Текст книги "P.S. I Miss You. Я по тебе скучаю"

Глава 12
Саттер

– Кто это был? – спрашивает Тиффани, тяжело дыша, ее грудь вздымается и опадает. Она смахивает с лица спутанные волосы.

– Моя соседка, – отвечаю я. Мои ладони соскальзывают с бедер Тифф, я вдыхаю слишком резкий запах ее духов. Я прикидывал, что мы разденемся здесь, а потом я донесу ее до своей комнаты, чтобы там уже приступить к основному действу, но она повисла на мне сразу же, едва мы переступили порог.

Всё случилось так быстро, и мое возбуждение уже схлынуло.

Один взгляд на заплаканное лицо Мелроуз – и мой маленький вечер на двоих оказался испорчен.

Плачущие девушки для меня – словно криптонит для Супермена. Это единственное, с чем я не могу справиться, единственное, напоминающее мне о том, что на самом деле у меня есть сердце и способность чувствовать – как бы сильно мне ни хотелось верить в то, что я неуязвим для подобной дряни.

Мама ушла, когда я учился в старшей школе, и практически всю юность я провел под одной крышей с властным самодуром, который все свои проблемы решал бутылкой «Ten High» из винного магазина на Харвестер-роуд и двумя литрами дерьмовой черри-колы.

Эмоциям в нашем доме не было места.

Не взяли в команду? Ну и что? Не будь плаксой и займись другим видом спорта.

Девушка послала тебя? Ну и пошла она на хрен. Все равно от женщин одни неприятности.

Не было никакого сочувствия. Никаких похлопываний по плечу или слов ободрения. Я вырос, считая, что это нормально, что мужчины устроены так, чтобы ничего не чувствовать. Только в двадцать с лишним лет, после череды неудачных отношений, я осознал, что быть каменно-холодным – это ненормально.

А еще я осознал, что понятия не имею, что делать, думать или говорить, когда кто-то другой явно расстроен… но я не могу при этом сидеть и ничего не делать вообще.

Я не могу трахать Тиффани, в то время как Мелроуз плачет наверху.

– Саттер. – Тифф запускает пальцы мне в волосы, прижимается ко мне сиськами, а потом тычется носом мне в ухо.

Мои ладони ложатся на ее талию, и я тяжело вздыхаю.

– Извини.

Она выпрямляется и вглядывается в меня, чуть поворачивая голову из стороны в сторону.

– «Извини»? О чем это ты?

Я смотрю на ее гладкие круглые груди и не чувствую ничего. Сейчас они так же лишены для меня сексуальности, как, допустим, два грейпфрута. Перед глазами у меня стоит лицо Мелроуз – в красных пятнах и потеках макияжа, и я не могу не думать об этом. В груди у меня что-то сжимается, как бывает всегда, когда я понимаю, что что-то не так.

– Тебе лучше уйти. – Я протягиваю левую руку, поднимаю топик и лифчик Тифф и подаю ей, а потом ссаживаю ее со своих колен.

– Ты серьезно? – спрашивает она.

– Да. – Я разглаживаю свои джинсы и смотрю в сторону лестницы. Мне нужно подняться и проверить, как там Мелроуз, но я, черт побери, понятия не имею, что вообще ей сказать.

Мы даже не друзья, и с тех пор, как она въехала сюда, она только и делала, что раздражала меня, но что-то влечет меня к ней.

– Я что-то сделала не так? – спрашивает Тиффани, застегивая лифчик.

– Нет.

Она натягивает топик через голову и отбрасывает волосы на спину.

– Не понимаю…

– Я… больше не в настроении. – Я беру ее сумочку, висящую на спинке кресла, и подаю ей, а потом провожаю Тифф к двери. – Извини. В следующий раз?

– Я сегодня отменила свидание, назначенное на «Bumble»[4]4
  «Bumble» – приложение для знакомств.


[Закрыть], чтобы приехать сюда. – Она влезает в туфли и говорит сквозь сжатые зубы, глядя в сторону лестницы: – Не звони и не пиши мне больше. И вообще, пошел ты на хрен!

С этими словами она рывком распахивает дверь и захлопывает ее за собой. Я иду на кухню, чтобы взять пару бутылок пива.

