Текст книги "Новенький"

Глава девятая

Слушайте. Я хочу объяснить. Насчет себя и Барри. Я знаю, что вы думаете. Вы думаете: “Этот Марк – просто гомик”.

И я вас понимаю. Дано: я бесстыдно разглядываю человека, чьи половые признаки удивительным образом напоминают мои собственные. Дано. Не спорю. И... ну... я не собираюсь убеждать вас, что для гетеросексуала нормально с вожделением пялиться на мужчину, – это бы вообще отрицало гетеросексуальность, как таковую, – но я просто хочу сказать, что по-прежнему считаю себя натуральнее большинства учеников у нас в школе. Я не хочу сказать, что все остальные – геи. Просто оценивающе пялиться на изящно вылепленную ягодицу – слезы по сравнению с тем, что вытворяют школьные регбисты. И это не наезды в стиле “ну да, ну да, мы в курсе, что творится в схватках за мяч”. Я о том, чем они занимаются вне поля. Для удовольствия.

На утренней перемене в комнате отдыха шестиклассников они развлекаются игрой, которая становится кульминацией всей недели регбистов. Игра называется “месилово”, а правила у нее такие:

Все начинается с маленькой стычки двух парней, какая может случиться при любом разговоре. Затем свидетель ссоры открывает игру, выкрикивая: “МЕСИЛОВО!” – и прыгая на них сверху. После этого каждое здоровое энергичное лицо мужского пола в комнате обязано заорать: “МЕСИИИИЛОВООООООО!” – и присоединиться к куче извивающихся вопящих парней, как можно тяжелее прыгнув сверху.

В самых больших месиловах участвовало до тридцати человек, и тем, кто оказывался внизу, доставалось сурово. Начать игру – мужественный жест, поскольку в итоге зачинщик попадает в самый низ, но альтруизм обычно побеждал, и некоторые парни часто жертвовали собой ради удовольствия остальных.

Игра была общеизвестна, но расцвела лишь в последние четыре года (постпубертат) и пользовалась особой популярностью среди самых крикливых, нахальных, шумных, крупных шестиклассников – королей школьного регби. Самым главным – королем королей – был Школьный Зверь (тот, что засовывал под крайнюю плоть восемнадцать двухпенсовиков).

Так вот, все эти парни были натуралы. Я в этом уверен. Чтобы это доказать, они порой избивали худосочных христиан за то, что те – геи. Просто если бы регбисты как-нибудь глянули в словаре, что значит слово “гомоэротика”, они бы, наверное, пересмотрели свои методы совместных развлечений.

В общем, вы понимаете, как в мужской школе, в том возрасте, когда еще блестят на лобке только что выросшие волосы, непросто разобраться, за кого играешь. Когда ни у кого никакого секса и 90 процентов школьного населения регулярно седлают друг друга, очень сложно понять что такое норма. Именно поэтому, несмотря на то, что с Барри все обстояло странно, я по-прежнему был вполне уверен, что я основательный, серединка-наполовинку натуральный продукт.

Не раз месилово было таким энергичным, что ломался диван.

Это озадачивало дежурного препода. Мистер Райт, классный руководитель шестого класса, считал себя стильным, а потому старался выглядеть не злым, а “расстроенным”.

– Просто не понимаю. Как вам это удалось? Я очень расстроен. Мальчики в единой средней школе правую руку отдали бы, чтоб у них в комнате отдыха стоял такой диван.

– Так они ж болваны, разве нет? – выкрикнул Джоэл Шнайдер.

– Подобные замечания... меня от них тошнит. Ты,Шнайдер, это ты – болван. Абсолютный болван.

– Да какая разница, сэр? Я богатый. Гораздо богаче вас.

– Мне тебя жаль, Шнайдер.

– Взаимно, сэр. Вот десять соверенов. Возьмите. Утопите в вине ваши печали.

Мистер Райт был из тех, кто становится препо-дом по своему идеализму, переходит в частную школу, потому что хочет чуть больше денег, а потом таких всю жизнь обламывают. Он ненавидел богатых евреев за то, что они богатые евреи, а те его вечно подзуживали – и побеждали. Больше всего на свете им нравилось, когда их ненавидят за богатство, – просто потому, что это позволяло им лишний раз выставить это богатство напоказ. Ко всем прочим своим достоинствам, мистер Райт был замечательный тугодум.

