Текст книги "Книга назидания"

Как и большинство крупных деятелей своего времени, Усама был человеком литературно образованным. Собирая воедино мелкие черточки, разбросанные по разным местам воспоминаний, можно составить достаточно ясное представление и об этой стороне его личности. Не столько имена его учителей, сколько попутно оброненные характеристики вводят нас в обстановку книжной жизни той эпохи. На первом плане стояло, конечно, изучение Корана: сам отец, специалист в этой области, следит за сыновьями и даже во время охоты иногда производит своеобразную проверку. Грамматике и языку уделено не меньшее место: десять лет посвятил им Усама. В последнее понятие, как всегда у арабов, входили и поэзия, и история, и теория литературы – словом, полное гуманитарное образование того времени. Другими учителями Усамы были книги: библиотека в четыре тысячи томов, погибшая при переезде из Египта, – одна эта цифра достаточно ярко говорит о широте его интересов. Любовь к книге не была простой страстью к коллекционированию со стороны знатного эмира: книга органически входила в его [35] жизнь, и в горьком возгласе об их утрате чувствуется непритворная боль сердца. Усама не был каллиграфом, как его отец, не внешность привлекала его, а содержание. Он составил себе имя как литератор и поэт. Не менее десятка сочинений, помимо сборника стихов, упоминаются в разных источниках, и два из них дошли до нас. В первом мы встречаем теорию поэтического стиля, детально разработанную, со строгой системой и классификацией, любовно подсчитывающую всевозможные категории, число которых здесь доведено до девяноста пяти. Во всей работе чувствуется культ родного слова, то преклонение перед родным языком как самодовлеющей ценностью, которое часто у арабов заслоняло реальную обстановку жизни даже изучаемого слова. Длинной цепью, начиная с сочинения однодневного халифа Ибн аль-Му‘тазза (убит в 908 г.), проходят эти риторики и поэтики; Усама, конечно, целиком обязан трудам своих предшественников. Ничего оригинального в его произведении нет: та же идея, те же приемы, и только более детальный анализ и новые примеры обнаруживают самостоятельную работу.

Аналогичный по своей традиционности характер носит и второе дошедшее до нас произведение Усамы – «Книга о посохе». Оно посвящено рассказам о всяких знаменитых в легенде, истории и литературе посохах, начиная с жезла Моисеева и кончая палкой, на которую опирался в старости сам эмир. Исторические рассказы и анекдоты переплетаются с цитатами стихов, и в целом получается излюбленная форма антологии, в которой арабы любили нанизывать самый разнообразный материал на самые разнообразные темы. Может быть, в сюжете Усама и явился более или менее оригинальным, но построение трактата вылилось в готовую форму. И здесь мы имеем дело с продуктом чисто ученого, кабинетного творчества, питающегося не столько соками жизни, сколько традиционным книжным материалом.

Не поражают оригинальностью и стихи Усамы, сохранившиеся не только в отрывках, но даже и в довольно большом сборнике. Все они вращаются в формах классической поэзии, воспринимают по традиции те же сюжеты и приемы. Владение языком и стихом сказывается, конечно, в полной мере, но оно было вообще необходимым свойством всякого араба, получившего книжное образование. Известный поэт в кругу современников и потомков, Усама для нас является одним из сотен слагавших стихи и не поднимается выше среднего уровня. [36]

Мы не знаем непосредственно других, известных только по именам, сочинений Усамы; по аналогии с указанными можно предполагать, что и они носили тот же литературно-кабинетный характер[3]3
  В последнее время в Азиатском музее Российской Академии наук обнаружен автограф еще одного, неизвестного в Европе, сочинения Усамы – «Книги стоянок и жилищ». Сообщение о нем – в томе XXVI «Записок Восточного Отделения Русского Археологического Общества».


[Закрыть]. Не эти произведения дают ему право на внимание со стороны европейского читателя, а «Книга назидания» – его собственные записки.

