Текст книги "P.S. I Dare You. Я бросаю тебе вызов"

Глава 5
Аэрин

«Скотина!»

Я подставляю под кран еще одно бумажное полотенце, потом комкаю его и капаю на него ярко-оранжевым цитрусовым мылом. Вспенив его, я прижимаю полотенце к пятнам на своей прежде безупречно-белой блузке и безмолвно возношу молитву всем богам-пятновыводителям.

«Скотина!»

Пятна не спешат сходить с ткани, и, кажется, даже расплылись еще сильнее, а это означает, что мне придется мчаться домой, чтобы переодеться – все это в мой первый день в «Уэллс-Тех».

«Скотина!»

Это он врезался в меня. Как он посмел сказать мне, чтобы я смотрела, куда иду?

Я знаю, что жители Нью-Йорка – народ грубоватый, но это уже вышло за свои пределы.

Этот человек был не грубоватым.

Он был хамом.

Большая разница.

Могу лишь надеяться и молиться, чтобы мне не пришлось работать с этим наглецом во время моего пребывания здесь – хотя я вообще не уверена, что он работает здесь. Он был в джинсах и кроссовках, что совершенно не подходит для работы в таком месте.

Дверь женского туалета распахивается и входит девушка в лиловом платье прямого покроя, ее каблуки цокают по полу, выложенному круглой плиткой. Рыжевато-белокурые волнистые волосы спадают ниже плеч, глаза у нее изумрудно-зеленые, и я инстинктивно ожидаю, что такая красотка окажется заносчивой и насмешливой, но, увидев меня, она резко останавливается и ахает, прижав ладонь к груди.

– Ой, как вам не повезло! Все плохо? – спрашивает она и подходит к раковине, встав рядом со мной. Поставив на стойку свою крошечную сумочку от «Прада», она роется в ней и достает оттуда карандаш-пятновыводитель «Тайд». – Не знаю, сильно ли это поможет, но попробовать можно. – Она улыбается. – Кстати, меня зовут Лилли. Я работаю в отделе выплат.

Я беру карандаш, хотя мы обе, похоже, понимаем, что от него будет мало толку. Несколько минут назад самое большое пятно было размером с тарелку для салата, но из-за моих попыток замыть его увеличилось в диаметре почти вдвое.

– Я постоянно проливаю на себя то одно, то другое, – продолжает Лилли, посмеиваясь над собой. – Я ужасно неуклюжая.

– Увы, но я совершенно не виновата в том, что произошло, – вздыхаю я, прижимая карандаш к пятну поменьше, чтобы проверить, подействует ли он. – Какой-то нахал налетел на меня.

– Он, по крайней мере, хотя бы купил вам другой кофе?

Я закатываю глаза и протягиваю карандаш обратно его владелице – самой дружелюбной жительнице Нью-Йорка, которую я встречала в жизни. Я не хочу зря расходовать его.

– Нет, – отвечаю я. – Он сказал, что я должна смотреть, куда иду, а потом просто прошел мимо.

Челюсть у нее отвисает, наши взгляды встречаются в зеркале. Но носу у нее прелестная россыпь веснушек, а таких ярко-зеленых глаз я еще никогда не видела.

Честное слово, все в этом офисе могли бы в свободное время подрабатывать моделями в «Fashion Week». Никогда не видела, чтобы в одном месте было собрано столько красивых людей. Такое ощущение, что я оказалась в «Сумеречной зоне».

Лили, прищурившись, спрашивает:

– Это был Хавьер из бухгалтерии? Могу поспорить, это был Хавьер. Он был похож на Энрике Иглесиаса, только без родинки?

Я смеюсь в нос.

– Нет…

– А волосы у него темные? Если он был блондином, то это Брендан, замначальника отдела маркетинга.

– У него были темные волосы… и он был в джинсах. – Теперь, размышляя об этом происшествии, я понимаю, что плохо рассмотрела его лицо. Я была слишком потрясена случившимся и чересчур беспокоилась о том, сильно ли просвечивает моя промокшая блузка.

