Текст книги "Анна. Тайна Дома Романовых"

Глава 9

Произнеся эти слова, император повернулся и быстро пошел в сторону дворца. На ходу он ни разу не оглянулся и вскоре скрылся за поворотами дорожки. Анна осталась стоять на месте, не зная, что и думать. Она вполне понимала значение того, что только что произошло. Если до сих пор оставались какие-то сомнения относительно чувств императора Павла к ней, то теперь они исчезли. Государь не просто интересовался ею как интересной собеседницей, не просто хотел видеть ее – он испытывал к ней влечение как к женщине. Ведь он, правду сказать, только что признался ей в любви! И при этом ясно заявил, что хочет продолжать их отношения, хочет видеть ее наедине. Но ведь он – женатый человек! Как же ей поступить? Заповеди, внушенные ей в церкви, все ее воспитание говорили, что она должна твердо отвергнуть эти посягательства. Что с того, что он государь? Разве заповедь «не прелюбодействуй» не распространяется на государей? Разве Господь не осудил царя Давида за то, что он овладел Вирсавией, послав ее мужа на смерть?

«Да, но ведь это было так давно, – шепнул ей внутренний голос. – И потом, Господь осудил Давида не за близость с Вирсавией – у него уже было к тому времени несколько жен, – а за убийство Урии. Тут же никого не убивают. Государь просто хочет с тобой вместе пообедать. Что же в этом плохого? Посмотри, как он с тобой внимателен, как преображается его некрасивое лицо, когда он смотрит на тебя! Любовь к тебе делает его лучше. Может, он за сегодняшний день никого не разжалует, не сошлет в Сибирь, как, по слухам, делает обычно. Значит, ты спасешь человека, возможно, невинного. А это тебе зачтется. И потом, сообрази, какие беды ты навлечешь на свою семью, если откажешь государю в его невинном желании. Из-за своей гордыни ты можешь погубить и отца, и мачеху, да и сестре Прасковье будет труднее найти хорошего жениха. Смотри, сколько людей ты можешь погубить!»

Анна в смятении продолжала стоять на том месте, где ее оставил император. То ей хотелось отдаться внутреннему чувству протеста и пойти прочь, куда глаза глядят, – только не вслед за Павлом, не к дворцу. То верх одерживало благоразумие, а еще – уже зародившийся в ней интерес к этому некрасивому, но умному и тонкому человеку. Наконец, глубоко вздохнув, она медленно двинулась по той же дорожке, по которой ушел Павел. «В конце концов, если государь за обедом позволит себе лишнее, что я сочту вовсе неприличным, я всегда могу ему на то указать, – думала она. – И тогда у меня будет конкретная причина для возмущения. Пока же мой отказ от совместной трапезы будет выглядеть как каприз, не более того».

Возле дворца ее ожидало новое испытание. Она оказалась на открытой площадке перед зданием как раз в тот момент, когда из парадных дверей вышла императрица Мария Федоровна, сопровождаемая толпой придворных. Императрица и ее свита отправлялись на прогулку. Анна, как камер-фрейлина императрицы, должна была находиться среди них. Однако ее никто не звал и никто не ждал здесь. Толпа придворных прошла мимо нее. Некоторые дамы бросали на нее взгляды, полные неприязни, другие отворачивались.

Но вот наконец свита Марии Федоровны скрылась из виду, и Анна направилась к дверям. Здесь она вновь увидела знакомую фигуру Никиты Обольянинова.

– И как прошла ваша прогулка? – спросил секретарь императора. – По виду его величества, которого я только что видел, она была успешной: государь находился в прекрасном настроении, что с ним бывает нечасто. Однако, если я не ошибаюсь, вы еще не завтракали?

– Нет, вы не ошибаетесь, – ответила Анна, только сейчас сообразив, что действительно еще ничего не ела.

– Я приказал накрыть вам завтрак в малой столовой, – продолжал секретарь. – Вы можете завтракать одни, а если пожелаете, я составлю вам компанию – ведь я тоже еще не ел.

– О, сударь, я буду только рада, если вы позавтракаете со мной, – с улыбкой произнесла Анна.

В родительском доме она никогда не садилась за стол одна, это было не принято. К тому же ей нравился обходительный и ненавязчивый секретарь.

