Текст книги "Потерянное прошлое"

– Верно, папочка. Таиться, – мило улыбнулся Римо.

– Только червяку нравится жить под камнем, – продолжал Чиун.

– У меня нет времени с тобой спорить, папочка. Мне пора.

– Куда? Зачем? Убрать соперника, претендующего на трон и тем самым вписать новую страницу в славную историю Синанджу? Как мне отразить в моем труде все те глупости, которые ты совершаешь? Написать, что ты доставляешь посылки? Или что ты наблюдаешь за работой механизмов, как раб, прикованный к колодезному вороту? Какое новое оскорбление для искусства Синанджу нас ждет?

– Я должен обеспечить правдивые показания свидетеля.

Чиун свернул свой свиток и завинтил крышку чернильницы.

– Вы все сумасшедшие. Все. Если императору Смиту нужно, чтобы судья принял то или иное решение, почему он просто не купит судью, как это делается во всех цивилизованных странах?

Римо уже упаковал все, что ему было нужно в дорогу. Все – то есть пачку наличных денег, которые он сунул себе в карман.

– Именно против этого мы и боремся, – заметил он.

– Почему? – не понял Чиун.

– Все дело в конституции, папочка, и у меня сейчас нет времени все это объяснять.

Чиун пожал плечами и спрятал свои длинные тонкие пальцы под кимоно. Он никогда не сможет объяснить это в истории Синанджу. Вот перед вами клочок бумаги, и он свят для Смита и для Римо. Сам факт существования того, что они называют своей организацией, нарушает то, что написано на этом клочке бумаги, и все же организация была создана для того, чтобы этот клочок бумаги охранять. А следовательно, все должны хранить тайну о том, что они делают. От белых много чего можно ожидать, но это совсем непонятно. Римо утверждает, что у Смита нет планов стать императором или, как они здесь говорят, президентом. Но если у него нет таких планов, то каковы его истинные планы? Уж во всяком случае – не защита священного клочка бумаги. Ведь она даже не украшена никакими драгоценностями. Он видел ее однажды – она была в стеклянном ящике.

– Это она? – спросил тогда Чиун, разглядывая простой кусок старого пергамента.

– Это она, папочка, – подтвердил Римо с гордостью.

– За нее погибло много людей.

– А кто их всех убил?

– Тоже очень многие. В основном – люди, желающие уничтожить Америку.

– Ты хочешь казать, что если этот клочок бумаги сгорит, то Америка перестанет существовать? Значит, это магия. Магический клочок бумаги, который хранит Америку.

– Да. В некотором роде. В определенном смысле, да, – ответил Римо.

Чиун помнил, какой счастливый вид был у Римо, когда он произносил эти слова. В самом деле счастливый. И он не лгал. Римо никогда не лгал. Пугающая характеристика для человека – вроде как неспособность мигать, но тем не менее эта черта была присуща Римо.

И стоял тогда Чиун перед стеклянным ящиком в доме, построенном белыми, и слушал, как Римо со счастливым видом рассказывает ему сказку о клочке бумаги и утверждает, что написанные на нем слова управляют Америкой.

Но нигде в бумаге не было никаких упоминаний ни о королях, ни об императорах. Нигде. Все, о чем говорилось в бумаге, касалось того, что правители не имеют права делать по отношению к своим подданным. Римо прочитал примерно с полстраницы о правах граждан, и Чиун извинился и попросил его прервать чтение. Если бы Римо сказал еще хоть полслова в том же духе, Чиуна бы вырвало.

И на служение всему этому вздору и было теперь направлено грозное могущество Синанджу. Именно такие мысли пришли в голову Чиуну, глядевшему вослед счастливому и довольному Римо, покидающему квартиру.

Глава третья

Дженнаро Друмола по прозвищу Барабан весил четыреста тридцать фунтов. Когда он смеялся, живот его оставался неподвижен, а стены комнаты тряслись.

