Текст книги "Развитие силы воли. Уроки от автора знаменитого маршмеллоу-теста"

Поведение Роберто неизменно вызывало наибольшее веселье и самый громкий смех и аплодисменты в каждой аудитории. Однажды оно даже заслужило одобрительные выкрики уважаемого ректора одного из ведущих частных университетов США, который обещал «дать ему стипендию, когда он будет готов прийти к нам учиться». Не думаю, что этот человек шутил.

Маршмеллоу-тест задумывался не как тест в общепринятом смысле. По правде говоря, я всегда скептически относился к большинству психологических тестов, пытающихся предсказывать поведение в реальной жизни. Я часто указывал на ограниченность массово используемых методик и никогда не собирался придумывать собственную. Мы со студентами разработали процедуру не для оценки поведения детей, а для исследования того, что позволяет им добиваться отсрочки получения удовольствия, когда они этого хотят. Я вовсе не рассчитывал, что время ожидания позволит определить что-то важное в их взрослой жизни: попытки предсказать отдаленные успехи и неудачи человека с помощью раннего психологического тестирования обычно оказывались неудачными.

Однако через несколько лет после начала экспериментов с маршмеллоу я стал подозревать наличие зависимости между поведением детей в наших экспериментах и тем, что с ними происходило позже. Все мои дочери учились в одной школе, и я часто спрашивал их о том, как поживают их друзья, с которыми они вместе ходили в детский сад. Обычно такие вопросы случайно задавались во время обеда: «Как поживает Дебби? Как дела у Сэма?» Когда дочери достигли младшего подросткового возраста, я стал просить их оценить своих друзей по пятибалльной шкале в зависимости от социальных и учебных успехов и вскоре заметил возможную связь между результатами проверки дошкольников с помощью маршмеллоу-теста и неформальными оценками прогресса этих же детей, которые давали мои дочери. Сравнивая их с набором исходных данных, я замечал корреляцию и начинал понимать, что стоит изучить эту зависимость серьезно.

В 1978 г. Фил Пик, ныне старший профессор в колледже Смита, стал моим новым аспирантом в Стэнфорде. Фил, много и тесно сотрудничавший с другими студентами, особенно с Антонеттой и Бобом Цейссами, активно помогал разрабатывать, опробовать и использовать то, что позже стало называться Стэнфордскими лонгитюдными[6]6
  Лонгитюдное исследование – научный метод, в котором изучается одна и та же группа объектов в течение времени, за которое эти объекты успевают существенным образом поменять какие-либо свои значимые признаки. Прим. ред.


[Закрыть] исследованиями способности откладывать вознаграждение. Начиная с 1982 г. наша команда рассылала опросники родителям, учителям и учебным консультантам тех бывших дошкольников, которые участвовали в исследованиях. Мы спрашивали о различных типах поведения и характеристиках, которые могли быть актуальны для контроля импульсов: от способности детей составлять планы и думать наперед, умения эффективно справляться с личными и социальными проблемами (например, во взаимодействии со сверстниками) до успехов в учебе.

Более 550 детей, посещавших детский сад при Стэнфордском университете в 1968–1974 гг., были участниками маршмеллоу-тестов. Мы следили за ними и оценивали их по разным параметрам примерно раз в 10 лет после первого тестирования. К 2010 г. им было уже больше 40 лет, и в 2014 г. мы продолжали собирать информацию об их роде занятий, семейном и финансовом положении, физическом и психическом здоровье. Результаты удивляли нас с самого начала и удивляют до сих пор.

При первом обследовании участников выборки мы направляли анкеты их родителям, предлагая подумать «о вашем ребенке в сравнении с одноклассниками и другими сверстниками. Мы хотели бы узнать ваше мнение о том, как он выглядит в сравнении с друзьями-одногодками». Родители должны были оценить своих детей по девятибалльной шкале (от «Уступает во всем» до «Приблизительно так же» и «Превосходит во всем»). Мы также получали от школьных учителей оценки их когнитивных и социальных навыков.

