Текст книги "Доктор Роззги и его юные друзья"

Теккерей Уильям Мейкпис
Доктор Роззги и его юные друзья

Записки мистера М. А. Титмарша

Доктор и его заведение

Я не считаю нужным объяснять мотивы, по которым поступил младшим педагогом и учителем английского и французского языков, цветочных аппликаций и игры на флейте-пикколо в «Академию» доктора Роззги. Добрые люди могут мне поверить: не просто так сменил я свою квартиру близ Лондона и приятное интеллигентное общество на кафедру помощника учителя в этой старой школе. Уверяю вас, скудный учительский хлеб, ежеутренние вставания в пять часов, прогулки с младшими мальчиками (которые строили мне каверзы, так и не проникнувшись ко мне должным почтением как к своему грозному и всевластному наставнику), грубости мисс Роззги, – угрюмая наглость Джека Роззги и покровительственное обращение самого старика доктора-все это весьма мало приятно. Их высокомерие, их злосчастные обеды, право же, нередко становились мне поперек горла. Ну да что там – счеты мои с их школой покончены. Надеюсь, теперь они нашли себе более умелого младшего учителя. Джек Роззги (преподобный Дж. Роззги, питомец колледжа Святого Нита в Оксфорде) вошел партнером в дело своего отца, доктора Роззги, и сам ведет некоторые предметы в школе. Не могу сказать достоверно, каковы его познания в греческом языке, но в латыни я, во всяком случае, разбираюсь лучше него. Второго такого надутого дурака (и чем чванится! – что у них живет его кузина мисс Рэйби), второго такого безмозглого самодовольного индюка я в жизни моей не видывал. Всегда кажется, что белый шейный платок его вот-вот удавит. И из-за этого крахмального укрытия он пытался смотреть на нас с Принсом, вторым учителем, как на каких-то лакеев. В школе от него проку почти что не было, – целыми днями он строчил от имени дирекции благочестивые письма родителям да сочинял нудные проповеди, которые произносил перед детьми. Человек, на котором по-настоящему держится школа, это – Принс, тоже выпускник Оксфорда, скромный, гордый и ученый; до распирания набитый греческой грамматикой и прочей бесполезной премудростью; удивительно добрый с маленькими учениками и беспощадный к дуракам и бахвалам; почитаемый всеми за честность, ученость, храбрость (был случай, когда в общей драке на пристани он так ударил одного верзилу, что и школьники и лодочники только рты разинули) и за ту скрытую силу, которую чувствует в нем каждый. Джек Роззги боялся смотреть ему в глаза. Старая мисс 3. не смела с ним важничать. Мисс Роза делала ему самый глубокий реверанс. А мисс Рэйби прямо говорила, что боится его. Добрый старый Принс! Как часто вечерами, отправив спать своих питомцев, мы сиживали с ним, бывало, в докторском каретном сарае и, отложив до завтра учительские заботы и трости, мирно курили среди развешенной по стенам сбруи.

После того как Джек Роззги получил в Оксфорде желанную степень, – что далось ему отнюдь не без труда, – здешнее учебное заведение, которое прежде называлось «Школой Роззги», «Академией доктора Роззги» и прочее в таком же духе, вдруг превратилось в «Родуэл-Риджисский колледж имени архиепископа Уигсби». Старую вывеску с золотыми буквами по синему фону сняли, она пошла на починку свинарника. Джек Роззги распорядился декорировать большой актовый зал в готическом вкусе, со статуями, возвел собственную колокольню и посреди школьного двора поставил бюст архиепископа Уигсби. Шестерых учеников выпускного класса нарядили в мантии и четырехугольные шапочки, что, безусловно, производило впечатление, когда сии юнцы шествовали по городу, но вызывало вражду и насмешки пристанских парней. Так велико было пристрастие Роззги-младшего к академическим порядкам и облачениям, что он и меня готов был вырядить в профессорскую мантию с красными шнурами и подпушками, да я решительно отказался, – я считаю, что учителю чистописания никак не к лицу все эти причиндалы.