Не так уж сладко жилось ему в маленьком деревянном домике. Но так распорядился генеральный прокурор США, желавший, чтобы Друмола жил именно там, подальше от центра Лос-Анджелеса или какого-либо другого города. Прокурор хотел сделать так, чтобы никто из друзей Друмолы до него, Друмолы, не добрался. Вокруг, по всему лесу, были расставлены посты из лучших сотрудников военного ведомства. Под землей была установлена цепь электронных датчиков, которые должны были сработать, если кто-то проникнет сквозь людской заслон. А над всем этим постоянно кружил патрульный самолет. Своими показаниями Дженнаро Друмола один мог подорвать всю систему транспортировки наркотиков в Калифорнии.

Барабан был более чем готов оказать правительству эту услугу. У него было стойкое отвращение к газовым камерам, а правительство сообщило, что он может жить, пусть даже и в тюрьме, если он поможет правительству в процессе над теми людьми, на которых он когда-то работал.

– Вы хотите сказать, я должен нарушить свой обет молчания? – спросил Барабан.

– Господин Друмола, у нас есть железобетонные доказательства того, что вы прикончили трех человек за деньги. Вы когда-нибудь видели человека, сидящего в газовой камере? Знаете, что это за смерть?

– А вы, знаете, какой смертью умирают люди, дающие показания против мафии?

– Мы поместим вас в лагере, находящемся под охраной армии. Над лагерем будут курсировать самолеты. Ваши друзья не достанут вас там, куда мы вас поместим.

– А кормить меня будут хорошо?

– Как короля, господин Друмола. Вот какой вам предстоит сделать выбор: умереть от удушья в газовой камере или питаться по-королевски.

– Вы ставите вопрос так, что мне легко принять решение, – заметил Барабан. – И все-таки сначала вам надо добиться осуждения.

– У нас есть видеозапись того, как вы сидите верхом на миниатюрной старой даме. И знаете, что видно на этой пленке? Две крохотные ручки и две крохотные ножки, а поверх этого – вы. И видно, как эти ножки дрыгаются, мистер Друмола. А потом видно, как ножки больше уже не дрыгаются.

– А, эта зараза! Сука. За ней был долг.

– За ней был долг в три тысячи долларов, хотя заняла она всего двести, мистер Друмола. Суд не очень благосклонно посмотрит на ваши мотивы. У присяжных аллергия на ростовщичество.

– А как вы раздобыли запись?

– Какие-то ребятки засняли все это на любительскую видеокамеру с телеобъективом. Качество отличное. Может быть, друзья вас убьют, но что касается нас, то тут нет этого “может быть”. И никакой защитник вас не спасет, когда присяжные увидят эту запись.

И вот таким образом Дженнаро Друмола начал рассказывать следователю о том, кто и что делал в Калифорнии и где находились трупы. Показания Друмолы заняли триста страниц. И они были настолько полными, что если бы он только появился в суде и подтвердил истинность всего того, что он рассказал следователю, то рухнула бы вся подпольная система от Орегона до Тихуаны.

А потом однажды Барабан посмотрел на лежащие на столе толстые пачки бумаги с его собственными показаниями и спросил:

– Что это?

– Это твой билет на выход из газовой камеры, Барабан, – пояснил стороживший его часовой, упорно не желавший называть заключенного мистером Друмолой.

– Да? Из какой газовой камеры?

– Из газовой камеры повышенной мощности, которую построят специально для тебя, если ты забудешь дать показания.

– Эй, нет! Я дам показания. Что вы хотите от меня услышать? О чем я должен дать показания?

– Лично я ничего от тебя не хочу. Я тут просто работаю, – ответил часовой. – Но вот следователь хочет, чтобы ты много о чем рассказал.

– Конечно, – с готовностью отозвался Барабан. – А о чем?

Когда следователь услышал о том, что в поведении мистера Друмолы произошел такой резкий поворот, он лично явился к нему на дом и пообещал Дженнаро Барабану, что лично проследит за тем, чтобы того усадили в газовую камеру – пусть даже это будет последним, ч то он успеет сделать на этой земле.