Судя по всему, Мелроуз не помешает выпить, да и мне тоже, если я собираюсь отложить на время свои поганые замашки.

Минуту спустя я останавливаюсь перед дверью Мелроуз, сую под мышку запотевшие бутылки и стучусь.

– Уходи, Саттер, – отзывается она сдавленным голосом.

Я стучусь снова.

– Уходи, – повторяет она.

Что ж, постучусь в третий раз. И в четвертый, если понадобится. Сегодня вечером я никуда не собираюсь.

Пару секунд спустя дверь распахивается от резкого рывка. Мрачное лицо Мелроуз становится озадаченным, когда она видит бутылку у меня в руке.

– Что это? – спрашивает она.

– Судя по всему, у тебя был тяжелый вечер. – Я протягиваю ей пиво, но она не собирается его брать. Ее усталый взгляд останавливается на моей протянутой руке.

– С чего это ты решил проявить ко мне доброту?

– Для тебя это тоже странно, да?

Мне удается заставить ее чуть-чуть улыбнуться. Кажется. Эта улыбка исчезает так быстро, что я даже не успеваю заметить.

Приняв, наконец, мой щедрый дар, Мелроуз приподнимает брови и делает глоток.

– Полагаю, нет.

– Хочешь поговорить об этом? – спрашиваю я, забрасывая руку за голову. Подобные вещи мне даются ужасно плохо, и я не люблю разговоры ради разговоров, но раз уж я сюда пришел…

– Твоя девушка ушла? – Мелроуз игнорирует мой вопрос.

– Знакомая. И да, я отправил ее домой.

– Отправил домой? – Она морщит лоб, словно не веря в это.

Я киваю. Я и сам в это не верю. Я никогда не отказывался от секса на полпути, чтобы успокоить какую-то плачущую девицу – к тому же совсем не ту, которую собрался трахать.

– Мне нужно вывести Мёрфи. – Мелроуз подхватывает на руки складчатого пса, спускается вниз и проходит через гостиную и кухню к двери черного хода.

Я следую за ней, выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь. Мёрфи рысит прочь и скрывается где-то в темноте двора, а Мелроуз присаживается на ступеньку крыльца. Луна обливает сиянием ее слегка загорелую кожу и шелковистые волосы, и кажется, что Мелроуз сама чуть-чуть светится.

– Ну… так ты в порядке? – спрашиваю я, отдирая этикетку со своей бутылки. До меня доходит, что я все еще не поблагодарил ее за то, что она сложила мои футболки, но мне кажется, что сейчас не время.

– Ты не должен этого делать, – говорит она.

– Делать что?

– Жалеть меня, – говорит она, оборачиваясь и поднимая голову. – Мне не нужна твоя жалость.

– Я тебя и не жалею. Я даже не знаю, что случилось, – отвечаю я. – Но судя по тому, как ты была одета, когда вернулась домой… полагаю, это из-за какого-то козла.

– Ты был прав, Саттер. – Она тоже подцепляет этикетку на своей бутылке. – Сегодня я встречалась с Робертом Макколи.

В груди у меня что-то сжимается. Я знаю, к чему это все идет.

– Он испортил то, что могло бы стать замечательным вечером, превратил его в голливудский штамп, содранный прямиком с прошлогодних газетных заголовков. – Она подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. – За все годы, когда я пыталась чего-то добиться, за столько свиданий, на которые я ходила, я никогда не чувствовала себя такой использованной дешевкой.

Я присаживаюсь на ступеньку рядом с ней и улавливаю нежный запах ее духов, витающий на легком ветерке. Это совсем другие духи, чем те, которыми она надушилась в день приезда. Он тонкий и приятный, ненавязчивый. Что-то вроде клементина и абрикосов или чего-то в этом роде.

Мелроуз делает глоток пива, постукивает накрашенным ногтем по зеленой бутылке и щурится, словно о чем-то задумавшись.

– Почему некоторые типы считают, будто, если они заставят тебя потрогать их стояк, это станет хорошей прелюдией к сексу? – спрашивает она. – Это должно было возбудить меня? То, что он схватил мою руку и насильно заставил меня трогать его пах?

