Текст книги "Кто правит миром"

11. КОГДА СОБЕСЕДНИКИ ПОНИМАЮТ ДРУГ ДРУГА

Незваный гость[101]101
  Незваный гость… – Вариант первой части русской пословицы «Непрошенный гость хуже татарина». Вторая часть не приведена, видимо, из нежелания вводить читателей в заблуждение относительно национальности Соколовича, который был не татарином, а русским, хотя и с польскими корнями.


[Закрыть]…

Часть русской пословицы.

Карл Долгоруков вошел в кабинет. Он сдержанно, но заметно недовольно кивнул головой, жестом руки пригласил гостя в кресло и спросил:

– Чем обязан посещением? – и сам уселся напротив незваного гостя.

Соколович изредка появлялся в игорном салоне Карла Долгорукова, играл без особого интереса, ставил небольшие деньги, – легко догадаться, что приходит он не ради карт и не из-за денег, а чтобы пообщаться с посетителями. Карл Долгоруков сразу обратил на него внимание и никогда не «сбрасывал» ему нужную карту – Соколович изредка проигрывал, иногда выигрывал, но всегда немного, рублей сто-двести. И вот однажды он попросил Карла Долгорукова переговорить с ним с глазу на глаз.

Оставшись вдвоем, Соколович сказал, что в связи с чрезвычайной ситуацией просит оказать ему одну важную и необычную услугу. Завтра он придет вместе со своим молодым приятелем, тот ни разу в жизни серьезно не играл в карты на деньги, да, скорее всего, никогда и не будет играть, так как не имеет такой наклонности, но для него очень важен результат игры, которой он решил подвергнуть себя завтра.

Крупный проигрыш или же крупный выигрыш может оказать очень сильное влияние на его «философическое состояние» (так выразился Соколович) и повлиять на всю его дальнейшую жизнь. Понимая это, он – Соколович – как старший и имеющий опыт в такого рода тонких материях хотел бы оградить своего молодого друга от некоторых суеверий и навязчивых мистических страхов.

Поэтому он оставляет Карлу Долгорукову сто тысяч рублей и просит так «сбросить» завтра карту, чтобы спутник Соколовича выиграл эти деньги.

Из всего сказанного Соколовичем вытекало, что ему хорошо известно, как идет игра в салоне Карла Долгорукова, и то, что хозяин волен «сбросить» любую карту налево или направо по своему усмотрению.

Карл Долгоруков внимательно посмотрел на странного просителя и задумался на несколько минут. Обычно в таких случаях он принимал решение мгновенно и оно стоило его сопернику жизни. Соколович не походил на человека, подосланного из игроцкого сообщества, да и вообще на шантажиста или какого-нибудь авантюриста.

От этого человека веяло огромной силой. Но не угрозой. Хотя сила эта могла перейти в угрозу – не пустую, а действительную, перейти в опасность, ведущую к смерти. Впервые в жизни Карлу Долгорукову пришлось столкнуться с человеком, равным себе.

Было бессмысленно вызывать Соколовича на дуэль. По его виду легко понять, что он хорошо владеет шпагой, и к тому же он моложе и физически явно сильнее стареющего Карла Долгорукова. Но дело не в физической силе и фехтовальном мастерстве. Очевидно, что этот человек безо всяких затруднений способен убивать людей не только на дуэлях, а любым способом, когда ему это по каким-либо причинам необходимо.

И обращается он к Карлу Долгорукову как к равному, признавая за ним его право делать на своей территории все, что ему угодно, не вмешиваясь в его право «сбрасывать» любую карту из колоды по своему желанию – налево или направо, так, как ему нужно.

«Я прошу, князь, вашей помощи, так как оказался в затруднительном положении, и всегда, если это потребуется, сам готов оказать таковую, если вы когда-либо обратитесь ко мне», – мягко, не допускающим отказа тоном, как будто говорил Соколович. Карл Долгоруков чуть приподнял брови, словно хотел сказать в ответ: «Я удивлен вторжением на мою территорию, но если это просьба о помощи в затруднительном положении, я, в силу своего здравомыслия, понимая вашу силу, вынужден оказать вам содействие, о котором вы просите, чтобы предотвратить столкновение между нами, возможное из-за вашего вторжения».