Дошкольники, которые в ходе маршмеллоу-тестов ждали вознаграждения дольше других, через 12 лет лучше контролировали себя в трудных ситуациях, меньше поддавались соблазнам, меньше отвлекались в условиях, требовавших сосредоточенности, обладали более развитым интеллектом, больше полагались на свои силы и доверяли своим суждениям. В условиях стресса они не опускали руки, как те, кто не мог долго откладывать вознаграждение, и реже теряли спокойствие и веру в себя или демонстрировали незрелое поведение. Они также чаще думали о будущем и лучше планировали свои действия, а при наличии мотивации активнее стремились к достижению целей. Они были более внимательны, благоразумны и реже отступали перед препятствиями. В целом, они никак не соответствовали распространенному стереотипу трудных подростков, по крайней мере судя по отчетам их родителей и учителей.

Для измерения фактических успехов в учебе мы попросили родителей дать вербальные и количественные оценки успеваемости их детей в соответствии с академическим оценочным тестом (АОТ). В США результаты по нему обычно прилагаются к заявлению о приеме в колледж. Чтобы проверить надежность оценок, сообщаемых родителями, мы поддерживали контакты со Службой тестирования в системе образования (Educational Testing Service), которая проводила тест. Дошкольники, которые могли дольше откладывать вознаграждение, в целом имели более высокие оценки по тесту. Когда мы сравнивали результаты АОТ детей с самым коротким временем отсрочки (нижняя треть) с результатами детей с наибольшим временем отсрочки (верхняя треть), то общее различие составляло 210 пунктов.

В возрасте 25–30 лет те, кто в дошкольном возрасте мог дольше откладывать вознаграждение, сообщали, что они лучше способны преследовать долгосрочные цели и добиваться их, реже употребляли наркотики и имели более высокие уровни образования и намного лучшие показатели ИМТ. Они также успешнее справлялись с межличностными проблемами и могли поддерживать тесные отношения с людьми (см. главу 12). По мере того как мы продолжали наблюдать за участниками эксперимента, открытия, сделанные на основании результатов исследования, которое проводилось в детском саду в Стэнфорде, выглядели все более удивительными с точки зрения масштаба, стабильности и важности. Если поведение во время маршмеллоу-теста в дошкольном возрасте предсказывало (статистически значимо), насколько благополучной окажется жизнь ребенка, то последствия этого факта для государственной политики и образовательного процесса заслуживали самого пристального внимания. Какими были главные навыки, обеспечивавшие такой самоконтроль? Можно ли им научиться?

Но, возможно, то, что мы обнаружили, было счастливой случайностью и имело отношение лишь к тому, что происходило в Стэнфорде в 1960-х и начале 1970-х в Калифорнии, на пике развития контркультуры (культуры противопоставления себя обществу) и в разгар Вьетнамской войны. Чтобы проверить это, мы со студентами провели несколько исследований в самых разных группах – не только из привилегированных обитателей кампуса Стэнфордского университета, но и из многих других групп населения в разные периоды времени, включая учеников не самых благополучных государственных школ нью-йоркского Южного Бронкса, обследованных через несколько десятилетий после проведения первых экспериментов в Стэнфорде. И мы обнаружили, что эти зависимости проявлялись сходным образом у детей, живущих в совершенно разных условиях (подробнее см. главу 12).

С Юичи Сёда, сейчас профессором Вашингтонского университета, я тесно сотрудничал с тех пор, как он поступил в аспирантуру в Стэнфорде в 1982 г. Когда в 2009 г. участникам первых экспериментов в детском саду в Стэнфорде было около 45 лет, мы с Юичи собрали группу из специалистов по когнитивным нейронаукам из разных американских университетов для проведения еще одного продолжительного исследования. В команду вошли Джон Джонидес из Мичиганского университета, Ян Готлиб из Стэнфорда и Би-Джи Кейси из Корнеллского медицинского колледжа. Они были специалистами по социальной нейробиологии, которая изучает, как механизмы мозга формируют наши мысли, чувства и действия. Эти механизмы исследуются с помощью в том числе и метода функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ), который позволяет наблюдать активность мозга, когда человек выполняет различные умственные задания.

