Текст книги "P.S. I Hate You"

Глава 6. Исайя

Суббота № 2

– Пирс Санта-Моники, а?

Она находит меня на скамье рядом с лотком продавца чурро[7]7
  Чурро – сладкая обжаренная выпечка из заварного теста. Традиционное блюдо испанской кухни.


[Закрыть]. Руки ее засунуты в задние карманы коротких шорт, белая футболка с треугольным вырезом подчеркивает загорелую кожу; под футболкой чуть-чуть заметен бледно-розовый кружевной лифчик.

Марица-официантка – потрясающее произведение искусства и гордая обладательница выигрышного билета генетической лотереи Клейборнов, но я напоминаю себе не пялиться туда, куда не положено. Вчера я слишком много раз ловил себя на том, что рассматриваю ее, позволяя взгляду задержаться на каждом квадратном дюйме ее тела, – когда видел, что она на что-то отвлеклась.

В тот вечер на концерте мы постановили, что отношений между нами нет, и скрепили это стаканом холодной воды мне в морду, и я не имею намерения превращать эти не-отношения во что-то другое.

Не считая того, что ее жизнерадостное и искрометное поведение половину времени действует мне на нервы, я питаю глубокое уважение к ее склонности называть вещи своими именами и не пытаться произвести впечатление на кого бы то ни было – особенно на меня. Марица есть Марица. Она не прячется под слоями макияжа, нервными смешками или приятными высказываниями.

Но я ни за что не скажу ей этого.

Она может неправильно меня понять.

Она может подумать, будто нравится мне.

– Почему ты выбрал именно это место? – Марица усаживается рядом со мной, мазнув бедром по моей ноге. Соленый воздух наполнен запахом жареного теста, корицы и сахара, и это немедленно возвращает меня в детство.

– Родители приводили нас сюда, когда мы были детьми, – отвечаю я. – Они позволяли нам бегать по парку и покупали нам все, что мы хотели.

Эти воспоминания о лучших временах – единственное, что я действительно хотел бы сохранить из своего прошлого.

– Звучит мило, – говорит она, с тихим хмыканьем выдыхая воздух. – Значит, ты вырос в Санта-Монике?

– Не-а, – отвечаю я, помотав головой, и начинаю с хрустом разминать пальцы, глядя на океан. – В основном в Риверсайде.

– Когда ты в последний раз приходил сюда?

Я с шумом выпускаю воздух сквозь чуть приоткрытые губы и снова качаю головой.

– Даже не помню. Девять, двенадцать лет назад?

Кажется, мне было шестнадцать или семнадцать, когда отец в последний раз брал нас сюда, и это, похоже, логичный подсчет: незадолго до того, как он умер, а умер он сразу после того, как ушел, оставив больную жену и шестерых детей.

– Ты молчишь, – пару минут спустя говорит Марица, ткнув меня в плечо. – О чем ты думаешь?

– Ни о чем таком, чем стоило бы делиться, – отвечаю я. И это правда. Ей не нужно знать о моем прошлом. Оно не имеет никакого отношения к «здесь» и «сейчас», к нашей неделе суббот. Эту часть себя я больше не обсуждаю, и это все, что я могу сказать.

– Делиться стоит всем.

Я мотаю головой.

– Не этим.

Марица наклоняется вперед, уперев локти в колени и положив подбородок на ладони, и устремляет взгляд на толпу.

– Ты когда-нибудь наблюдаешь за людьми?

– Иногда, а что?

– Когда я была младше, мы с моей кузиной Мелроуз постоянно разглядывали людей и придумывали истории… ну, типа как выбирали человека, а потом за полминуты рассказывали всю историю его жизни, – поясняет она. – Видишь того человека? Позирующего у знака «Шоссе 66»?

Марица небрежно указывает на мужчину в джинсовых шортах, черной футболке и бейсболке с надписью «Пирс Санта-Моники». Нижняя часть его лица скрыта густой светлой бородой.

– Да, вижу, – отвечаю я.