Никита проводил ее в малую столовую. Это оказался просторный зал, стены которого были расписаны в голубоватых тонах. Слуги уже накрыли стол и, едва они сели, начали подавать блюда и разливать чай. За завтраком Обольянинов, не дожидаясь вопросов Анны, стал рассказывать о жизни двора, о привычках императора и императрицы, о распорядке дня каждого из них. Все эти сведения были ей интересны и могли оказаться полезными, и она с вниманием слушала рассказ секретаря.

Однако Обольянинов не только говорил сам, он также интересовался вкусами и привычками своей собеседницы. Между прочим, он выяснил, что Анна никогда не играла в серсо и другие игры, вошедшие в моду в последнее время.

– Так давайте я вас научу! – предложил Никита. – Компанию нам составят второй секретарь императора граф Донауров и юная графиня Чесменская, заодно я вас с ними познакомлю. А вам надо их знать – ведь граф Донауров и графиня Чесменская, так же как и еще некоторые лица, входят в окружение императора.

– С графиней Чесменской меня знакомить не надо – меня с ней вчера познакомил граф Кутайсов, – ответила Анна. – Так что же, получается, что у императрицы Марии Федоровны есть свой двор, а у государя – свой?

– Не совсем так, – покачал головой Обольянинов. – Двор один, и штат придворных общий. Однако есть люди, более близкие императору, и есть те, с кем охотнее общается императрица. Они порознь завтракают и обедают, порознь проводят время, а сходятся вместе лишь на торжественных приемах. В ближний круг его величества, кроме тех лиц, которых я уже назвал, входят также братья Куракины, граф Аракчеев, Сергей Плещеев, адмирал Григорий Кушелев…

– А, это тот адмирал, с кем государь сейчас отправился инспектировать верфи? – вспомнила Анна знакомое имя.

– Вы совершенно правы. Ну, с графом Кутайсовым вы знакомы… Есть еще некоторые лица… не так много. Это люди совсем другого круга, настроенные против его величества. С ними надо держаться настороже. Правда, здесь, в Павловске, они не показываются. Но осенью, когда двор переедет в Зимний дворец, вы не избежите встречи с ними. Тут прежде всего следует назвать братьев Зубовых…

– Вы забегаете слишком далеко вперед, господин секретарь, – заметила Анна. – До осени еще далеко, и вряд ли я так долго… – Она хотела сказать «так долго буду привлекать внимание государя», но в последний момент остановилась и вместо того произнесла: – Вряд ли я так долго буду состоять при дворе. И потом, зачем мне знать недоброжелателей его величества? Ведь я не владею никакими секретами, не участвую в управлении государством. Недоброжелатели государя, даже если они мне встретятся, вряд ли проявят интерес к моей особе.

– Как знать, как знать, – задумчиво проговорил Обольянинов. – Сегодня вы не владеете секретами, а завтра, глядишь, и будете владеть. И интерес к вашей особе может быть довольно большой… Впрочем, мы заговорились. Так вы хотите играть?

– Да, я бы хотела научиться, – кивнула Анна.

– Так идемте!

Обольянинов подозвал слугу и велел ему отыскать графа Донаурова и графиню Чесменскую и пригласить их прийти на площадку для легких игр. Другому слуге велел отыскать принадлежности для игры в серсо. После этого они с Анной спустились к заднему входу дворца, вышли наружу и прошли на небольшую площадку, окруженную аккуратно подстриженными кустами. Вот здесь царил строгий порядок: одни кусты изображали шары, другие – треугольники, третьи – шахматные фигуры.

– Государь часто бывает на этой площадке? – спросила она у Обольянинова.

– Теперь не так часто, – ответил секретарь. – Но раньше, до воцарения, его величество проявлял большой интерес к играм и проводил здесь немало времени. А как вы об этом узнали?

– Просто догадалась.

На площадке появился слуга, несший принадлежности для игры – длинные, перевитые лентами палки и разноцветные обручи. Тут же подошли и двое играющих, которые должны были составить компанию Анне и Обольянинову. Графиню Марию Чесменскую Анна уже видела, и они приветствовали друг дружку, как старые знакомые. Граф Донауров оказался молодым человеком небольшого роста, со жгуче-черными волосами, такими же бакенбардами и черными, как уголь, глазами. Наружность у него была южная и довольно воинственная. Впрочем, с Анной он держался с подчеркнутой галантностью.