– О чем вы? – не понял Друмола.

– Вы умрете, Друмола.

– За что?

– Во-первых, за убийство.

– Кого я убил?

– Маленькую старушку, и это убийство записано на видеопленку.

– Какую видеопленку?

Следователь пробкой вылетел из хижины. Делу пришел конец. Как-то, каким-то образом кто-то достал предателя, и теперь у следствия были толстенные тома свидетельских показаний, но не было свидетеля, который мог дать показания в суде.

Следователь не знал, что за этим делом пристально следят другие люди и что когда он написал рапорт о внезапно произошедшей перемене в поведении свидетеля, этот рапорт автоматически попал в мощную компьютерную систему, о которой следователь не имел ни малейшего понятия. Он не знал, что есть особая организация, специализирующаяся, среди прочего, именно в этой области: как сделать так, чтобы система правосудия в США оставалась действительно системой правосудия.

Римо прибыл на место и без труда прошел сквозь строй часовых, когда тела их сообщили ему, что сознание находится где-то далеко. Это не самый сложный фокус – определить момент, когда внимание человека рассеивается. Тело просто кричит об этом. Человек на мгновение напрягается, потом снова расслабляется. И сознание на мгновение отключается.

Римо ощущал рассеяние чужого внимания как физический объект. Многие люди, особенно дети, умеют чувствовать присутствие другого человека, не видя его, но жизнь отучает их делать это. Искусство Синанджу вернуло Римо это умение и довело до совершенства.

Римо шел по лесу и чувствовал, что земля тут потревожена и в ней спрятаны какие-то странные штуковины. Он не знал, что это датчики, он просто знал, что это чуждые ему предметы и их надо обходить стороной. Ему об этом говорила земля. Потом в чаще густого леса он разглядел хижину. Перед дверью сидел часовой, положив карабин на колени. Рядом с ним стоял телефон.

Римо обошел хижину и вышел к ней сзади. Потом он нашел окно, которое можно было легко и бесшумно открыть – он просто приподнял верхнее бревно, и оконная рама плавно соскользнула со своего места. В хижине на кровати спал крупный мужчина, живот которого колыхался при каждом вздохе. Друмола.

Римо проник в хижину через открытое окно, пересек комнату и присел на краешек кровати.

– Доброе утро, Барабан, – разбудил он спящего. – Я слышал, у тебя возникли проблемы с памятью.

– Что? – сквозь сон пробормотал Друмола.

– Я здесь для того, чтобы помочь тебе вспомнить, – ласково сказал ему Римо.

– Хорошо, – обрадовался Друмола. – Знаете, я просто ничего больше не помню. Как будто из моей жизни вырвали целую страницу. Р-раз – и нету!

– Я ее вклею на место, – пообещал ему Римо. Он взял Друмолу за кулаки, похожие на свиные окорока, и сжал пальцы так, что Друмоле показалось, будто у него из рук вытягивают нервы. Чтобы часовой ничего не услышал, Римо пальцами другой руки сжал Друмоле губы.

Огромное тело забилось в конвульсиях. Лицо покраснело. Черные глаза вылезли на лоб и крик, который не мог сорваться с губ, отразился в глазах.

– Ну что, милый, это тебе о чем-нибудь напомнило? – спросил Римо.

Друмолу опять всего передернуло.

– Может быть, тебе об этом неизвестно, дорогой, но у нас на этот счет существует целая наука. Сначала боль. Теперь перейдем к страху. Я бы вывесил тебя за окошко, – ласково увещевал заключенного Римо, – но первый этаж – тут пугаться нечего. Есть и альтернатива – удушение. Как тебе это понравится. Барабанчик?

Римо отпустил покрасневшие пальцы Друмолы и подсунул свою собственную руку ему под потную спину. Ловким движением – как санитарка в больнице меняет простыню – он перевернул Друмолу, но, в отличие от санитарки, он сделал это моментально – подбросил грузного мужчину вверх, тот несколько раз перевернулся в воздухе вокруг своей оси и приземлился на кровать лицом вниз. Хижина сотряслась.