Кстати, я совсем забыл упомянуть Роззги-старшего, самого доктора Роззги. Что могу я сказать о нем? Ну, во-первых, у него очень громко шуршащая мантия с белыми отворотами у шеи, важный вид и оглушительный голос; а как он величав, когда беседует с родителями своих учеников, – он принимает их в кабинете, сплошь уставленном книгами в роскошных переплетах, и это производит сильное действие, в особенности на дам, убеждая их в том, что, мол, виг доктор так уж доктор! Но только но думайте, пожалуйста, книг он не читает и даже не открывает никогда, кроме тех, в которые закладывает свои белые воротнички, да кроме дагдейловского «Монастикона», который с виду кажется толстым фолиантом, а в действительности представляет собою погребец, где у него хранится миндальное печенье, портвейн и графинчик бренди. Классиков доктор Роззги разбирает только с помощью печатного ключа-перевода, который мальчишки именуют попросту «шпаргалкой», и когда он ведет урок, они устраивают ему всевозможные пакости. Шутники постарше стучатся к нему в кабинет и просят помочь с разбором трудного места из Геродота или Фукидида; он говорит, чтобы зашли немного погодя, он пока посмотрит текст, – а сам бросается искать спасения у мистера Принса или в своих «шпаргалках».

Розги находятся всецело в ведении Роззги-старшего, поскольку сына своего он считает слишком увлекающейся натурой. Еще у него есть густые грозные брови, и он умеет кричать жутким голосом. Но грозная его повадка никого не пугает. Это только львиная шкура, или, говоря иначе, холостая пальба.

Маленький Мордант однажды нарисовал его портрет с длинными ушами, как у хорошо известного домашнего животного, за каковую карикатуру заслуженно пострадали его собственные уши. Доктор Роззги застиг его на месте преступления, впал в страшную ярость и поначалу грозился даже поркой. Но в тот день от Мордантова папаши как нельзя более кстати прибыла в подарок доктору корзина с дичью, отчего доктор Роззги смягчился и просто-напросто сжег портрет с ушами. Однако у меня в столе лежит за семью печатями еще один набросок работы того же юного проказника, с него-то и нарисован фронтиспис этой книги.

Первый боец

Старость моя уже не за горами, и в жизни и в странствиях моих я повидал немало великих людей. Видел Луи-Филиппа выходящим из Тюильрийского дворца; и его величество короля Пруссии, когда они с рейхсминистром в Кельне благословляли друг друга на рыцарский подвиг у меня под самым носом; и адмирала сэра Чарльза Нэпира (один раз, в омнибусе); и герцога Веллингтона; и бессмертного Гете в Веймаре; и покойного всеблагого папу Григория XVI; и еще человек двадцать великих мира сего, – из тех, взирая на коих нельзя не испытать почтительного и восторженного потрясения. Мне приятен этот трепет испуга – дань скромных духом Великому Человеку.

Так вот, мне довелось видеть и генералов, гарцующих во главе своих малиновых батальонов; и епископов, плавно шествующих под сводами соборов, опустив очи долу и жирными белыми пальцами прижимая к сердцу епископский берет; и университетских ректоров в дни высочайших посещений; и доктора Роззги во всей его славе, когда в выпускной день он, как глава школы, выслушивает обращенные к нему речи, – незабываемое зрелище; великие люди. Мне, правда, не посчастливилось увидеть ныне покойного мистера Томаса Крибба, но, без сомнения, я отнесся бы к нему с тем же благоговением, какое испытываю всякий день при виде Джорджа Чэмпиона, Первого Бойца в школе доктора Роззги.

Когда, задавая ему задачку из арифметики, я только представлю себе, что ему ведь ничего не стоит поколотить меня, ударом под ложечку согнуть в три погибели Принса и третьего учителя, а самого доктора Роззги выбросить в окно, тогда я не могу не восхищаться этим благородным, великодушным юношей, который сидит так спокойно и миролюбиво и ломает голову над столбиками или ковыряется в тексте греческой трагедии. Он мог бы, если б захотел, взяться за колонны и обрушить школу на наши головы. Мог бы запереть двери и перебить нас всех, подобно Антару, возлюбленному Иблы. Но он оставляет нас в живых. Он никого не поколотит без причины, то горе тирану пли подлецу!

