Текст книги "Hits Collection from «AwerHouse» for Central Asia. for Central Asia"

Hits Collection from «AwerHouse» for Central Asia
for Central Asia
Usbekische Musikagentur

© Usbekische Musikagentur, 2024

ISBN 978-5-0062-5574-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Обозначения для читателя.

Отдельно выделены песни:

– инструментальные ۞

– медленные – ☂

– тяжелые – ☢

– общепризнанные хиты – ϟ

– где есть вокал Виктории Черновой – ♀

– где основной вокал принадлежит приглашенному исполнителю Ϣ

– любимые песни автора – ♥.

Состав группы AwerHouse:

Антон Орнышев-младший – автор текстов (текстист), вокалист, соло-гитарист и клавишник (пока с клавишами).

Виктория Чернова – ритм-гитаристка, бэк-вокал

Рон – бас-гитарист, очень редко и очень жидко бэк-вокал.

Остальные девушки – бэк-вокал и перкуссия в виде хлопанья в ладоши.

Левый – барабанщик.

Take It Downϟ 06:44

СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР. ОДИНОКИЙ ПУТЬ ВДОЛЬ ДОМОВ С РЕКЛАМОЙ

Загадка оставляет Художника одного. Что же задумал покойный Ратко? И почему он так себя ведет? Об этом лучше не думать, лучше вместо этого заняться делом, а именно – выполнить поручение Князя, на которое он сам, Валет Треф, навязался.

ЧУТЬ ПОЗЖЕ. ТОЖЕ ВЕЧЕР. ФОТОСТУДИЯ «LNA – LUXURY NUDE AESTHETIC»

Герцогиня с синяком у глаза от брошенного телефона фотографирует себя на этот же телефон. Синяк обильно замазан пудрой. Вечность давно не видела своего мужа и не то, чтобы это коробило ее – ей просто интересно, чем он занимается. Она думает об этом, пока делает автопортреты, занимает наиболее страстные позы, так и этак ворочается, проходит мимо прожекторов, мимо зеленого экрана, студия пустая, заходит в душевую, становится спиной к зеркалу, смотрит в фронтальную камеру на телефоне, и ей будто кажется, что на ее ягодицах что-то написано. Только кажется. В душевую заходит Мститель. Картинка роняет телефон. Как так…

– …получилось? – слетает с ее губ неуверенный вопрос.

– Получилось, – говорит Князь и пальцами касается носа. Суровый донельзя. Опасный. Красивый.

О, он начинает казаться ей притягательным… Это нелепая причуда страха, дура – Золотая Дама отвешивает себе пощечину – с этим надо бороться.

– Будь здесь, – приказывает Князь. – С тобой я еще разберусь.

– Моему мужу все равно, что ты со мной сделаешь… – искренне лепечет Картинка.

– Нет. Ему не все равно. Он мелочный человек. Забери у него ручку – обидится до конца дней своих.

Герцогиня хочет раздеться и наброситься на Князя, и еле сдерживает себя. В таких случаях у мужчин утреннее возбуждение обычно усиливается, а Золотая Дама, чтобы отогнать или приглушить свое возбуждение, спрашивает у Адъютанта:

– Что ты будешь делать?

– Закрою тебя в ванной. Поставлю к двери прожектор, он тяжелый, его ты не отодвинешь.

Он понимает все. Она хочет его.

– А что ты будешь делать после?

– Развешивать антирекламу.

И он уходит развешивать антирекламу.

Про прожектор забывают все. Тот стоит там, где стоит. За ним никто не следил. Кроме уволенного молодого человека в кепке. Тот в баре с битыми зеркалами. Пьет пиво с евреем в фиолетовом костюме. В баре есть телевизор, поэтому они видят, как танк въезжает в Пиратон.