– Его зовут Коллин Берк. Он из Денвера в Колорадо, – начинает рассказывать она, облизывая губы и рассматривая его. – В детстве был любимцем всей семьи, именно поэтому ему комфортно, когда он позирует для фото и вообще находится в центре внимания. По профессии он программист, компьютерщик, а в качестве хобби они с друзьями делают разные антуражные штуки для ролевых игр живого действия. Несмотря на то что ему уже за тридцать, он застилает свою кровать бельем с рисунком из «Звездных войн», а его пса зовут Йода. Еще у него есть девушка. Ее зовут Саманта Роббинс, и это она его фотографирует. Она еще не знает, но он собирается в этом году сделать ей предложение в семейном летнем домике у озера – на День Независимости, когда начнется фейерверк.

– Это романтично и по-гиковски, – говорю я. – Убийственное сочетание.

Марица вздыхает.

– И именно поэтому она согласится. Она без ума от него и хочет нарожать ему детей.

Я хихикаю.

– Ты ужасно непредсказуемая.

И мне это вроде как нравится…

– Ладно, твоя очередь. Выбери кого-нибудь и расскажи историю его жизни, – говорит она, откидываясь на спинку скамьи, прислоняясь ко мне плечом и похлопывая ладонью по моему колену. Обычно я не люблю вторжений в мое личное пространство, но сейчас почему-то близость другого человека не вызывает у меня этого раздражающего – словно ногтем по линолеуму – ощущения, от которого у меня сами собой сжимаются зубы и учащается дыхание.

Окидывая взглядом пирс и изучая варианты, я замечаю в некотором отдалении женщину, одетую только в бикини персикового цвета и сидящую в полном одиночестве на берегу, подстелив под себя зеленое полотенце.

– Вот, – говорю я, указывая в ее сторону. – Та девушка в бикини, которая сама по себе.

– Та, в соломенной шляпке?

– Ага, – отвечаю я, делая глубокий вдох. – Ее зовут Кейденс.

– Красивое имя.

– И она недавно порвала со своим парнем, потому что он трахал ее лучшую подругу, – начинаю я.

– Хм, это уже похоже на сценарий Мори Повича, но, ладно, продолжай.

– Она выросла в Нью-Гэмпшире, но всегда чувствовала себя скорее жительницей западного побережья, отсюда и высветленные волосы, и загар, граничащий с раком кожи.

– Не слишком ли сурово?

– Ладно-ладно. Это автозагар, и она всегда ответственно намазывается кремом от солнца. Так лучше? – спрашиваю я.

– Намного.

– В общем, она послала своего парня и приехала сюда, потому что хотела побыть наедине со своими мыслями, но в окружении людей. Вот такая она сложная натура, но большинство женщин такие. Они всегда хотят одновременно двух совершенно разных вещей и половину времени понятия не имеют, почему так.

Марица смеется.

– Ставлю галочку в колонке «истина».

– К тому же она втайне надеется, что какой-нибудь случайно встреченный привлекательный парень западет на нее, даст ей свой номер телефона и заставит ее забыть о том чуваке, который ее так кинул, – добавляю я. – Но в конечном итоге она вернется домой ни с чем, вызвонит подруг, и они вместе пойдут в свой любимый бар, чтобы пить и обсуждать, насколько тупые нынче мужики. И это правда. Когда дело доходит до женщин, мы действительно тупы, как пень… И наполовину это потому, что так уж мы устроены, а наполовину – потому, что вы, женщины, такие сложные, что мы вас и близко понять не можем.

– Эй, эй, эй, капрал! Не надо нас всех сметать в одну кучу, – возражает Марица, склонив голову набок и щуря глаза. – Я вот горжусь тем, что девяносто девять процентов времени во мне нет ничего сложного. Я просто женщина из серии «что ты видишь, то и есть» – ну, кроме как на работе, конечно. Там мне приходится быть милой и услужливой, иначе я не смогу платить за жилье.

– Твоя бабушка берет с тебя плату?

Она кивает.

– Конечно. А ты что, думал, я живу там бесплатно?

– Я не знаю, что я думал. – Я поднимаю руку. – В общем, вот тебе история той девушки в персиковом бикини.

– Ты даже не затронул ее прошлое. Допустим, есть ли у нее братья или сестры? Какую машину она водит?