Автобиографией в обычном смысле ее нельзя считать: для этого она слишком мозаична; однако к другому роду литературы отнести ее мы тоже не можем. Стержнем, на котором вращается рассказ, является личная жизнь автора. Если в Европе к XIV веку мы находим не только попытки теоретического обоснования автобиографии в Convivio Данте, но и такие развитые формы ее, как хронику Фра Салимбене, то для арабов в их литературе эта идея всегда оставалась чуждой. Отдельные случайные явления, конечно, встречались: можно было бы сюда отнести исповедь известного философа аль-Газали (умер в 1111 г.), но она скорее входит в область психологии. Книга Усамы по своей идее настолько необычна, что как-то невольно хочется искать ей параллелей, если нельзя найти первоисточника. И характерно, что как раз около этого времени – в XII веке – мы встречаем несколько примеров, подходящих, с известными оговорками, правда; под ту же категорию. Один деятель той же эпохи родом из Йемена, погибший во время заговора против Саладина в 1175 году, по имени ‘Омара, в предисловии к своей книге о египетских везирах говорит и о своем собственном детстве. Однако, если в основной части рассказ служит только иллюстрацией к стихам автора, посвященным тому или иному сановнику, то и во вступлении нет почти ни одной страницы о самом авторе, а лишь о его выдающихся родственниках. Самая манера изложения ничем не отличается от обычных книжных произведений, так что обычную параллель Усаме можно видеть лишь в идее рассказа о современных автору событиях. Из другой точки зрения, преимущественно дидактической, исходил один богослов и полигистор по имени Ибн аль-Джаузи (умер в 1201 г.). Хотя он был младшим современником Усамы, но знакомство последнего с некоторыми его трактатами несомненно. [37] В одном небольшом сочинении, желая наставить сына на правый путь, Ибн аль-Джаузи рисует перед ним картину своей трудовой жизни в молодости – картину, не лишенную интереса в культурном отношении, хотя напоминающую только миниатюру по сравнению с книгой Усамы. Некоторые данные позволяют предполагать, что «Книга назидания» была посвящена Усамой тоже сыну, но если в основе ее и лежала дидактическая мысль, то по существу на первый план выступил бесхитростный рассказ; «рассказы цепляются за рассказы», и словоохотливый эмир часто забывает про тенденцию, если она только была.

В этой непосредственности рассказа – главная прелесть воспоминаний, резко выделяющая их среди прочих произведений не только Усамы, но и вообще исторической литературы арабов. В них совсем нет той книжности, той традиционности, которая по десятку произведений позволяет судить о сотнях. Если основная идея и была заимствована Усамой, на что все же у нас нет никаких определенных указаний, то манера изложения во всяком случае представляет его собственное достояние.

Возможно, что у автора существовал определенный план и определенная идея; судить об этом нам трудно, так как первые двадцать листов утрачены и рассказ начинается на полуслове. В первой части видна еще некоторая хронологическая последовательность, чувствуется она и во втором приложении, посвященном охоте. Во всем же остальном распределение материала вызывается простой ассоциацией, которая иногда нам ясна, а иногда и не совсем понятна. Мудрое слово сказал Усама: «рассказы цепляются за рассказы» – и он, не смущаясь, вводит новый сюжет фразой: «этот случай напомнил мне другой»... «я видел похожее на это»... «если уж упоминать о лошадях, так вот еще случай»... Иногда он теряет нить, и ему нужно вставить: «возвращаюсь к рассказу»... «продолжаю»; иногда, как бы стесняясь, оправдывается: «не место было здесь говорить о соколах», «этот рассказ не вызывается необходимостью». Но это только минутное колебание, воспоминания опять увлекают старика, и опять мы слышим равномерный и спокойный голос деда, рассказывающего про свою долгую жизнь взрослым внукам. «Книга назидания», несомненно, старческое произведение Усамы. Если в точности хронологических данных, в мелких деталях видно, что отдельные записи производились им довольно рано, может быть, еще в Египте, то основное ядро создалось во время [38] длительного отдыха в крепости Кайфа, а последняя дата относится к 1182 году, за шесть лет до смерти.