– А-а, ясно. – Она выдыхает и смотрит куда-то влево. – Если он был в джинсах, значит, он здесь не работает. Мистер Уэллс никогда не позволит человеку, одетому в джинсы, присутствовать в офисе. Наверное, это был какой-нибудь ремонтник, или торговец вразнос, или что-нибудь в этом роде.

– Да, но это неважно. Так получилось, все уже сделано. Мне даже все равно, кто он такой. – Я рассматриваю свое отражение, одергивая мокрую блузку, липнущую к телу.

– Ой, кстати, подождите здесь, никуда не уходите! Я сейчас вернусь. – Лилли разворачивается на каблуке, вылетает за дверь и полминуты спустя возвращается, неся в руках черный кардиган. – Я всегда держу его у себя в шкафу в кабинете. Уэллс круглый год врубает кондиционеры на полную мощность.

Я беру мягкий кашемировый кардиган.

– Вы уверены?

– Да, на сто процентов. Берите. – Лилли широко распахивает глаза.

– Вы поразительная девушка. Спасибо. Я потом отдам его в чистку и верну вам, как только смогу. – Я всовываю руки в рукава и застегиваю пуговицы. Испачканная эспрессо блузка под ним остается холодной и мокрой, но, по крайней мере, теперь ее не видно, и мне не придется мчаться домой, чтобы переодеться.

Я усвоила, что в любой ситуации важно находить нечто хорошее, даже если это кажется невозможным. Это единственный способ сохранять здравый рассудок в мире, где все постоянно идет не так.

– Ничего себе первый день, – говорю я, застегивая последнюю пуговицу.

– О, это ваш первый день? Я так и поняла, что вы новенькая, потому что раньше я вас не видела. По крайней мере, хуже уже вряд ли будет, верно? – Лилли залезает в сумочку и достает золотистый тюбик, потом наносит на губы слой помады – самого безупречного офисно-розового оттенка, какой я видела. Хотя я сомневаюсь, что на моих губах этот цвет выглядел бы и вполовину так же хорошо, учитывая, что мы с Лилли относимся к совершенно разным цветотипам. – Не хотите сегодня вечером выпить? Ну, то есть я знаю, что сегодня вторник, но это ваш первый день, и мне кажется, что нужно отметить его чем-нибудь приятным – если вы, конечно, не заняты.

Раш сказал, что вечером у него снова смена, и я ничего не планировала – кроме как заказать готовый ужин из какой-нибудь китайской кафешки. Рекламные листовки этих кафе прилеплены на магнитиках к боковой стенке холодильника в кухне брата. Но выпивка – это звучит куда заманчивее. И будет неплохо обзавестись здесь друзьями, раз уж мне предстоит провести в этом офисе месяц.

– Да, на самом деле было бы хорошо. Давайте, – отвечаю я.

Изумрудные глаза Лилли загораются, на губах появляется широкая улыбка.

– Отлично. Тут на углу есть бар с самым лучшим землянично-базиликовым мартини, какое вы пробовали в жизни. Встретимся у лифтов в пять?

Я киваю, и Лилли, цокая каблуками, проходит в одну из кабинок. Я в последний раз оглядываю себя в зеркале, убедившись, что пятна не видны, и направляюсь обратно к столу помощницы мистера Уэллса. Между телефонными звонками и исполнением приказов босса она ввела меня в курс дел – мне пришлось заполнить несколько бланков из отдела кадров, просмотреть получасовое видео о сексуальных домогательствах на рабочем месте (стандартная процедура, сказала она), после чего последовал пятнадцатиминутный перерыв. Именно тогда я приняла роковое решение взять и принести кофе со льдом из кофе-бара для работников, размещенного в холле.

– А, вот и вы, – говорит Марта, когда я сворачиваю за угол и подхожу к ее столу. – Я думала, что вы, наверное, заблудились.

У нее самые длинные ресницы, которые я когда-либо видела – я уверена, что они наращенные, но ей они к лицу. Они такие же блестящие и черные, как ее фирменные кожаные «лабутены».

