Текст книги "Рождение Дестроера"

Уоррен Мерфи, Ричард Сапир
Рождение Дестроера

Глава первая

Все прекрасно понимали, почему Римо Уильямс должен умереть. Близким друзьям начальник ньюаркской полиции признавался, что Уильямс – просто кость, которую кинули борцам за гражданские права.

– Где это видано, чтобы полицейского отправляли на электрический стул? Да еще из-за кого? Из-за какого-то торгаша наркотиками? Ладно, отстраните парня от службы. Ну выгоните в крайнем случае. Но стул?! Если бы этот тип не был черным, Уильямса не засудили бы.

Журналистам начальник полиции заявил:

– Это трагическое недоразумение. Уильямс всегда был у нас на хорошем счету.

Газетчиков на мякине не проведешь. Они-то знали, почему Уильямс должен умереть: он – просто псих. Да разве можно такого снова выпускать на улицу? Да как он вообще попал в полицию? Избил этого беднягу до полусмерти и бросал помирать. Только вот жетончик-то обронил, и ну вопить: все подстроено, это провокация! Хочет, чтобы его оправдали. Идиот!

Адвокат Уильямса тоже мог совершенно точно объяснить любому, почему его подзащитный проиграл процесс: чертов жетон. Никак не удавалось обойти эту улику. Вообще Уильямсу не надо было отрицать, что он избил этого типа. Но в любом случае судья не прав: электрический стул – это, знаете…

У судьи по поводу приговора сомнений не было с самого начала. Какие, в самом деле, могут быть сомнения – приказы не обсуждаются. Судья не знал, почему он получил такой приказ: в определенных кругах задавать вопросы не принято.

Лишь один человек представления не имел, отчего это приговор был столь скор и суров. Но раздумывать на эту тему ему оставалось совсем недолго: до 23.35. В 23.36 уже будет все равно.

Садя на койке в камере, Римо Уильямс курил одну сигарету за другой. Каштановые волосы на висках выбриты: сюда охранники приладят электроды.

Серые брюки – такие у всех заключенных в здешней тюрьме – разрезаны снизу почти до колен: на лодыжках тоже закрепят электроды. Чистые белые носки. На них кое-где следы сигаретного пепла. Пепельницей Римо перестал пользоваться еще вчера.

Он просто бросал окурок прямо на выкрашенный серой краской пол и смотрел как он дымится.

Время от времени охранники отпирали решетчатую дверь. Кто-нибудь из заключенных выметал окурки, а Римо выводили из камеры в окружении охранников.

Когда его возвращали на место, он не мог обнаружить даже следов того, что он, Римо, здесь курил, а на полу умирали окурки.

Никаких следов не оставит он здесь, в этой камере смертников. Железная койка не окрашена, даже инициалов не нацарапаешь. Можно разорвать матрац, но его заменят другим.

Были бы шнурки… Привязать что-нибудь куда-нибудь. Но шнурков нет. Висящую над головой единственную в камере лампочку не разобьешь, она упрятана в плафон со стальной сеткой.

Можно разбить пепельницу. Но не хочется. Можно нацарапать что-нибудь на белой эмалированной поверхности умывальника без горячей воды и затычки.

Но что нацарапать? Полезный совет? Что-нибудь на память? Кому? Зачем? О чем рассказать напоследок?

Может, о том, как делаешь свое дело, работаешь, тебя даже повышают по службе, а потом в твое дежурство в плохо освещенном проулке находят убитого уличного барыгу с твоим жетоном в руке? Медали за такое не дают… Никто не верит, что все подстроено, и в результате тебя ждет электрический стул.

И в камере смертников оказываешься ты сам, а не все эти урки, громилы, убийцы, барыги – мразь, паразитирующая на теле общества, вся эта сволочь, которую ты честно пытался сюда отправить. А общество, те самые хорошие и добрые люди, ради которых ты горбатился и не раз рисковал шкурой, в своем величии обращают на тебя царственный гнев.

Что тебе остается, когда вдруг выясняется, что посылать на электрический стул все-таки можно, да только судьи почему-то приговаривают не хищников, а тех, кто старался хоть как-то защитить слабого!

На умывальнике обо всем этом не напишешь. Что ж, закуриваешь очередную сигарету. Куришь. Окурок бросаешь на пол и смотришь как он дымится. Дымок струится и, поднимаясь от пола на метр, тает. Потом окурок гаснет. Но на очереди уже новая сигарета…

Римо поглядел на ментоловый огонек в руке, вынул ментоловую сигарету изо рта, поднес ее к лицу так, чтобы было видно, как красный огонек пожирает пахнущий мятой табак. Бросил сигарету на пол.