По-моему, быть сильным, знать, что можешь поколотить всякого, – именно не действие, а только сознание, что все в твоей власти, – это величайший из даров. На открытом лице Джорджа Чэмпнона всегда сохраняется выражение божественного благодушия, которое есть не что иное, как знак осознания им собственной силы, и его честные голубые глаза светятся добротой и спокойствием.

Он непобедим. Этот лев даже детенышем показывал когти. Шесть лет назад сей бесстрашный юный вояка вступил в схватку с самим Франком Дэвисоном (ныне офицером Индийского корпуса, братом бедного маленького Чарли, за которым так заботливо до последнего дня ухаживала мисс Рэйби), тогда уже семнадцатилетним юношей и признанным первым бойцом в школе доктора Роззги. С поля боя мальчика пришлось унести, и Фрэнк уважительно и восхищенно предрек ему великое будущее. Легенды о былых драках любовно сберегаются во всех школах; в Родуэл-Риджисе сохранились даже предания сорокалетней давности – с юных дней самого доктора Роззги.

О битвах Чэмпиона с профессиональным кулачным бойцом, приезжавшим в Родуэл-Риджис на тренировки; с лодочником Блэком, грозой пристаней; с тремя главными задирами из «Школы доктора Уопшота», которые обижали нашего приходящего ученика, чья дорога домой вела мимо их академии, и так далее, и тому подобное, – обо всем этом знает в Родуэл-Риджисе каждый. Победителем неизменно выходил только он. Он добр и скромен, как все великие люди. У него честный, храбрый, ясный ум. Он не может сочинять стихи, как Пайндер, или читать по-гречески, как Уэллс из выпускного класса – этот кладезь учености, о котором Принс говорит, что его знаний хватило бы на шестерых самых что ни на есть первых учеников, – но он выполняет свою работу честно и добротно, и где бы он впоследствии ни очутился, из таких, как он, получаются самые храбрые солдаты, самые лучшие сельские священники – честные английские джентльмены.

Закадычный друг и оруженосец старины Чэмпиона маленький Джек Холл, которому он как-то спас жизнь, вытащив его тонущего из Мельничного пруда. Забавно наблюдать эту дружбу: младший постоянно скачет и резвится вокруг старшего и подсмеивается над своим защитником. В школе они никогда не расстаются. А в праздничные дни их можно встретить за несколько миль от города: Джордж с палкой в руке твердо шагает по проселочной дороге, а маленький Джек семенит подле, перекидываясь шуточками с деревенскими красотками.

У Джорджа есть на реке своя лодка, в которой он, впрочем, большей частью дожит и курит трубку, пока Джек работает веслами. В крикет он тоже не играет разве только по большим праздникам или когда его школа выступает против местной команды. Перед его подачей мальчишки бессильны: ловить, когда он бьет, – это все равно, что перехватывать на лету пушечное ядро. Видел я, как он играет в теннис, как он летает по корту и золотистые его волосы развеваются – настоящий Аполлон в фланелевой паре. Прекрасное зрелище.

Остальные старшие ученики нашей школы – это Лоренс, капитан крикетной команды, Хайло, знаменитый главным образом своим великолепным аппетитом, и Питмен, прозванный Росцием за пристрастие к драматическому искусству. Прибавьте к этому еще Суонки, по прозвищу Бриалин, полученному за страсть к помадам для волос, – он носит лакированные сапоги, а по воскресеньям надевает белые перчатки и подкарауливает на паперти шествующих попарно в церковь учениц «Школы мисс Пинкертон» – воспитательного заведения, недавно переведенного в Родуэл-Риджис из Чизика и руководимого родными племянницами покойной мисс Барбары Пинкертон, подруги нашего великого лексикографа, в строгих правилах, им одобренных и ею в свое время насажденных.