Вся книга – один сплошной рассказ, местами более живой, местами более спокойный, но именно рассказ-импровизация, а не результат книжной кабинетной обработки. Только в заключительной части – в панегирике Саладину – чувствуется прежний Усама-литератор: появляется рифмованная проза, появляются оды и стихи. В остальных же отделах редко-редко проскользнет, что это говорит поэт-ученый. Необычайно редко для арабского автора приводятся собственные стихи, очень мало экскурсов в древность и цитат из произведений других поэтов. Даже самый язык мог бы вызвать строгие нарекания критиков-пуристов: он далеко не «литературен», он приближается к обычной разговорной речи со всей ее непритязательностью и простотой. Особенно в диалоге чувствуется иногда эта живость, совершенно несвойственная обычным литературным произведениям.

Если по всей структуре и стилю «Книга назидания» не может затеряться в богатой арабской литературе, то по одной черте для нее еще труднее найти параллели у арабских писателей: это пробивающееся местами чувство юмора. Оно сказывается и в отдельных словах и фразах, и в целых картинах. Иногда маленький штрих точно оживляет весь рассказ, идет ли речь о людях или о животных: и леопард – «борец за веру», и сокол, который «охотился по долгу службы», и лев, «струсивший, как ловчий Николай»; а с другой стороны, тот эмир, который был страшно вынослив, а «ел еще больше», и былой волк, который стал «стар, как протертый бурдюк, и не мог даже прогонять мышей от своего фуража», и бедуины, которые боятся чумы, хоть «их жизнь хуже всякой чумы», и войско одного эмира, которое разграбило крепость так, «как грабят только византийцы», – все это яркие образы, очерченные одним мазком. Иногда воспроизводится целая картина действительного случая, но в таком тоне, который указывает на присущее Усаме тонкое восприятие смешного. Осел, который хотел погубить мешок с деньгами, вызывает не меньшую улыбку, чем лев, спасавшийся бегством от ягненка вокруг бассейна на дворе. Хороши старухи, которые должны были бежать взапуски на приз в виде живого кабана, или ведьма верхом на палке, скачущая ночью по кладбищу. Бессмертный образ представляет тот ученый, который, поехав с эмиром на охоту, сел вместо этого на пригорке и молил Аллаха, чтобы он спас куропатку от сокола. Много еще [39] можно привести таких примеров, но они не исчерпают содержания самой книги.

Вся она складывается из отдельных картин, то смешных, то грустных, то ужасных. На читателя «Книга назидания» может производить сначала впечатление мозаики, лишенной общей идеи и руководящей нити. Но мало-помалу пристальный взор откроет, что все части этой мозаичной картины объединены личностью автора-эмира, пластично выступающей с плотью и кровью на ярко обрисованном фоне действительности, и если эта мозаика лишена общей идеи, то не в большей мере, чем всякая человеческая жизнь.

Много можно говорить еще о герое нашей книги и о книге героя; однако лучше всего скажет сама книга, которую мы открываем[4]4
  В интересах русского читателя сплошной текст Усамы разбит на отделы, которым даны отсутствующие в оригинале заглавия.


[Закрыть].

Петроград. Октябрь 1920 г.

Книга назидания

Битва при Кыннесрине[1]1
  В рукописи арабского оригинала утрачены первые двадцать страниц, и рассказ начинается с середины фразы; речь идет о сражении между мусульманами и крестоносцами в сентябре 1135 года около Кыннесрина, к юго-западу от Алеппо. В этом сражении принимал участие и Усама.


[Закрыть]

(Атабек Зенги)...[2]2
  Имад ад-Дин Зенги – атабек Мосула (1127—1146).


[Закрыть] узнал, что битва была не очень кровопролитной для мусульман. К нему прибыл Ибн Бишр – посланец от имама ар-Рашида ибн Мустаршида-биллаха[3]3
  Аббасидский халиф ар-Рашид, сын аль-Мустаршида (1135-1136)


[Закрыть], да помилует их обоих Аллах, который призывал его к себе. Он принял участие в этой битве, надев позолоченный панцирь; его поразил копьем в грудь франкский[4]4
  Франки — общее наименование европейцев у мусульман; им противополагаются румы, – представители Восточной Римской империи – греко-византийцы.


[Закрыть] рыцарь по имени Ибн ад-Дакык[5]5
  Ибн ад-Дакык, собственно, значит «сын муки». Возможно, что за этим именем кроется европейское имя Бенедикт.