– Он что-нибудь еще тебе сделал? – Я смотрю на ее запястья, но уже слишком темно, чтобы разобрать, есть ли на них синяки или ссадины.

– Нет. Физически – нет, – отвечает она. – Просто после этого я была несколько выбита из колеи. – Мелроуз поднимает дрожащую руку. – Кажется, и до сих пор.

– Тебе нужно заявить на него. – Мне трудно дышать, и я понимаю, что невольно сдерживаю дыхание. Я хотел бы его убить. Черт побери, сейчас я вполне мог бы его убить.

На краткий момент я представляю, как впечатываю этого жирного ублюдка в зад его «Феррари».

Мелроуз машет рукой.

– Я просто хочу забыть о том, что это вообще случилось.

Отставив бутылку в сторону, я качаю головой.

– Я уверен, что ты не единственная. Он, вероятно, делал это с десятками других девушек. И, скорее всего, продолжит делать, потому что ему сходит с рук. Я рад, что ты ошиблась и что ты сумела за себя постоять, но ты не можешь это так оставить.

– А что они сделают? Мое слово против его слова, – возражает она. – Скорее всего, все подумают, что я это сочинила.

– А не начхать ли, кто что подумает? О таких случаях нужно сообщать.

Мелроуз поворачивается в сторону двора, глядя, как Мёрфи обнюхивает куст магнолии.

Я встаю и жестом приглашаю ее последовать моему примеру.

– Давай, поехали. Я тебя отвезу.

Мелроуз поднимает ко мне лицо, упираясь щекой в свое согнутое колено.

– Почему ты сейчас ко мне так добр?

– А это важно?

– Нет. Полагаю, нет, – отвечает она, вставая. – Просто… я не знаю, троллишь ты меня. Или это по-настоящему?

– Я не троллю тебя, Мелроуз. Я не стал бы шутить о таких вещах. – Должен признать, приятно наконец-то общаться с ней по-людски. – Иногда я бываю тем еще уродом, но я не бессердечен.

Она приоткрывает рот, словно собираясь что-то ответить, но жужжание ее телефона прерывает неначатую фразу. Мазнув пальцем по экрану, она смотрит на сообщение. Краем глаза я замечаю, что оно от Ника. Взгляд заплаканных глаз Мелроуз скользит по строчкам, на ее губах появляется улыбка, и она быстро набирает ответ.

Забавно, что одно-единственное сообщение от Ника может заставить ее улыбаться вот так, вероятно, забыв обо всем, что случилось в этот вечер.

– Спасибо за это. – Мелроуз указывает на свою бутылку с пивом, потом выпрямляется и зовет своего пса. – И спасибо за то… что пришел узнать, как я. Наверное, на сегодня всё. Я напишу заявление прямо завтра с утра. Обещаю. Мне просто нужно поспать. Лучше делать это с ясной головой.

На экране ее телефона всплывает еще одно сообщение – вероятно, тоже от Ника, и Мелроуз с Мёрфи уходят в дом.

Я не ревнив… и я не влюблен в Мелроуз… но волна чего-то – я даже не знаю чего – окатывает меня, когда я смотрю ей вслед.

Снова усевшись на крыльцо, я допиваю свое пиво и стараюсь отделаться от этого странного ощущения.

«На хрен эмоции и чувства, – говорил когда-то мой отец. – Лучше просто трахай женщин. Так ты избавишь себя от кучи головной боли».

Я никогда особо не уважал старого придурка с его «достойными» отеческими советами – надо сказать, довольно нечастыми, но эту его фразу я запомнил на долгие годы.

И пока что жизнь ее не опровергла.

Глава 13
Мелроуз

Воскресенье, послеобеденное время. Бабушка своим любимым драматическим жестом воздевает руки к небесам.

– Рэнд, этот чертов автомат постоянно отключается!

Мой отец кладет планшет на стол.

– Я тебе говорил – нужно вызвать электрика. Сколько раз в день тебе приходится ходить в гараж, чтобы щелкнуть переключателем?

– Слишком много, слишком много, – отвечает бабушка, расхаживая по кухне, где готовит ужин. Она склоняется над своей двухкамерной духовкой, в которой по идее должны сейчас запекаться куры. Но духовка темна и холодна.