– Прошу прощения. Некоторое время назад я налетела на кого-то и залила свою блузку кофе, поэтому…

Марта вскидывает наманикюренные руки, потом взволнованно сжимает их перед собой.

– Теперь все понятно! – восклицает она, нервно улыбаясь.

– Извините, кажется, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

Она машет рукой перед лицом, тихонько посмеиваясь.

– Несколько минут назад тут проходил Колдер, он сунул мне пятидесятидолларовую бумажку для «девушки с кофе». Я сначала не поняла, о чем он говорил…

– Колдер? – переспрашиваю я. Мой желудок сжимается так сильно, что внутри образуется холодная пустота.

– Колдер-младший, – поясняет она. – Мистер Уэллс называет его Ко-Джей. Честно говоря, не знаю, какое обращение он сам предпочитает…

Она покусывает нижнюю губу, хмуря брови.

– В общем, вот. – Марта кладет на свой стол новенькую банкноту в пятьдесят долларов. – Полагаю, это на химчистку.

– Не понимаю… – начинаю я, потом прикусываю язык. С чего он решил вдруг возместить мне ущерб – после того, как нахамил мне?

Марта моргает, рассматривая меня.

– Что вы не понимаете?

Я заставляю себя улыбнуться.

– Неважно. Надо сказать, я просто не знала, с кем столкнулась в коридоре.

– Это плохо. Я знаю, что мистер Уэллс хотел поскорее представить вас двоих друг другу, но, похоже, Колдер слишком спешил уйти отсюда. – Телефон на ее столе звонит, она многозначительно поднимает палец и отвечает на звонок. По телефону она говорит слащавым, почти материнским тоном. Она напоминает мне мою воспитательницу из детского сада в Риверсайде, хотя внешнего сходства, конечно, нет. Марта не носит косу, доходящую до поясницы, и от нее не пахнет пачули и шалфеем.

Завершив звонок, Марта смотрит на золотые часы, украшенные бриллиантами, у себя на запястье, потом снова обращает взгляд на меня.

– Осталось несколько минут до вашей личной встречи с мистером Уэллсом, – говорит она. – Если хотите, можете за это время выпить кофе.

– Спасибо, но нет, – отвечаю я. – Где я могу подождать?

Сегодня утром она упоминала что-то о моем личном кабинете, но, очевидно, пока он не готов: техники еще не установили для меня телефон и компьютер. Я не понимаю, почему ко мне относятся так, словно мне предстоит работать здесь длительное время. У меня есть собственный ноутбук, и мне не требуется другой телефон, кроме моего мобильника. И если в мои обязанности входит постоянное выполнение личных поручений в городе, то не понимаю, зачем мне вообще может понадобиться кабинет.

Марта указывает на несколько кожаных кресел, стоящих в углу, и я направляюсь туда, чтобы присесть. Кувшинчик с огуречной водой стоит сбоку от рядка аккуратно расставленных хрустальных стаканов. На стеклянном кофейном столике рядом со мной лежит стопка официальных журналов «Уэллс-Тех», на обложке красуется фото самого мистера Уэллса, рядом с заголовком: «Наследие, собранное почти за тридцать лет».

Я беру верхний экземпляр и листаю, пока не дохожу до соответствующей статьи о моем эксцентричном нанимателе.

Примерно тридцать лет назад Колдер Уэллс делал карьеру в одной из множества дистрибьюторских точек «Шевроле» в маленьком городке на севере штата Нью-Йорк, когда получение ссуды от его тестя изменило все…

– Аэрин? – Марта окликает меня из-за своего стола, и когда я поднимаю взгляд, одаривает меня теплой улыбкой. – Вас уже ждут.

Закрыв журнал, я кладу его поверх остальной стопки, потом поднимаюсь и провожу ладонью по юбке, разглаживая случайные морщинки. Откашлявшись, я расправляю плечи и направляюсь к двойным дверям в конце коридора, стены которого увешаны картинами, написанными маслом.