Мы хотели выяснить возможные различия в сканограммах мозга людей, которые на протяжении всей жизни, начиная с первых маршмеллоу-тестов, демонстрировали либо высокий, либо низкий уровень самоконтроля. Мы пригласили группу бывших воспитанников детсада при Стэнфордском университете, которые теперь расселились по всей стране, приехать на несколько дней в Стэнфорд, посетить при желании детский сад и пройти несколько когнитивных тестов с одновременным обследованием мозга с помощью томографа на медицинском факультете.

Сканограммы мозга показали, что те, кто лучше сопротивлялся соблазну быстро съесть одно маршмеллоу в дошкольном возрасте и сохранял высокий уровень самоконтроля позже, демонстрировали совершенно иную активность во фронтостриарных контурах головного мозга – обеспечивающих мотивационные и контролирующие процессы, – чем те, кто с детства отличался слабым самоконтролем. У тех, кто дольше откладывал получение вознаграждения, префронтальная кора головного мозга, используемая для эффективного решения проблем, творческого мышления и контроля импульсивного поведения, была активнее. У тех, у кого время отсрочки оказалось малым, напротив, более активным был вентральный стриатум, особенно когда они пытались контролировать свои реакции на особенно соблазнительные стимулы. Эта область, расположенная в более глубокой, примитивной части мозга, связана с желанием, удовольствием и вредными зависимостями.

Обсуждая эти открытия с прессой, Кейси отметил: люди с низкой способностью откладывать вознаграждение, по-видимому, имеют более мощный «двигатель», а люди с большой способностью к отсрочке – более сильные мысленные «тормоза». Это исследование позволило сделать важный вывод. Те, кто, по нашим оценкам, демонстрировал слабый самоконтроль, не имели проблем с контролем деятельности мозга в большинстве повседневных ситуаций. Их проблемы контроля импульсов в поведении и деятельности мозга становились заметными только тогда, когда они сталкивались с исключительно сильными соблазнами.

Глава 2
Как они это делают

Маршмеллоу-тесты и десятилетия дальнейших исследований показали, что способность к самоконтролю в ранние годы очень важна для всей последующей жизни человека, а у маленьких детей она может быть оценена, хотя бы приблизительно, с помощью простого критерия. Дальнейшая наша задача заключалась в изучении деятельности механизмов психики и мозга, которые позволяют одним детям ждать невыносимо долго во время теста, а других заставляют звонить уже через несколько секунд. Если условия, облегчающие или, напротив, ослабляющие самоконтроль, возможно определить, то, вероятно, они могут использоваться для развития у людей, плохо умеющих ждать, этой полезной способности.

Для своих исследований я выбрал дошкольников: наблюдение за изменениями у моих детей позволило предположить, что именно в этом возрасте человек начинает осознавать связь обстоятельств. Они могут быстро понять, что если выберут меньше лакомства сейчас, то это помешает им получить больше позже. К тому же в этом возрасте важные индивидуальные различия в этой способности становятся отчетливо видны.

Много чудес происходит после того, как появившийся на свет человек начинает ползать, разговаривать, ходить и, наконец, посещать детский сад. Никакое изменение не кажется мне более впечатляющим, чем переход от жалобного взывания о помощи к способности ждать, сидя в одиночестве на стуле в течение долгих, мучительно тянущихся минут ради получения двух маршмеллоу. Как же это удается детям?

Сто лет назад Фрейд полагал, что новорожденный действует исключительно под влиянием импульсов, и рассуждал, как этот набор биологических инстинктов, подталкивающих к немедленному удовлетворению желаний, справляется с невозможностью немедленно получить желаемое, когда мать отнимает у ребенка грудь. В 1911 г. он предположил, что такой переход становится возможным в первые два года жизни, когда ребенок создает мысленный «галлюцинаторный образ»[7]7
  Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции. – М.: Наука, 1991.