– Ты воспринимаешь все это слишком серьезно, – возражаю я. – Какая разница, какую машину она водит? Ей только что разбили сердце. Все остальное в сравнении с этим вторично.

– Вполне справедливо. – Марица вздыхает, и я испытываю облегчение от того, что прошел свой «тур» в этой игре. – Слушай, ты есть не хочешь?

Я смотрю на свой телефон. Почти полдень.

– Хочешь суши или еще что-нибудь? – спрашивает она. – Ты любишь суши? Что вообще ты любишь?

– Суши – хорошо, сойдет.

– У тебя все всегда «хорошо». – Она встает со скамьи. Я тоже поднимаюсь и пожимаю плечами.

– И что?

– А бывает что-то, что не «хорошо» и не «нормально»?

Я хмурюсь. Нехороших и ненормальных вещей много, но они все не здесь и не сейчас.

– Если повидать то, что повидал в жизни я, то это, скажем так, заставляет тебя по-другому взглянуть на то, что хорошо и нормально, а что нет.

Она берет меня под руку, и мы идем по пирсу.

– Это глубокое замечание, капрал. Мне нравится, когда ты заходишь так глубоко. – Она прикрывает губы ладонью. – То есть я не то имела в виду. Я хочу сказать, что ты постоянно такой молчаливый, и мне кажется клевым, когда ты говоришь что-то с глубоким смыслом. Ты из тех людей, которые говорят только тогда, когда им есть, что сказать, и мне нравится это в тебе.

– Ну, ладно. – Мы проходим мимо палаток, где продают корн-доги и попкорн, петляем между мамочек в спортивных лосинах, протискиваемся мимо двух велосипедистов, и Марица так и не отпускает мою руку. – Ты всегда вот так ходишь под ручку с теми, кого едва знаешь?

– О, милый, а мне-то казалось, что нас уже кое-что связывает, верно? – вопрошает она, трепеща ресницами, хотя уголок ее губ иронически подергивается. – И вообще, неужели это тебя беспокоит? Если да, то скажи мне об этом.

– Пока нет, – отвечаю я. – Но я буду держать тебя в курсе.

Марица указывает на заведение под названием «SUGARFISH» и ведет меня туда. Хостесс говорит, что нам придется подождать сорок пять или пятьдесят минут, поэтому мы направляемся в бар, чтобы убить время.

– Тут только один табурет, – говорит Марица. – Сядешь?

– Я оскорблен, что ты вообще меня об этом спрашиваешь. – Я делаю шаг назад и указываю на сиденье. – Это место целиком и полностью твое.

Черт меня побери, я не какой-нибудь эгоистичный мужлан, который сам будет сидеть, а женщину заставит стоять.

Минуту спустя мы заказываем выпивку. Заведение шумное и набито до отказа, несмотря на будний день, но я решаю наслаждаться этим, поскольку это истинный рай по сравнению с тем, где мне предстоит оказаться через неделю.

– Я умираю от голода, – со вздохом говорит Марица, выпячивая полные губы. – Я забыла позавтракать. По крайней мере, сегодня перед уходом я не забыла покормить пса.

Телефон у меня в кармане жужжит, я достаю его и вижу на экране имя Калисты, моей сестры. Она всегда звонит мне только насчет мамы, поэтому я поднимаю палец.

– Извини, но мне нужно принять этот звонок.

– Конечно. – Марица улыбается и поворачивается к стойке.

– Алло, Калиста, – говорю я. – Что случилось?

– Знаешь, я должна была сегодня вечером привезти маме ужин, но у Эванджелины температура, у Грэйсона баскетбол, а Род работает сверхурочно. – В ее голосе звучит смесь изнеможения с бессилием.

– Ничего страшного, – говорю я. – Я заеду и привезу ей чего-нибудь к вечеру.

– Спасибо, братишка, буду тебе должна.

– Ты мне ничего не должна, – возражаю я.

– И что я буду делать, когда ты уедешь? – вопрошает она, тяжело вздыхая в трубку.

– Будешь делать то же, что и всегда, – отвечаю я. В разговор врываются грохот погремушки и вопли телевизора на заднем плане, и Калиста говорит, что ей нужно идти.