Человек, который украшает свой офис собственными портретами, вероятно, относится к наименее желательной для меня категории работодателей. Но он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться, и я прилетела сюда ближайшим же рейсом, и все это время в глазах у меня прыгали долларовые значки.

Я стучу в дверь три раза, как это делала Марта. А потом еще раз негромко откашливаюсь.

– Входите, – раздается из-за двери несколько секунд спустя.

Я поворачиваю ручку тяжелой деревянной створки и вхожу в кабинет, стараясь не глазеть на вид, открывающийся из панорамных окон. Дневной свет вливается сквозь стекла, озаряя рабочий стол и подсвечивая фигуру сидящего за ним человека, придавая ему почти нереальный вид. Почти ангельский. Но когда я подхожу ближе, то вижу, что ничего ангельского в облике мистера Уэллса нет. Обычный старый и богатый манхэттенец белой расы в костюме с галстуком.

– Мисс Кин, я очень рад, что вы приехали, – говорит он, выходя из-за стола и протягивая правую руку. Морщины вокруг его глаз делаются глубже, ладонь у него мягкая, явно непривычная к физическому труду.

– У меня не было выбора, – отвечаю я, подмигивая. – Вы весьма убедительны, мистер Уэллс.

Он хмыкает, отпуская мою руку.

– Почему бы вам не присесть? – Он указывает на изумрудно-зеленый диван от «Честерфильд», стоящий в углу офиса между двумя пухлыми кожаными креслами: позади дивана высится книжный стеллаж, от пола до потолка.

Я сажусь в одно из кресел, и мистер Уэллс занимает место напротив меня.

– Как проходит ваш первый день здесь? Марта ввела вас в курс дела? – спрашивает он, но прежде, чем я успеваю ответить, добавляет: – Мне жаль, что у вас не было возможности встретиться с Колдером. Он был здесь некоторое время назад, но, к несчастью, у него есть другие дела, и он не смог задержаться надолго.

– На самом деле, мы встретились. – Я плотно ставлю ноги, голень к голени, и складываю руки на коленях, словно чопорная английская герцогиня.

Он склоняет голову набок.

– Встретились?

– Неофициально… мы столкнулись в коридоре. Я пролила кофе. Он сказал, что мне следовало смотреть, куда я иду.

Свет в глазах мистера Уэллса слегка тускнеет, он вздыхает.

– Прошу вашего прощения за это, мисс Кин.

– Вам не нужно извиняться за него.

– Ко-Джей… он несколько сложный человек. Упорный и мятежный. Боюсь, он унаследовал это от меня. – Мистер Уэллс дергает за лацкан своего пиджака и ерзает в кресле. Такое впечатление, что эта тема доставляет ему физический дискомфорт.

Так вот почему он платит мне такие деньги. Он знает, что это будет трудная работа, и хочет сделать все, чтобы у меня не было возможности отказаться.

– Давайте перейдем к делу, хорошо? – предлагаю я. – По моим догадкам, ваша с ним встреча сегодня утром имеет некоторое отношение к смене власти, верно? Он согласился принять руководство вашей компанией?

Мистер Уэллс смотрит мне в глаза, и складки под его подбородком становятся глубже, он хмурится.

– Официально он еще не согласился. Пока – нет. Он говорит, что ему нужно обдумать это, но я знаю своего сына. Он примет правильное решение, – после короткой заминки говорит мистер Уэллс и кивает. Его тон наводит меня на мысль о том, что он пытается убедить скорее не меня, а самого себя. – Я дал ему два варианта на выбор. Если он умен – а Ко-Джей чертовски умен, – он выберет правильный.

– А если не выберет?

– Я велю Лилли Тредуэлл выписать вам чек, а Марта забронирует вам билет на ближайший же рейс домой. – Теперь в его голосе звучит самоуверенная веселость, потом он кашляет, прикрывая рот морщинистым кулаком. – Я был для него не самым лучшим отцом. У него есть множество причин не желать этой должности, противиться визиту сюда. Но, не считая всего этого, я все еще остаюсь его отцом. И я знаю, что лучше для него, даже если он не желает этого признавать. А он не желает – по крайней мере, вслух.