– Вот что. Заткнись. Убери свои деньги. Я спрашиваю, кто сломал диван. Я хочу знать, кто виноват. Я знаю, что виноват не один человек, и вы мне скажете,черт бы вас побрал, чем вы тут занимались.

Мне всегда хотелось наябедничать: “Это вон те тридцать мальчиков, сэр. Школьные регбисты – из первой и второй команд. Каждую утреннюю перемену они скачут по дивану, изображая совокупления, сэр”. Мне, однако, никогда не хватало смелости.

Речь мистера Райта обычно скукоживалась до “занимайтесь этим у себя дома”, а Джоэл Шнайдер объяснял, что ничего страшного, по-настоящему хорошие диваны так просто не ломаются, и если мистер Райт хочет связаться с кем-нибудь, кто торгует высококачественной кожаной мебелью...

По соседству, за так называемой Берлинской стеной, располагалась женская школа – партнер нашей. Кроме встреч в автобусе и на остановке, контакты между учебными заведениями запрещались. Не было ни одного смешанного класса, и существовало общепризнанное правило, гласившее, что от учеников школы-партнера следует держаться на расстоянии не меньше метра. Самое знаменитое нарушение этого правила случилось, когда дочь барабанщика Олвина Стардаста<Бернард Уильям Джури (р. 1944), британский поп-певец.> застали в павильоне для игры в крикет, где она отсасывала у сына лучшего оптика из Голдерс-Грина.

Не считая этого диковатого эпизода (за который девушку исключили, а парня две недели оставляли после уроков и хлопали по спине), мальчики, похоже, не слишком интересовались девочками. По общему мнению, все девочки были уродины. Небольшая группка тусовалась в обеденный перерыв возле женских ворот, но их считали какими-то гомиками. Большинство предпочитали футбол, а христиане и евнухи сидели в библиотеке и делали домашние задания.

О сексе трепались много, но всегда применительно к кинозвездам, музыкантам или телеведущим. Когда появлялись реальные существа женского пола и нашего возраста, мы обычно уклонялись от общения, робко бормоча: “Отвали, малявка” или “Не трогай меня, собака”. Не то чтобы кто-то нас трогал, но предупредить стоило – на всякий случай.

Вежливы с девочками были только мальчики из Эджвера и Стэнмора. Все потому, что у них уже имелась готовая общественная жизнь за пределами школы, в том числе регулярные дискотеки при местных синагогах, и эти мальчики часто и разнообразно трахались с нескончаемым потоком красивых девочек в возрасте от тринадцати и старше. Их родители так мечтали, чтобы чада женились на еврейках, что плевать хотели, насколько рано детки начнут друг друга брюхатить. Остальные завидовали их общественной жизни до дрожи в коленках, но это была слишком больная тема для обсуждения.

Я до сих пор помню день, еще во втором классе, когда Марк Эйвенер на утренней проверке громко объявил Дэниэлу Бэйлинту, что у подружки как раз начались месячные. По мне, это все равно что рассказать, как провел выходные на Луне. Просто неслыханно. Вот же счастливчик!

Осенний семестр младшего шестого класса подходил к концу, и я стал замечать некую оттепель, элемент разрядки в отношениях между школами. На автобусной остановке ученики больше смешивались между собой, в некотором роде даже касались друг друга, и порой... смею ли я сказать... порой... нет, не могу (должен) не могу (должен)... порой... целовались! (Уф!)

Какая разительная перемена: внезапно оказалось, что ты гей, если неразговариваешь сдевушками. В смешанной школе такой сдвиг произошел бы лет в одиннадцать. Мне в семнадцать он давался весьма нелегко.

И я все ещени разу не говорил с Барри о сексе. Я сгорал от любопытства. Я жаждал отвратительных историй о недельных групповухах в швейцарских шале. Жаждал услышать о вечеринках с резиновыми куклами, изображающими звезд. Узнать про методики. Пусть это случится чуть раньше, чем я смогу применить свои знания на практике. Я был уверен, что он научит меня всему.

Однажды, в автобусе по дороге домой, я собрался с духом. Я спросил.

Глава десятая

– КТО? ТЫ – КТО?

– Девственник.

– КТО?.. КТО?..

– Девственник.

– КТО?

– ДЕВСТВЕННИК, КРЕТИН, ДЕВСТВЕННИК!

– Блядь. Я в шоке. Просто не верится.

– Почему? А ты разве нет?

– Конечно да, придурок! Ты на морду мою посмотри.