Это постоянный предмет наших с ней споров: Калиста ненавидит то, что я служу в армии. Она ясно дала это понять в тот же день, когда я завербовался. И не то чтобы она что-то имела против армии как таковой – она боится за меня, вот и все. Она боится потерять меня. В детстве мы с ней были очень дружны. Потом она вышла замуж и обзавелась детьми, а я был за границей. Теперь наше общение свелось к коротким телефонным звонкам насчет мамы и безмолвному «я тебя люблю», которое никогда не произносится вслух, но и никуда не девается.

Это действительно самое большее, что я позволяю себе чувствовать, честно говоря.

Сунув телефон в карман, я поворачиваюсь к Марице и обнаруживаю, что какой-то тощий урод с зататуированным «рукавом» и сплошь пирсингованными ушами привалился к барной стойке и, дебильно ухмыляясь, пялится на Марицу, словно акула на кету.

Я должен вмешаться.

Потом она скажет мне «спасибо».

Я возвращаюсь к ней, кладу руку ей на плечо и награждаю этого хмыря пристальным взглядом. До него не доходит. Он ухмыляется, а потом вообще смеется, как будто считает это какой-то шуткой.

– Этот тип пристает к тебе, малышка? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня, потом аккуратно убирает мою руку со своего плеча.

– Исайя, перестань.

Хмырь чешет висок, оглядывается по сторонам, едва удерживается от инстинктивного подергивания пальцев.

Я заставил его нервничать.

– Найди себе кого-нибудь еще, ладно, приятель? – продолжаю я, широко улыбаясь – мол, отвали. – Она моя.

– Исайя. – На этот раз голос Марицы звучит настойчивее, она сдвигает брови.

Хмырь сутулит плечи, его самоуверенность сдувается, словно проткнутый воздушный шарик, он ковыляет прочь и исчезает в толпе.

– Зачем ты это сделал? – Она бьет меня ладонью по руке. Кажется, она действительно зла.

– Я оказал тебе услугу.

– Нет, ты вел себя, как ревнивый болван. Неужели тебе нужно напоминать, что между нами нет ничего такого? И что это не свидание? И что у тебя нет на меня прав?

– Мне не нужно ни о чем напоминать, – отвечаю я, потому что настроен считать точно так же. – Я увидел, что ситуация требует вмешательства, – и вмешался.

Марица закатывает глаза.

– Охрененное объяснение.

Приносят наши напитки, и она хватает свой бокал так резко, что едва не опрокидывает его.

– Он просто хотел к тебе подкатить, – говорю я ей.

Повернувшись спиной ко мне, она подносит к губам бокал с мартини.

– И как ты это узнал? Раскусил его всего за три секунды?

– Я знаю мужчин, – говорю я. – Я знаю, как мы думаем, как мы действуем. Последние десять лет – ну, чуть меньше – я провел среди изголодавшихся по сексу мужчин, для которых бары – это, типа, как долбаная игра в «Сожри рыбку», а этот тип явно был настроен на охоту за добычей.

Она ничего не говорит, только делает очередной глоток. Но я хотел бы, чтобы она ответила, потому что уже я начинаю чувствовать себя козлом.

– Марица, – произношу я. Спустя несколько секунд она все же поворачивается ко мне.

– Знаешь, если честно, сейчас я оскорблена. Я оскорблена тем, что ты считаешь меня дурой, не понимающей разницы между мужчиной, который искренне мной интересуется, и мужчиной, который просто хочет подкатить ко мне яйца. Этот парень был очень милым, мы разговаривали с ним про группу «Aerosmith», потому что на нем была настоящая футболка с их тура 1993 года, а ты обошелся с ним, как с каким-нибудь пикапером.

Она сжимает пальцы и снова отворачивается.

– Извини, – говорю я, проводя ладонью по жесткой щетине, уже пробившейся у меня на подбородке.

– А вдруг он в будущем мог стать моим мужем? Что, если бы мы с ним понравились друг другу? – спрашивает она, все еще сидя спиной ко мне. – Вдруг бы нам было предназначено когда-нибудь пожениться, завести пятерых детей и жить в красивом доме в Темекуле? А теперь я никогда этого не узнаю. – Марица снова разворачивается ко мне. – Я надеюсь только, что ты сможешь с этим жить.