Такое поведение мистера Хорэса Суонки неоднократно вызывало нарекания; поговаривают, например, про какие-то записочки в стихах, помещаемые внутрь треугольных пирожков и передаваемые так через посредство миссис Раглз, которая по пятницам обслуживает молодых девиц, – и будто бы мисс Дайдоу, кому было адресовано угощение с вложением, пыталась проглотить ватный тампон и так покончить с собой. Но я не собираюсь здесь излагать эти нелепые слухи, могущие лишь повредить доброму имени превосходного учебного заведения, возглавляемого столь безупречными женщинами. И то сказать, мыслимо ли избегнуть столкновений, если, как раз когда мисс П. загоняет крючковатым зонтиком своих овечек в церковь, наших мальчиков обычно ведут на хоры? А про треугольный пирожок я просто ни одному слову не верю – все это выдумки ревнивой мисс Роззги, которая завидует мисс Рэйби и вообще всем, кто красив и добр, и преследует, если я не ошибаюсь, кое-какие собственные цели.

Малая классная

Малой классной называется небольшая комната в дальнем конце школьного здания. Через малую классную ход в квартиру доктора Роззги; и здесь занимается со своими учениками мисс Рэйби. В ее ведении человек шесть совсем маленьких крошек, которых она обучает на свой простой лад, пока они не вырастут или не приобретут знаний настолько, чтобы оказаться пригодными к переходу в большую классную. Многие из них торопятся поскорее получить это повышение, – бедные простачки, не ведающие, как и взрослые, собственного блага!

А она еще ведет учет расходам, выписывает счета, заведует бельем и всей школе пришивает оторванные пуговицы. Кто не согласился бы, чтобы такая девушка пришивала ему пуговицы у его домашнего очага? Но – бейся спокойней, о глупое сердце!

Мисс Рэйби приходится доктору Роззги племянницей. Ее мать была красавица (и, стало быть, отнюдь не походила на старую Зоэ): она вышла замуж за бывшего ученика школы, который стал капитаном в Ост-Индском корпусе и был вскоре убит при осаде Бхартпура. Вот откуда в школе доктора Роззги столько учеников из Индии, – Рэйби пользовался любовью сослуживцев, и когда доктор Роззги принял к себе сироту-племянницу, это составило хорошую рекламу его школе.

Диву даешься, как весело и радостно делает эта маленькая труженица свою работу. Утром она первая на ногах, а ночью последней ложится в постель, чтобы переделать все дела. А когда она провожает в гости тетку и кузину, у нее даже в мыслях нету, что хорошо бы и ей поехать вместе с ними. Настоящая Золушка, но только Золушка, которая рада оставаться дома, рада терпеть помыкання старой Зоэ и тушеваться перед сомнительной красотой Розы, рада сделать все, что ей только под силу, чтобы отплатить за доброту дяде, принявшему к себе сироту.

Словом, она выполняет работу трех горничных и получает жалованье одной. И так благодарна, если доктор покупает ей новое платье, словно он одарил ее несметным сокровищем. Его шуткам она ото всей души смеется, брань старой Зоэ выслушивает с кротостью, искренне восхищается Розой и только старается скрыться с глаз, тогда на сцене появляется зеленая физиономия Джека Роззги: его она не выносит и всегда находит какое-нибудь срочное дело, стоит ему оказаться поблизости.

Но зато когда к ней подходят некоторые другие… Не хочу показаться самонадеянным, но мне кажется… я думаю… по-моему, я произвел кое на кого довольно благоприятное впечатление. Однако – ни слова более об этом. Мне приятно видеть ее, потому что она неизменно в хорошем настроении, потому что она всегда любезна, потому что она скромна, потому что она любит своих бедных малышей, – а среди них многие сироты, – потому что она прелестна, или, во всяком случае, так мне кажется, а разве это не одно и то же?