[Закрыть] объекта своего желания – материнской груди – и сосредоточивается на нем. Говоря языком Фрейда, на этот галлюцинаторный образ направляется либидозная, или сексуальная, энергия. Такое визуальное представление, по его теории, позволяет «связывать время»; оно дает младенцу возможность задерживать и временно затормаживать позывы к немедленному удовлетворению желания.

Идея о том, что мысленное представление вознаграждения и его предвосхищение дают силы для его достижения, выглядела заманчиво. Но было непонятно, как проверить ее на маленьких детях, когда еще не существовало технических средств визуального отображения процессов в мозге человека. Мы полагали, что самый прямой способ заставить ребенка мысленно представить ожидаемые вознаграждения – позволить ему видеть их в процессе ожидания. В первых экспериментах ребенок сам выбирал вознаграждения, которые хотел получить, и исследователь помещал эти предметы на непрозрачный поднос, стоящий перед малышом. В других случаях исследователь размещал вознаграждения под подносом, чтобы они были не видны. В этом возрасте дети уже понимали, что вознаграждение действительно есть, хотя и накрыто подносом. Как вы думаете, когда дошкольникам было ждать труднее всего?

Вероятно, интуитивно вы найдете правильный ответ: когда вознаграждения находились на виду. Искушение было огромным, и ребенку было невероятно тяжело ждать; когда же вознаграждение скрыто от глаз, ожидание дается легче. Дошкольники, которые могли видеть вознаграждения (отсроченные, мгновенные или те и другие), ждали в среднем меньше минуты, но те же дети могли ждать в 10 раз дольше, когда лакомства были скрыты от их глаз. Вроде это кажется очевидным, но нам нужно было продемонстрировать это, чтобы убедиться, что мы придумали острую конфликтную ситуацию, порождающую сильный соблазн.

Я незаметно наблюдал за детьми через специальное окошко и видел, как они пытались заставить себя ждать, когда вознаграждения были у них на виду. Одни закрывали глаза ладонями, подпирая голову руками, или отворачивались в сторону, чтобы не видеть лакомств. Отчаянно пытаясь смотреть в сторону большую часть времени, они иногда бросали украдкой взгляд на сладости, чтобы напомнить себе, что они по-прежнему существуют и их стоит дождаться. Другие что-то тихо говорили себе, и их едва слышный шепот, по-видимому, подкреплял их намерения путем самоубеждения: «Я дождусь этих двух печений», – или же они повторяли последствия своего выбора вслух: «Если я позвоню в звонок, то я получу одно печенье, а если буду ждать, то два». Третьи же просто отодвигали поднос и звонок как можно дальше от себя – на дальний край стола.

Успешно справлявшиеся с ожиданием придумывали различные способы отвлечь себя, ослабить остроту конфликта и стресс. Они трансформировали неприятную ситуацию, придумывая веселые отвлекающие занятия, которые ослабляли напряжение: сочиняли короткие песенки («Какой отличный день, ура!», «Это мой дом в Редвуд-Сити»), корчили смешные гримасы, ковыряли в носу или ушах, забавлялись всем, что было под рукой, и изобретали занятия для рук и ног – например, изображали, что играют на рояле.

Когда все средства отвлечения внимания оказывались испробованными, некоторые дети закрывали глаза и пытались заснуть – как одна девочка, в конце концов уронившая голову на раскрытые ладони, лежавшие на столе, и погрузившаяся в глубокий сон. При этом ее лицо находилось в нескольких сантиметрах от звонка. Эти тактики было удивительно наблюдать у дошкольников, но они хорошо известны каждому, кому хоть раз приходилось сидеть в первом ряду на скучной лекции.