– Что?

– Тебе придется жить, зная, что ты, по сути, убил моих будущих детей, вмешавшись в судьбу, – говорит она, поднимая свой бокал. – Это какой-то дерьмовый вариант «Назад в будущее», капрал.

Я совсем сбит с толку.

А потом она начинает смеяться.

– Я тебя разыграла.

Выдохнув, я отступаю на полшага. Она меня подловила. И еще как подловила.

– Меня ничуть не заинтересовал этот парень, – говорит она. – Он милый, но совершенно не в моем вкусе, так что спасибо за то, что спас меня.

На стойке вякает звонок – должно быть, освободился столик для нас.

– Ты чертовски хорошая актриса, – сообщаю я ей с полуухмылкой. Если бы мы были знакомы ближе, сейчас я ущипнул бы ее за задницу. Вместо этого я бесстыдно опускаю взгляд, пока иду за ней: можно считать, что это наказание за ее розыгрыш.

– Это в моей крови, – отвечает она. – Буквально.

Минуту спустя мы уже сидим в уютной угловой выгородке и читаем меню, отпечатанное на линованной бумаге. Снаружи в полном разгаре ясный день, но здесь царит интимный полумрак, везде расставлены свечи. И хотя это вовсе не свидание, хотя последнее, что мне нужно, – это привязанность к этой женщине, однако какой-то маленький, самый крошечный кусочек моей души желает, чтобы мне не нужно было уезжать на следующей неделе, чтобы я мог остаться здесь и узнать ее немного лучше.

Что-то говорит мне, что я мог бы ее полюбить.

И это о многом говорит, потому что на самом деле я никого не люблю.

* * *

– Что ты делал сегодня, Исайя? – спрашивает в тот вечер мама, устраиваясь за столиком-подносом и протягивая руку к пульту от телевизора.

– Да просто гулял.

Она смотрит на меня. Конечно, она больна, устала, время от времени ее мозги затуманиваются, но она хорошо знает меня.

– Не лукавь со мной, – говорит она и смотрит на меня исподлобья. – Чем ты занимался?

– Ходил на Пирс.

Мама приглушает звук телевизора и сжимает губы. Она многое забывает, но пирс Санта-Моники помнит хорошо.

– Один? – спрашивает она.

Присев на край ее постели, я качаю головой.

– С другом.

– С каким другом?

Тяжело вздохнув, я встаю.

– Здесь жарко. Может, включить вентилятор?

– Нет, сядь. – Она жестом велит мне вернуться на прежнее место. – С каким другом?

– Просто… с девушкой, с которой я познакомился несколько дней назад.

Лицо мамы остается суровым. Она знает, что я не собираюсь строить ни с кем отношения. Я почти десять лет не приводил домой девушек, так что всякий раз, когда я упоминаю, что гулял с девушкой, мама предполагает, будто речь о какой-нибудь цыпочке, которую я подцепил в местном спортбаре.

– Она милая, – говорю я, чтобы успокоить маму. – И веселая. Она бы тебе понравилась.

Лицо матери слегка смягчается.

– Ты меня с ней познакомишь?

– Нет.

Она склоняет голову набок, скрещивает ноги и подается ближе ко мне, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Она тебе нравится? Эта девушка?

– Мам, твоя еда стынет. – Я указываю на пенополистироловый контейнер, к которому она не притронулась с тех пор, как я поставил его перед ней пять минут назад. – Ты же знаешь, стейк после микроволновки будет невкусным.

Выпрямившись, она берет нож и вилку и начинает резать мясо, что-то бормоча себе под нос по-португальски.

– Она хорошая девушка, – говорю я. – Приличная. Но мы просто друзья.

Если это вообще можно так назвать.

– Тебе нравится проводить с ней время? – спрашивает мама.

– Нравится.

Она кладет в рот крошечный кусочек стейка и задумчиво жует.

– Я хочу лишь, чтобы ты хорошо проводил время с какой-нибудь милой девушкой. С той, которая заставит тебя улыбаться. Это мое предсмертное желание, Исайя.

– Мам, не говори так.

– Как?

– Не говори о предсмертных желаниях. Ты не умираешь.