– Ты в порядке, Барабан? – окликнул Друмолу часовой.

– Угу, – отозвался Римо.

– Ну, тогда не пытайся летать или что там, о’кей?

Больше со стороны часового ничего не последовало. Римо сжал грудную клетку Друмолы так, что ребра прижались к подбородку – еще чуть-чуть, и они просто отскочили бы от позвоночного столба. Но это не входило в планы Римо – сломанные ребра могут поранить легкие. Но все же Римо сжал своего клиента достаточно сильно, чтобы тот почувствовал, что на него навалилась огромная гора.

– Еще чуть-чуть, Барабан, и тебя нет, – сказал Римо и отпустил Друмолу.

Дженнаро Друмола задрожал и разрыдался.

– Тс-с, – успокоил его Римо. – Ну как, вспомнил?

– Все что угодно, – ответил Друмола.

– А что ты помнишь?

– А что вы хотите, чтобы я вспомнил?

– Твои показания.

– Да. Да, – всхлипнул Барабан. – Я это сделал. Я сделал все что угодно. Я признаюсь. Я помню все, что вам угодно.

– Это хорошо. Потому что, если ты забудешь, то я вернусь.

– Клянусь могилой матери, я все помню, – рыдая, произнес Друмола.

Прямая кишка у него не выдержала, и Римо покинул хижину прежде, чем запах дошел до его носа.

Но на следующий день Смит опять сказал Римо:

– Ваши меры не оказали продолжительного действия.

– Смит лично явился в квартиру в Майами-Бич. – Римо, с вами все в порядке?

– Ага. Со мной все прекрасно. Я в великолепной форме.

– А Чиун говорит, что вы еще не совсем поправились, – заметил Смит.

Чиун сидел перед ним в сером кимоно – это было придворное облачение ассасина, долженствующее подчеркнуть, что ассасин находится при императоре для того, чтобы восславить своего владыку, а не самого себя. Впрочем, иногда придворным цветом становился золотой, и тогда Римо спрашивал Чиуна, нет ли тут противоречия. Чиун на это отвечал, что золотое кимоно надевается для того, чтобы подчеркнуть, что слава ассасина еще больше оттеняет славу императора. У Римо же, впрочем, создалось впечатление, что Мастер Синанджу носит то, что ему хочется, а потом придумывает оправдания на каждый конкретный случай.

Смит был облачен в свой обычный серый костюм-тройку и имел обычную хмурую гримасу на лимонно-желтом лице.

– Вы не понимаете. Когда Чиун говорит, что я еще не готов, это означает, что я не могу делать все то, что может делать Мастер Синанджу. Но это не имеет никакого отношения к задачам вашей организации.

– А что вы не можете делать, Римо?

– Я не могу достичь естественной и продолжительной гармонии с силами космоса.

Чиун кивнул. Вот оно! Римо сам сказал. Он открыто признал это. Разумеется, императору не надо признаваться ни в чем, но в данном случае это шло во благо Синанджу. Римо нуждается в отдыхе и в новых тренировках.

Смит услышал ответ Римо и посмотрел на него ничего не выражающим взором. Чиун кивал, а Римо пожимал плечами – и то, и другое должно было означать, что каждый из них считал себя победителем в споре, непонятном Смиту.

– Извините. Я не понимаю, – сказал Смит.

– Я могу спускаться и подниматься по отвесной стене. Я могу проткнуть рукой твердый предмет. Я один справлюсь с дюжиной самых сильных людей на земле.

– Но не с Мастерами Синанджу.

– Ты на земле только один, папочка, – сказал Римо.

– Был еще злой Мастер. Что если ты опять с ним повстречаешься?

– Я позову тебя.