– А что у тебя с мордой?

– Уродская она, вот что. С таким не трахнешься.

– Вовсе не уродская, – сказал он. – Немного волосатая, вот и все.

– Поверь мне, такая морда сойдет для книжек. Для секса – нет. А вот это лицо, – я потянул его за щеки, – ЭТО – для секса.

– Да?

– Балда. Как можно этим не пользоваться. Как можно не пользоваться таким лицом?

– Ну, я бы хотел секса на каком-то этапе...

– На каком-то этапе?

– Ну, то есть – когда найду нужную женщину.

– Что значит – нужную женщину?

– Такую, с которой смогу быть, – ну, ты понимаешь.

– О боже. – Я был потрясен. Я не знал, что сказать. Кто бы мог подумать, что Барри, именно Барри окажется вот таким. Какой урод.

– Ты почему девственник? – спросил я.

– Что значит – почему?

– Почему – ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ ТЫ ДЕВСТВЕННИК, УБЛЮДОК? РАССКАЗЫВАЙ! – Я начал злиться. Мир терял смысл. Я старался дышать глубоко и медленно. – Послушай, – сказал я как можно терпеливее, – я девственник, потому что я урод. Из-за неприятного сочетания черт моего лица со мной никто не хочет спать. Я противный. Но ты... Ты такой... Почему ты... Чем ты занимался – чем, твою мать, ты занимался? ПОЧЕМУ? ТЫ ЧТО – СОВСЕМ БОЛВАН? ПОСЛУШАЙ, КРЕТИН, – ЧЕМ, ТВОЮ МАТЬ, ТЫ ЗАНИМАЛСЯ?

Я был слегка непоследователен.

– Ты какой-то странный, Марк.

– Извини. Я просто не понимаю. Мне это очень важно.

– Ты хочешь причину, да?

– РАЗУМЕЕТСЯ, ХОЧУ, ИДИОТ.

– Хорошо, хорошо. Дай подумать. – Он подумал. Это неспешный процесс. – Не-а. Не знаю причины. Как-то случая не было, наверное.

– Как ты... Что ты хочешь сказать? Это же невероятно.

– Наверное, если бы случай представился, я бы не возражал. Ну, знаешь, – всего один раз и отделаться уже, чтобы потом не сильно торопиться, когда буду нужную женщину искать.

– Ты больной. Больной на всю голову. Под завязку накачан самыми говенными, самыми древними голливудскими штампами. Весьма печально.

– Вовсе нет. Я кино не смотрю.

– А? Ты не смотришь кино?

– Да нет.

– А по телевизору? По телевизору же ты, наверное, смотришь кино?

– Не особенно. Я, в общем-то, и телик не смотрю.

– Да? Не смотришь телик? А книжки читаешь?

– Нееет – не говори глупостей.

– Журналы? – Не-а.

– Музыка? Сейшены?

– Не-а.

– Господи боже! Чем же ты занят?

– Не знаю. Чем-то. Ну, понимаешь. Работаю.

– Это поразительно. Невероятно. Чем ты ЗАНЯТ?

Ответа не последовало.

– Слушай, – предложил я, – хочешь секса?

– Отвянь!

– Да не со мной, козел. С девчонкой. Которой хочется.

– Не знаю.

– Кончай уже. Хочешь? Да или нет?

– Ну, наверное. Теоретически.

– Барри, я не о теории говорю, а о практике – о реальной жизни, – о том, чтобы сделать это – с другим человеческим существом.

– Ну... да. Но кто со мной захочет спать?

– О господи! Да все. С тобой все хотят спать, Барри.

– Это смешно.

– Барри, послушай. Я предельно серьезен. Все без исключения девчонки из женской школы, плюс все преподы из женской школы, половина преподов мужской школы (женщин и мужчин) и большинство учеников мужской школы – МЫ ВСЕ ПОГОЛОВНО МЕЧТАЕМ ПРЫГНУТЬ К ТЕБЕ В ПОСТЕЛЬ И ТЕБЯ ТРАХНУТЬ.

Ему требовалось некоторое время, чтобы это переварить.

– Не говори глупостей. Это невозможно... Да?.. Нет, это чушь... Правда?.. Ты правда так думаешь?.. Нет... чепуха... Они хотят?.. Со мной?.. То есть я?.. Я не... Я?.. Они?.. Они правда – девчонки то есть?

– Да, ты. Да, они правда.

