превратить дважды два в пять. А философ, уцепившись за свое преимущество и, как зачастую поступают философы, делая неверный вывод из верной посылки, – философ закончил свою мысль утверждением, которое, учитывая обстоятельства, было в высшей степени абсурдным.

– Я не могу верить в бога, – заявил он, – который не является и всемогущим и всеблагим.

Поэтому, быть может, всевышний, не без известного облегчения, обратил свои взоры на три смиренно стоявшие перед ним и все еще преисполненные надежд тени. Живые, говоря о себе, говорят чересчур много, даже несмотря на то, что им отпущен такой короткий срок на земле, мертвые же, перед которыми простирается вечность, настолько словоохотливы, что лишь ангелы способны вежливо выслушивать их до конца. Но вот вкратце история, рассказанная этими тремя.

Джон и Мэри пять лет состояли в счастливом браке и, пока Джон не встретил Рут, любили друг друга, испытывая, как это и бывает у большинства супругов, друг к другу искреннюю привязанность и взаимное уважение. Рут было восемнадцать, на десять лет моложе его, – очаровательное грациозное существо, красота ее расцвела вдруг и разила без промаха; она отличалась как физическим, так и душевным здоровьем и, проникнутая естественным предвкушением счастья, могла обрести то истинное величие, кое и составляет красоту души. Джон полюбил ее, и она полюбила его. Но страсть, охватившая их, была не обычным земным чувством, то, что переполняло их, было настолько ошеломляющим, что они не сомневались – смысл всей мировой истории сводился лишь к тому, чтобы дать им возможность встретиться. Они любили как Дафнис и Хлоя[1]1
  Дафнис и Хлоя – юные влюбленные, пастух и пастушка, герои одноименного романа древнегреческого писателя Лонга (II—III вв. н.э.), которых судьба сначала разлучает и подвергает всяким превратностям, а затем счастливо соединяет.


[Закрыть], или как Паоло и Франческа[2]2
  Паоло и Франческа – Франческа из рода Полента из Равенны, отданная замуж за некрасивого Джанчотто Малатеста из Римини, полюбила его брата Паоло, в результате оба они были убиты ее мужем. Произошло это между 1283 и 1286 гг. О трагической истории их любви повествуется в «Божественной комедии» Данте (пятая песня «Ада»).


[Закрыть]. Узнав, что любовь их взаимна, они пришли в экстаз, но после первых минут восторга их захлестнуло отчаяние. Они были порядочными людьми и уважали себя, веру, в которой их воспитали, и общество, в котором они жили. Разве может он обмануть невинную девушку? А она, что у нее может быть общего с женатым мужчиной? Потом им стало ясно, что Мэри знает о их любви. То искреннее доверие, с которым она относилась к мужу, было подорвано; она и представить себе не могла, что способна на чувства, крепнувшие в ней теперь, – ревность, страх быть брошенной, гнев, поскольку она больше не властвовала над его сердцем, и странное вожделение души, более мучительное, чем любовь. Она чувствовала, что умрет, если он ее оставит, и в то же время сознавала, что если он полюбил, значит, любовь сама его нашла, он не искал ее специально. Она не упрекала его. Она молила бога дать ей силы и молча проливала горькие слезы. Джон и Рут видели, как она чахнет у них на глазах. Борьба была долгая и упорная. Порой мужество изменяло им, и тогда казалось, что противиться страсти, сжигавшей их до мозга костей, было невозможно. Но они противились. Они боролись с грехом столь же яростно, как Иаков боролся с ангелом божьим, и в конце концов они победили. С разбитыми сердцами, но гордые своей невинностью, они расстались. Они принесли на алтарь господа, словно священную жертву, свои надежды на счастье, радость жизни и красоту мира.

Рут любила слишком страстно, чтобы полюбить снова, и потому она, с окаменевшим сердцем, обратилась к господу и добрым делам. Она была неутомима. Она ухаживала за больными и помогала бедным. Она создавала приюты для сирот и возглавляла благотворительные организации. И мало-помалу ее красота, которая теперь была ей безразлична, увяла, и лицо окаменело, как и сердце. Ее вера была неистовой и ограниченной, ее доброта – жестокой, ибо зиждилась не на любви, а на рассудке; она стала деспотичной, нетерпимой и мстительной. А Джон, покорившийся, но мрачный и раздражительный, влачил безрадостное существование и ждал смерти-освободительницы. Жизнь потеряла для него всякий смысл; он внес свою лепту, но, победив, оказался побежденным; единственным чувством, еще жившим в его душе, была неугасимая тайная ненависть к жене. Он был с ней кроток и предупредителен и вел себя так, как подобает христианину и джентльмену. Он исполнял свой долг. Мэри, добрая, преданная, исключительная (это надо признать) жена, ни разу не поставила мужу в вину овладевшее им безумие и все-таки не могла простить ему той жертвы, которую он принес ради нее. Она стала желчной и сварливой. И, ненавидя себя за это, не в силах была удержаться от того, чтобы не говорить ему слов, которые, как она знала, больно ранили его. Она бы охотно пожертвовала жизнью ради него, но мысль о том, что он наслаждался счастьем в то время, как она была такой несчастной, что сотни раз желала умереть, была для нее невыносимой. Так или иначе, теперь она мертва, и они тоже; жизнь, серая и тоскливая, прошла; они не согрешили, и вознаграждение совсем близко.

Они закончили свой рассказ, и наступило молчание. В небесных чертогах воцарилась тишина. «Катитесь к дьяволу» – эти слова готовы были сорваться с губ всевышнего, но он не произнес их, ибо разговорный оттенок этого выражения, как он вполне справедливо рассудил, плохо соответствовал торжественности момента. Да и кроме того, подобный приговор не отвечал бы существу дела. Но лик его потемнел. И он спросил себя, неужели же ради этого сотворил он этот мир, где восходящее солнце освещает своими лучами ручьи, сбегая с холмов, и колышутся от полуденного ветерка золотые колосья?

– Мне иногда кажется, – промолвил всевышний, – что звезды сияют ярче всего, когда они отражаются в грязной воде придорожных канав.

А три тени по-прежнему стояли перед ним, и сейчас, рассказав свою невеселую историю, они испытывали известное удовлетворение. Борьба была тяжкой, но они исполнили свой долг. Всевышний легонько дунул – так, как дуют на горящую спичку, и – глядите-ка! – там, где только что стояли три несчастных духа, не осталось ничего. Всевышний уничтожил их.

– Я часто удивляюсь, почему люди полагают, будто я придаю такое важное значение супружеской неверности, – сказал он. – Если бы они повнимательнее читали мои произведения, они бы увидели, что я всегда с симпатией относился именно к этой разновидности человеческих слабостей.

И он повернулся к философу, который все еще ждал ответа на свои слова.

– Ты не можешь не согласиться, – сказал всевышний, – что в данном случае я очень удачно соединил мое всемогущество с моей всеблагостью.