Достал новую из одной из двух пачек, лежащих на коричневом одеяле из колючей шерсти. Сквозь решетку глянул в коридор на спины охранников, стоящих возле камеры. За два дня, проведенные в Коридоре смерти, он не перемолвился с ними ни словом.

Им никогда не приходилось выходить ранним утром на уличное патрулирование, всматриваться в окна домов и мечтать о повышении в должности. Их никогда не подставляли, подбрасывая труп «пихалы», на котором почему-то так и не нашли ни грамма наркоты.

На ночь они расходятся по домам, забывая о тюрьме и о законе. Ждут пенсии, мечтают о зимнем домике, на который можно скопить деньжат за пять лет службы. Клерки от правопорядка. Правопорядок?

Уильямс посмотрел на дымящуюся в руке сигарету. Вдруг противен стал ее вкус: словно жуешь мятные подушечки от кашля. Оторвал фильтр, бросил на пол. Поднес к губам неровный конец сигареты, глубоко затянулся.

Откинулся на койку, выпуская дым по направлению к гладко оштукатуренному потолку, такому же серому, как и пол, как и стены, как и перспективы на жизнь у дежурящих в коридоре охранников…

Черты его лица были сильными и жесткими. Глубоко посаженные карие глаза, в углах – морщинки. Морщинки не от смеха – он редко смеялся.

Сильное тело с выпуклой грудью. Бедра были широковаты для мужчины, но это было незаметно на фоне могучего размаха плеч. Он цементировал оборону школьной футбольной команды, в этом ему не было равных. Все это не стоило даже той воды из душа, которая смывала с кожи пот после тренировок.

Кто-то заработал на нем очко.

Римо вдруг привстал, лицо напряглось. В глаза бросились все трещины на полу. Он увидел умывальник в углу и впервые по-настоящему рассмотрел серий металл железной решетки. Бросил сигарету на пол и раздавил ее носком ботинка. Нет, черт побери, никто не может сказать, что команда соперника хоть раз заработала очко по его вине… Им так и не удалось прорвать оборону там, где стоял он, Римо. И если после него останется хотя бы это, значит, что-то все же останется.

Уильямс медленно наклонился и начал подбирать окурки с пола.

Один из охранников что-то сказал. Он был высокого роста, мундир туго обтягивал плечи. Римо откуда-то помнил, что его звали Майк.

– Оставьте, потом уберут, – произнес Майк.

– Нет, я сам.

Слова выговариваются медленно. Сколько временя он ни с кем не разговаривал?

– Поесть не хотите? – начал было охранник, но остановился. Помолчал, взглянул вдоль коридора. – Поздновато, правда, но что-нибудь раздобыть можно.

Римо покачал головой.

– Нет, я лучше уберу. Сколько еще осталось?

– С полчаса.

Крупными ладонями Римо молча сгреб в одну кучку сигаретный пепел. Шваброй получилось бы лучше, но ее нет.

– Может, вам что нужно? – спросил Майк.

– Нет, спасибо, – Римо решил, что охранник все же неплохой парень. – Закуривай.

– Мне здесь курить запрещается.

– А-а. Тогда возьми пачку. У меня две.

– Спасибо, не положено.

– Нелегкая у вас тут работенка, – соврал Римо.

– Работа как работа. Полегче смены в патруле, конечно, но тоже не сахар.

– Ага, – улыбнулся в ответ Римо. – Работа есть работа.

– Точно.

Тишина. Еще более звенящая после того, как была нарушена.

Римо попытался придумать, что бы сказать, но не смог.

Снова заговорил охранник:

– Скоро придет священник.

Это прозвучало почти как вопрос.

Римо скривился.

– Тем хуже для него. Я в церкви не был с тех пор, как парнишкой прислуживал на алтаре. Черт, кого ни арестуешь, говорит, что в детстве в церкви прислуживал, даже протестанты и евреи. Может, попы знают что-то, чего я не знаю? Может, от этого мне станет легче? Ладно, пусть приходит.

Римо встал. Разминая ноги, подошел к решетке и положил на нее руку.

– Жуткое дело, а?

Охранник кивнул, но оба отошли на шаг от решетки.

– Если хотите, я могу позвать священника прямо сейчас.

– Хорошо. Нет, постой. Погоди минуту.

Охранник опустил глаза.

– Времени осталось немного.

– Несколько минут-то еще есть?

– Ладно, войду позову. Хотя он так или иначе придет.