ТО ЖЕ ВРЕМЯ. ДОМ

Палач орудует топором. Нет, он не разрубает прошлое на части – он зачеркивает лезвием надписи на шкафу. Ужасный стих на холодильнике он тоже зачеркивает. За что ему выпала такая доля? Дом, желанный Дом, все хотят в нем жить, готовы убить за него, а этот Дом, оказывается, преподносит неприятные сюрпризы. И ладно, Темная Сторона, это было бы в ее духе, злодей ничего не имеет против нее, он понимает, что Темная Сторона в Доме для баланса, и старается туда не ступать, но эти надписи, проклятый страшный стих, они появились на Светлой, Светлой Стороне, а здесь, ничего другого, помимо радостей, еды, любви и исполнения желаний, быть не должно. Так почему охвативший его страх, уменьшившийся было, но затем атаковавший его беспощадной артиллерией непереносимых волнений во время прочтения стиха, почему этот доселе непознанный страх имеет место быть на Светлой, Светлой стороне? Может, дело не в стихе, а в том, что страх специально стал слабее перед своей новой и самой жестокой атакой? Да, стих, может, здесь и ни при чем, но вопрос-то не в этом, вопрос в том, как такое получилось, что за сила заставила его, злодея, испытывать страх на Светлой Стороне. А вдруг – Инквизитору стало тяжело дышать от этой мысли – вдруг Князь откуда-то узнал, что убийца Серебряной Дочери находится в Доме, и он умеет, каким-то неведомым и антирекламским методом, воздействовать на Дом и Его жителей со стороны? Вдруг и Короля Смеха он убил его же смехом? Инквизитор смотрит на повешенный труп Короля Смеха в Темной Стороне и понимает, что смерть Зубоскала целиком и полностью его заслуга, раз тот повешен именно в его Доме. Или Дом приписал смерть Патриарха <…> злодею? Или Мститель со стороны? А вдруг Домов несколько? А вдруг его убьют в Доме? Он же ни в чем не виноват, он всегда желал всему миру счастья…

Истязатель садится на пол, нервно качается взад-вперед, сжимая вытянутые перед собой кулаки, и думает о том, сколько всего он не знает. Почему же он раньше не задумался? Из-за своей непримиримой жестокости к ужасным женщинам и прочим созданиям он посмел забыть о главном. Ходил по краю правильных стремлений и вовсе забыл о балансе. Баланс… Палачу становится чуть легче, совсем чуточку, ему все еще тяжело. Но Баланс… Вдруг Дом намекает злодею, что необходимо ступить на Темную Сторону – ради его же блага? Вдруг, по замыслу Дома, ступать на Темную Сторону нужно, чтобы ее признаки не появлялись на Стороне Светлой? Сама мысль, что обойти Темную Сторону невозможно, ужасна сама по себе, но это лучше, чем мысль, что Валет Червей воздействует на Дом со стороны. Если выбирать из двух зол… Да, решено. Злодей ступит на Темную Сторону. Он подходит к границе между Сторонами, собирается с мыслями, жалеет, что растоптал кокаиновый крест раньше времени, и уже заносит ногу над Темной Стороной, дабы сделать избегаемое, но на эту ногу, а точнее, на ботинок садится невесть откуда взявшаяся Загадка. Палач ставит ногу обратно на пол Светлой Стороны. Благодаря Загадке Палач осознает, что опрометчиво ступать на Темную Сторону, не убив перед этим Князя, и тут же покидает Дом.

ЧУТЬ ПОЗЖЕ. ВСЕ ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР. ФОТОСТУДИЯ «LNA – LUXURY NUDE AESTHETIC»

Валет Червей возвращается очень скоро. Золотая Дама вся в ожидании. Боится своих чувств. Зачем они, паршивые чувства, делают ее слабой?

– Расклеил свою антирекламу?

Адъютант смотрит на Вечность взглядом пророка-затворника и медленно кивает головой. Золотая Дама хочет раздеться, но понимает, что Князь пришел мстить за смерть Княгини, а не поощрять свое либидо в объятиях вражеской жены, поэтому ее руки с искусственным загаром, дрожащие, нерешительные, скромно и нелепо сжимают подолы раскрывающего ее формы платья. Мститель до боли проницателен. Вечность понимает, что Мститель знает о томящихся внутри ее импульсах, и ждет от него побоев или, в худшем случае, антирекламную отповедь.

– Ложись на пол, – приказывает Князь. – Животом, спиной вверх. И приподними подол своего платья.

Герцогиня покорно кивает и с радостью выполняет приказ. Она до сих пор уверена, что Мститель будет мстить, так откуда радость? А оттуда, что лучшего наказания и представить себе нельзя. Даже если ее будут бить, сильно и с ненавистью, ей не составит труда себя убедить, что ее не наказывают, а исполняют ее горящее желание… Объемная грудь упирается в холодный кафель, ягодицы смотрят вверх, на Адъютанта, Картинка блаженно улыбается, а Адъютант садится сверху, и Картинка, повернув единожды голову в его сторону, видит, что в руке Мстителя маркер.