[Закрыть], так что копье прошло через спину, да помилует его Аллах. Зато было перебито большое число франков, и атабек, да помилует его Аллах, приказал собрать головы на поле против крепости; оказалось их числом три тысячи голов. [44]

Осада Шейзара византийцами и франками

Потом царь румов[6]6
  Византийский император Иоанн Комнен (1118—1143).


[Закрыть] снова выступил против нашей страны в 532 году[7]7
  532 год по мусульманскому летосчислению продолжался от 19 сентября 1137 года до 7 сентября 1138 года.


[Закрыть]. Он заключил соглашение с франками, да покинет их Аллах, и они сговорились двинуться на Шейзар[8]8
  Шейзар – родной город Усамы (между Алеппо и Хама).


[Закрыть] и обложить его. И сказал мне Салах ад-Дин[9]9
  Салах ад-Дин Мухаммед – наместник Зенги в Хама. Его не следует смешивать со знаменитым Саладином.


[Закрыть]: «Посмотри-ка, что сделал мой сын, которого я оставил наместником». (Он подразумевал своего сына Шихаб ад-Дина Ахмеда.) «Что же он сделал?» – спросил я. Салах ад-Дин ответил: «Он прислал мне сказать: „Посмотри-ка, кому бы поручить управление твоей страной“. – „А что же ты сделал?“ – спросил я. Салах ад-Дин сказал: „Я послал передать атабеку: займи опять свое место“. – „Плохо ты сделал, – воскликнул я. – Теперь атабек тебе скажет: „Пока это было мясо, он его ел, а когда стало костью, он бросил его мне“. Салах ад-Дин спросил: «Что же мне делать?“ – «Я засяду в городе, – сказал я, – и если Аллах, да будет он превознесен, сохранит его, это случится благодаря твоему счастью, и лицо твое останется белым перед твоим господином; а если местность будет взята, а мы [45] убиты, это произойдет во исполнение наших жизненных пределов, и ты не заслужишь упрека». – «Никто мне не говорил таких слов, кроме тебя», – сказал он. Я полагал, что он так и сделает, и собрал скот, много муки, топленого масла и всего, что нам было нужно, чтобы выдержать осаду. Я находился в своем доме в западной части, когда ко мне прибыл гонец от него и сказал: «Салах ад-Дин передает тебе: «Мы послезавтра отправляемся в Мосул[10]10
  В Мосуле в это время находился атабек Зенги.


[Закрыть]. Сделай твои приготовления к походу!» И постигла из-за этого мое сердце большая забота. Я говорил себе: «Оставлю своих друзей, братьев и жен в осажденной крепости, а сам отправлюсь в Мосул!» Наутро я поехал к Салах ад-Дину, который был в палатке, и попросил у него разрешения съездить в Шейзар, чтобы захватить деньги и припасы, нужные в дороге. Он не удерживал меня и сказал: «Не мешкай». Я сел на коня и отправился в Шейзар. То, что представилось мне там, глубоко опечалило мое сердце. Мой сын храбро сражался, потом сошел с коня и проник в мой дом. Он взял оттуда, сколько там ни было палаток, оружия, седел, и принял на себя заботу о моих милых. Мои товарищи продолжали непрерывно битву, и была она страшным, ужасающим несчастьем. [46]

Первое пребывание Усамы в Дамаске

Затем обстоятельства потребовали моего приезда в Дамаск. Гонцы от атабека являлись к владетелю Дамаска один за другим, требуя меня. Я провёл в этом городе восемь лет и участвовал во многих битвах. Владетель его[11]11
  Шихаб ад-Дин Махмуд – атабек Дамаска из рода Буридов, правил в 1135—1139 годах.


[Закрыть], да помилует его Аллах, наделил меня дарами и поместьями и отличил меня, приблизив и почтив. К этому присоединилась благосклонность ко мне эмира Му’ин ад-Дина[12]12
  Эмир Му‘ин ад-Дин Анар — первый буридский везир. Умер в 1149 году.