– А-а, так полагается, что ли?

Плевок в морду на прощание. Они постараются спасти его бессмертную душу только потому, что так записано в местном уголовном законодательстве.

– Не знаю, – ответил охранник. – Я тут только два года. За это время здесь у нас никого не было. Пойду посмотрю, готов ли он.

– Не надо.

– Я скоро вернусь, тут рядом, в конце коридора.

– Тогда вперед, – сказал Римо. Не стояло спорить. – Можешь не торопиться. Извини, пожалуйста.

Глава вторая

Тюремная легенда гласит, что приговоренные к смерти вечером перед казнью съедают ужин с большим аппетитом, чем начальник тюрьмы Мэттью Уэсли Джонсон. Так было и сегодня.

Сидя в кабинете, Джонсон пытался занять себя чтением вечерней газеты, подперев ее подносом с нетронутым ужином. Тихо гудел кондиционер. Снова придется присутствовать при казни. Работа такая. Почему же не звонит телефон?

Начальник тюрьмы посмотрел в окно. Поздние корабли шли по темной полосе реки к бесчисленным причалам, раскиданным неподалеку по берегу океана. Вспыхивали и гасли огни, передающие закодированные предупреждения об опасности на случай, если те, кому они могут что-то сказать, окажутся поблизости.

Он бросал взгляд на часы. Оставалось только двадцать пять минут. Он опять занялся чтением «Ньюарк ивнинг ньюс». Передовая предупреждала о росте преступности. «Ну и что? – подумал он. – Уровень преступности повышается с каждым годом. Зачем кричать об этом на первой странице? Только людей баламутить. А потом, мы уже нашли простой способ решения проблемы преступности: казнить всех до одного полицейских». Его мысли опять вернулись к Римо Уильямсу, сидящему там, в камере.

Уже давно он решил для себя, что самое неприятное – это запах. Не от ростбифа из готового замороженного обеда, который стоял перед ним на столе нетронутым, а от того, что произойдет сегодня. Если бы воздух был почище… Но запах все равно был, несмотря на вытяжную вентиляцию, – запах горелого мяса.

Сколько их было за семнадцать лет? Семь человек. Сегодня станет восемь. Джонсон помнил каждого. Почему не звонит телефон? Почему губернатор не сообщает о помиловании? Ведь Уильямс не бандит, он же полицейский, черт возьми!

В поисках раздела криминальной хроники Джонсон перевернул несколько страниц. Вот еще один обвиняется в убийстве. Он прочел статью целиком в поисках деталей. В баре негр ударил кого-то ножом во время драки. Наверное, окажется у него. Драка в баре… Скорее всего, пройдет как непреднамеренное убийство. Смертного приговора тут не будет. Хорошо.

А этот Уильямс… Джонсон покачал головой. Что творится с судебным делопроизводством? Неужели судьи паникуют из-за всех этих борцов за гражданские права? Разве не ясно, что каждая принесенная жертва повлечет за собой следующую, еще большую, и так до тех пор, пока вообще ничего не останется? Неужто за десятилетием прогресса снова наступает полоса бессмысленно жестокого, исключительно карательного закона?

Три года прошло с последней казни. Казалось, что времена меняются. И вот, пожалуйста… Мгновенно принятый к рассмотрению обвинительный акт! Суд Уильямса, решительный отказ в апелляции, и бедняга в камере смертников.

Пропади все пропадом! На черта нужна такая работа? Взгляд Джонсона упал на фотографию, стоявшую в дальнем углу его широченного дубового письменного стола. Мэри и детишки. Где еще заработаешь 24 тысячи в год? Так тебе и надо: не будешь в другой раз поддерживать кандидатов, побеждающих на выборах. Ну что же этот ублюдок не звонит о помиловании?

Тут на его «вертушке» – телефоне цвета слоновой кости – замигала лампочка. По широкой скандинавской физиономии начальника тюрьмы разлилось облегчение. Он схватил трубку:

– Джонсон слушает!

Знакомый голос произнес:

– Хорошо, что ты на месте, Мэтт.

«Где же мне еще быть?» – раздраженно подумал Джонсон, но вслух произнес:

– Рад слышать вас, губернатор, даже не представляете, как рад.

– Весьма сожалею, Мэтт. Помилования не будет. И отсрочки исполнения приговора – тоже.

– А-а, – сказал Джонсон. Его левая, не занятая трубкой рука скомкала газету на столе.

– У меня просьба, Мэтт.

– Конечно, губернатор, конечно.