– Черт. Правда?

– Да – конечно, правда! Я что тут, по-твоему, шучу? Это совсем не смешно. Ты какой-то недоросток Умственный недоросток И я тебя спрашиваю, дрочила. Ты хочешь или не хочешь переспать с кем-нибудь из женской школы?

– Боже!.. Это... Ты что, сутенер, что ли?

– Да. Сейчас я сутенер. Я найду девчонку, она к тебе придет. Вы двое переспите. Никакой платы.

– Это нереально.

– Это реально, идиот.

– Ну нет же.

– Поверь мне. Реально. Скажешь “да”, и я все устрою.

– Черт!

– Надо просто сказать, да или нет.

– Ох ты ж.

– Ну?

– Блин!

– Ну?

– Надо сказать “да” или “нет”?

– Да.

– Или “да”...

– Или “нет”.

– Точно.

– Точно.

– Ну ладно, – сказал он. – Я говорю... гм... “да”... наверное... но я тебе все равно не верю... то есть не получится... Или получится?.. Да нет... Но все равно “да”.

Глава одиннадцатая

На следующее утро я подпустил в женскую школу слушок о том, что Барри девственник, и вечером он переспал с самой красивой девчонкой Северо-Восточного Лондона.

Через пару недель это был совсем другой человек. Обнаружив, что секс проще жвачки, он стал большим поклонником этого дешевого и приятного способа проводить время. Барри, который раньше ни к чему не прилагал никаких усилий, теперь за кем-то гонялся, среди ночи звонил по телефону и выпрашивал презервативы из неприкосновенных запасов. Он сильно изменился. Вернулся к жизни. Или, точнее, начал жить, в последний момент догнав свою юность, – как раз перед тем, как время истекло и он стал взрослым.

В конце дня я обычно шел с ним из класса до автобусной остановки. Где-то в пятидесяти метрах от нее сливались дорожки из обеих школ. В захватывающие дни сексуального пробуждения Барри эти прогулки были полны событий. Как только мы появлялись, все девчонки оборачивались. Ничего необычного в этом не было, но теперь они не просто смотрели с безоговорочным наивным восторгом – в паре лиц проблескивало узнавание. Взгляд на несколько секунд стекленел, а затем девчонка бледнела или заливалась слезами. Эти прогулки длились минуты две, и все походило на сюрреалистический человечий кегельбан: мы были шарами, а девчонки в форме цвета сопель – кеглями. После каждой новой победы я спрашивал Барри, кто это был.

– А, одна девчонка, которая...

– Да, я с ней познакомился в...

– Это та, которую я...

Истории никогда не повторялись. Потрясающе. Разумеется, здесь таилсяи мой шанс. Мне следовало мчаться к этим поваленным женщинам-кеглям, поднимать их с земли и нежно беседовать о женоненавистничестве Барри, подводя к обсуждению своей собственной доброй и любящей натуры. Жалкая замена Барри, но “теперь, познав опасность красоты, вы, возможно, способны оценить человека, у которого есть сердце, человека, которому вы сможете доверять”.

Но этого не случалось. Мне так и не хватило храбрости подойти ни к одной его любовнице. Я хотел. Но увы.

Глава двенадцатая

Рождественские каникулы мне были сильно не в тему, потому что в школе в кои-то веки становилось интересно. Совершенно нечем заняться, слишком холодно куда-то идти, так что я фактически просидел четыре недели, ковыряя в носу. Образно говоря. На самом деле я, конечно, не сидел четыре недели подряд, засунув пальцы в ноздри. Я имею в виду, что ничем особо не занимался. Если подумать, я и вправдунемало времени ковырял в носу – где-то четверть каникул, должно быть, – но речь вообще-то не об этом. Я пытаюсь объяснить, что в рождественские каникулы делать мне было почти нечего.

Прямо перед каникулами я чуть не попросил у Барри номер телефона, но в последний момент струсил. Номер можно было найти в справочнике, но я этого не сделал, потому что звонить ему домой было бы слишком странно. Не знаю почему – я просто не мог ему позвонить. Неловко.

На несколько дней вернулся из университета мой брат Дэн, и я готов был его расцеловать – такое почувствовал облегчение, когда у родителей появился громоотвод. Он такой себе типчик, мой братец. Как ни странно, очень много выпендривается, но, по сути, очень добрый. Вообще-то я терпеть не могу добрых, но Дэн добрый как-то очень правильно, – например, может давать тебе совет и одновременно мочиться, так что не чувствуешь, будто тебя опекают.