[Закрыть], да помилует его Аллах, моя дружба с ним и его внимательность к моим нуждам. Затем, однако, возникли причины, сделавшие необходимой мою поездку в Миср[13]13
  Миср — название как страны (Египет), так и ее столицы (Каир); последнюю Усама иногда называет определенно: аль-Кахира, почему термин Миср мы обычно оставляем без перевода,


[Закрыть]. Из оружия и обстановки моего дома пропало многое, чего я не мог взять с собой, и это было другим несчастьем для меня: я совсем обеднел. Но за всем этим эмир Му‘ин ад-Дин, да помилует его Аллах, делал мне добро и благодетельствовал. Он был очень опечален, расставаясь со мной, но сознавал свое бессилие в моем деле. Он прислал ко мне своего секретаря, [47] хаджиба[14]14
  Хаджиб — придворный титул, по первоначальному значению – «привратник», потом – «камергер».


[Закрыть] Махмуда аль-Мустаршиди, да помилует его Аллах, со словами: «Клянусь Аллахом, если бы была у меня половина моих людей, я, наверное, разбил бы с ними другую половину, а если бы была со мной только одна треть их, я бы разбил остальные две трети и не расстался бы с тобой. Но все люди соединились против меня, и у меня уже нет над ними никакой власти. Но где бы ты ни был, дружба, возникшая у нас, останется в самом лучшем положении». Я сказал по этому поводу следующие стихи:

 
Му‘ин ад-Дин, сколько почетных ожерелий, похожих на ожерелья голубей, возложено тобою на мою шею!
Благодеяние делает меня твоим добровольным рабом, в благодеянии же – рабство великодушных людей.
Только к моей дружбе с тобой буду я возводить свою родословную, как бы ни был я велик и славен.
А разве не знаешь ты, что каждый стрелок целит мне в сердце за то, что я возвел свое происхождение до тебя?
 
 
Если бы не ты, мой дурной нрав никогда не подчинился бы принуждению, не уничтожив его мечом.
Но я страшился огня, зажженного против тебя врагами, и стал гасить пламя. [48]
 

Жизнь и приключения Усамы в Египте

Мое прибытие в Миср состоялось в четверг второго числа второй джумады 539 года[15]15
  30 ноября 1144 года.


[Закрыть]. Аль-Хафиз ли-дин-Аллах[16]16
  Аль-Хафиз ли-дин-Аллах (хранитель религии Аллаха) – титул фатымидского халифа Абд аль-Меджида (1130—1149).


[Закрыть] сейчас же по прибытии моем послал за мной и велел облечь меня в своем присутствии в почетное одеяние. Он дал мне перемену платья и сто динаров[17]17
  Динар — золотая монета стоимостью около пяти рублей золотом.


[Закрыть] и разрешил мне пойти в собственную баню. Он поселил меня в великолепном доме аль-Афдаля – сына «эмира войск»[18]18
  Аль-Афдаль — сын Бедра аль-Джемалия, по прозвищу «эмир войск» (эмир аль-джуюш) — всемогущий везир трех фатымидских халифов. Убит по приказу аль-Хакима в 1121 году. Его сказочные богатства и дворцы были конфискованы.


[Закрыть]. Там были циновки, ковры и полное домашнее обзаведение с медной утварью; все оставалось в полной исправности. Я провел в этом доме некоторое время, пользуясь почетом, уважением и постоянным благоволением и получая доходы от цветущего поместья.

Среди негров, которых было здесь великое множество[19]19
  Негры в эту эпоху составляли основную часть войска и дворцовой стражи. Дальше Усама указывает определенно на отдельные племена, игравшие главную роль.


[Закрыть], возникли злоба и раздор между райханитами, [49] рабами аль-Хафиза, и джуюшитами[20]20
  Т. е. сторонниками Бедра аль-Джемалия.


[Закрыть], александрийцами и фарихитами. Райханиты были с одной стороны, а все остальные – с другой – соединились против них. К джуюшитам присоединилось несколько человек из гвардии. В той и в другой партии оказалось много народу. Аль-Хафиз не мог с ним совладать. Его гонцы сменяли друг друга, и он усиленно старался примирить врагов, но они не соглашались на это и расположились около него на одной из окраин города. Наутро произошло столкновение в Каире[21]21
  Открытое столкновение произошло 23 сентября 1149 года.