– Это значит, что сам ты не Мастер Синанджу. Наш благородный император Смит платит за услуги Мастера Синанджу, и поэтому ты должен быть способен действовать так, как Мастер Синанджу. В противном случае, ты его обкрадываешь. Я не могу этого позволить.

– Как могу я его обкрадывать, если я работаю на него, на нас, на нашу организацию, а вовсе не сижу без дела?

– Ты не исполняешь свои обязанности в полную силу своих возможностей.

– Он даже не понял, о чем я толкую, когда я упомянул про космос.

– Ну, как бы то ни было, но я должен, к сожалению, сказать, что это отрицательно сказалось на том, как вы исполнили задание, Римо, – заявил Смит.

– Как это могло быть? Достижение гармонии с силами космоса означает, что увеличивается поступление энергии и улучшается баланс. Если у человека достаточно энергии, чтобы взбираться вверх по вертикальной стене, то, как правило, ничего больше и не требуется.

– Похоже, что вам требовалось что-то большее в работе с этим свидетелем, Друмолой.

– Я заставил его вернуться на путь истинный.

– Вчера вечером он не мог вспомнить ничего, – сказал Смит и достал листок бумаги из “дипломата”, лежавшего у него на коленях.

Это была объяснительная записка, составленная генеральным прокурором США и касающаяся дела некоего Дженнаро Друмолы.

Она гласила:

“Сегодня днем настроение свидетеля вдруг резко изменилось. Причины этого, как и во многих случаях, которые наблюдались за последние годы, когда свидетели сначала отказывались от своих показаний, а затем вдруг снова подтверждали их, остались неизвестными. За последние несколько лет таких случаев было немало, и я не считал тогда нужным проводить тщательное расследование. Но в случае с данным свидетелем, похоже, его желание подтвердить ранее данные показания, не продержалось слишком долго. Он с виду был готов к сотрудничеству, но когда от него потребовали уточнить некоторые детали, он не мог вспомнить ничего из данных ранее показаний, хотя и утверждал, что все помнит. Более того, медицинское обследование показало, что он находится в состоянии крайнего возбуждения”.

Римо вернул Смиту записку.

– Не знаю, что с ним произошло. Я знаю, что он был готов мне во всем повиноваться. Я всегда знаю, когда добиваюсь результата.

– Вот видите, маленькие ошибки всегда ведут к большим неудачам. Я рад, что вы решили подождать, пока Римо окажется в состоянии прославить вас вместо того, чтобы опозорить провалом, – изрек Чиун.

– Не было у меня никакого провала! Я всегда знаю, когда мне удается заставить человека повиноваться. И ты, папочка, знаешь, что я знаю.

– Я тоже не хотел бы признать свое поражение в присутствии столь славного императора, – гнул свое Чиун.

Разумеется, эту фразу он произнес по-английски. Римо знал, что это сделано только ради Смита. Римо по-корейски заявил Чиуну, что он полон помета утки.

Чиун, услышав от Римо такое оскорбление, принял его близко к сердцу. Там, в глубине души, он взрастит обиду и когда-нибудь воспользуется ею для того, чтобы сполна отплатить человеку, который стал его сыном.

Смит ждал. В последнее время эта парочка все чаще стала прибегать к корейскому языку, которого он не понимал.

– Я бы хотел еще раз потолковать с этим парнем, – сказал Римо.

– Его перевели в другое место, – сообщил Смит.

– Мне наплевать, где он находится. Я его хочу, – заявил Римо.

Дженнаро Друмола расправлялся с тройной порцией свиных ребрышек в роскошном номере на крыше отеля “Сан-Франциско-1849”, когда худощавый мужчина с толстыми запястьями снова навалился на него – на этот раз через окно.

Барабан не знал, как ему удалось пройти мимо часовых, а тем более – влезть в окно. Наверное, парень умеет ползать по стенам.