– На том, что дорого тебе, я напишу то, что дорого мне, – говорит Князь и чешет маркером нос. – Лучший способ отомстить злодею – это оживить через его собственность то, что он убил.

Звонкий, с эхом в ванной, звук открывающегося колпачка – и маркер начинает грубо вдавливаться в нежную упругую плоть:

Ты пришла в лучах разлуки.

И сказала мне, что мы

Жертвы круговой поруки,

Наследники чужой страны.

В музыке искала ты спасения

От правды, неподвластной оптимизму.

Покинула ты бедные селения

Не в силах сладить с общим мазохизмом.

ВСЕ ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР. ФОТОСТУДИЯ «LNA – LUXURY NUDE AESTHETIC»

Злодей врывается в фотостудию. Она пустая. Он не удивлен. Повсюду – антиреклама. И этому можно было бы удивиться, но он не удивляется, он уже знает, что Адъютант здесь поработал. Как? Загадка сидит на плече злодея, в своей нелепой невидимости.

Палач рыщет по студии в жажде возмездия, в желании убить, ему стоит сопереживать, ему ведь нелегко. Он волком смотрит на зеленый экран, думает, что Мститель там, но нет – дверь ванной комнаты открывается, и вот оттуда выходит Князь с высоко поднятой головой, в руках его маркер, а в глазах – решительность. Следом из ванной стыдливо убегает Картинка, в слезах, она держит руки за спиной и тянет платье вниз, да так, словно под ним не ее достоинство, а апельсиновая корка. Безразличным взглядом Палач провожает свою жену, затем его внимание сосредотачивается на Князе, на его гневных глазах. И вот они, два непримиримых врага, стоят друг против друга в освещении одинокого прожектора и в окружении сложных пейзажей леса – одной из самых действенных антиреклам мира, символом распада мира и беспомощной борьбы с этим.

– Не смотри на меня так, – говорит злодей. – В твоих руках маркер, а не меч.

– Мне за честь умереть в своем храме. – Князь смотрит на лесные сосны, золотящиеся в лучах восходящего солнца.

– Думаешь, я тебя убью?

– Только без глупых вопросов. Я знаю, что ты василиск, так что не трать мое время.

Палач даже расстраивается – такая покорность способна отогнать его убийственный аппетит.

– Ты даже не будешь сопротивляться? – спрашивает он Мстителя провокаторским тоном.

– А смысл? В конце концов, я выиграю.

Король Пик смотрит на витиеватые сплетения ветвей и вспоминает свой поход с Королем Смеха в лес, окончившийся для него, именно для него, так удачно. Колени дорогих брюк в зеленом соке… Пруд, его тихая заводь, нарушенная убийством…

– Глупая надежда, – говорит злодей Мстителю. – Человечество тупо. Им легко манипулировать, оно всегда неудовлетворенно, и от тупости своей оно спешит удовлетворить себя как можно скорее и как можно дешевле. Якобы дешевле. Не я, а ты заранее проиграл.

– Я – меньшинство, – говорит Мститель. – Ты – меньшинство. Наши силы примерно равны. А человечество ведомо. Но нужно дать ему понять, за кем именно ему нужно следовать, вот за это право мы и боремся.

– Боролись, – поправляет Палач и пристально смотрит в глаза Князю.

Не просто смотрит, а еще и думает, как бы сильнее его уязвить напоследок.

– Антиреклама – это тоже реклама, – говорит злодей. – Ты такой же, как и я.

– Нет, и никогда таким не буду, – протестует Адъютант и теряет сознание. Падает навзничь, тихо, как оседающая на ветоши побеспокоенная пыль, а из его кармана колесом бежит черная монета.