И Соколович прекрасно понял несказанное вслух Карлом Долгоруковым. И тем не менее он объяснил, уже вслух, что для «философического впечатления» его молодого друга нужно, чтобы в то время, когда он выиграет большую сумму, кто-то крупно проиграл, ну, например, бригадир Свиньин[102]102
  Свиньины –  старинный дворянский род, известный с XV века.


[Закрыть], да, да, именно Свиньин, хорошо известный своим пристрастием к игре он последнее время почти каждый вечер проводит в салоне Карла Долгорукова.

Карл Долгоруков согласился и на это, как человек, позволивший вежливо немного подвинуть себя, позволяет сделать это еще раз, если это опять делается так же вежливо и без нарушения приличий, с принятыми в таких случаях извинениями и изъявлениями уважения.

В тот же вечер Соколович пришел в салон и привел с собой молодого человека, стройного, застенчивого красавца в красном, прекрасно сшитом кафтане. Толстой успел шепнуть Карлу Долгорукову, что это Дмитриев-Мамонов, флигель-адъютант самой императрицы. Карл Долгоруков «дал» ему несколько небольших ставок, несколько для вида «убил», а потом карта за картой юноши выигрывала куш за кушем.

Все, кто играли вместе с молодым человеком, прекратили понтировать и следили за его игрой – все, кроме бригадира Свиньина – тот ставил одну карту за другой и проигрывал, в то время как флигель-адъютанту везло – его выигрыш составил сто тысяч – так много в салоне у Карла Долгорукова редко кто выигрывал. А упорство бригадира стоило ему тридцать тысяч, для Свиньина, – это знали все – деньги очень большие.

Карл Долгоруков помнил, что Дмитриев-Мамонов происходил из знатного рода, восходившего к древним Смоленским князьям. Ко двору он попал благодаря Потемкину, тот доводился красавцу-юноше очень дальним родственником и по знатности уступал ему стократ.

Свиньин был лет на двадцать старше Дмитриева-Мамонова, крупнее и сильнее. По родовитости Свиньины почти равнялись с Дмитриевыми-Мамоновыми. Однако юный флигель-адъютант – чином, кстати, тоже превосходивший бригадира – недавно получил графский титул. Свиньин заслужил свой чин во время первой турецкой войны под командованием Румянцева[103]103
  Румянцев –  Петр Алексеевич Румянцев-Задунайский (1725 – 1796), граф и генерал-фельдмаршал, внебрачный сын императора Петра I Алексеевича, победитель турок при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле. К концу жизни он возненавидел свою сестру, подругу императрицы Екатерины II Алексеевны, бывшую замужем за Я. А. Брюсом – «Брюсиху» и стал холоден к своим сыновьям.


[Закрыть], а он, как известно, чины раздавал не за красивые глаза и стройный стан.

Свиньин славился несдержанностью на резкие слова, пренебрежительным отношением ко всем нерадивым выскочкам, заполонившим в последнее время армию, и язвительной грубоватой насмешливостью. А кроме того, он болезненно реагировал на малейший карточный проигрыш, похоже, ему казалось, что и карту банкомет должен «давать» или «убивать» по чину и боевым заслугам понтера.

Карл Долгоруков обычно следил, чтобы он не проигрывал много. Но на этот раз в присутствии Дмитриева-Мамонова в Свиньина вселился какой-то бес, он «загибал»[104]104
  …«загибал»… – загнуть угол карты при игре в «банк» означало удвоить ставку.


[Закрыть], увеличивал ставки и просадил все, что у него было с собой, причем совершенно случайно с собой у него много денег, большую часть их он совершенно не собирался пускать в игру.

Когда выигрыш Дмитриева-Мамонова дошел до ста тысяч, он восхищенно-вопросительно взглянул на Соколовича. Соколович сделал рукой жест, который означал «Ну, я ведь говорил», – Соколович, по-видимому, перед тем как привести Дмитриева-Мамонова в салон, уверял его, что новичкам всегда везет.