Он спихнул скомканную газету с края стола в корзину для мусора.

– К вам там должен приехать монах-капуцин и сопровождающий. Они, я думаю, уже поднимаются к тебе. Пусть монах побеседует с этим, как его… с Уильямсом. А тому, второму, разреши, пожалуйста, понаблюдать за казнью с пульта управления.

– Да ведь оттуда почти ничего не видно.

– Ничего, пусть посидит там.

– Но по инструкции не…

– Перестань, Мэтт. Мы же не дети. Пусть побудет там.

Губернатор уже не просил; он приказывал. Джонсон снова уперся взглядом в фото жены и детей.

– И еще. Парень, который будет наблюдать за казнью, он из частной клиники. Департамент медицинских учреждений разрешил им забрать тело казненного к себе. Они там изучают мозг преступников, во Франкенштейна играют. Их будет ждать «скорая». Предупреди дежурных на выходе. Я уже дал письменное разрешение.

На Джонсона навалилась усталость.

– Хорошо, губернатор, я прослежу.

– Вот и отлично. Как Мэри, как ребятишки?

– В порядке.

– Передавай привет. Как-нибудь обязательно загляну к вам.

– Будем рады.

Губернатор повесил трубку. Поглядев на телефонную трубку в руке, Джонсон прорычал: «Иди ты к дьяволу!» и швырнул ее на рычаг.

Ругательство заставило вздрогнуть его секретаршу, неслышно вошедшую в кабинет той особой походкой, которую она выработала специально для глазеющих заключенных.

– К вам священник и еще один человек. Пригласить?

– Нет. Пусть священник идет к осужденному. Сопровождающего проводите к месту казни. Мне с ними встречаться ни к чему.

– А как же ваш тюремный капеллан? Вам не кажется странным, что …

– Быть палачом – вообще странное занятие, мисс Скэнлон, – прервал ее Джонсон. – Делайте то, что я сказал.

Он повернулся вместе с креслом к кондиционеру, из которого в кабинет струился чистый прохладный воздух.

Глава третья

Лежа на спине с закрытыми глазами, Римо Уильямс беззвучно постукивал себя пальцами по животу. А на что, собственно говоря, похожа смерть? На сон? Спать он любил. Почти все любят поспать. Так чего бояться?

Если глаза открыть, виден потолок. Но с закрытыми глазами, в созданной им для себя темноте, он становился на мгновение свободным, свободным от тюрьмы и от людей, которые хотят отнять у него жизнь, от серой решетки, от резкого света лампы под потолком. Темнота умиротворяла.

В коридоре послышался мягкий ритм приближающихся шагов. Звук громче, громче. Шаги смолкли. Бормотание голосов, шелест одежды. Звон ключей и лязганье отворяющейся решетки. Римо моргнул от яркого света. На пороге камеры стоял монах в коричневой рясе, сжимая в руке черное распятие с серебряной фигуркой Христа. Темный капюшон затенял лицо. Глаз не было видно. Он держал распятие в правой руке, а левая была спрятана под складками рясы.

– Вот и священник, – отходя от двери, сказал надзиратель.

Римо сел, спустив ноги с койки и опершись спиной о стену. Монах стоял неподвижно.

– Святой отец, у вас есть пять минут, – проговорил охранник. Снова щелкнул ключ в замке.

Священник кивнул. Римо жестом указал ему на свободное место на койке.

– Благодарю.

Монах присел рядом, держа крест перед собой, как наполненную до краев лабораторную пробирку. У него было суровое, в морщинах, лицо. Впечатление было такое, словно оценивающий взгляд его голубых глаз прикидывает, как бы ударить, а не спасти душу. В свете лампы на его верхней губе поблескивали капельки пота.

– Хочешь ли ты спасти душу свою, сын мой? – спросил монах, чересчур громко для такого вопроса.

– Конечно, – ответил Римо, – кто же не хочет?

– Хорошо. Сумеешь ли ты, обратясь к собственной совести, совершить акт самоочищения?

– Я плохо разбираюсь в этом, отец…

– Понятно, сын мой. Господь да поможет тебе.

– Ага, – вяло произнес Римо. Может, если закончить побыстрее, останется немного времени на последнюю сигарету?

– Грешен ли ты?

– Не знаю.

– Нарушал ли ты заповедь Господню, гласящую: «Не убий»?

– Я не убивал.

– Сколько человек?

– Во Вьетнаме?

– Вьетнам не считается.

– То есть это не было убийством?

– Убийство на войне не есть смертный грех.

– А в мирное время? Если мне говорят, что я убил, а я на самом деле не убивал?