Мамины губы изгибаются в нежно-печальной улыбке.

– Meu amor, ты живешь в мире отрицания, но тебе уже давно пора выйти из него. Если ты отрицаешь смерть, ты отрицаешь жизнь. Просто обещай мне, что ты не станешь отрицать свои чувства.

Снова поднявшись с кровати, я утвердительно хмыкаю, чтобы успокоить ее, потом наклоняюсь и целую ее в лоб.

– Если что-то понадобится – я в соседней комнате.

Глава 7. Марица

Суббота № 3

– Давай говорить прямо. – Моя кузина, она же лучшая подруга, она же соседка, Мелроуз, прислоняется к дверному косяку моей ванной, пока я готовлюсь к встрече с Исайей. – Я уезжаю на три дня, возвращаюсь, а ты всю неделю проводишь с каким-то совершенно посторонним человеком?

Приоткрыв рот, она смотрит на свое отражение в моем зеркале и укладывает свои взлохмаченные светлые локоны в такой же лохматый узел на макушке.

– Ты чокнутая, – продолжает она. – Не то чтобы ты уже об этом не знала. Твои родители в курсе?

– Нет.

– А бабушка?

– Нет.

– Боже святый, Марица, а если с тобой что-нибудь случится? И никто даже не будет знать, с кем ты ошивалась? – Она щелкает языком. Если Исайя считает, что я склонна актерствовать, пусть сначала познакомится с ней.

Если он с ней когда-нибудь познакомится.

Чего, по всей вероятности, не случится.

– Он служит в армии, – говорю я ей, как будто это автоматически делает его безопасным.

– Многие служат в армии.

– Он хороший человек, – добавляю я, потому что любой, кто готов пожертвовать своей жизнью ради совершенно незнакомых людей, в моих глазах будет хорошим, пусть даже он неприветливый и вообще нелюдимый тип.

– И ты знаешь это, хотя знакома с ним без году неделя? – Она протискивается мимо меня, усаживается на крышку моего унитаза и опирается локтем о мой столик с косметикой. – Я считала тебя сумасшедшей из-за того, что ты тогда приютила бродячих собак. А потом решила, что ты еще больше свихнулась, когда ты сменила свое основное направление на изучение гендерного чего-то там, потому что до тех пор ты не проявляла ни малейшего интереса к этому вопросу, но это… это просто вишенка на торте, дорогая моя.

– Нам весело вместе, – отвечаю я, пожимая плечами на все ее тревоги.

Мелроуз – актриса, отчаянно пытающаяся пойти по стопам нашей бабушки. Пока что на кинопортале в Интернете о ней упоминают редко. Мелкие роли. Она все еще посещает курсы актерского мастерства и ждет больших перемен, но в прошлом году она сыграла в одной из серий «Закона и порядка» и с тех пор одержима такими передачами, как «Дата», и всем прочим, связанным с жуткими, извращенными преступлениями. Из-за этого она вдруг твердо уверовала в то, что у всех вокруг на уме сплошные скрытые мотивы.

Я предпочитаю относиться к ее тревогам скептически.

К тому же у меня в сумке есть перцовый баллончик на тот случай, если он решит сделать какую-нибудь глупость. И я обучалась на женских курсах самозащиты во время второго года в Беркли. К тому же, будь он маньяком, мне кажется, у него было бы множество возможностей убить меня ночью в пятницу, когда он оставался здесь, у меня – мелкая подробность, которой я не собираюсь делиться с Мел в ближайшем будущем.

Собрав волосы в узел на затылке, я изучаю свое отражение в зеркале еще раз, а потом тянусь за флаконом духов «Кай» и сбрызгиваю запястья.

– Сегодня мы идем на фермерский рынок в Брентвуде, – сообщаю я кузине. Она корчит гримасу. – Чего? – спрашиваю я.

– С каких это пор ты интересуешься подобной хренью?

– Ни с каких, – отвечаю я. – Но на этой неделе мы пробуем все новое, то, чего никто из нас никогда не делал прежде. Это неделя слова «да».