Его складчатые веки на миг смыкаются, словно он о чем-то вспоминает, и несколько секунд мы сидим молча.

Мне почти жаль его.

Он явно продал когда-то свою душу, а теперь, когда его жизнь подошла к концу, оглядывается назад и пытается как-то уладить то, о чем жалеет больше всего – об отсутствии близких отношений с единственным сыном.

Может быть, я и не согласна с его жесткими методами, но могу найти в своей душе немного невысказанного сочувствия к его печали и отчаянию.

– Он вернется. – Мистер Уэллс выпячивает подбородок и кивает. – У меня нет сомнений. – Он обводит глазами кабинет и поднимает указательный палец. – Ваше присутствие благотворно повлияет на него, я это знаю. Вы – человек практичный. Ему необходимо нечто в этом роде. Он по натуре слегка хаотичен и не терпит ограничений, но ему нужна некоторая упорядоченность, некая повседневность. Именно это вы и сделаете. Вы будете следить за его распорядком, приучать его к организованности и покажете ему, что Корпоративная Америка – вовсе не седьмой круг ада.

Он говорит о своем сыне точно о каком-то маленьком дикаре, нуждающемся в приручении. Я могу следить за его распорядком. Но приучить его к практичности? Это за пределами моих возможностей.

– Я с радостью займусь расписанием его дел, мистер Уэллс, но если вы ожидаете, что я, так сказать, подрежу ему крылья, то боюсь, на это моей квалификации не хватит. – Я расправляю плечи, выпрямляю спину и высоко поднимаю голову.

– Я не прошу от вас ничего, кроме как быть самой собой, мисс Кин. – Его светлые глаза искрятся, он постукивает пальцами по подлокотнику зеленого дивана. – Я уже сказал вам: я знаю своего сына. И я знаю, что делаю. – Мистер Уэллс встает и поправляет свой красный атласный галстук. – Теперь прошу меня простить, мне нужно провести видеоконференцию. Я попрошу Марту чем-то занять вас, пока мы ждем, что мой сын соберется с мыслями. Обещаю вам, что это не займет много времени.

Я выхожу из кабинета и возвращаюсь к столу Марты в еще большем замешательстве, чем после первого разговора с мистером Уэллсом.

Полагаю, что он стал одним из самых успешных бизнесменов в истории нашего государства не только потому, что ему повезло. Он умен. Он убедителен. Он умеет красиво говорить. И он не принимает ответа «нет».

Колдер Уэллс-старший воплощает собой философию поговорки «Было бы желание, а способ найдется».

Просто я не понимаю, почему он выбрал меня в качестве этого способа.

Но, наверное, скоро узна́ю.

Глава 6
Колдер

Я погружаюсь в тишину своей гостиной, словно в воду, держа в руке фотографию в рамке. На ней моя красивая улыбающаяся мама обнимает обеими руками меня, своего костлявого двенадцатилетнего сына. На щеках у матери румянец, глаза сияют, шелковистые темные волосы, достигающие плеч, завиваются внутрь, к шее.

Картина, олицетворяющая крепкое здоровье и счастье.

Портрет женщины, у которой было это все и многое еще сверх того.

Это было последнее лето, когда мы по-настоящему были вместе, последнее лето, когда на ее лице играл мягкий румянец, когда у нее хватало энергии водить меня на прогулки по берегу моря в нашем хэмптонском поместье – она притворялась, будто верила мне, когда я заявлял, будто ненавижу эти прогулки.

Я совсем не ненавидел их.

Я радовался времени, проведенному с матерью.

Гвинет Уэллс была святой. Она воплощала в себе все самое доброе и правильное в этом мире, и мне повезло, что она была моей матерью, – пусть даже мое везение продлилось чуть дольше десяти лет.