В наступившей тишине раздалось недовольное сопение Свиньина и он вдруг сказал:

– Не диво, граф, везенье. Я слышал Потемкин приехал, вам в любви на время отставка, потому и в картах удача.

Дмитриев-Мамонов отшатнулся от этих слов как от пощечины и лицо его залилось нежной краской.

– Господин Свиньин, – вмешался Соколович, – это я рекомендовал графу общество, надеясь, что здесь собираются порядочные люди. Я привык отвечать за свои слова.

Свиньин, выпучив глаза и покрывшись багряными пятнами, хотел что-то ответить, но не успел. Соколович тыльной стороной ладони ударил его по лицу.

Из всех присутствующих только Карл Долгоруков, обладавший феноменальным глазомером, заметил, что это не совсем обычная пощечина. Соколович ударил без замаха, но с такой силой, что у иного от такого удара высыпались бы зубы. Взбешенный Свиньин вскочил. Соколович остался сидеть.

– Честь имею принять ваших секундантов, – бросил ему Соколович и обратился к Дмитриеву-Мамонову, – граф, прошу вас извинить меня за это маленькое приключение.

Оставленный без внимания, Свиньин повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Соколович и Дмитриев-Мамонов поднялись, спокойно вышли следом.

Повисла тишина – еще минута и все принялись бы обсуждать произошедшее.

– Господа, думаю это недоразумение не повод прерывать банк, – безразлично заметил Карл Долгоруков, – Толстой, ты ведь хотел понтировать.

Толстой послушно сел к столу и игра продолжилась. Событие не переросло в шумный скандал. Слухи, конечно же, пошли, но быстро утихли. Тем более что дуэль, состоявшаяся между Соколовичем и Свиньиным, закончилась без смертельного исхода. Соколович серьезно ранил Свиньина, но всего лишь в руку – он, похоже, владел шпагой, как Карл Долгоруков колодой карт. Свиньин через несколько дней уехал из Петербурга. Дело не получило нежелательной огласки.

Карл Долгоруков не понял смысла спектакля, разыгранного Соколовичем. Зачем он все это устроил? Чтобы продемонстрировать перед фаворитом императрицы свою готовность защищать его честь от злоязычия какого-то Свиньина? Но Свиньин, тем не менее, прав. Кто такой Дмитриев-Мамонов? Выходец из уважаемого рода? Да. Но кто он таков сам по себе?

Мальчишка, которого Потемкин поместил в постель стареющей Екатерины. Дабы на это место не пролез кто-то из недоброжелателей светлейшего князя. Мальчишку действительно выставляют из спальни, когда Потемкин на время возвращается в Петербург из своих южных владений, – их он, впрочем, получил за те же заслуги, и тем же орудием, что и Дмитриев-Мамонов свой флигель-адъютантский мундир.

Что же хочет Соколович? Кто кому протежирует – он Дмитриеву-Мамонову или сам рассчитывает на его протекцию? И кто такой Соколович?

12. НАДЕЖДЫ ЮНОШЕЙ

Надеяться – верить, уповать[105]105
  Надеяться – верить, уповать… – Цитата из статьи В. И. Даля (1801 – 1872) «Надеяться» из «Толкового словаря живого великорусского языка» (1881).


[Закрыть], считать исполнение своего желания вероятным.

В. И. Даль.

Все эти вопросы показались бы неинтересны Карлу Долгорукову, не окажись он – почти против своей воли – втянутым в непонятную интригу. Или интрижку? Карл Долгоруков испытывал даже какую-то непонятную симпатию к Соколовичу. Такую симпатию вызывает сила. Вместе с этим возникало раздражение.

Кто он такой, этот Соколович, чтобы использовать его, Карла Долгорукова, в своих целях? Целях, возможно, глупых, незначительных, мелких, или важных – может, затевается какой-нибудь переворот. Но каковы бы ни были эти цели, что до них ему, Карлу Долгорукову?