Дэн нечасто приезжает из Кембриджа, и, мне показалось, он изменился за тот год, что мы не виделись. Более уверенный в себе, довольный и к тому же впервые в жизни – в какой-то смутно приличной одежде. Ну, то есть, вкус у него по-прежнему был ужасающий, но теперь он, видимо, честно старался. Дошло до того, что я спросил про его серые кримпленовые укороченные брюки с боковыми карманами на пуговицах и неудачными пятнами от йогурта в промежности, а он сказал, что выбросил их, – трагическая потеря для культурного наследия нашей страны.

Кроме того – это звучит не фонтан, но тем не менее, – глядя на него, я успокоился, потому что начал думать, что если у нас в семье кто и педрила, то определенно не я. Все поддатые гены, что только бродят у нас в роду, видимо, ушли прямо в Дэна. Очевидно, на самом деле он не гей – ну, то есть, он же мой брат, – но когда я увидел его походочку и как он со всеми обнимается, я прямо-таки вздохнул с облегчением, ощутив себя сравнительно нормальным.

* * *

Рождество прошло на новых, по сей день неисследованных, необитаемых морских глубинах кошмара. Просто не могу на вас это вывалить. Скажем так все закончилось игрой в шарады. Представляете? 1986 год подходит к концу, превращается в следующий, движется к невообразимым, потрясающим открытиям эпохи информационной революции, а я сижу на диване со своей долбаной семейкой и притворяюсь, что мне смешно смотреть, как мой чокнутый, социально несостоятельный кузен силится изобразить “Охотников за привидениями”. Если бы Джон Лоджи Бэрд<Шотландский инженер (1888 – 1946), считается “отцом” телевидения.> знал, что в 1986 году люди так и будут играть в шарады, он бы, наверное, не сильно нервничал. Может, занялся бы психиатрией, и фронтальная лоботомия благословила бы нас своим присутствием несколькими годами раньше.

Назавтра после Дня подарков<Первый день после Рождества, когда по традиции дарят подарки слугам.> мы с Дэном отправились на экскурсию по торговому центру святой Анны, только что открывшемуся в Хэрроу. Засвидетельствовали свое почтение новой скульптуре “Салли: девочка со скакалкой”, которая возвышалась в центре города и, по-видимому, должна была обозначать средоточие местной жизнедеятельности.

– Ах, – вздохнул я, – наконец-то Хэрроу займет свое место на культурной карте мира.

– О да, о да, – ответил Дэн.

– Мне трудно сдержать слезы радости, Дэн.

– Не сдерживай их, Марк, не сдерживай. Скульптор был бы счастлив.

Рыдания сотрясли мое тело, и я положил голову Салли на ногу.

– Тебя так тронули эти две процарапанные дырочки у нее в глазах, милый братец?

– О да, о да. Они так ясно передают мысль скульптора, ту радость, которую ребенок способен обнаружить в простых вещах.

Нас вновь окатило волной невыразимого трепета.

– Дэн?

– А?

– Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете?

– Нет, милый братец, не знаю.

– Вымазать Саллино лицо какашками.

– В следующий раз, дорогой Марк, в следующий раз мы принесем с собой какашку в пакете.

– Скульптор был бы счастлив.

– Вполне.

Еще около часа мы бродили по Хэрроу глумясь над всем, что нам попадалось, однако Дэн постепенно начал скисать. Когда я спросил, что случилось, он сказал, что приехал домой не просто так.

Я спросил, зачем же он приехал, и он замолк. Внезапно мы стали страшно серьезны. Мне показалось, что Дэн вот-вот заговорит, и тут мы столкнулись с его старой подругой из начальной школы. Она окликнула нас через дорогу, и серьезность испарилась, как только подруга перешла к нам.

Дэн, похоже, обрадовался, когда она появилась, и хотя мы не виделись с ней года три, не меньше, обхватил ее руками и расцеловал в обе щеки. По-моему, очень нескромно. Бедняга Дэн – я его ужасно люблю, но общаться он не умеет, такой уж уродился.

Я ее легонько чмокнул с безопасного расстояния, хотя она мне всегда тайно нравилась.

В общем, мы втроем пошли пить кофе, а когда закончили, было слишком поздно возвращаться к прерванному разговору. Спустя пару дней Дэн уехал в Кембридж, так и не выложив, что собирался сказать.