Я все еще помню ее знаменитые приморские пикники, на которые приходили все наши соседи. Помню, как она напевала себе под нос, когда мыла посуду. То, как она убирала волосы у меня со лба и целовала меня в нос, когда думала, что я сплю.

Не проходит ни дня, чтобы я не думал о ней. Я готов отдать что угодно, лишь бы снова услышать ее заразительный грудной смех, услышать, как она напевает одну из этих привязчивых мелодий, которые навсегда застряли у меня в голове. Еще хоть раз ощутить сияющее тепло, исходящее от нее, – она была больше, чем сама жизнь.

Моя мать не только дала мне жизнь – она вдыхала жизнь во все, что окружало ее. Она могла осветить самый тусклый день, найти серебристую изнанку у самой темной грозовой тучи.

А потом она заболела.

Какой-то врожденный порок сердца, о котором она не знала, пока в один теплый воскресный вечер не рухнула в обморок в своем любимом саду среди чайных роз.

Едва ей поставили диагноз, как отец, не теряя ни секунды, позвонил своему лучшему другу, Рою Самуэльсону, который владел компанией медицинского оборудования, специализировавшейся на сердечно-сосудистых заболеваниях.

В течение месяца, пока моя мать то приходила в себя, то снова теряла сознание, постепенно слабея, мой отец подписал документ, позволявший врачам имплантировать ей экспериментальное устройство, разработанное компанией Роя. Оно все еще было на стадии исследований и не получило пока допуск Министерства здравоохранения. До этого оно всего два раза успешно сработало и три раза не помогло пациентам.

Пока я жив, я никогда не забуду, как сидел у постели спящей матери, глядя на блестящие черные полуботинки отца и тускло-серые теннисные туфли врача за задернутой белой занавеской. Там шло обсуждение вариантов.

– Мы не должны использовать это устройство, – сказал врач. – Есть другие способы, дающие меньший риск…

Я до сих пор не знаю – то ли отец настолько верил Самуэльсону… то ли хотел убрать мою мать, чтобы унаследовать богатства ее семьи и вести жизнь, свободную от семейных уз, одновременно создавая свою технологическую империю.

Он женился повторно (на медсестре из хосписа) менее чем через шесть месяцев после похорон моей матери, так что я могу лишь строить догадки.

Проведя пальцем по гладким краям рамки, я смаргиваю ощущение жжения в глазах и ставлю фотографию обратно на каминную полку.

Сегодня отец смотрел мне в глаза и вынуждал меня принять невыносимое решение – решение, которое станет нарушением всех обещаний, которые я давал своей матери у ее смертного ложа.

Если бы я склонен был беседовать с неодушевленными предметами, то сейчас я просил бы прощения у этой фотографии и у памяти моей доброй матери.

Я не могу позволить, чтобы Самуэльсон купил «Уэллс-Тех».

Не могу.

Я уверен, мать поняла бы это. Но от этого мне ничуть не легче.

Дойдя до барной тележки, стоящей у стены, я наливаю себе на два пальца виски, не обращая внимания на каплю, упавшую на стеклянную поверхность столика.

Я никогда не был неряхой, но я оставляю эту каплю высыхать на стекле в знак своего безмолвного бунта.

Мне едва исполнилось тринадцать лет, и я все еще пытался на свой манер справиться с потерей матери – и именно тогда я начал влипать в неприятности. Началось все с того, что я угнал любимый винтажный «Корветт» отца для небольшой развлекательной поездки вокруг поместья; потом я стал воровать водку из отцовского бара и удирать из дома по ночам. Закончилось все тем, что отец закатал меня в закрытую военную школу-интернат.

Я всего лишь желал его внимания.

Но вместо этого он дал мне совершенно обратное.

Бриджфортская академия была дорогостоящей тюрьмой, обнесенной кирпичными стенами с железными воротами, с регулярными телесными наказаниями для тех, кто не желал подчиняться всем этим строгим ограничениям.

Мы даже в сортир не могли сходить, не испросив сначала разрешения.

Оставил постель незаправленной перед тем, как пойти на занятия? Неделю моешь туалеты.