Хотя она ласкова со всеми, надо – увы! – признаться, что у нее, несомненно, есть любимчики. Им она приносит пирожные от дядюшкина стола; их закармливает по секрету вареньями и соленьями старой Зоэ; она тратит на подарки любимцам свои скудные шиллинги и часами рассказывает им сказки и разные истории. Есть у нее одна особенно грустная история: о мальчике, который давно умер. Малышам никогда не надоедает слушать ее, а одному из них мисс Рэйби даже показывала локон бедного мальчика, который она хранит в своей рабочей шкатулке.

Любящие братья

Мелодрама в нескольких раундах

Доктор Роззги, мистер Типпер, дядюшка братьев Боксол, Боксол-старший, Боксол-младший, Браун, Джонс, Смит, Робинсон и Тиффин-младший.

Браун. А ну, дай ему, старый Боксол!

Джонс. Всыпь ему как следует, юный Боксол!

Робинсон. Наддай, наддай, старый Боксол!

Смит. Два против одного за юного Боксола!

Вбегает Тиффин-младший.

Тиффин-младший. Эй, Боксолы! Вас спрашивают.

Доктор Роззги (в дверях мистеру Типперу). Все ученики нашей школы, дражайший сэр, их нежно любят; ваши племянники – гордость моего заведения. Прекрасно воспитанные, аккуратные, примерные мальчики. Войдем же и поглядим на них, когда они углублены в занятия.

Входят доктор и мистер Типпер.

Немая сцена.

Самый плохой ученик

Мы, которые обладаем столь превосходными умственными способностями, должны с большой нежностью и сочувствием относиться к бедным созданиям, не наделенным нашими необыкновенными талантами. Неспособные ученики всегда вызывали мою симпатию, – еще когда я сам был школьником, плохие ученики неизменно числились среди ближайших моих товарищей; и выросли из них, кстати сказать, вовсе не такие уж тупицы; между тем как иные шустрые юнцы, целыми ярдами тянувшие наизусть латинские гекзаметры и с легкостью разбиравшиеся в любой заковыристой греческой фразе, остались самодовольными пустомелями, и ума у них ни на грош не прибавилось с самого нежного детского возраста.

Ох, уж эти неспособные горемыки! Вот говорят: «Последний ученик», – а каково должно быть такому нескладному четырнадцатилетнему верзиле, когда его обставляет шестилетний малыш, не умеющий еще даже говорить как следует!

В школе доктора Роззги на этой роли подвизается юный мистер Верзилоу. Это честнейшее, добрейшее, храбрейшее существо, всегда готовое помочь и удружить. Он многое умеет делать лучше, чем остальные мальчишки. Он превосходно лазит на деревья, прыгает, плавает, играет в крикет. Он может съесть в два раза больше, чем любой другой ученик в школе (мисс Роззги вам это подтвердит), он мастерски вырезывает из дерева фигурки своим большим ножом, делает и раскрашивает экипажики с настоящими колесиками, он может разобрать на винтики и потом снова собрать ваши часы. Он все может не может только выучить урок; и потому он безнадежно засел на последнем месте в школе. Малыши один за другим переходят в школу из приготовительного класса мисс Рэйби (правда, на свете мало найдется учительниц, которые могли бы с ней сравниться) и преспокойно «перепрыгивают» через беднягу Верзилоу. Его давно бы перевели в приготовительный класс, да он уж слишком велик. Было время, когда я подозревал его в том, что вся эта его непроходимая тупость не более как военная хитрость и что он нарочно представляется таким невосприимчивым к пауке, чтобы быть разжалованным назад в ученики приготовительного класса мисс Рэйби, – я, например, ради того, чтобы меня учила она, клянусь богом, с удовольствием надел бы короткие штанишки и передничек; но нет, это не хитрость, а природная неспособность к латинской грамматике.

Видели бы вы его «Латинскую грамматику» – это подлинное диво растерзанности. Листы и обложка закручены, словцо локоны, и изорваны в клочья. Многие страницы протерты до дыр его локтями, которыми он упирается в злосчастную книгу, страдая над каким-нибудь местом, и его кулаками, которыми он ее дубасит, впадая в ярость, а также пропитаны его слезами. Так и вижу его перед собой утирающим слезы ладонью: ведь он старается, старается изо всех сил, да все без толку.

