Текст книги "Трое нас и пёс из Петипас"

3

Поезд миновал последнюю стрелку за Смиховским вокзалом. Я смотрел в окошко, все время оглядываясь назад на Прагу, и вспоминал папу, который остался на вокзале. Прощаясь со мной, папа сказал:

– Запомни одно, Тонда! Когда приедешь в Петипасы, найди себе хорошего товарища, и тогда тебе сразу все там понравится.

Легко сказать «найди товарища»! Но как это сделать? Перед глазами у меня стояли ребята из нашего класса. Вдруг все они исчезли, и остался только один Руда Драбек. Я вижу, как он идёт от доски с табелем в руках. Ребята тихо спрашивают его со своих парт:

«Ну, как отметки?»

А Руда гордо цедит сквозь зубы:

«Одни пятерки».

У меня табель был похуже. Я получил две четверки: по географии и по русскому, и тройку по черчению.

В вагон вошел проводник. Открыл дверь и улыбнулся мне:

– На каникулы?

Мне было стыдно сказать, что я еду всего лишь в Петипасы. Проводник взял у меня билет и пробил.

– Петипасы… Тебе, пожалуй, пора понемногу собираться.

Я покраснел, а поезд в это время подъехал уже к Хухлям.

Через минуту мы двинулись дальше. И снова мне вспомнился Руда. Через четыре дня он тоже отправится в путь. Ему предстоит дальняя дорога в Гуменное. Да, у Руды не будет билета, который стоит всего-навсего две кроны двадцать талеров! Свой билет он предъявит не меньше трех раз, и контролер наверняка удивится:

«Ого, парень, далековато едешь!»

А мой поезд был уже в Радотине.

Я решил до самых Петипас смотреть в окно – по крайней мере, хотя бы буду знать, что у меня за дорога.

Но тут в купе, где я сидел, вошла женщина с двумя чемоданами. Моя мама сама бы управилась с такими чемоданами, но эта пани была маленького роста и на вид очень слабая. Я помог ей поднять чемоданы на багажную полку.

А поезд был уже в Черношицах.

В окошко я больше не глядел – боялся, как бы не проехать Петипасы. В одну руку я взял чемодан, в другую – удочку и вышел из купе. У дверей вагона я остановился, посмотрел, какую ручку надо нажать, чтобы выйти из вагона.

И тут поезд остановился в Петипасах. Пассажиров здесь сошло совсем немного. Какой-то пан с собакой, пани с большой сумкой, ещё один пан – у этого в руках ничего не было – и девочка в голубом платье. Я посмотрел на часы, чтобы знать, сколько времени занимает дорога до Петипас. Оказалось, что я ехал всего двадцать семь минут, да ещё поезд на две минуты опоздал.

Затем я поднял свой чемодан и двинулся по тропке, идущей вдоль железной дороги.

Справа виднелось обыкновенное шоссе, вдоль которого росли самые обыкновенные запыленные деревья. За шоссе стояли обыкновенные одноэтажные домики. Слева вдоль железнодорожного полотна шла проселочная дорога. Деревьев там не было, только трава и чертополох. Немного дальше я увидел садики и деревянные домики. Домики были разноцветные – красные, голубые, зеленые и просто непокрашенные. Каждый домик чем-то отличался от другого, но мне все равно они не понравились.

Выше я ничего не увидел, кроме неба. Правда, слева тянулся какой-то скалистый склон, поросший лесом. Но к чему этот лес, если ходить туда придется по таким камням и обрывам!

Может быть, эти Петипасы вблизи выглядят получше? Но меня снова ждало разочарование. Впереди росло несколько больших лип, а за ними – ничего интересного? Руда был прав: Петипасы оказались совсем неподходящим местом для каникул.

Немного погодя я добрался до переезда. Там стоял сторож в синей форме, он собирался опустить шлагбаум.

– Поспеши, парень, – сказал он, – скоро пойдет поезд.