Мелроуз сует палец в рот, притворяясь, будто давится чем-то. Она всегда выносит суждения поспешно. Однако меня это ничуть не обижает. Ее идеальное представление о мужчине, с которым следует встречаться, примерно таково: вдвое старше нее, с крутой спортивной машиной и с карточкой постоянного клиента во всех эксклюзивных ресторанах Лос-Анджелеса.

Может, она и моя лучшая подруга, но мы с ней совершенно разные.

– Ну, ладно… Пока ты шляешься со своим дружком-маньяком, я собираюсь пообедать с бабушкой в «The Ivy», – говорит она дразнящим тоном, словно я должна ей позавидовать. Потом она улыбается. – Жаль, что ты не можешь к нам присоединиться.

– В следующий раз. – Я выключаю свет в санузле и направляюсь в свою комнату, беру вещи и влезаю в удобные кроссовки. Фермерский рынок всего в шести кварталах отсюда, поэтому я иду пешком. Но прежде чем направиться к двери, я пишу Исайе и сообщаю, что мы встречаемся через десять минут.

Он отвечает, что уже на месте.

Я фыркаю.

Ох уж эти военные с их пунктуальностью!

* * *

– Ты выделяешься тут, как бельмо на глазу, – говорю я, когда подхожу к нему.

– Почему ты так считаешь? – спрашивает он.

– Не знаю. Не могу определить точно. Ты просто выделяешься. Ты не из тех людей, которые ходят по фермерским рынкам, это точно.

– Может, мне сегодня надо было надеть льняные штаны и соломенную шляпу? – интересуется он. Мы идем вперед, сталкиваясь плечами через каждые несколько шагов.

– Было бы неплохо. – Мы проходим мимо цветочной будки, и мое внимание привлекает букет голубых гортензий. – Погоди, я хочу их купить.

– Это прихоть или необходимость?

– Голубые гортензии – всегда необходимость.

Минуту спустя я отхожу от прилавка с великолепным букетом, обернутым в коричневую бумагу, а Исайя останавливается у киоска с буррито и покупает лепешку с начинкой из яиц от местных «вольных» кур, натурального чеддера из Северной Калифорнии и куриной колбаской – похоже, все из тех же кур, содержащихся на вольном выгуле.

Мы находим пустой столик рядом с винным магазинчиком и занимаем его.

– Так как же выглядит человек, который ходит по фермерским рынкам? – спрашивает Исайя. Я фыркаю от смеха.

– Не знаю… наверное, это мать четверых детей, которая ездит на «Вольво», одержима всем натуральным и занимается пилатесом? Понимаешь, не хочу прибегать к стереотипам, я просто делаю выводы из того, что вижу здесь. Таких вокруг нас, судя по всему, полным-полно.

Он оглядывается на парковку позади нас, и я насчитываю там по меньшей мере восемь «Вольво XC-90», большинство из которых глянцево-черные или мерцающе-белые. Женщина, одетая в девяностодолларовые штаны для йоги, катит перед собой двойную коляску и покрикивает на двух детей постарше, требуя не убегать от нее далеко.

– Видишь? – Я указываю на нее. – Так я права или не права?

– Ты права. – Он уплетает последний кусок своего буррито и вытирает руки о салфетку. – Тогда из каких я людей?

– Что?

– Если я не из тех людей, которые ходят по фермерским рынкам… к какой категории ты меня отнесешь? В какую коробочку положишь?

Сделав глубокий вдох, я размышляю над ответом. Я обещала ему полную честность, значит, честность он и получит.

– Ты все еще под вопросом, Исайя, – говорю я. – На первый взгляд я бы причислила тебя к какой-нибудь категории военных, потому что ты очень серьезный, упорный и прямой. Но с учетом последних нескольких дней – я не знаю. Я думаю, в тебе есть больше, чем ты показываешь. Ты очень закрытый. Настолько закрытый, что я даже близко не подошла к тому, чтобы разгадать тебя. Я пыталась. Как-то ночью, лежа в постели, я вспоминала наш совместно проведенный день, стараясь понять, есть ли что-то, что я упустила. Но у меня разболелась голова, и я уснула.

Он фыркает и качает головой.

– Значит, под вопросом, да?

Я киваю.

– Да.

– Это честный ответ.