Друмола вытер сальные руки о свой могучий живот, прикрытый белой майкой. Там, где майка не могла прикрыть тело, повсеместно пробивалась буйная поросль густых черных волос. Волосы были даже на фалангах пальцев. На этот раз Друмола был готов к встрече. Парню не удалось застать его спящим. Друмола взял стул, голыми руками разломил его пополам и уже готов был вонзить ножку, оканчивающуюся острой щепкой, парню в лицо, как вдруг почувствовал, как какая-то невероятная сила тащит его к окну и дальше – в пропасть. Барабан закричал бы, но губы его были сжаты, как тогда в хижине, когда ему показалось, что на него навалилась гора.

Губы его были сжаты, а сам он раскачивался над Сан-Франциско на высоте тридцатого этажа, а ноги его были зажаты словно бы в тиски. Подвешенный вниз головой, раскачиваясь, как маятник, он молил Бога только об одном – чтобы тиски оказались покрепче.

– Ну так как, дорогуша? Что случилось?

Барабан почувствовал, что губы у него свободны. Он должен был дать ответ. И он дал ответ:

– Ничего не случилось. Я сделал все, как ты сказал. Я сказал, что я все помню.

– А потом забыл?

– Бога ради! Я бы очень хотел вспомнить. Но я не помню.

– Ну так попытайся вспомнить, – сказал парень и отпустил Друмолу. Тот пролетел примерно этаж. Он уже думал, что пролетит и оставшиеся двадцать девять, но какая-то сила подхватила его.

– Ну как, идем на поправку?

– Я ничего не знаю.

Друмола почувствовал, как какая-то теплая жидкость течет у него по ушам. Он знал, что это такое. Жидкость текла у него из штанов, стекала по животу и по груди, и из-под майки вытекала на уши. На этот раз от страха у него сработал мочевой пузырь.

Римо закинул Друмолу обратно в его номер. Парень не лжет. Римо так и подмывало сбросить его вниз, чтобы пролетел весь путь до конца, но тогда все решат, что его прикончила мафия. Римо ткнул лицо Друмолы обратно в тарелку со свиными ребрышками и оставил его там.

Римо потерпел неудачу. Ему впервые не удалось заставить свидетеля вернуться к своим показаниям. Как когда-то его научил Чиун, у каждого человека перед смертью наступает момент, когда страх подчиняет себе все тело. И в этот момент желание жить становится столь сильным, что превозмогает страх смерти. И в этот момент ничто больше не имеет значения – ни алчность, ни любовь, ни ненависть. А имеет значение только одно желание жить.

Друмола находился именно в этом состоянии. Он не мог лгать. И тем не менее, Римо не удалось заставить его подтвердить свои показания.

– Дело не в том, что я не в лучшей своей форме, – заявил он Смиту.

– Я спросил вас только потому, что у наших свидетелей, похоже, началась какая-то эпидемия забывчивости.

– Так натравите меня на них. Мне нужна практика.

– Никогда не слышал, чтобы вы так говорили когда-нибудь раньше.

– Ну, так сейчас говорю. Но это не означает, что я теряю форму, – сказал Римо в трубку телефона.

А не стоит ли мне, подумал он, нанести визит Смиту и обрушить ему на голову стальные ворота Фолкрофта? Он уже давно не был в штаб-квартире своей организации, в санатории Фолкрофт.

– Хорошо, – сказал Смит устало.

– Если вы не хотите, чтобы я этим занялся, то так и скажите. И я не стану этим заниматься.

– Разумеется, вы нужны нам, Римо. Но у меня возникли вопросы относительно Чиуна.

– Чиуна вам не понять, – заявил Римо. Он находился в аэропорту Портленда, штат Орегон. Женщина, разговаривавшая по соседнему телефону, попросила Римо говорить потише. Он ответил, что он не кричит. Она сказала, что кричит. Он сказал, что если она хочет услышать, как он кричит, то он может и крикнуть. Она сказала, что он и так уже кричит.

– Нет, – возразил Римо, набрал воздуха в легкие и заорал: – Вот что такое крик!