Когда я думаю об этой «Латинской грамматике», о дьявольском «as-in praesenti» и о прочих подобных вещах, заученных мною в детском возрасте, клянусь богом, я просто диву даюсь, как я остался жив. Страшно подумать, сколько мальчишек были биты учительской тростью лишь за то, что оказывались не в силах усвоить эту непереносимую абракадабру! Милостивый боже, какие жалобные пени воссылают хором к небесам юные страдальцы! Будьте же снисходительны к ним, о наставники, и колотите лишь тех, кто нерадив в ученье.

Доктор Роззги (говоря между нами) поначалу подвергал беднягу Верзилоу воздействию розог и трости, но на того порка оказывала столь малое впечатление, словно он находился под хлороформом. Теперь Роззги махнул на него рукой и предоставил ему шагать своей дорогой. А Принс, который но натуре не способен не высмеять глупца, когда Верзилоу отвечает ему урок, обязательно принимает саркастический тон: «Позвольте узнать, мистер Верзилоу, способен ли был ваш блестящий ум усвоить разницу между понятиями, которые латинские грамматики определяют как имена существительные и имена прилагательные? Если же нет, то, может быть, вас просветит на сей счет мистер Фердинанд Тимминс?» И малютка Тимминс перескакивает через беднягу Верзилоу.

По-моему, Принсу не следовало бы издеваться над несчастным. Ведь он еще мальчик, и у него есть мать, вдова, которая любит его всем сердцем. Существует, правда, известное ядовитое изречение о тех, что плодят глупцов, в заботах погрязая; но помните, что оно принадлежит Яго, человеку злому и бессердечному.

Краткое пояснение насчет мисс Роззги

«Учащиеся, в особенности джентльмены наиболее юные и чувствительные душой, будут пользоваться неусыпным вниманием и нежными заботами мисс Зоэ Роззги, сестры принципала, первейшей своей целью ставящей возмещение (насколько таковое возможно) питомцам недостающей материнской ласки» – из «Проспекта Родуэл-Риджисской школы».

На бумаге все это выглядит неплохо, даже мисс Зоэ Роззги – этот цветок пятидесяти пяти лет (из коих сорок она дурманит себя всевозможными пилюлями), с носом, столь же алым, и взглядом, столь же кислым, как спелое китайское яблочко, – выглядит в «Проспекте» прекрасно. Но хотелось бы мне посмотреть на человека, который согласился бы взять мисс Зоэ себе в матери.

Во всей школе ее не боятся только двое: мисс Роза и я – да и то я все же се боюсь, хотя мне и известен один случай с учителем французского языка, происшедший в 1830 году, – остальные же все трепещут перед нею, начиная от самого доктора и кончая кухонным мальчиком Фрэнсисом, которого она запугала так, что он и носа не высунет из своего закутка, где чистит джентльменам сапоги.

Доктор – человек с виду надутый и суровый, но в душе слабый и уступчивый, любитель шуток и портвейна. Мне с ним ладить гораздо легче, чем мистеру Принсу, который, не таясь, обходится с ним как с совершеннейшим ослом, так что под его презрительным взглядом почтенный доктор съеживается, словно разоблаченный самозванец. Мне же нередко на склоне дня доктор Роззги, я знаю, всей душой рад был бы сказать: «Мистер Т., а не выпить ли нам, сэр, еще по стаканчику того вина с желтой наклейкой, которое вам как будто по душе?» (и которое ему по душе еще гораздо больше, чем мне), – да вот только старая ведьма Зоэ успевает обычно вмешаться и выжить меня с помощью своего возмутительного жидкого кофе. Это она-то мать родная? Как бы не так! Хилое от нее пошло бы потомство. С утра до вечера брюзжание, ругань, крики – то орет на прислугу, то рычит на мисс Рэйби, то лает на учеников, то тявкает на малышей. Она знает с точностью до унции, сколько съедает каждый мальчик, и для нее нет большего удовольствия, чем пичкать салом тех, кто не выносит жирного, и кровяными бифштексами тех, кто не терпит непрожаренного. Благодаря ей доктор Роззги трижды оказывался на волосок от разорения, и один раз из-за нее чуть не произошел бунт, когда по ее настоянию был выпорот Голиаф Исполин.