И вот Соколович приходит снова. Он что же вообразил, что Карл Долгоруков станет послушным пособником, и им можно распоряжаться по своему усмотрению? И использовать как пешку в своих играх, вслепую по мере надобности? Соколович, если он умный человек, – а он производит впечатление умного и сильного человека – должен бы сообразить, что Карл Долгоруков уж никак не меньше его самого, Соколовича.

А если он этого не понимает, то, значит, он не умеет оценить обстоятельств или же он просто-напросто глуп. Тогда можно ли иметь с ним дело? Да, он понял, определил, он знает, что Карл Долгоруков играет «наверняка». Если это станет известно всем… Ну, во-первых, кто поверит Соколовичу, кто он такой? Впрочем, да, главный вопрос: кто он такой. И это придется выяснить.

– Князь, – учтиво начал Соколович, он, в отличие от Толстого, знал, что Карлу Долгорукову неприятно обращение по имени-отчеству, немецко-русскому одновременно, – я благодарен за услугу, оказанную мне по моей просьбе, и хочу еще раз напомнить, что считаю себя должником и всегда готов служить по первому же требованию в меру моих сил, если возникнет необходимость в таковой службе.

Карл Долгоруков чуть кивнул головой в знак согласия и подумал: «Ну что ж, так-то лучше. А что касается отплатить за услугу, кто знает, может, тебе и придется за нее рассчитаться. Всякое бывает». Несмотря на попытку настроить себя против Соколовича, Карл Долгоруков испытывал невольное влечение и интерес к этому человеку.

– Князь, – продолжал Соколович, – я решился обратиться еще с одной просьбой. Я не хотел бы показаться бестактным и назойливым. Хотя мы и не знакомы близко и доверительно, я, тем не менее, испытываю к вам глубочайшее уважение и надеюсь на понимание. Услуга, о которой я хочу попросить – род светской условности…

– Я готов оказать вам, господин Соколович, любую услугу, если того позволяют мои возможности. В чем же дело? – насторожился Карл Долгоруков.

– Я не представлен господину Ростопчину, и в силу некоторых обстоятельств не хотел бы иметь этой чести. Однако у меня возникла необходимость познакомить с ним одного молодого человека. Ростопчин иногда появляется у вас, и если вы не сочтете за труд представить ему моего протеже, я буду многим обязан.

– Кто этот молодой человек? – спросил Карл Долгоруков и добавил про себя: «И какой спектакль ты хочешь устроить на этот раз?»

– Это сын небезызвестного господина Костеникина, вам, князь, видимо, приходилось слышать об этом человеке?

– Да, что-то слышал. Но очень давно. Какой-то жулик из сенатских.

– Господин Костеникин лет пятнадцать тому назад выехал на жительство в Париж, имея к тому значительные средства. Он уже умер. А сын его, лишившись на бирже средств, собранных рачительным родителем, оказался в трудных финансовых обстоятельствах.

– С молодыми людьми это иногда и даже довольно часто случается, – усмехнулся Карл Долгоруков.

– Да, молодость неопытна. Но как раз в это время, совершенно случайно к нему попал один документ, его, по мнению юноши, можно продать в Петербурге – за довольно большую сумму, а может, и не такую большую, как ему кажется – что и поправило бы его финансовое положение, и позволило бы с уже с накопленным опытом продолжить свои дела на бирже. С этой целью он и явился ко мне с рекомендациями от людей из Парижа, которым мне неудобно отказать.

– Какого же рода этот документ? – спросил Карл Долгоруков и внимательно посмотрел на Соколовича, но тот, ничуть не смутившись и ничего не скрывая, объяснил.

– Это письмо императрицы Екатерины к барону Гримму, с которым у нее переписка. Барон, как известно, разносит ее философические мысли, почерпнутые из сочинений господ Монтескье и Гельвеция, по модным парижским салонам – парижское общество в восторге от ума просвещенной монархини. Что же касается письма, попавшего к молодому Костеникину, то я из любопытства заглянул в него – в письме императрица обмолвилась, просто мимоходом, что после себя возведет на престол внука Александра, а не сына Павла, как то должно по обыкновению.