Лампы под потолком закачались, а огромные – от пола до потолка – окна возле ворот номер семь, восемь и девять рухнули и рассыпались осколками, как в рекламе средств защиты от взлома.

– Да, – заметила женщина. – Крикнуто так крикнуто.

Она повесила трубку и ушла прочь.

Смит трубку не повесил, но сказал, что на линии возникли какие-то помехи и что он получает тревожные сигналы о том, что шифровальная система повреждена и их разговор кто-то может подслушать. Защитные системы не срабатывают.

– Со мной все в порядке, – еще раз заверил его Римо. – Я знаю, что мой клиент был в панике. В этом вся соль. Надо, чтобы желание жить пересилило в нем все другие чувства.

– А это желание жить имеет какое-нибудь отношение к космическим силам?

– Нет. Гармония с космосом – это во мне. А желание жить – у них. Нет-нет. Ответ на ваш вопрос – нет.

– Ладно, Римо. Хорошо.

– Желание жить не имеет ко мне никакого отношения.

– Хорошо, – сказал Смит.

– Хорошо, – сказал Римо.

– Итак, ее зовут Глэдис Смит. Ей двадцать девять лет, она работает секретаршей главы одной из самых крупных кампаний, торгующих зерном. Она дает показания против своей фирмы, которая заключила секретную сделку с русскими и подорвала всю нашу сельскохозяйственную политику. ФБР поместило ее в Чикаго на частной квартире. Ее охраняют не так строго, как Друмолу, но все же охраняют.

– Для меня охрана – не проблема, – заметил Римо.

– Я этого и не говорил, – заявил Смит. – Римо, вы для нас важнее, чем любое из этих дел. Мы должны знать, что можем на вас рассчитывать. Вы нужны Америке. Сейчас вы немного не в себе.

– Я всегда не в себе, – сказал Римо. – Давайте адрес. На пути прочь от телефона-автомата, Римо увидел, как служащие аэропорта убирают битое стекло, а люди вокруг таращатся на него, Римо. Кто-то вполголоса сообщил окружающим, что это он расколотил стекла. Но технический директору аэропорта заявил, что это невозможно. В стекла мог на полном ходу врезаться автомобиль – и то они остались бы целы.

Римо сел на ближайший рейс до Чикаго и задремал в салоне первого класса. Перед приземлением он проделал дыхательное упражнение и почувствовал, как на него успокоительной волной накатывается заряд энергии. Он понял, что до этого момента он делал то, что не должен был делать, а именно позволил своему сознанию возобладать над собой – сознанию, в котором живут сомнения и которое вечно концентрируется вокруг крупиц отрицательной информации, вылавливаемой из сплошного потока информации. Он знал, что выполнил свою работу как надо. Свидетель и в самом деле забыл свои показания. На этот раз он решил свидетеля не пугать.

Глэдис Смит закончила читать четырнадцатый любовный роман за неделю и задала себе вопрос, окажется ли она когда-нибудь снова в объятиях мужчины. И тут как раз в дверь, которую она считала запертой, вошло самое прекрасное любовное переживание, какое ей когда-либо доводилось испытывать.

Он был худощав, у него были толстые запястья, красивое лицо с резкими чертами и карие глаза, говорившие ей, что он ее знает и понимает. Не потому, что они встречались раньше, а в каком-то ином, более глубоком смысле.

Он двигался молча, с грацией, какую ей никогда не доводилось видеть в мужчинах.

– Глэдис? – спросил он.

– Да.

– Глэдис Смит?

– Да.

– Я пришел к тебе.

– Я знаю, – услышала она свой голос.

Он не стал сгребать ее в охапку, как кое-кто из ее дружков, воспоминания о которых до сих пор тревожили ее. Он не стал даже ласкать ее. Его прикосновение было нежнее – словно подушечки его пальцев были продолжением ее собственного тела.

Она и не знала, что могут быть такие чудесные ощущения. Она села на кровать. Она и не знала, что тело может себя так хорошо чувствовать. Оно наполнялось новой, неведомой жизненной силой. Оно приветствовало гостя, оно желало его, и наконец – оно требовало его.