Это уже традиция – по крайней мере, когда мои родители в городе: собираться здесь на воскресный ужин, который бабушка готовит сама, отпуская на воскресенье всю прислугу.

– Мой сосед – электрик, – говорю я. – Может быть, он мог бы проверить, в чем дело.

– Ты живешь в одном доме с мальчиком? – спрашивает моя мать, Битси, широко раскрыв глаза. Я хихикаю при мысли о том, что мама именует Саттера «мальчиком», в то время как это взрослый крепкий мужчина. – Ты не говорила нам об этом.

Я пожимаю плечами.

– Не говорила, потому что это совершенно не важно. Он – друг Ника.

– Так ты говоришь, что он электрик? – уточняет бабушка. Я киваю.

– Владелец собственной компании.

Она приподнимает изогнутые брови. Все годы, сколько я ее знаю, она ненавидит нанимать для работы в доме подрядчиков со стороны. Мысль о том, что кто-то неделями будет вторгаться в ее личное убежище, для нее просто невыносима. Бабушка часто повторяет, что публичная жизнь должна быть публичной, а частная жизнь – исключительно частной.

Вероятно, поэтому ее дом не обновлялся уже несколько десятилетий. Если кто-то захочет снять кино, действие которого происходит в восьмидесятых годах, то можно снимать его прямо у бабушки дома, не меняя ничего. Это жилье словно сошло с кадров «Династии».

– Рэнд, – мама кладет ладонь поверх отцовской. – Может быть, нужно устраивать воскресные ужины у нас?

Я пытаюсь не засмеяться, воображая, как царственно разгневается бабушка, если мама попытается покуситься на ее давнюю традицию.

– Битси… – Папа качает головой и понижает голос настолько, что бабушка вряд ли может его расслышать. В этом нет ничего нового. С самой своей женитьбы он оказался основной мишенью взаимной ненависти-любви между своей женой и своей матерью.

Бабушка считает, что мама слишком зависит от моего отца.

Мама считает, что бабушка постоянно к ней придирается.

Они работают над этой проблемой последние двадцать пять лет, и я уверена, что будут работать над нею еще столько же.

– Значит, ты думаешь, что этот твой сосед может мне помочь? – спрашивает бабушка, заправляя за ухо тугой локон, а потом упирая ладони в бока.

Наверное, не следовало бы говорить за Саттера, но, судя по тому, как вчера вечером он отошел от своего обычного поведения, увидев, как я плачу, мне кажется, что под его раздражающе сексуальной внешностью все-таки скрывается некоторая толика добрых чувств.

Сегодня утром я проснулась раньше его, выгуляла Мёрфи, сходила на пробежку, потом съела миску хлопьев и отправилась в местный полицейский участок, чтобы написать заявление на Роберта. Я надеялась увидеть Саттера утром, чтобы еще раз поблагодарить его за то, что он сделал вчера вечером, но мы так и не пересеклись.

Еще я хотела рассказать ему о том, как отреагировала полиция: они сказали, что могут лишь взять показания у Роберта, а в отсутствие улик окружной прокурор, скорее всего, не станет передавать дело в суд, однако несколько раз повторили, что «такие заявления всегда пригодятся, хотя бы на будущее».

В любом случае, могу предположить, что наши с Саттером отношения теперь улучшатся. Больше никаких стычек, подколок и завуалированных пакостей. Может быть, мы даже сделаем шаг к чему-то, напоминающему дружбу? Однако не хочу слишком сильно загадывать наперед.

– Я спрошу у него, – говорю я.

Папа поднимается из-за стола и идет в гараж, чтобы щелкнуть упрямым автоматом на электрическом щитке, а я усаживаюсь напротив мамы.

– Как тебе понравилось на Фиджи? – спрашиваю я. Мои родители постоянно путешествуют по всему свету, а с тех пор, как несколько лет назад я съехала из дома, они и вовсе ведут себя как двадцатилетние молодожены во время медового месяца – куда-нибудь катаются примерно каждые две недели.

Не то чтобы меня это беспокоило, но я полагаю, что меня никогда не приглашают присоединиться к этим небольшим вылазкам по какой-то веской причине.