Умер ли он – Король Пик не знает. Для этого необходимо подойти к Валету Червей, проверить его пульс на шее, а шаги утомительны, он уже раз десять проверял пульс у женщин, проверять у Серебряной Дочери пульс нужды не было, та и так была слишком слаба, чтобы просто потерять сознание, да и зачем проверять пульс, когда можно просто попасть в Дом и увидеть там повешенный труп Валета Червей – ведь мир, беспощадный и беспомощный, меняется; Король Пик владеет Домом, для него это плюс, но при этом перестает убивать взглядом только женщин, а вот это минус, причем достаточно почетной и по-своему гуманной участи быть убитым взглядом подвергся не абы кто, а сам Валет Червей, его злейший враг, а пощада к врагу была против правил злодея, хотя, что тут сделаешь, когда Валет Червей выглядел чересчур решительно для того чтобы просто так, честно и благородно, вступить с ним в открытую борьбу, потому-то и пришлось нарушить свои правила, и Королю Пик это крайне не нравится, и опять, опять ему опять нужно удовлетворить свою жажду убийства, и на этот раз жертва его должна умереть на его условиях, иначе покой ему, как «говорят», будет только сниться. Король Пик взирает на Загадку. Та все еще сидит на его плече. Странная Загадка, почти человек – может, стоит ее забыть, чтобы насытиться? Король Пик бьет ладонью по плечу, уверенный, что Загадки больше не будет.

Не исчезла. Прилипла к линии жизни на ладони. Муха никак не могла быть Загадкой.

– Так-так-так, – задумчиво и вслух говорит Король Пик перед тем, как попадает в Дом.

21:30. РОВНАЯ И ПУСТАЯ УЛИЦА ПИОНОВ

Золотая Дама любит убеждать себя, что она не замужем, и также любит представляться Бриллиантовой Императрицей при знакомстве с красивыми и богатыми мужчинами. И только сегодня, впервые в жизни, она использует это имя не для развлечений в дорогих машинах, а чтобы отделаться от позора, скрываемого коротким платьем. Герцогиня чувствует каждую букву на своей коже, будто это только что сделанное тату. Ощущает чужую печаль в своей душе. Понимает, что неправильно использовать праздный псевдоним в моменты великой трагедии, и поэтому она, самая красивая модель Каменного Города, начинает считать себя не Бриллиантовой Императрицей, а Серебряной Дочерью.

Она смотрит на добровольно убитые рекламой дома, и сердцу ее от этого стало бы легче, если бы до этого над ней не надругались. И почему вдруг она захотела его? Он не богат и красивым его не назовешь… Захотела новых чувств? Золотая Дама получила их сполна – но от конфликта ее привычных представлений с этими чувствами ее прекрасное тело наполнилось изнутри чем-то неприятным и в виде слез стало выливаться у нее из глаз. И продолжает выливаться прямо сейчас. Она бредет по пустой вечерней улице, старается не думать, но не думать не получается, и в один момент останавливается у пешеходного перехода и смотрит на дорогу. На пустом асфальте одна машина, и та еще далеко. Она вытирает слезы внутренней стороной ладони. Пара ресничек прилипает к ее линии жизни.

Она ступает на переход.

21:30. РОВНАЯ И ПУСТАЯ УЛИЦА ПИОНОВ

Адъютант давит на газ. Его сердце болит. Сизые руины осени. Он уверен, что с Мечником произошло нечто страшное. Ему жарко, не хватает дыхания. Почему он ему доверил расправу над Вечностью, когда он сам, по закону «око за «око», должен был с ней расправиться? Почему они опять поменялись местами – ведь этого ужаса и смертельной боли не было бы, если бы он, Князь, как нормальный человек, сам бы исполнил то, что должен был исполнить.

Князь задыхается. Он знает, что его брат мертв, и поэтому он сам сейчас умрет, и приближение смерти буквально напевает ему в перерывах меж тяжелыми вздохами:

– Вот и все, надейся на Баланс! Ля ля ля, ля-ля-ля… Вот и все, надейся…

Хорошо, что хоть на дороге никого нет.

Но на дороге кто-то есть… Мстителю не хватит сил затормозить.

Мощное столкновение

– – – – – – – – – – – —

и Золотая Дама грациозно падает у обезображенного рекламой дома. Она раскидывает руки, а в воздухе, еще в момент полета, словно бы отпечатываются выведенные черным маркером буквы, обнаженные задравшимся от удара платьем.