Ее сознание было похоже на пассажира, несущегося вперед в поезде, каковым стало ее тело. И в тот самый момент, когда она находилась на грани такого оргазма, который был способен утолить любые ее желания как женщины, он спросил ее о чем-то столь незначительном, что она в ответ смогла только всхлипнуть:

– Да. Да. Да.

А потом это всхлипывание переросло в крик удовлетворения и восторга.

– Да, – тихо сказала она. – Да, любимый. Все что угодно. Конечно, я вспомню. Что мне надо вспомнить?

– Твои показания, – сказал он.

– Ах, это, – сказала она. – Конечно. Что ты хочешь, чтобы я вспомнила?

– То, о чем ты дала показания, – сказал он. Он снова положил руку ей на шею. И ей захотелось, чтобы он руку никогда не убирал.

– Конечно. Но я их не помню. Я не помню ничего из того, что делалось на фирме, любимый. Я не помню. Когда я читаю показания, которые я дала, мне кажется, что все это говорил кто-то незнакомый. Я даже не помню, как я давала показания. Я не помню ничего из того, что происходило больше четырех недель тому назад.

– А что случилось четыре недели тому назад?

– Положи руку туда, где она только что была. О’кей. Вот так. Туда, где она только что была. Люди на меня смотрели. И задавали мне какие-то вопросы – странные вопросы про сделки с зерном. А я не понимала, о чем они толкуют. Они сказали мне, что я работала в компании, занимающейся торговлей зерном. Они очень рассердились. Я не знаю, почему они рассердились. Они спросили меня, кто меня подкупил. А я никогда не стала бы лгать за деньги. Я – не такая.

– Ты и в самом деле не солгала, – сказал мужчина с темными глазами, знавшими ее.

– Конечно же, нет, любимый! Я никогда не лгу.

– Этого я и боялся. Прощай.

– Постой! Куда ты? Разденься опять. Вернись ко мне. Постой! Постой!

Глэдис бросилась вслед за ним к двери.

– Я солгу! Если ты хочешь, чтобы я солгала, я солгу. Я выучу наизусть все, что там написано. Я все запомню. Я скажу все это слово в слово. Только не бросай меня. Ты не можешь просто так взять и бросить меня.

– Извини. У меня дела.

– Когда я еще найду кого-нибудь вроде тебя?

– Только не в этом столетии, – ответил Римо. На этот раз он не стал рассказывать о своей неудаче по телефону. Он настаивал на личной встрече со Смитом.

– В этом нет необходимости, Римо. Я знаю, что это не ваша вина. Для проверки одно из наших федеральных агентств, страшно встревоженное всем происходящим, обследовало двух свидетелей на детекторе лжи. Они тоже утверждали, что забыли собственные показания. И в обоих случаях детектор лжи показал, что они говорят правду. Они не лгут. Они и в самом деле забыли свои собственные показания.

– Великолепно, – сказал Римо.

– Великолепно? Это катастрофа. – Кто-то знает, как развалить всю нашу систему правосудия. А вместе с ней очень скоро развалится и вся страна.

– Очень скоро? Когда в последний раз вы звонили по телефону, Смитти? Если вы хотите увидеть развал в действии, вызовите монтера.

– Я хочу сказать, что у нас не останется никаких возможностей поддерживать законность и порядок, если кто-то будет заставлять свидетелей забывать их показания. Мы останемся без закона. Подумайте об этом. Если кто-то может стереть память свидетелей, то скоро в стране не останется ни одного свидетеля. Ни одного!

Римо подумал об этом. Он подумал о том, как бы кое-что забыть. Ему хотелось забыть свое детство в сиротском приюте. Ах, если бы только он мог забывать избирательно, подумал он, это было бы самое прекрасное из всего, что только может быть.

– Римо, вы слушаете?

– Я думаю, – ответил Римо.