Обольянинов разъяснил ей, как новенькой, правила игры и взялся составить ей пару, граф и графиня стали второй парой. Приемы игры оказались довольно простыми, уже спустя несколько минут Анна ловила брошенные партнером обручи один за другим. Никита предложил разойтись на большее расстояние, чтобы ловить стало труднее. Но и здесь у нее все получалось, и она обыгрывала своего учителя.

Донауров предложил поменяться, чтобы он стал партнером Анны. Перед ним у нее не было преимущества, как игроки они были равны. Анна заметила, что в игре Донауров становится азартен, нетерпелив. «Наверное, он горазд играть в карты, – подумала она. – Такой может играть ночи напролет».

Играли долго. Под конец Маша Чесменская пожаловалась, что устала, и игру пришлось закончить. Слуги забрали палки и обручи, и четверо молодых людей отправились погулять, чтобы освежиться после игры.

– А какие еще развлечения имеются при дворе? – спросила Анна.

– В сущности, не так много, – ответил Обольянинов. – Иногда мы катаемся верхом по окрестностям, а в жаркую погоду катаемся на лодках по реке. Если же идет дождь, устраивают лото или фанты.

– Я бы, по совести сказать, предпочел карты, но его величество не одобряет карточной игры, – пожаловался Донауров, и Анна порадовалась своей догадливости.

– А вы умеете ездить верхом, Аннет? – спросила Маша.

– Ах, совсем не умею. Мы с папа́ почти не выезжали из Москвы, и меня не учили.

– Так позвольте, я вас научу, – вызвался Донауров. – Государь очень хвалит мое умение держаться в седле.

– Да, Александр – отличный наездник, – подтвердила графиня.

– Или, как говорят на Кавказе, джигит, – ввернул Обольянинов незнакомое Анне слово. – Он держится на коне совершенно свободно.

Анна испытывала некоторое сомнение относительно этого предложения. Прилично ли будет ей, молодой девушке, получать такие уроки от мужчины? Видимо угадав причину ее колебаний, Обольянинов сказал:

– Думаю, государь будет доволен, если увидит, что вы изрядно ездите верхом. Он сам хорошо держится в седле и ценит это умение у знакомых дам.

Да, это был важный аргумент! И Анна согласилась брать уроки. Договорились, что начнут уже с завтрашнего дня, сразу после завтрака.

– А сейчас, я думаю, нам всем пора вернуться во дворец, – напомнил Никита. – Государь скоро должен вернуться из своей поездки, и я должен идти к нему записать его поручения для меня и других. А вам, Аннет, я полагаю, надо будет успеть переодеться к обеду. Ведь вы сегодня обедаете с его величеством, не так ли?

Она кивнула. Да, этот обед вдвоем… Как-то он пройдет?

Глава 10

Она решила последовать совету Никиты Обольянинова и пошла переодеваться. Это оказалось делом нелегким и заняло едва ли не час. Хотелось одеться нарядно, чтобы предстать перед императором в самом привлекательном виде. В то же время надо было помнить, что это обед, а не ужин, причем обед весьма ранний, значит, роскошь здесь неуместна, и наряд должен быть скромным.

Анна примеряла платье за платьем. Уже все покупки были распакованы, все наряды из шкафов вынуты, они лежали на диванах, креслах, свисали со стульев, обе комнаты, где шла примерка, напоминали модный магазин. Уже обе девушки, прислуживавшие своей госпоже, с ног сбились, помогая ей надеть, зашнуровать, а потом снова снять очередной наряд. А нужное сочетание нарядности и скромности, простоты и роскоши никак не находилось.

Наконец, после долгих усилий, выбор был сделан. Анна надела строгое черное платье с белым воротником и белыми же оборками. Только на поясе и плечах кое-где мелькала красная отделка. Декольте было очень умеренным. Она поворачивалась перед зеркалом и так и этак и не находила в этом наряде никакого изъяна. Да и обе девушки дружно выразили восхищение одеждой своей госпожи.