ЧУТЬ ПОЗЖЕ. ДОМ

Злодей у себя. Стоит на Светлой Стороне и смотрит на Темную. Он видит братьев-близнецов. Палач не удивляется, что второй близнец тоже умер, его пугает, что его жена, Золотая Дама, висит между ними, как будто это он ее убил. Ладно, тот, другой, близнец, он мог умереть из солидарности, но его жена… Она сейчас похожа на Серебряную Дочь и поэтому злодею кажется, что жену, когда она была жива, он любил сильнее всего остального. А теперь она висит между врагами, и ему придется на это смотреть всю оставшуюся жизнь, так что это надо исправить. Надо убить, и убийство это должно быть удовлетворяющим… Он не винит себя за смерть жены, он винит правительство, хотя Темная Сторона Дома, в которой висит Герцогиня, считает иначе. Надо взять тот топор, которым он стирал те богомерзкие надписи со стихами и разрубить Вечность на части, чтобы она не напоминала ему Княгиню. Палач уже берет в руки топор, но тут же бросает его на пол. Не сейчас, думает злодей, не так сразу – для начала нужно убить. Точку поставить должен он, а не положение трупов в петле. Надо выбрать себе жертву. Читатель может помнить, что перед смертью братьев злодей дал себе обещание ступить на Темную Сторону, дабы восстановить в Доме Баланс, хотя какой Баланс, он просто хочет, чтобы зачеркнутые на шкафу и холодильнике надписи исчезли и чтобы на их месте не появлялись новые. Злодей собирается с мыслями, заносит ногу над Темной Стороной, но на ботинок уже не садится Загадка, она якобы мертва, так что ничто злодею не мешает, и вот…

тук-тук, тук-тук, тук-тук…

..после громкого биения сердца злодей ступает на Темную Сторону, и ничего страшного не происходит. Палач вздыхает спокойно. Чтобы оправдать свое здесь присутствие, злодей начинает шарить по карманам одного из близнецов. Выкидывает оттуда ключи, кое-какую мелочь, кошелек, оттуда он выкидывает бумажные деньги, фотографию Алисы, – перед тем, как ее выкинуть, Палач несколько мрачно на нее смотрит – затем находит в кошельке еще одну фотографию, но не выкидывает ее, а все так же мрачно на нее смотрит. Он видит лицо господина Кудесника.

Он ложится спать. Женщина, как и положено, на кровати, но сейчас она спит. У Инквизитора завтра тяжелый день. Предыдущая глава не совсем предпоследняя. Танк разрушает Пиратон.

КАМЕНЬ

Сложно причинить себе боль. Гвоздь не был большим. И не был гвоздем, строго говоря, был винтовым саморезом. Как и везде, нужна опора на усилие. Я желал, чтобы кожа расступилась от усилия, но она не расступалась. Со стороны это могло напоминать усилия нетрезвого плотника, за тем исключением, что вместо дерева была чья-то плоть. Последний день лета, последний бзик праздного ума. Тогда я еще не решил спать на полу, я спал, как спят все не желающие знать. Меня по инерции устраивали обои с розами, и устраивал собственный сон. Лишь пристальный взгляд на розы в один неприметный день стал перебором в мире ночного комфорта пыльной комнаты, определил желание причинить себе боль, стать сырым, как первобытный неуч, не оснащенный ничем, кроме суровости кем-то выдуманной жизни.

Наконец-то! пришла! боль! Садист победил мазохиста в матче болевых. Результат устроил обоих. Я остался довольным собой. Кровь не текла, но острие гвоздя стало кровавым. Кривая стигмата кривого мученика. Боже! как бесполезны «да» и «нет» в моем поиске! Как безграничен мой восторг и как же прозаичен, ибо реален. Гвоздь не гвоздь, саморез не саморез, но спираль, впивается в плоть подобно лестнице не Иакова, но ведущей в никуда. Как же хорошо упиваться лишениями! мнимою жестокостью себя, усладой сытого неофита возвращаться к истоку мира, ибо зло не зло в нем, а двигатель. Энергия, движущая, чрезмерная для человека поверхностей, глупого юнака или старого труса, не берущих жизни жен или женоподобных мужей. Я благодарен всем им и каждому. Не смирен, но благодарен, ибо, зачем камень, если нет огорода для камня? Рана стала неудобной. Запах металла и сырости и неуютное копошение в руке стали единым, тем, что превышает мой уходящий в никуда восторг. Я осознал, что не ровен час, и приду к тому, от чего уходил, и стал думать, искать в своем прошлом знания и желания, дабы превратить мелкую жизнь настоящего в качественно большую трагикомедию будущего.