Счастлива эта женщина бывает только в те минуты, когда является утром в дортуар к малышам с чашкой горячего раствора английской соли и хлебной коркой на закуску. Брр! – меня при одной мысли оторопь берет. А она стоит и дожидается, пока не будет выпито все до капли. Только на днях я видел, как она учиняла такую расправу над маленьким Байлзом. При этом ее присутствие еще усугубляет горечь любого пакостного пойла.

Что же до ухода за теми, кто в самом деле заболеет, то уж не думаете ли вы, что она станет просиживать ночи у постели больного? Ну уж нет. Когда маленький Чарли Дэвисон (тот самый мальчик, чей шелковистый локон хранит в своей шкатулке мисс Рэйби) болел скарлатиной во время каникул, – потому что полковник Дэвисон, отец этих мальчиков, находился в Индии, – ходила за больным ребенком Энни Рэйби, она была с ним все время болезни, до последней минуты, пока своей рукой не закрыла глаза, которым не суждено уж было больше ни заискриться улыбкой, ни затуманиться слезой. Энни ухаживала за ним, Энни его оплакивала, но письмо с известием о его кончине писала мисс Роззги и получила в знак признательности от полковника медальон на золотой цепочке. Потом Фрэнк Дэвисон сбежал после одного скандала с мисс Роззги. И тут уж, как вы легко можете себе представить, когда Фрэик наконец добрался до Ахмеднуггурского нерегулярного полка, которым командовал его отец, прекратились ежегодные подарки и всякие там индийские шали для доктора и мисс Роззги; и если она воображала, что полковник вернется на родину и женится на ней (в благодарность за ее любовь и заботу об его осиротевших детях, которую он выражал в каждом письме), эти мысли ей очень скоро пришлось выкинуть из головы. Но то все дела минувшие, события семилетней давности, я знаю о них лишь кое-что со слов мисс Рэйби, которая девочкой тогда только поселилась у своего дяди. О мальчиках Дэвисонах она говорит с неизменным волнением, но довольно редко. Я так понимаю, что смерть младшего все еще терзает ее нежное сердце.

Мисс Роззги за одиннадцать лет выжила из школы семнадцать младших учителей и, я думаю, не меньше восьми французов, если считать с того дня, когда ее фаворит мосье Гринш исчез вместе с ее золотыми часами и прочим имуществом. Впрочем, это – лишь мои предположения, сделанные на основе некоторых высказываний любезной мисс Розы, которая нередко говорит колкости своей любимой тетушке. А у меня есть на нее другая управа.

Если она особенно разбушуется и примется нападать на мисс Рэйнби, стоит мне только упомянуть вскользь о малиновом варенье, и она сразу же прикусит язык. Она знает, о чем идет речь. Мне нет нужды ничего объяснять.

Приписка 12 декабря. – Теперь я могу сказать все. Я оставил свое место, и мне нечего больше опасаться. Так вот, заявляю (и как к этому отнесутся, мне дела нет), что своими глазами видел в кладовой, где хранятся сундучки мальчиков, как эта женщина, эта родная мать наших учеников, ела ложкой малиновое варенье из сундучка мистера Уиггина; и об этом я готов в любое время дать показание под присягой.

Трагедия,

которую надлежит представить примерно в шести актах

Тишина в классе. Староста и хранитель розог Лоренс по пятам за доктором шествует в «операционную». Мистер Бэкхаус оглядывается, прежде чем последовать за ними.

Бэкхаус. Ну, ладно, посмотришь, я тебе еще отплачу после уроков, доносчик проклятый!