Анна все еще не отошла от зеркала, когда в дверь постучали, и вошедший дежурный офицер сообщил, что государь уже прибыл в Итальянский зал и приглашает госпожу Лопухину присоединиться к нему. Она вздрогнула, в последний раз припудрила нос и щеки и пошла вслед за офицером.

В Итальянском зале она уже бывала – в нем два дня назад император принимал ее вместе с мачехой. Всего два дня! Но как многое изменилось за это время! Она отметила, что стала привыкать к роскоши окружающей ее обстановки, к мрамору, изразцовому паркету, античным статуям в нишах.

Когда Анна вошла в зал, он был пуст. Но тотчас открылась дверь на другом конце зала, и вошел Павел. Он был одет гораздо наряднее ее – в белых лосинах и зеленом Преображенском мундире с эполетами. Стоя во главе стола, государь ждал, пока она подойдет и склонится перед ним в поклоне. Тогда и он, в свою очередь, склонился к ее руке, а затем проводил к ее креслу. Слуга отодвинул стул, она села.

Анна обратила внимание, что им накрыли за тем же большим столом, за которым они тогда втроем пили чай. Только теперь им накрыли не по разные стороны стола, как в прошлый раз, а рядом, так что их ничто не разделяло.

Слуги, двигаясь неслышно, словно тени, разлили вино, подали первое блюдо, потом второе. Она не замечала, что ела, что пила, отметила только тонкий вкус белого вина.

– Как прошла ваша поездка на верфи, государь? – осмелилась она наконец спросить.

– Что ж, поездка прошла успешно, – ответил Павел. – Мы нашли корабль почти совсем готовым, так что не позже августа его можно будет спустить на воду и начать его оснащение.

– А что означает оснащение?

– Ну, военный корабль – это ведь не только само судно, но и паруса, весь такелаж, якоря… А главное – пушки. Это будет 24-пушечный бриг, призванный укрепить наш Северный флот. Но довольно о моей инспекции. Расскажите лучше, как вы проводили время. Не скучали?

– О нет, государь. Господа Обольянинов и Донауров, а также графиня Чесменская проявили заботу обо мне. Они научили меня играть в серсо, и мне было очень интересно. Потом мы гуляли, беседовали… Господин Донауров обещал научить меня искусству верховой езды. Если на то будет ваше позволение, конечно.

Она сама не ожидала, что произнесет последнюю фразу. Вовсе ее не собиралась говорить, но в последнюю секунду вдруг поняла, что так будет правильно, что Павел хочет, чтобы все здесь делалось только по его разрешению. Казалось бы, она не обязана была просить разрешения, но слова вырвались сами собой.

– Да, я не против, – кивнул император. – Думаю, вы будете выглядеть верхом весьма импозантно. А когда вполне выучитесь, мы с вами сможем совершать совместные прогулки. Я люблю совершать прогулки по окрестностям моего парка. Но скажите: о чем вы размышляли в промежутках между играми и беседами? Вы так умны, так развиты, что не можете не размышлять всякую свободную минуту.

– Вы мне льстите, государь, – смутилась Анна. – Принято думать, что женщины мало размышляют, им это не идет.

– Кому-то, может, и не идет, и даже весьма многим не идет, – согласился Павел. – Но вы не таковы. За то я и… за то и отметил вас.

О, она заметила эту его заминку – заметила и поняла! Она словно услышала то слово, которое едва не сорвалось с уст императора. Да, ошибиться было невозможно!

– Оставьте нас, я сам налью вино, – сказал Павел негромко, чуть обернувшись назад.

Слуги тотчас поняли, и спустя минуту они остались одни.

– Ну вот, теперь никто не будет нам мешать, – довольно проговорил государь. – И я могу свободно высказать все, что желал вам сказать еще сегодня утром.

Он отодвинул тарелку, неловко двинул бокал, так что вино разлилось по скатерти; но он не обратил на это внимания. Повернулся к ней, чуть наклонился вперед. Ей хотелось отодвинуться, даже отшатнуться, но она не смела.

– Милая Анна! – Голос Павла звучал глухо, словно что-то мешало ему говорить. – Милая, милая Анна! Если бы вы знали, как много вы для меня значите! Как я хочу ежедневно, ежечасно видеть вас, слышать ваш голос!