Crimson Joyϟ 04:04

– Здесь нет его имени, – сказал Рома, как только отложил тетрадь в сторону.

– Следователь делал правки, в конце указал.

Рома нашел и прочитал следовательскую правку, затем с убеждением, что его политическая уверенность – все-таки не шелуха, сказал Ане:

– Я хочу поговорить с Женей.

5

Пока Рома был на работе и ожидал чего-то неприятного от встречи с Аней – это предчувствие его обмануло – Маша провела этот день в ожидании чего-то неизвестного от Ромы, ожидании того, что мигом перевернет ее жизнь, сделав ее мечтания реальными или полностью уничтожив эти мечтания, заменив их тем, что мать Маши обыкновенно называла «взрослой жизнью». Она проходила вокруг дома полсотни кругов и уже стала считать неизвестную птицу, сидящую на трубе дома, из которой по отсутствию печи не мог выходить дым, частью своей призрачной души, которая грубела, как понимала Маша, наращивала панцирь, готовясь к тому реальному, чем так долго пугала ее мать. Мать Маши вполне сносно относилась к свободолюбию Маши, ее занятиям живописью и нежеланию окружать себя приметами времени, которыми был окружен почти каждый современный человек, но Маша, против своей воли, думала о матери как о некой злой ведьме, которая, заранее зная, что у истории Маши будет плохой конец, ничего не сообщала об этом Маше, говоря с ней лишь о том, что не имело первостепенного значения. Подобное Маша думала не только о матери – в один миг все люди стали ей казаться лжецами, скрывающими свою трагедию за масками общих слов, а всю общественную жизнь, с нормами поведения, этикетом, моралью, церковью и прочим, о чем знают все и что имеет вес, она стала считать огромным и ненужным массивом, призванным скрывать огромное несчастье каждого человека, то есть, по логике Маши, скрывать наиважнейшее.

Маша понимала, что стоило Роме прийти к ней и сказать какую-нибудь радостную ерунду, даже ту, которую она не желала бы слышать, как все ее тягостные мысли исчезнут, словно тягостными они не были, раз так легко они оставляют после себя прежде полностью занятую собой пустоту, которую так приятно впоследствии наполнять очередными мечтаниями. Устав ходить, все взвешивая и прогнозируя, Маша вернулась в дом и взяла книгу Лилии Меланходелии, памятуя о своем обещании не читать подобное и оправдывая себя исключительностью обстоятельств. На улице стояла жара, приятно разбавляемая бодрым ветерком, а в доме храпела бабушка Ектенья, видевшая дневной сон и ассоциирующаяся теперь, как с неким ужасом подумала Маша, со вчерашней ночью, поэтому Маша вышла на улицу, села на лавочку на крыльце, и, вытянув ноги, принялась читать – со стороны это выглядело, будто праздная девушка читает легкий роман и думает лишь о том, что снобы назовут пошлостью. Именно так, наверное, это выглядело и для Тани, которая пришла к Маше, и Маша, видя бледные руки и слишком знающее лицо Тани, стала проклинать себя за то, что Таня застала ее за романом, вызывавшем у нее, пусть и не отображенное на лице, но отвращение.

– Маха, привет! Ну, как? – Таня кивнула на роман.

– Это не мое, – либерально ответила Маша. Хотела тут же всучить книгу Тане, но решила, что это грубо, и просто положила ее на перила крыльца.

– Ну да, ты у нас классика, а это для натур испорченных. – Сказав это, Таня взглянула на Машу так понимающе, что Маша подумала о себе, как о самой испорченной натуре на свете.

– Ты перебрала вчера, – продолжала Таня. – С непривычки. Не осуждаю. Меня, когда я первый раз пила водку, вообще стошнило в какую-то лужу. – Лицо Тани просветлело, будто речь шла о ее первом поцелуе. – Это, знаешь, было похоже на суп, который мой Колобочек пытался варить, когда я лежала с болью в горле.

Маша, чье воображение было легко возбудимым, поморщилась, а Таня, сев напротив нее, спросила:

– Ну как?

– Ты про книгу? Ты спрашивала, я сказала…

– …что это не твое, я помню, но я не про книгу.

– А про что? Про водку? Это тоже не мое.