Но куда мне было спешить? Ведь я даже не знал, где находится дом этих самых Людвиков, у которых мне придется поселиться. Перебежав полотно железной дороги, я спросил сторожа:

– Простите, вы не знаете, как пройти к Людвикам?

Сторож повертел палку и задумался:

– Людвиков у нас целых пять семей.

– Мне нужен тот Людвик, который ездит на работу в Прагу.

– Туда от нас ездят три Людвика. Впрочем, попробуй, посмотри вон там.

Сторож показал на домик за железной дорогой и немного приподнял шлагбаум. Я перебежал обратно через линию, но, прежде чем шлагбаум опустился, для большей уверенности спросил ещё:

– А есть у этих Людвиков Ярка?

– Так бы сразу и сказал, – покачал головой сторож. – Эти Людвики живут вон там. – Он показал за шоссе и снова приподнял шлагбаум.

Я опять перебежал через путь. В ту же минуту в саду возле дома сторожа кто-то засмеялся. Это была девчонка, приехавшая с тем же поездом, что и я. Я узнал её по голубому платью. Разумеется, я сделал вид, что ничего не слышу, и заторопился по шоссе к липам. Меня душила злость. Не успел я приехать в Петипасы, как уже надо мной смеются!

Вправо от лип шла улица, по ней важно расхаживали гуси. Перед каждым домиком был сад. У второго дома с краю перед железной калиткой стояла пожилая женщина в платке. Она ещё издали закричала мне:

– Сюда, парень, сюда! А я уж думала, что ты не приедешь.

Это была пани Людвикова. Она взяла у меня из рук чемодан и повела через сад, весело болтая по дороге.

– Жить ты будешь в комнате Ярки. Постель я тебе приготовила, комнату проветрила. Есть будешь с нами, а товарищей тебе здесь найдется немало. Вон там у забора – колонка, туда ты будешь ходить за водой. Цветы на клумбе не рви, пан Людвик этого не любит. Хотя, на что тебе цветы – ты ведь не девочка… Ну, вот мы и пришли!

Мы стояли перед верандой, которая вся была из дерева и стекла. Пани Людвикова открыла дверь и повернулась ко мне:

– А я вижу, ты не очень-то разговорчив. Впрочем, и наш Ярка такой же.

Мы прошли через веранду в комнату Ярки.

– Ну, вот ты и дома!

Я стал оглядывав комнату.

Тем временем пани Людвикова открыла чемодан и все, что в нем было, развесила в шкафу и разложила на стуле.

– Удочку поставь за шкаф. Немного оглядишься, приходи к нам.

– Ладно.

– А ты и вправду молчалив, – повторила пани Людвикова и вышла.

Я уселся на стул. «Ну, вот ты и дома!» Вот уж этого я совсем не чувствовал! Дома я спал на тахте, а здесь у меня кровать с периной в синюю полоску. Дома у нас умывальник находится в ванной, здесь он стоит на железных ножках в углу около печки. Дома у нас паркет, а на нем ковер, у Л котиков дощатый пол, покрашенный коричневой краской. И фотографии здесь были совсем другие. На самой большой фотографии – бородатый солдат с кривой саблей. Я смотрел и удивлялся, до чего же странно выглядели солдаты раньше.

Наконец я встал со стула, решил посмотреть на книги. Книги стояли на полке в три ряда, но ни одна из них не подходила мне для чтения. Все они были о цветах, о деревьях, одна даже о самой обыкновенной траве. Ярка, наверное, учился в школе садоводов.

Я снова сел на стул. Ох, и жарко же мне будет спать ночью под такой толстой периной!

Да, Руда оказался прав: в Петипасах было очень скверно.

В комнате стояла такая тишина, что у меня шумело в ушах. Тогда я немного покашлял – и то стало как-то веселей. К окну подлетела бабочка-капустница, старавшаяся попасть в комнату. Я проворчал:

– Радуйся, глупая, что ты на улице, а не здесь, в комнате!