– Что вы такое говорите, ваше величество! – произнесла она чуть слышно. – Такие слова… И когда все это могло случиться? Ведь мы знакомы совсем недавно…

– Время здесь не властно, чувства не подчиняются времени. Чувство, особенно такое, как любовь, вспыхивает мгновенно, словно порох, и способно гореть долго и ровно, подобно солнцу.

Вот оно, слово! Оно было произнесено, и теперь его уже не спрятать, не взять обратно!

– Я вижу, что вы одна можете понять меня, разделить мои чувства, мои мечты, – продолжал император. – Вы, с вашей тонкой душой, с вашим детским простодушием, кажетесь мне ангелом, посланным самой судьбой! Знайте же: я ничего не пожалею для вас! Выполню любое ваше желание, если…

– Что, ваше величество? – тихо спросила она. – Что «если»?

– Если вы позволите поцеловать вас, – так же тихо произнес он.

И, не дожидаясь ее согласия, порывисто встал (бокал, пошатнувшийся при первом его движении, теперь вовсе упал, расплескав свое содержимое), шагнул к ней, наклонился… И она почувствовала его губы, почувствовала, как его руки обнимают ее голову…

Еще никогда ее не целовал мужчина. Голова у нее кружилась, она забыла, где находится, с кем, забыла все соображения приличия и выгоды. Одно лишь чувство владело ею – и это было чувство неловкости, неестественности происходящего. Этот первый поцелуй, эти объятия внушали ей неприязнь – и она ничего не могла с этим поделать.

Она встала так же резко, как и он, и Павел невольно вынужден был отпустить ее. Снова шагнул к ней, но она отступила и загородилась стулом:

– Нет, ваше величество, не делайте этого! Не делайте, я не хочу, я не допущу этого!

– Но почему? – воскликнул он. – Разве вам неприятны мои объятия? Разве мы не друзья?

Да, его объятия были ей неприятны, но этого она не решилась сказать. И потому ответила лишь на второй вопрос.

– Да, мы друзья, но друзья не осыпают друг друга любовными ласками, не заключают в объятия. Особенно если один из друзей женат…

Вот, она высказала главное препятствие, которое не позволяло ей принять его ухаживания, убивало в ней зародившееся чувство. И слово, произнесенное ею, подействовало на государя. Он отступил от нее, опустил руки, его плечи поникли.

– Да, женат. Причем я не могу пожаловаться на свою жену, не могу высказать упреков. Она подарила мне девять детей – чего еще желать? Однако…

Павел вернулся на свое место, снова сел, неловко налил вина в свободный бокал. Анна во все глаза глядела на него. Она понимала, что не может сейчас уйти, что объяснение между ними не закончено, оно, может статься, только начинается.

– Вы хотите сказать, что, несмотря на все эти подарки судьбы, на счастье вашего брака, вы несчастны? – спросила она.

– Да, да, да! – с силой воскликнул Павел, поднимая на нее глаза, полные слез. – Мне не в чем упрекнуть Мари – и в то же время я ежечасно упрекаю ее! Внешне в нашем браке все прекрасно – но внутренне он давно обветшал, как ветшает старое строение, в котором никто не живет. Мари не разделяет моих интересов, моей любви к рыцарству, к поэзии, ко всему романтическому. Она не понимает меня! Ее не интересуют книги, которые я читаю, не восхищают люди, которыми я восхищаюсь. Все, что меня трогает до слез, ее оставляет равнодушным. Она немка, и с этим ничего нельзя поделать. А я – я правнук своего великого прадеда, царя Петра. Я чувствую в себе его кровь, хочу быть достойным его деяний. Но как Петра не понимала эта его чухонка, первая Екатерина, так и Мари не понимает меня. Вы, Анна, – другое дело! Вы не делили со мной ложе, не дарили мне своих ласк, но с первого мига, как я вас увидел на том балу, я не устаю поражаться вашей чуткости, вашей отзывчивости. Вы разделяете каждое мое душевное движение, словно арфа, что отзывается на человеческий голос. Ни одна мысль, ни одна мечта, что рождаются в моем сердце, не оставляют вас равнодушной. Я знаю вас всего несколько дней, а кажется, что годы и годы – вечность. Вот и сейчас, хотя вы отвергли мои ласки, я вижу по вашим глазам, по вашему лицу, что вы понимаете меня, глубоко понимаете. Разве не так? Разве не так, Аня?