Глава тринадцатая

К началу весеннего семестра стало ясно, что школьницы – слишком легкая добыча для Барри, и я предложил ему испытать свои силы на чем-нибудь посерьезнее. Барри сообщил, что теперь считает семяизвержение в обеденный перерыв немаловажным условием психического здоровья, и мы принялись выбирать из тех, кто работает в школе.

Составили список с комментариями:

Кухонный персонал: Жирные уродины

Уборщицы: Грязные уродины

Миссис Уэбб – препод: Нечеловеческая уродина по физике

Преподы по французскому:

Миссис Томас: Безгрудая уродина

Миссис Мамфорд: Не очень уродина

Мисс Голл: Неописуемая уродина

Жена директора: Старая уродина

Помощница библиотекаря: Скучная уродина

Наши обширные изыскания ясно показали, что имеется лишь одна кандидатура. Барри нацелился на миссис Мамфорд.

Несколько лет назад одного парня, с которым мы сидели вместе на французском, миссис Мамфорд оставила после уроков за то, что во время занятий он пялился на ее грудь. “Чрезмерное внимание к детали, не относящейся к предмету урока” – вот что она написала в записке дежурному преподу. С тех пор, несмотря на кататонически-унылый стиль преподавания и хроническое нежелание реагировать на шутки, она заслужила некое уважение учеников. Частично за красоту грудей, но главным образом – за это остроумие, слабо мерцавшее человечностью из-под непроницаемой раковины профессионализма. “Может быть, – думали мы все, – она не такая вежливая, замученная на службе домохозяйка, какую из себя корчит. Может, подо всем этим – остроумная, сексуальная, смешливая, приятная цыпа”. От ее образа самой скучной женщины на свете остались одни обломки.

Та единственная шутка, написанная мелким, ровным почерком в записке дежурному преподу, которую читали всего двое (грудосозерцатель и дежурный), изменила всеобщее мнение о миссис Мамфорд. Сделала ее загадочной. Как если бы миссис Мамфорд прошла над вентиляционным люком, и ее длинная коричневая плиссированная юбка вздулась, открыв чулки, подвязки и кожаные трусики с шелковыми клиньями.

С того дня, как разошлась байка про записку дежурному, парни у нее на занятиях часто приходили в подозрительное возбуждение. Ходили слухи, что отнюдь не все липкие наросты под партами в ее классе – жвачка.

Искусство соблазнения – очень тонкая вещь. Если вы, конечно, не обладаете даром исключительной сексапильности: в таком случае соблазнить – как не фиг делать. И нам сильно повезло, что Барри был сексапилен, поскольку оба мы располагали, мягко скажем, минимальным опытом соблазнения. Мы остановились на таком плане действий:

Выясняем, где паркуется миссис Мамфорд. Всю неделю, каждый день после уроков Барри, эротично прислонившись к ближайшей стене, с вожделением во взоре наблюдает, как она садится в машину и отчаливает домой. Потом он двое суток не появляется. Она, понятно, удивляется, куда Барри подевался, и тут он, прихрамывая, подваливает к ней, говорит, что поранил ногу, и просит подбросить его в Стэнмор (где она живет). На безлюдном участке А41 Барри внезапно орет: “Остановите! Остановите машину! Меня укачало”.

Она тормозит на ближайшей стоянке. Барри глубоко дышит, словно ему больно. Затем, не сказав ни слова, перебирается с пассажирского сиденья на заднее. “Пожалуйста, – говорит он, – прошу вас, у меня раскалывается голова. О, как больно! Вы не помассируете мне виски?”

Миссис Мамфорд садится на заднее сиденье и массирует Барри виски. Через несколько минут Барри говорит, что ему несколько лучше, и предлагает помассировать виски ей. Потом спрашивает, не болят ли у нее груди, и предлагает помассировать заодно и их.

На следующем этапе, когда он поймет, что она возбуждается, он должен отпустить ее сиськи и заорать: “О черт! Низ живота опять заболел! Вы мне его не помассируете?”

И уж после этого он должен оказаться во влаге и тепле.

Я понимаю, может, это и не самый изощренный план на свете. Актер из Барри никудышный, поэтому замечательно уже то, что она согласилась его подвезти, не говоря уже о том, что в итоге он ее трахнул прямо в машине на А41.

Что лишний раз показывает нам, как важны для любовной жизни красивое лицо и идеальное телосложение.