Мистер Фискал. А я тогда опять на тебя пожалуюсь.

Бэкхаус выходит.

Из соседнего помещения слышен свист розог: Хлясть! Хлясть! Хлясть! Хлясть! Хлясть!

Бэкхаус возвращается.

Бригзу счастье привалило!

Входит мальчик-слуга: «Корзина для Бригзов!»

Юный Браун. Ура! Том Бригз, хочешь, я одолжу тебе мой перочинный ножик?

Если в этом рассказе не содержится морали, в какой притче тогда она есть, хотелось бы мне знать? До прибытия корзины с гостинцами Бригз пользовался в школе не большим почетом, чем любой другой юный джентльмен из первого класса. Более того, как раз незадолго перед тем я лично должен был сделать на уроке письма замечание юному Брауну за то, что он пинал его под партой. Но как эта круглая корзина, отправленная экономкой его матери и помеченная надписью: «Осторожно, стекло!» (из чего я заключаю, что она содержит, вероятно, несколько банок варенья и бутылок вина, кроме обычных торта и пирога с дичью и полусоверена для старшего Бригза, а также пяти новеньких шиллингов для Депимуса Бригза), – как прибытие этой корзины, говорю я, изменило положение Бригза и отношение к нему многих из его соучеников!

Если он добрый и хороший мальчик, каким я его считаю, то раньше, чем приняться за изучение содержимого корзины и приступить к разделке его с помощью столь любезно одолженного ему Брауном ножа, он прежде всего прочтет письмо из дому, которое лежит поверх гостинцев. Так и есть! Я указываю на него мисс Рэйби, для которой я как раз чинил перья, когда произошло это маленькое событие: он читает письмо, и щеки у него раскраснелись, а глаза мигают. Между тем другие мальчики, томясь, заглядывают в корзину. «Какое трогательное зрелище!» говорю я ей. Часть письма написана очень крупными буквами – это от маленькой сестрички. И держу пари, это она связала кошелек, который он сейчас вынимает из конверта и на который так хищно засмотрелся мистер Лис.

– Удивительный вы человек, вечно подмечаете всякие забавные мелочи, говорит с улыбкой мисс Рэйби, а ее быстрые пальцы и проворная игла ни на мгновенье не прекращают работы.

– Хорошо, что мы с вами оба оказались на месте и маленький Бригз находится как бы под прикрытием наших пушек. Тем самым он защищен от грубого нападения школьных пиратов вроде Дюваля, иначе они наверняка отняли бы у него немалую часть этих вкусных вещей, которые ему дороги и сами по себе, и, вдвойне дороги, так как они прямехонько из дому. Видите, я же говорил, вон пирог, и, должно быть, повкуснее тех, что подаются за нашим столом (впрочем, вы-то, мисс Рэйби, не замечаете таких вещей); и, конечно, торт, бутылка смородинной наливки, банки с вареньем и бессчетное множество свежих груш, переложенных соломой. Из присланных денег легкомысленный Бригз-младший сможет наконец погасить свой долг у миссис Раглз; а старшему Бригзу я позволю отдать деньги за пенал, который ему продал Буллок. Это послужит уроком юному моту на будущее. Но подумать только, что за перемена в жизни наступит для него на ближайшее время, пока не кончится присланное ему богатство! Драчуны, которых он сейчас боится, сменят гнев на милость и снизойдут до его пирога и конфет. По вечерам в дортуаре будут происходить пиры; и смородинная наливка покажется им напитком куда более сладостным, чем лучшее вино из докторского погреба. Будут приглашены самые близкие дружки. И юный мистер Подлип расскажет свою самую жуткую историю и споет самую красивую песню за кусок вон того пирога. То-то у них будет веселая ночка! А мы с мистером Принсом, делая на ночь обход, постараемся произвести побольше шуму на пути к дортуару, где спят Бригзы, чтобы мальчики успели погасить свет, спрятать угощение и нырнуть в постели. А утром надо будет послать за доктором Спраем.