– Ты когда-нибудь собираешься открыться? Ты знаешь, что можешь сказать мне что угодно. Мы, по сути, все еще остаемся незнакомцами друг для друга. Ты, вероятно, даже не помнишь мою фамилию, так что твои тайны у меня будут в безопасности.

– На самом деле я ничего никому не говорю, – отвечает он. – Это не что-то личное. И я помню твою фамилию, потому что я подавал заявление в твою страховую компанию за ущерб, который ты причинила моей машине.

Я вздыхаю. Он будет крепким орешком, но я чувствую, что он стоит того, чтобы его расколоть. Единственная проблема заключается в том, что у нас осталось не так много дней, и время, которое нам предстоит провести вместе, утекает секунда за секундой, и не похоже, чтобы я добилась с ним особого прогресса до его отъезда.

– Все в порядке. – Я похлопываю его по плечу. – Просто знай: если ты когда-нибудь захочешь чем-нибудь поделиться, я – рядом.

– Я не делюсь.

Уголок его полных губ приподнимается, он откидывается на спинку стула и смотрит на меня так, как никогда раньше не смотрел. Я отдала бы что угодно, лишь бы узнать сейчас его мысли, хорошие или плохие.

– Может, займемся дальнейшими исследованиями? – спрашиваю я, вставая. Он отводит взгляд, поднимается со стула и потягивается, вскинув руки над головой. Его рубашка задирается настолько, что я успеваю заметить скульптурные мышцы, тянущиеся к боковым сторонам таза, а также нижний край «кубиков» пресса.

Мое сердце екает, и я на целых три секунды теряю способность соображать. В ту ночь после концерта мне было не до того, чтобы в полной мере оценить все это.

– Я слыхала, где-то здесь продают убийственно вкусные плюшки с корицей, – говорю я ему, окидывая взглядом прилавки. – Первый, кто найдет, – выигрывает.

– Выигрывает что?

– Выигрывает по жизни, капрал. Плюшки с корицей – наше все.

Он следом за мной входит в толпу, и только когда мы встречаемся в дальнем конце фермерского рынка, я соображаю, что оставила свои гортензии у винного магазинчика.

– Черт, – говорю я.

– Что такое? – Он хмурится. – Что случилось?

– Я забыла свои цветы.

Он окидывает меня взглядом с ног до головы, словно ему нужно лично удостовериться, что я действительно забыла цветы, потом вздыхает.

– Ты хочешь вернуться и забрать их?

– Я уверена, что их там давным-давно нет. Поверь мне, едва эти дамочки с фермерского рынка увидели ничейный букет гортензий, как сразу же прибрали его к рукам, решив, что у них ему будет лучше. – Я машу рукой. Терпеть не могу слишком долго задерживаться на чем-то негативном. Это меня бесит. – Да бог с ними.

Исайя оглядывается туда, откуда мы пришли, и упирает руки в бока.

– Не надо, – говорю я. Он поворачивается ко мне, изображая непонимание. – Ты думаешь о том, чтобы сделать рыцарственный жест и купить мне другие цветы вместо тех? Не делай этого.

– О чем ты говоришь? – Он морщит нос, но я не покупаюсь на это.

– Я не хочу от тебя цветов, – отвечаю я. – Даже взамен тех, которые я купила для себя.

– Я никогда не стал бы покупать тебе цветы. Это нарушает правило номер один.

Я склоняю голову набок и всматриваюсь в его красивое лицо.

– Не лги мне, капрал. Не нарушай правило номер два, говоря, что ты не собирался нарушить правило номер один.

– Чтоб ты знала: я просто думал купить еще один буррито, – заявляет он.

– Хм-м. – Я все еще не знаю, верить ли ему. – Ладно, неважно. Купим еще один буррито.

Я беру его под руку, и мы направляемся обратно в толпу, словно два лосося, плывущих против течения. По пути мы останавливаемся у прилавка с плюшками.

После этого я веду его к кинотеатру «Виста» – знаменитому развлекательному заведению, построенному почти сто лет назад.

Сегодня здесь идет «Касабланка».

Что в некотором роде символично… потому что из всех блинных во всех городах мира он пришел именно в ту, где работаю я.

И, что бы ни случилось по окончании этой недели, у нас всегда будет Брентвуд.