От этого простого, почти детского звучания ее имени Анна вздрогнула сильней, чем от поцелуя. Но теперь она не чувствовала никакой неприязни, никакого отторжения. Напротив – ее наполнила горячая волна жалости, сочувствия к этому человеку. Ей самой хотелось назвать его по имени, пожалеть… даже приласкать, быть может. Она с трудом сдерживала это чувство, понимая, что такая ласка вызовет неприятные для нее последствия.

– Да, государь, – тихо произнесла она. – Мне кажется, я понимаю вас. И глубоко вам сочувствую. Но поймите и вы меня. Признайтесь себе честно: ведь вы увлеклись мною не только как другом, не только мою душу полюбили. Вы увлеклись мной как женщиной, вы желаете близости. Я же не могу ответить на ваше влечение. Мне не позволяют этого и мое воспитание, и мои чувства, и понятия, внушенные мне нашей верой. Но я готова оставаться вашим другом! Готова разделять ваши душевные движения, ваши мечты. Если вам потребуются мои незрелые суждения, мои детские мнения, я всегда готова буду их высказать. Но, умоляю вас, не требуйте от меня большего!

Все время, пока она говорила, Павел с жадностью смотрел на нее, как подсудимый смотрит на своего судью, ожидая услышать свой приговор. Когда она закончила, он некоторое время молчал, потом глухо произнес:

– Да, вы правы. Дружба, только дружба. Единение душ, слияние сердец! Я не должен искать вашей близости, не должен домогаться ваших ласк. Да и что женские ласки? Разве я не могу получить их в другом месте? И разве они утешают нас так же, как душевная близость? Да, вы правы, Аннет. И я обещаю, я клянусь, что впредь не посягну на вашу честь, не повергну вас в смятение, не заставлю страдать. А я вижу, что нынче заставил вас мучиться. Вы и сейчас еще непокойны, ведь так?

– Да, государь, меня сейчас трудно назвать спокойной, – ответила она.

– Ну, вот, впредь так не будет. Садитесь же, выпьем еще этого превосходного вина. Выпьем за нашу дружбу, которая выдержала это трудное испытание.

Анна села на прежнее место, и Павел, все так же неловко держа бутылку, наполнил ее бокал.

– Скажите же, Аннет, – посмотрел он на нее молящим взглядом, – скажите, что наша дружба и впрямь сохранилась! Скажите, что вы останетесь моим лучшим другом и советчиком!

– Ах, государь, мне совсем не трудно это сказать, потому что это правда. Но скажите же и вы мне одну вещь…

– Какую же?

– Князь Кутайсов, когда показывал отведенные мне апартаменты, указал некую дверь, что ведет из моей комнаты прямо в комнату вашего величества, и сказал, что вы сможете пользоваться этим ходом, чтобы… чтобы входить ко мне, когда вам захочется. Так обещайте, что вы никогда, ни в каком случае не воспользуетесь этой дверью. Дайте мне это обещание – и мы сможем остаться друзьями!

Павел выпрямился на стуле и торжественно, словно на официальном приеме, произнес:

– Я понял ваше желание, Аннет, и нахожу его совершенно законным и разумным. Я обещаю, что никогда не воспользуюсь проходом, о котором вы говорите. Больше того, я повелю графу Кутайсову, чтобы он распорядился немедля заделать эту дверь, чтобы ее там вовсе не было. Таким образом, не будет даже возможности, чтобы кто-то покусился на вашу честь. Вы довольны?

– Да, государь.

– Но обещайте мне и вы кое-что, – попросил император.

– Охотно, ваше величество, если только…

– Нет, моя просьба нисколько не будет затрагивать вашу честь. Я только хотел просить, чтобы вы обещали, что всегда останетесь моей спутницей на прогулках, моей собеседницей, моим другом. Вы обещаете это?

– Да, ваше величество, я от чистого сердца обещаю исполнить все то, о чем вы просите, – твердо проговорила Анна.