Слегка помятая форма? Три дня ареста.

Любой балл, кроме высшего, на контрольной? Две недели запрета на телефонные разговоры.

Последнее меня, впрочем, не расстраивало. Я никогда не звонил отцу. Он никогда не звонил мне.

Я делаю глоток виски, сунув свободную руку в карман джинсов, и останавливаюсь у окна, выходящего на улицу, на которой стоит дом, где расположена моя квартира.

Отсюда не открывается вид на Центральный парк – наоборот, я вижу индийский ресторан, химчистку и крытую стоянку.

Однако я не променял бы этот вид ни на что другое.

Моя квартира уютна, но скромна, она оплачена теми деньгами, которые я заработал сам. Я неизменно отказывался взять хоть один цент из огромного трастового фонда, который мой отец учредил несколько лет назад, пытаясь купить мои чувства.

Я даже не могу сказать, сколько сейчас в этом фонде денег.

Не знаю и знать не хочу.

Я предпочитаю свободу, а не показное богатство. И свои деньги предпочитаю тратить на впечатления, а не на вещи.

Я смотрю на дешевый стеклянный стакан с недопитым виски, выливаю напиток в раковину и ставлю стакан к остальной посуде, которую собираюсь помыть, когда у меня будет настроение.

По какой-то необъяснимой причине я больше не хочу оставаться наедине со своими мыслями. Тишина здесь слишком громкая. Комната слишком тесная.

Посмотрев на часы, я прикидываю, что к тому времени, как я доберусь до «Лоури», будет уже пять часов вечера, и я, наверное, еще смогу найти свободное местечко возле барной стойки, прежде чем их все займет местный офисный планктон, работающий с девяти до пяти.

Я ходил в «Лоури» задолго до того, как его показали в каком-то реалити-шоу по телевизору, задолго до того, как он стал «крутым местечком».

Я иду умываться, попутно заказывая такси через приложение. Окинув себя взглядом в зеркале в полный рост, я замечаю на подоле своей водолазки бурое пятно. Спустя секунду я понимаю, что оно, вероятно, появилось в результате столкновения с той девушкой, несшей кофе, в офисе моего отца.

Стянув водолазку через голову, я беру чистую футболку из гардероба, натягиваю ее и спускаюсь вниз, чтобы сесть в такси.

Проходя мимо доски для общественных объявлений, я замечаю листок, исписанный от руки. Кто-то рекламирует услуги персональных ассистентов, только «персональные» написано почему-то с двумя «н».

Честно говоря, мне любопытно, почему отец нанял для меня ассистентку еще до того, как я согласился хотя бы обдумать его предложение. Либо с годами он растерял последние мозги, либо уже не может логически мыслить из-за болезни.

Я не понимаю, почему он считает, будто мне нужна «персональная ассистентка» – или что я хочу этого.

Выйдя из подъезда, я вижу такси, припаркованное на углу с включенной «аварийкой», и направляюсь туда.

Двадцать минут спустя я стою перед «Лоури», обдумывая, какую выпивку закажу первой; вечер обещает быть долгим.

Голова моя битком набита проблемами, которые мне нужно обдумать, задачами, которые мне нужно решить. Я должен как-то смириться с тем фактом, что я скорее умру, чем позволю Самуэльсону купить компанию моего отца – и это значит, я должен смириться с тем, что моя жизнь вот-вот изменится во всех отношениях.

Я прохожу через двустворчатую дверь высотой в двенадцать футов. Звяканье колокольчика едва слышно сквозь музыку и гул голосов, наполняющий бар.

Взгляд мой падает на пустой табурет в углу возле стойки. Не мое любимое место, но тоже сойдет.

Я встречаюсь взглядом с барменом, он поднимает левой рукой бутылку «Maker’s Mark» и приветственно кивает мне.

Маневрируя между высокими столиками и группами манхэттенцев, я пробираюсь к выбранному месту, но за секунду до того, как я дохожу до цели, какая-то наглая миниатюрная брюнетка занимает табурет прямо перед моим носом.