[Закрыть]. Джуюшиты и их приверженцы победили райханитов, и они оставили на маленьком рынке «эмира войск»[22]22
  Одна из каирских площадей, названная по имени Бедра аль-Джемалия.


[Закрыть] тысячу человек убитыми, так что вся площадь была завалена трупами. Мы проводили ночи и дни вооруженными, страшась нападения на нас джуюшитов, которые совершали такие дела еще до моего приезда в Миср[23]23
  Намек на события 1134 года, когда произошло кровавое столкновение между райханитами и джуюшитами по поводу назначения наследника халифа.


[Закрыть]. После избиения райханитов люди полагали, что аль-Хафиз не одобрит этого и строго накажет убийц. Но он был смертельно болен и умер через два дня[24]24
  10 октября 1149 года.


[Закрыть], да помилует его Аллах; не нашлось даже двух коз, которые стали бы бодаться из-за этого[25]25
  Старая арабская пословица, применяемая к событиям, не обращающим на себя ничьего внимания.


[Закрыть].

После него сел на престол аз-Зафир би-амри-ллах[26]26
  «Победитель велением Аллаха» — титул халифа Абу Мансура Исмаила (1149—1154), которому в это время было только восемнадцать лет.


[Закрыть], младший из его сыновей. Он назначил везиром Наджм ад-Дина ибн Масаля, уже глубокого старика. Эмир Сейф ад-Дин Али ибн, ас-Саллар, да помилует его Аллах, был в то время в своем наместничестве. Он собрал и снарядил войско и направился в Каир. Прибыв туда, он проник в свой дом. Между тем аз-Зафир би-амри-ллах собрал эмиров в зале заседания везиров и послал управляющего дворцами сказать им: «О эмиры, этот Наджм ад-Дин – мой везир и заместитель. [50] Кто повинуется мне, пусть повинуется и ему и следует его приказаниям». Эмиры сказали: «Мы рабы нашего господина, послушные и покорные».

Управитель возвратился с этим ответом, но один из эмиров, старец по имени Лакрун, сказал тогда: «О эмиры, позволим ли мы убить Али ибн ас-Саллара?» – «Нет, клянемся Аллахом», – воскликнули эмиры. «Тогда поднимайтесь», – сказал он. Они все бегом выбежали из дворца, оседлали своих лошадей и мулов и двинулись на помощь Сейф ад-Дину ибн ас-Саллару. Когда аз-Зафир увидел это, то, не будучи в состоянии удержать эмиров, он дал Наджм ад-Дину ибн Масалю много денег и сказал ему: «Отправляйся в Хауф[27]27
  Местность в Египте (около Дамиетты).


[Закрыть], собери и снаряди там войско, затем раздели деньги между воинами и отрази Ибн ас-Саллара».

Наджм ад-Дин уехал, чтобы исполнить это, а Ибн ас-Саллар выступил в Каир и вошел во дворец везирата. Воины единодушно изъявили ему покорность, и он хорошо обошелся с ними. Он приказал мне, а также моим товарищам пребывать в его доме и отвел мне помещение, где я должен был жить.

Между тем Ибн Масаль собрал в Хауфе множество лаватидов[28]28
  Лавата – одно из берберских племен.


[Закрыть], воинов Мисра – негров и бедуинов. Наср ад-Дин Аббас, пасынок Али ибн ас-Саллара[29]29
  Мать Аббаса – Балляра – во втором браке была замужем за Ибн ас-Салларом.


[Закрыть], выступил в поход и разбил свои палатки в окрестностях Каира. Утром отряд лаватидов с родственником Ибн Масаля двинулся на лагерь Аббаса, большинство солдат из Мисра разбежалось перед ним, а сам он вместе со своими слугами и теми воинами, которые остались ему верны, держался всю ночь, оспаривая у противника победу.

