Текст книги "Виноградники большой долины"

Уильям Сароян
Виноградники большой долины

Нос и рот еврея Стравинского[1]1
  Сароян заблуждается, называя русского по происхождению Стравинского евреем. Ассоциация с аквариумной рыбой, возможно, вызвана карикатурами на Стравинского, где он изображался похожим на рыбу. – Прим. перев.


[Закрыть] плавают в аквариуме, а русский Дягилев сидит, скрестив ноги, и велит танцовщицам на семенящих пуантах тянуться вверх. Все виноградные листья в долине увяли, ибо багряно-пурпурные плоды убраны. Фермеры сидят и разговаривают.

Изнеженный Кокто, денди до мозга костей, бледный мальчик с длинными пальцами, больше нервничает, чем живет. И бородатый Сати смахивает на разорившегося призрака из ломбарда.

Французская музыка, умолкшая во время войны, судорожно пробудилась в день перемирия. А кто бы не пробудился – будь то человек или музыка? До того мы жили как бы в тревожном сне, а после мы жили в тревоге, но бодрствовали. Посмотрите на рекламу автомобилей. Каждому найдется, куда поехать. Дебюсси (как человек) умер, Равель болел и боялся. И повсюду царил рассвет, а на рассвете человек переживает недомогание, неведомое ему ни в ночное, ни в дневное время.

На виноградниках мы обрабатывали лозу, по-братски общаясь с пеонами из Мексики, восторгались бандитом Панчо Вильей и маньяком Ороско, вооруженным кистями и краской.

Утверждалось (неважно, кем), что, во-первых, импрессионизм умер. Это означало, кроме всего прочего, что импрессионизм тоже умер вместе с солдатами за компанию с полудюжиной здравых идей по поводу цивилизации. Говорили, что у нас больше нет цивилизации. Было решено (где-то там, в мозгах какого-то философа), что поскольку мы мягки на ощупь, то из этого вовсе не следует, что мы цивилизованны. Велась дискуссия о том, как важно быть мягким; и означает ли это именно то, что должно, по нашему разумению, означать.

Требовались варвары. Настоящие варвары, ведущие неистовый образ жизни. А то война ведется с неуместной учтивостью, фактически на газетных полосах, впоследствии – в мемуарах генералов, а затем – в школьных учебниках истории. Никто не победил. Все народы лишились своих сыновей; епископ по-прежнему благочестиво разглагольствует и лжет; и хотя королеву злодейски изнасиловали, король молчаливо настаивает на своей мужской состоятельности. Истина. Истина.

Все должно стать известно. Требуется подтасовка фактов.

А что до тевтонской экспансивности, то все это чушь. Всякая экспансивность, любой нации – чушь. Такие люди всегда одиноки посреди людской суеты. Вот в России отправили в изгнание Бога и Троцкого. Цветок и семя, дрожь и крах. Рты всех мертвецов, красноречие всех заткнутых ртов.

А что до экономических и политических потрясений (можете на досуге изучить терминологию), от которых содрогаются недра нескольких континентов и заставляют грызунов, рептилий и насекомых улепетывать врассыпную, то было бы глупо что-то серьезно обсуждать, кроме разве что усов и пищеварения мистера Моргана. Это очень тонкая и сложная взаимосвязь, поскольку его соратники ни разу не заявляли о возрождении капиталистического искусства и о ненависти к пролетариату. А тихо сидели, пожирая общество – мужчин, женщин и детей. Это не так уж печально. Их дети тоже похищены чудовищем, сотворенным ими же самими в сознании человека. Происходит постепенное возвращение к законам волшебных сказок.

Мелодии виртуозов не сравнить с неумолимым созреванием плодов. И когда наступает пора подрезать лозу, только самые дремучие фермеры остаются глухи к зову красоты – двигаться, пританцовывая, на запад, в сторону солнца, которое придает форму персику, груше и винограду.

И меньше всего от пения во время работы могут отказаться пеоны.

Монументальные формы, так точно обозначенные в заголовках гигантами литературы, первоначально произрастали безымянно в растениях, принадлежа человеку – ученому ли, неучу ли, но впоследствии были выкрадены мелкими светилами, чей свет был тускл, а плод – поражен ужасной гнилью. Нельзя довольствоваться одним лишь благозвучием, ибо сухая впадина в теле континента не становится озером, а дождевой поток без русла – рекой.

Лорд Бернерс за фортепиано потягивает коктейль, а сладостно-печальный Леонид Мясин маячит в нескладных балетных позах перед лицами, растворившимися в толпе.

В Венеции проводятся карнавалы.

Два года назад я имел честь проводить большую часть своего времени в большом читальном зале художественной литературы в публичной библиотеке. Именно там мне вспомнилась виноградная лоза. Мне посоветовали не читать Золя, и я ответил пожилой даме, которая, несомненно, любила меня как сына, если бы таковой у нее был, благодарю вас покорно. Я всего лишь хочу, чтобы книга лежала у меня на столе ради ее присутствия. Я вообще редко читаю слова. Я только пробегаю пальцами по страницам ради осязания фактуры. Так я держал в руках Бальзака и прикоснулся к ланитам мадам Санд.

Обитая в зале художественной литературы публичной библиотеки, я вспомнил, что лозы стоят на своем месте в великой теплой долине моего пробуждения, и хотя я, возможно, никогда к ним не вернусь, чтобы ухаживать за ними, они останутся вечно стоять под солнцем, безмолвно и восторженно порождая листья и плоды, безмо

...

конец ознакомительного фрагмента