Карл Долгоруков приподнял брови, выражая тем самым удивление как неосторожностью императрицы, так и откровенностью Соколовича.

– И как же это письмо, адресованное совсем не к господину Костеникину, попало ему в руки?

– Этого я не знаю, – пожал плечами Соколович, – скорее всего, он купил его у кого-либо из слуг барона или у его горничной – если она молода и на парижский манер склонна к романтическим приключениям. Не знаю.

«Все-то ты знаешь. И, скорее всего, сам купил это письмо. Если не сам написал его», – подумал Карл Долгоруков и спросил:

– Не может так случиться, что письмо поддельное?

– Мне известна рука императрицы. Думаю, что это не подделка.

– И если письмо через Ростопчина попадет к великому князю…

Карл Долгоруков не продолжил фразу, давая возможность сделать это Соколовичу.

– То, по мнению юного Костеникина, великий князь за него хорошо заплатит, что, впрочем, возможно и не совсем так.

– Почему же?

– Насколько я знаю, великий князь крайне стеснен в деньгах.

– Да, я тоже слышал об этом. Говорят, он получает на год для прожития столько, сколько Потемкин иногда тратит за день, – усмехнулся Карл Долгоруков.

– А сама Екатерина за ночь… – поддержал шутливый тон Соколович.

– А если это письмо попадет не к великому князю, а к Шешковскому[106]106
  Шешковский –  Степан Иванович Шешковский (1727 – 1794), глава Тайной экспедиции императрицы Екатерины II Алексеевны. От одного его имени некоторые современники падали в обморок, а некоторые так сразу умирали от разрыва сердца.


[Закрыть]? – вернулся к серьезному разговору Карл Долгоруков.

Имя Шешковского, начальствовавшего над Тайной экспедицией, возродившейся из отмененной второпях несостоявшимся императором Петром III страшной Тайной канцелярии, наводило ужас на жителей столицы. Оно не пугало Карла Долгорукова – его невозможно было испугать именем кого-либо из людей. И тем не менее люди, подобные Шешковскому, когда-то, не моргнув глазом, расправились с предками Карла Долгорукова, занимавшими куда более высокое положение и – казалось бы – обладавшими огромной властью, богатством и влиянием.

– Я предупреждал юношу, – ответил Соколович, – но ему нужны деньги… Это часто толкает к неосторожным шагам.

– Но, господин Соколович, я ведь не юноша, и меня ничто не принуждает впутываться в такого рода дела. Если хотите, я представлю Ростопчину вас. А вы уж сами сведете его с кем вам угодно…

– Ах, князь, поверьте, ничто не бросит на вас тень, если вы представите Ростопчину Костеникина. Ведь вам не обязательно знать содержание письма…

– Но почему вы не хотите сделать это сами?

– Видите ли… Есть обстоятельства… Ростопчин близок с великим князем… Ростопчин не знаком со мной. И если это сделаю я, он, разумеется, захочет определить, какую роль я играю во всех тех противоборствах между большим двором императрицы и малым двором великого князя. Поверьте мне, князь, я никакой роли в этой борьбе не играю и не хочу играть. Однако благодаря склонности к познанию разных иноземных языков и интересу к математическим исчислениям я когда-то сотрудничал со знаменитым академиком Эйлером[107]107
  Эйлер –  Леонард Эйлер (1707 – 1783), швейцарский математик и астроном, с 1727 года жил в России (в 1741 – 1766 жил в Берлине). С 1766 года – академик Петербургской Академии наук.


[Закрыть] – мы с ним вместе не из любопытства читали депеши иностранных послов, писанные тайными знаками. Не господину же Шешковскому заниматься этими делами. Он и по-русски то разбирает плохо, а из иноземных своего родного польского толком не знает. Так что я даже числюсь по ведомству Тайной экспедиции. И Ростопчину не составит особого труда все это узнать. Конечно же, он вообразит, что тут кроется коварная интрига против великого князя. И письмо – поддельное. А между тем я уверен, письмо настоящее, руку императрицы я знаю хорошо. Да и дело не в этом. Бедный юноша ни с чем уедет в Париж. А в этом славном городе жить без денег совсем не весело. И поэтому единственное, что движет мною, это желание помочь юноше, приехавшему за тысячи верст в надежде устроить свои финансовые дела. Ведь согласитесь, князь, нет ничего печальнее неоправдавшихся надежд.