Таня заливисто рассмеялась, и Маша вспомнила прежнюю Таню, которая так же смеялась, но от которой, как в полной мере только сейчас осознала Маша, глядя в бледные, будто выжженные жизнью, бледные, как и кожа, глаза, ничего не осталось.

– Ты про Рому?

– Ну конечно, про кого же еще!

Маша, почувствовав злость к Тане, непривычную и неприятную, в один миг поняла, что и как ей надо говорить. Она смотрела на рубцы на ее запястьях, насыщаясь от этой расплющенной буквы «х» каким-то превосходством и ощущением своей, более правильной жизни.

– Мы с Ромой решили притвориться, что встречаемся, – твердо произнесла Маша. – Мы посчитали забавным поиграть на теме кровосмешения. У нас ничего не было.

– Быть такого не может.

– Отчего же? Я еще на похоронах говорила, что он не в моем вкусе.

– Но ты же говорила… – Таня выглядела несколько отчаянно, она могла быть Аней в тот момент, это было бы уместнее, учитывая ее реакцию, и Маша, несколько сконфуженная трагичным недоумением на лице Тани, растеряла заготовленную твердость.

– Получается, ты врала, – сказала Таня со спокойствием носящего траур.

– Мы не врали. Мы притворялись. Это было… забавно. Нам, по крайней… – Маша осеклась, ее слова звучали фальшиво, и ничего забавного она не видела ни в отношениях с Ромой, ни в том, как она лживо пыталась их преподнести, ни в прошлой ночи тем более. Маша встала, взяла Таню за плечо так, как она хотела, чтобы взяли ее саму утром, когда она все осознала, и сказала:

– Извини, если это тебя как-то задело.

– Меня? – Таня наигранно засмеялась. – Я-то тут причем! Это ты упускаешь свою удачу, Маха! А вдруг не упускаешь? – тут же выпалила она. – Вы же вчера были выпивши…

– Упустила. – Маша окружила это слово, как кавычками, меленькими, словно врачебными, кивками. Постепенно недоумение Тани сменилось на неопределенное выражение. Маша вспомнила, у кого она подобное видела: у неизвестной теннисистки по телевизору, которая, хмурившись, выражала уважение своей сопернице.

– Бог простит, – сказала Таня. Маша сообразила, что это относится не к ее предыдущей реплике, а к ее извинению, но это все равно звучало странно; Маше стало неловко, а когда Таня сказала:

– Приходи к нам с Ромой. Как и вчера.

Ей стало совсем не по себе, она боялась, что в каждом ее глазе Таня видит ее вчерашнюю ночь с Ромой, и это невзирая даже на то, что глаза Маши смотрели не на Таню, а на пруд вдали.

Таня ушла, а Маша, взяв книгу с собой, вернулась в дом, где она, не понимая для чего, взяла свой надкусанный ластик, и стерла овал, криво обрамляющий фразу «целовать тычинки лотоса». Затем она села на кровать, обняла колени, стала качаться, и думать, что даже если Таня обо всем и догадалась, то будет врать ей до конца, что у нее с Ромой ничего не было, будет даже врать, если сам Рома признается в этом, даже если целый мир будет пытаться вывести ее на чистую воду. При этом в ушах Маши гудело неуместное Танино «Бог простит». «Она в своем уме или действительно считает, что меня нужно прощать за то, что я не переспала с братом?» Едва задав себе этот вопрос, Маша рассмеялась, затем подумала, что с Богом у нее конфликтов не было, и, убежденная, что Таниной заслуги в этом нет, решила ему помолиться, и после этого ей стало легче, затем, осознав до конца, что она действительно провела ночь с Ромой, к ней вернулось ее прежнее состояние, и она помолилась вновь.

Часов в шесть Маша стала рисовать пальмы. Она смотрела на ольху, ее золотые в солнце листья, и превращала эти листья в пальмовые, которые, к ее неудовольствию, казались больше листьями папоротника.

Разминая шею, она бросила случайный взгляд в сторону пруда, и тут же ее настроение упало, забурлила в сердце тревога – к ее дому шел Ян. Рома пока был на работе, стало быть, нет даже призрачной надежды, что Ян ищет именно его. Она взяла рисунок и хотела скрыться в доме, дабы там притвориться больной, но Ян, еще не дойдя до дома, окликнул ее, и она, обреченная, замерла на месте.