– Ты имеешь в виду свой приговор?

– Да.

Римо уставился себе в колени. Так это может продолжаться всю ночь!

– Ну, в этом случае…

– Ладно, отец. Каюсь. Я убил этого человека, – соврал Римо.

У выданных ему серых брюк из свежего твида даже не будет шанса поизноситься.

Римо заметил, что капюшон у священника тоже новехонький. Но что это? Неужели монах улыбается?

– Алчность?

– Нет.

– Воровство?

– Нет.

– Прелюбодейство?

– Секс, что ли?

– Да.

– Было. Помыслом и действием.

– Сколько раз?

Римо чуть было не начал на самом деле подсчитывать, но вовремя спохватился.

– Не знаю. Мне хватало.

Монах кивнул.

– Богохульство, неправедный гнев, гордыня, зависть, чревоугодие?

– Нет, – уверенно ответил Римо.

Тут монах наклонился вперед, так близко, что Римо заметил табачный налет на его зубах. Ноздри ощутили легкий запах дорогого лосьона после бритья.

– Чертов трепач! – прошептал монах.

Римо отпрянул, руки непроизвольно дернулись вверх, как бы защищаясь от удара. Склонившись вперед, монах не шевелился. По его лицу расползалась ухмылка. Священник ухмылялся: охранникам не было видно, мешал капюшон, а у Римо не было никаких сомнений. Последнее издевательство властей над ним, над Римо, – курящий, ухмыляющийся, богохульствующий священник!

– Ш-ш-ш, – прошептал человек в коричневой рясе.

– Так вы не священник… – произнес Римо.

– А ты вовсе не Дик Трейси. Не ори так. Ты вообще-то что хочешь спасти, душу или задницу?

Римо уставился на распятие: серебряный Иисус на черном кресте, а у его ног черная кнопка.

Черная кнопка?!

– Слушай, у нас мало времени, – сказал человек в одежде священника. – Жить хочешь?

Из глубины души у Римо вырвалось:

– Еще бы!

– Встань на колени.

Римо плавным движением опустился на пол. Койка оказалась на уровне его груди, а перед подбородком – складки рясы, под которыми угадывались колени.

Распятие приблизилось к лицу. Римо поднял глаза к серебряным ногам, пронзенным серебряными гвоздями. Пальцы человека, держащего перед ним крест, сомкнулись вокруг живота Иисуса.

– Сделай вид, что целуешь крест. Вот так. Поближе, Там есть таблетка черного цвета. Аккуратно оторви ее зубами, только смотри, не разгрызи.

Раскрыв рот, Римо зажал зубами черную таблетку под серебряными ногами. Заколыхалась перед глазами ряса, скрывая Римо от охранника. Таблетка отделилась от креста. Твердая, наверное пластмассовая.

– Не прокуси оболочку. Не прокуси оболочку! – прошипел сверху голос. – Держи таблетку за щекой. Когда тебя привяжут к стулу и наденут шлем, разгрызи ее и проглоти. Не раньше, понял?

Римо держал таблетку на языке. Человек в рясе больше не улыбался.

Римо с неприязнью поглядел на него. Ну почему всегда приходится принимать самые важные в жизни решения, когда подумать некогда? Он ощупал таблетку языком.

Яд? Незачем.

Выплюнуть ее? И что тогда?

Терять нечего. Терять? Чтобы потерять, нужно что-то иметь. Римо попытался определить вкус таблетки, не прикасаясь к ней зубами. Безвкусная. Монах склонился над ним. Римо пристроил таблетку под язык и произнес про себя очень краткую и очень искреннюю молитву.

– Я готов.

– Пора! – прогрохотал голос охранника.

– Храни тебя Господь, сын мой, – громко сказал монах и сотворил распятием в воздухе крест. И шепотом: – Скоро увидимся.

Священник вышел из камеры, склонив голову на грудь и держа распятие перед собой. Левая рука поблескивает металлом. Сталь? Это был крюк протеза.

Опершись правой рукой на койку, Римо поднялся на ноги. В рот откуда-то хлынули целые потоки слюны. Страшно хочется сглотнуть. Где таблетка? Под языком. Придержать ее там. Так, а теперь сглотнуть… очень аккуратно.

– Ну, Римо, пора идти, – сказал охранник.

Дверь распахнулась, и охранники расступились. Высокий блондин и местный капеллан поджидали их на полпути. Монаха уже не было. Римо еще раз аккуратно проглотил слюну и, придерживая таблетку языком, пошел к ним навстречу.