К слову говоря, мне кажется, что это по-хорошему необычно – то, что их любовь прошла испытание временем. Процент разводов в этой части страны составляет примерно семьдесят два процента от числа браков, но эти двое по-прежнему смотрят только друг на друга.

Я могу лишь надеяться, что когда-нибудь и мне так же повезет в любви.

– Фиджи – просто мечта и сказка, – отвечает мама, возводя глаза к потолку и складывая ладони вместе. – О, милая, ты бы видела, какая там чистая вода! Видно каждую рыбку и все, что на дне. Даже твой отец впервые согласился понырять с трубкой.

В кухне вспыхивает свет, часы на стене начинают мигать. Минуту спустя возвращается отец, стараясь не показывать свое раздражение. Но я понимаю его… это происходит каждое воскресенье, когда бабушка включает всю свою кухонную технику одновременно, готовя всякие сложные блюда.

– А где Марица и Исайя? – спрашивает папа, присаживаясь рядом с мамой. – Я думал, они сегодня придут. Хотел поговорить с Исайей насчет моего «Порше девять-одиннадцать».

Мама машет рукой, золотые браслеты на ее запястье звенят.

– Ты никогда не отреставрируешь это старье. Оно стоит в гараже с тех пор, как Мелроуз исполнилось двенадцать.

Моя мать любит все новенькое и блестящее. Мой отец любит свою жену, свою дочь и все, что напоминает ему о его счастливом детстве – в том числе и этот «Порше», такой же, какой был у моего деда, когда папа был маленьким.

– Когда-нибудь, Битс… – отвечает папа, подмигивая ей. – Когда-нибудь мы проедем по Тихоокеанскому шоссе на «Янин».

– Ты дал машине имя? – хмыкаю я.

Мама закатывает глаза, стараясь не рассмеяться.

– Конечно. Твой отец дает имена всему.

Папа ухмыляется, и я вспоминаю его дурацкую привычку давать имена белкам, которые кормятся у них во дворе, соседским котам, гуляющим на свободе, каждой машине и мотоциклу, какие у него когда-либо были. Это он назвал меня Мелроуз – и только потому, что познакомился с моей матерью на съемках «Мелроуз-Плейс», где он был ассистентом продюсера, а она работала в гримерном отделе.

Ее роскошная белокурая грива и протяжный южный выговор покорили его сердце.

«Она просто озаряла всю комнату», – постоянно говорил он.

– У Марицы и Исайи, похоже, все серьезно, – замечает мама, глядя на меня. – Мне всегда казалось, что ты остепенишься первой.

– В каком смысле? – спрашиваю я. Мама пожимает плечами.

– Не знаю. Ты старше ее и всегда все делала первой.

– На год, мама. Старше всего на год, – напоминаю я. – И вообще, мам, сейчас никто не вступает в брак в двадцать с небольшим лет.

– Когда я вижу, как эти двое постоянно смотрят друг на друга, я хочу такого же для тебя, – отвечает она с печально-задумчивой улыбкой, как будто переживает за меня и сочувствует мне. – Не могу вспомнить, когда ты в последний раз приходила с парнем.

Я тоже.

И это не случайно.

Мои родители несколько… странные для Калифорнии, если такое вообще возможно. Мама так и осталась «приезжей с Юга» и с гордостью демонстрирует свой акцент Джорджии. Длинные волосы, длинные ресницы, высокая индивидуальность. Время от времени она ведет беседы со своей подругой-экстрасенсом мисс Старлой, и в итоге убеждена, что все, с кем она встречается, были в прошлой жизни кем-то, как и она сама. Папа… это папа. Он точная копия Кевина Костнера и очень веселится, когда кто-то просит у него дать автограф или сфотографироваться с ним, и почти всегда соглашается на это. Он тоже верит в мистику, и мама убедила его, что в прошлой жизни они тоже любили друг друга, но отношения для них были запретны, и именно поэтому их любовь так пышно расцвела в этой жизни – они наконец-то могут быть вместе.

Я стараюсь не закатывать глаза, когда они красивыми словами описывают свои прошлые жизни, которые якобы увидели посредством жутко дорогих гипнотических сеансов у какого-то гуру с мировой славой, проживающего в таинственных красных горах Седоны.