Во время длительного семейного путешествия на автомобиле родители часто помогают маленьким детям самим придумывать для себя развлечения, чтобы сделать дорогу менее утомительной. Мы пытались использовать такой подход в комнате сюрпризов до начала ожидания, предлагали, чтобы дети занимали себя «веселыми мыслями», и побуждали их придумывать что-то забавное, например: «Когда мама стала раскачивать меня на качелях, я начал летать вверх и вниз, вверх и вниз». Даже малыши проявляли удивительную фантазию, когда придумывали собственные веселые мысли после того, как мы предлагали им несколько простых примеров. Если они находились до того, как исследователь покидал комнату, у детей среднее время ожидания составляло более 10 минут, даже когда вознаграждения были у них на виду. Придуманные самими детьми веселые мысли помогали нейтрализовать эффект непосредственного созерцания вознаграждения, позволяя им выдерживать такое же ожидание, как и в том случае, когда вознаграждения скрыты от их глаз. Они ждали менее минуты, если отвлекающие мысли не приходили им в голову. Когда же их побуждали думать о вознаграждении (например, «Если хочешь, то во время ожидания ты можешь думать о маршмеллоу»), то дети неизменно звонили в звонок сразу после того, как закрывалась дверь.

Чтобы сильнее вовлечь участников в формирование мысленных образов, которые, возможно, имел в виду Фрейд, мы показывали детям картинки с изображениями лакомств, а не сами лакомства. Берт Мур, в то время мой аспирант в Стэнфорде (сейчас декан факультета бихевиоральных наук и исследований мозга в Техасском университете в Далласе), и я показывали дошкольникам реалистичные, в натуральную величину фотоснимки лакомств, которые они выбирали. Изображения со слайдов выводились на экран с помощью проектора (это была самая совершенная на тот момент технология), помещавшегося на столе, за которым сидели дети. Если ребенок выбирал, например, маршмеллоу, то он имел перед глазами проецируемое на экран изображение этой сладости в течение всего времени ожидания.

И тут нас ожидал большой сюрприз: результаты стали диаметрально противоположными. Созерцание реальных лакомств делало отсрочку получения вознаграждения невыносимой для большинства детей, но зато созерцание реалистичных изображений намного облегчало ожидание. Дети, которым показывали фотографии, ждали почти вдвое дольше, чем те, кому показывали нерелевантные для них изображения либо не показывали ничего, или те, кто видел перед собой настоящие лакомства. Важно, чтобы на слайдах были изображены те лакомства, которых ждали дети, а не какие-то другие, не имевшие отношения к выбору ребенка. В общем, изображение предмета желания, а не сам этот предмет значительно облегчало ожидание. Но почему?

Я спросил Лидию, четырехлетнюю улыбчивую девочку с розовыми щечками и ясными голубыми глазами, как ей удалось прождать столько времени, терпеливо сидя перед изображением желанных лакомств. «Нельзя съесть картинку!» – ответила она, радостно приступая к поглощению двух маршмеллоу. Когда четырехлетний ребенок смотрит на маршмеллоу, которые хочет получить, он, вероятно, сосредоточивается на их самых привлекательных характеристиках и звонит в звонок. Когда же он видит их изображение, то оно, вероятно, просто напоминает ему о том, что он получит, если будет ждать. Как сказала Лидия, нельзя съесть картинку. И, как, возможно, думал Фрейд, нельзя потреблять галлюцинаторные образы предмета ваших желаний.

В одном из вариантов эксперимента исследователь, прежде чем выйти из комнаты, обращался к ребенку, которому предстояло наблюдать реальные объекты, с такими словами: «Если захочешь, ты можешь представить себе, что они не настоящие, а нарисованные. Просто мысленно помести их в рамку, как картину». Другим детям показывали изображения лакомств, но предлагали думать о них как о существующих на самом деле: «Ты можешь заставить себя поверить, что они действительно перед тобой. Просто поверь, что они здесь на самом деле».

Дети, которым показывали изображения вознаграждений, ждали в среднем 18 минут. Но, когда они воображали, что перед ними реальные, а не сфотографированные лакомства, они ждали в среднем менее шести минут. Даже когда они видели реальные вознаграждения – ситуация, когда время отсрочки не превышало минуты, – но уверяли себя, что перед ними изображения, они могли ждать 18 минут. Образы, которые они мысленно себе представляли, действовали на них сильнее, чем реальные лакомства на столе.