Весть об этом дошла до Ибн ас-Саллара. Он позвал меня вечером, а я был у него в доме, и сказал: «Эти собаки (воины Мисра) развлекали эмира (он разумел Аббаса) разными забавами, пока несколько лаватидов вплавь не приблизились к нему; тогда они убежали от него, а некоторые из них вернулись в свои дома [51] в Каире, хотя эмир их останавливал». – «О господин мой, – сказал я, – сядем с зарей на коней и поедем к ним. Еще не засияет день, как мы покончим с ними, если захочет того Аллах всевышний». – «Хорошо, – сказал эмир, – поезжай пораньше». Мы выступили против них с утра, и никто из них не спасся, кроме тех, чьи лошади переплыли Нил, неся своих всадников на спине. При этом был захвачен родственник Ибн Масаля, и ему отрубили голову.

Все войско присоединилось к Аббасу, и он двинул его против Ибн Масаля. Встреча произошла у Даляса[30]30
  Город и область в провинции Бехнеса в Верхнем Египте.


[Закрыть]. Войско Ибн Масаля было разбито, а самого его убили. Негров и других было перебито семнадцать тысяч человек. Голову Ибн Масаля привезли в Каир, и не осталось никого, кто бы противодействовал Сейф ад-Дину и не повиновался ему. Аз-Зафир возложил на него почетное одеяние и обязанность везира, даровал ему титул «аль-Малик аль-Адиль»[31]31
  Аль-Малик аль-Адиль — «справедливый властитель».


[Закрыть] и поручил управление делами, но, несмотря на это, он питал к нему отвращение и нерасположение. Он затаил против него злобу и замышлял его убить. Он сговорился с несколькими молодцами из стражи и другими, которых расположил к себе и одарил деньгами, что они нападут на дом Сейф ад-Дина и убьют его. Был месяц рамадан[32]32
  Вероятно, рамадан 544 года (январь 1150 г.).


[Закрыть], и все эти люди собрались в доме близ дворца аль-Малика аль-Адиля, ожидая, когда наступит полночь и друзья аль-Адиля разойдутся. В этот вечер я был у него.

Когда люди кончили ужин и разошлись, Сейф ад-Дин, до которого уже дошла через одного из преданных ему лиц весть о готовящемся покушении, призвал двух своих слуг и приказал им напасть на дом, в котором собрались его враги. В этом доме, вследствие того что Аллах пожелал спасти некоторых из них, было две двери: одна вблизи дома аль-Адиля, другая подальше; один из отрядов ворвался в ближайшую дверь, прежде чем их товарищи достигли другой двери. Люди, бывшие в доме, бросились бежать и вышли через эту дверь; [52] ко мне пришло ночью около десяти человек стражников из друзей моих слуг, чтобы мы их спрятали. Наутро по всему городу искали беглецов, и те из них, кого удалось схватить, были убиты.

Я видел в тот день удивительную вещь. Один из негров, который участвовал в этом деле, убежал в верхнее помещение моего дома, а люди с мечами преследовали его. Он поднялся в комнату, расположенную очень высоко. Во дворе дома росло большое дерево небк. Он спрыгнул с крыши на это дерево и повис на нем. Потом он спустился и прошел через находившийся неподалеку узкий коридор; на пути он наступил на медный светильник и сломал его. Затем он подошел к куче утвари, находившейся в комнате, и спрятался за нею. Тем временем те, что преследовали его, приблизились, но я закричал на них и послал слуг прогнать их. Затем я подошел к этому негру; он снял платье, которое было на нем, и сказал: «Возьми его себе». – «Да умножит Аллах твое благополучие, – ответил я, – оно мне не нужно». Затем я вывел его и послал с ним нескольких своих слуг. Так он спасся.

Потом я сидел на каменной скамеечке перед входом в свой дом; ко мне подошел какой-то молодой человек, приветствовал меня и сел. Я увидел, что он хорошо говорит и держится. Он стал беседовать со мной, как вдруг его позвал какой-то человек, и он ушел с ним. Я послал ему вслед слугу посмотреть, зачем это его позвали. Я находился вблизи дворца аль-Адиля. Как только этот молодой человек предстал перед аль-Адилем, тот приказал отрубить ему голову, и он был казнен. Мой слуга возвратился ко мне; он расспросил о его прегрешении, и ему сказали: «Этот молодой человек подделывал правительственные печати». Да будет слава тому, кто определяет жизнь и назначает срок кончины! И было убито во время междоусобия множество жителей Мисра и негров. [53]