Но, не считая этого увлечения мистикой, хрустальными шарами и ароматическими маслами, они хорошие люди. Просто слишком эксцентричные для того, чтобы представлять их кому-то, с кем у меня нет серьезных отношений, вот почему я не спешу кого-то знакомить с этим бродячим цирком Битси и Рэнда Клейборн.

В кухне звенят сразу два разных таймера, и мама бросается помогать бабушке, которая настаивает, что помощь ей не нужна. Все та же старая песня, все тот же старый танец.

– Как у тебя с работой, Мел? – спрашивает папа. – Что-нибудь наклевывается?

Я качаю головой, глядя на белые пионы, стоящие в вазе передо мной.

– Ни одного приглашения, хотя я бегаю по прослушиваниям как ошпаренная.

– У тебя… э-э… все в порядке? – спрашивает он, склоняя голову и пристально глядя через всю комнату на мою мать, деловито хлопочущую у стойки. Я знаю, о чем он спрашивает.

– Да, пап, – отвечаю я.

В моей семье не принято баловать выросших детей или давать им что-то бесплатно. Мы все рвали жилы, чтобы получить то, что у нас есть – кроме, пожалуй, мамы… она просто удачно вышла замуж. Но бабушка добилась всего сама. Дед добился всего сам. Мои отец и дядя добились всего сами. Марица намерена открыть собственное пиар-агентство, как только закончит колледж. И я отказываюсь нарушать эту традицию.

– У меня осталось еще достаточно денег за съемки для «Lifetime», – говорю я, хотя это наполовину ложь. Деньги иссякают быстрее, чем я планировала, несмотря на тот факт, что я веду до отвращения экономный образ жизни. Свидания с богатыми мужчинами, которые водят меня в дорогие рестораны, – единственный способ оценить интерьер «Koi» или «Spago», а когда я не ужинаю за чей-то счет, я питаюсь дома – овсяными хлопьями или тостами с авокадо, чем подешевле. – У меня всё в порядке.

Пока что.

Он протягивает руку через стол и кладет ладонь поверх моей, потом мягко улыбается мне, отчего возле его синих глаз появляются мелкие морщинки.

Мама и бабушка ставят на стол еду, и я достаю из буфета тарелки и столовые приборы.

– Знаешь, Мелроуз, я хотела тебе сказать… моя хорошая подруга Шер всегда говорила, что мужчины – это роскошь, а не необходимость, – заявляет бабушка, помахивая в воздухе деревянной сервировочной ложкой. – И я совершенно с ней согласна.

Я смеюсь про себя. Иногда бабушка бывает так внезапна!

Она указывает ложкой на меня, выгибая подведенную бровь.

– Так что не тревожься о том, насколько счастлива твоя кузина, насколько сильно она влюблена и всё прочее в том же духе. Ты – это ты. – Она улыбается и садится во главе стола. – Битси, передай мне перечную мельничку, пожалуйста.

Бабушка подмигивает мне, потому что понимает меня.

Она единственная, кто когда-либо понимал меня по-настоящему.

Мы с ней единомышленницы.

Мы обе любим драматическое искусство, известные фильмы и все, что относится к золотым годам Голливуда.

Многие люди любят своих бабушек, но я люблю свою больше.

* * *

Когда я возвращаюсь от бабушки, Саттер толкает по двору газонокосилку.

Он без рубашки.

И без футболки.

Я паркую свою машину на подъездной дорожке и смотрю, как его загорелое тело блестит на предвечернем солнце. Мой взгляд скользит по рельефным мышцам его торса, отмечая, как они вздуваются и перекатываются с каждым шагом, с каждым толчком.

На одну безумную минуту я задумываюсь о том, каково было бы провести по ним ладонями, коснуться его горячей плоти, ощутить вкус его губ на своих губах, почувствовать вес его тела, прижимающий меня к постели и вынуждающий подчиниться…

Выдернув ключи из зажигания, я отбрасываю эти дурацкие грезы и прохожу в дом.

Я схожу с ума.

Я действительно схожу с ума.

Он был добр ко мне один раз. Один-единственный раз.

И вот я уже вся размякла.

Во имя всего святого, мне нужно прийти в себя.