Концовка монолога Соколовича возымела неожиданное, казалось бы, действие на Карла Долгорукова.

– Ну что ж, – сказал он, – довод вполне убедительный. Юношеские надежды материя тонкая и хрупкая. Хорошо, я представлю вашего бедного юношу Ростопчину.

А когда Соколович после витиеватых слов благодарности откланялся и ушел, Карл Долгоруков и сам бы не смог объяснить, почему он вдруг согласился сделать то, чего делать по здравому размышлению не следовало бы.

Если читателя посетит то же недоумение, то я, зная все тонкости психологического воздействия, которое умел оказывать Соколович на любого человека, могу пояснить, в чем дело. Соколович давно уже наблюдал за Карлом Долгоруковым и изучил его характер до малейших подробностей, в том числе и скрытых от самого Долгорукова. В глубине души, сам того не ощущая, Карл Долгоруков восхищался игрой Соколовича, и требовался самый малейший повод, толчок, удачное слово, чтобы Долгоруков подыграл любой интриге, покажись она ему красивой, как изящный розыгрыш, когда карта, которая должна лечь налево, но послушно воли понтирующего ложится направо.

13. КТО ЖЕ ТАКОЙ СОКОЛОВИЧ?

Есть многое на свете[108]108
  Есть многое на свете… – Цитата из пятой сцены первого действия пьесы У. Шекспира (1564 – 1616) «Гамлет» (1601), в переводе М. П. Вронченко (1801/1802 – 1855) 1825 года.


[Закрыть],

друг Горацио,

что и не снилось нашим мудрецам.

У. Шекспир.

И тем не менее после ухода Соколовича Карл Долгоруков надолго задумался. К чему сия интрига, и не лучше ли уклониться от даже косвенного к ней причастия? Понятно, это нужно Соколовичу. Но зачем это ему, Карлу Долгорукову? Хотя даже непонятно, зачем это Соколовичу.

Уж, конечно, не для того, чтобы помочь бедному юноше, приехавшему издалека, чтобы заполучить денег для веселой жизни в славном городе Париже и оградить его, этого бедного юношу, от разочарований и несбывшихся надежд. Костеникин этот, отпрыск папаши – судейского дельца, хищной крысы, прогрызшего насквозь сенатские коридоры и утащившего миллионы в Париж, чтобы укрыться от полагавшейся ему по делам его Сибири. Если еще сей юноша действительно прибыл из Парижа, а не придуман Соколовичем для удобства своих дел. Ну, это легко проверить… Знать бы на всякий случай, кто таков сам Соколович…

Понятно, интрига направлена в сторону великого князя Павла Петровича. О том, что императрица хочет посадить на трон внука в обход отца, поговаривали и раньше. Да и сам Павел Петрович об этом не мог не слышать. Конечно же он догадывается об этом. Догадывается, но не верит. Не хочет верить! Ведь трон-то фактически принадлежит ему, правнуку Петра Великого. Великих дел натворившего. Наследникам дел этих не расхлебать что по первоначалу, что сейчас. Павел Петрович не хочет, не хочет верить в такое против себя беззаконие – пусть она, Екатерина, творит это беззаконие при жизни, но не за гробом же. Дождется ли он вожделенного трона?

Ему давно бы пора на престол, по своим правам. И помощники подсадить найдутся. Не из их ли числа Соколович?

Подсадить Павла на престол уже пытались. Это случилось, кажется, перед самой пугачевской историей. Что-то такое там тогда произошло… Там – во дворце. Но не получилось, кашу тогда варил Панин[109]109
  Панин –  Никита Иванович Панин (1718 – 1783), несостоявшийся по неопытности молодых лет любовник императрицы Елизаветы Петровны, приставленный ею позже воспитателем к внуку Павлу, будущему императору Павлу I Петровичу. Панин усердно помогал ссадить с престола императора Петра III Федоровича, чтобы для вида посадить на его место своего воспитанника, а самому заправлять делами и даже ввести в России конституцию, до наших дней никому из порядочных людей не нужную, потому как и без нее хорошо. Но Панин слегка замешкался, и трон заняла Екатерина II Алексеевна, как раз в тот момент находившаяся рядом с этим троном, и не пустившая на него ни сына, ни его хитроумного воспитателя. Панин при императрице Екатерине II руководил Коллегией иностранных дел, пока Екатерина II, в конце концов, не спровадила его подальше и от трона, и от двора, а Коллегией, ничуть не затрудняясь хлопотами, стала руководить сама.


[Закрыть]. Масон. Не масон ли Соколович? Не похож. Умен, не одержим. Масона без труда узнаешь по затаенному взгляду… Что-то там произошло тогда, во дворце… Панина выгнали вон. Казалось бы, Екатерине не по силам тогда свалить Панина, а свалила, и Панин тихо сошел на нет…

Панин был воспитателем великого князя Павла Петровича, назначенным еще императрицей Елизаветой Петровной к любимому внуку. Тоже подумывавшей посадить внука в обход отца, «гольштинского чертушки» – так его называла еще императрица Анна Иоанновна, окажись он поближе, она бы нашла способ придушить петровского последыша.

Панин держал в руках иностранную Коллегию. Мастерил Россию под Пруссию – не за взятки и пенсионы, как до него Бестужев, а по своим масонским высшим соображениям. Что-то у них тогда не получилось, там во дворце. Казалось бы, сила на их стороне. Орловых[110]110
  Орловы –  не старинный русский дворянский род, более всего известный с тех самых времен, когда Григорий Григорьевич Орлов (1734 – 1783) стал фаворитом императрицы Екатерины II Алексеевны.


[Закрыть] к тому времени уже удалили. Потемкин еще не вошел в силу. Павлу Петровичу исполнилось совершеннолетие. Его на трон, матушку в монастырь – еще ведь «гольштинский чертушка» собирался ее туда упрятать, да она с Орловыми его опередила… И в этот раз опередила, теперь уже его сынка…

Там еще была первая невестка, Наталья Алексеевна[111]111
  Наталья Алексеевна –  Вильгельмина-Луиза Гессен-Дармштадтская, в православии Наталья Алексеевна (1755 – 1776), с 1773 года великая княгиня, первая жена великого князя Павла Петровича.


[Закрыть] – она же потом и умерла родами. Сама ли или ей помогли… Но так или иначе – ушла в мир иной… Там же всплывал сынок Разумовского[112]112
  …сынок Разумовского… – Андрей Кириллович Разумовский (1752 – 1836), сын Кирилла Григорьевича Разумовского (1728 – 1803), брата фаворита императрицы Елизаветы Петровны, Алексея Григорьевича Разумовского (1709 – 1771), происходившего с хохляцкого хутора Лемеши.


[Закрыть]… Они бы Павла прибрали, как некогда его родителя – если, конечно, с помощью «гольштинского чертушки» родила Екатерина на свет божий Павла, теперь так сильно мешающего. Его она давно бы отправила следом за «гольштинским чертушкой», но тогда кто есть Екатерина? На Павле-то она и держится… И вот Панина – в отставку, почетно, с орденом и наградами, но из дворца вон, и от дел в сторону. Наталью Алексеевну – в могилу. Сынка Разумовского – послом в Неаполь. А Павлу – новую жену и в Гатчину, тоже подальше от дворца. А там, глядишь, и Потемкин… Двоих их не свалить.

Но время пришло. Потемкин далеко. Павел заждался своего часа. Соколович, Соколович… Откуда он взялся? Но Соколович не сынок Разумовского. И даже не Панин. Соколович мог бы… Откуда же он все-таки взялся? Надо бы спросить у «Родственничка».