Бабочка скрылась среди деревьев, и я решил, что неплохо бы осмотреть сад. Быстро переоделся, надел тапочки, красные трусики и белую майку.

В эту минуту кто-то постучал в дверь веранды. Сначала я хотел было позвать пани Людвикову, но передумал и открыл сам.

За дверями стоял пожилой человек в полотняных брюках и зеленой рубашке.

На голове у него была старая соломенная шляпа. Из кармана торчал конец веревки. Аккуратно вытирая ноги о подстилку, глядя вниз, он спросил меня заботливым голосом:

– Ну, что поделывает наша майовка?

Я понятия не имел, что это такое – курица, кошка или щенок.

– Я не знаю, я здесь только первый день.

Человек в соломенной шляпе быстро поднял глаза:

– А Ярки нет дома? Кто ты такой?

– Гоудек из Праги.

– Отвечай распространенным предложением, – строго заметил человек в соломенной шляпе.

И мне сразу стало ясно, кто это. Ну конечно, это же учитель, о котором говорил Руда. Наверное, он узнал, что я приехал в Петипасы, и пришел устроить мне экзамен! Я торопливо отступил за дверь.

– Пани Людвикова, к вам пришли гости!

– Иду, иду! – раздался голос пани Людвиковой откуда-то со двора.

Я не знал, что делать дальше. Тогда я поклонился и пролепетал распространенное предложение:

– Пани Людвикова сейчас придет, – и тут же кинулся в комнату к умывальнику.

Я начал старательно мыть уши, чтобы ничего не слышать, если учитель задаст мне ещё какой-нибудь вопрос.

Когда я кончил мыться, пани Людвикова с гостем была уже в комнате. Она отряхивала свой фартук от гусиных перьев и все повторяла:

– Да покажись ты, Тоник! Никто тебя не съест!

Учитель делал вид, что я вообще его не интересую. Он без конца говорил о майовке – его беспокоило, позаботился ли о ней Ярка, когда уезжал. Потом я узнал, что это всего-навсего вишня, растущая у самого забора. У неё недавно треснул ствол.

Но я-то хорошо знал, что учитель пришел неспроста, не ради какой-то там вишни. Все понятно: он явился меня экзаменовать! И я начал повторять про себя все теоремы по геометрии.

А в это время пани Людвикова и учитель о чем-то говорили. Но у меня не было времени их слушать. Я, как назло, не мог вспомнить одну важную вещь. Бывает же такое! Принялся высчитывать площадь треугольника и вдруг начисто забыл, как её вычислять. В голове у меня все перемешалось. Я чувствовал, как у меня даже ноги вспотели.

Но вот пани Людвикова стала говорить все громче и громче, как делают люди, когда заканчивают разговор. И вдруг мне словно послышался голос нашего школьного математика:

«Площадь треугольника равна половине произведения основания на высоту».

И как-то машинально я повторил это вслух. Петипасский учитель перестал говорить и внимательно посмотрел на меня. Но пани Людвикова ничего не заметила. Досказав что-то о своем Ярке, она взяла меня за плечо и выставила вперед:

– Вот-вот… Такой же молчун, как и наш Ярка!

Да ты хоть поздоровался с паном учителем?

Я покачал головой. Учитель положил свои руки мне на плечи и весело сказал:

– Мы ещё не успели, правда, Тоник? Мы столкнулись в дверях согласно закону сопротивления неупругих тел!

Я быстро перебил его:

– Мы ещё физику не проходили!

Учитель потрепал меня по плечу:

– Значит, ты кончил шестой? Ну ничего, после каникул обязательно начнете её изучать. А теперь тебе нечего ломать над ней голову!

Мне не верилось: неужели он заговорил о физике только для того, чтобы узнать, в каком классе я учусь? Я с беспокойством ждал, что будет дальше.

Учитель вытащил из кармана брюк часы, взглянул на них и притворился, что уходит. Взяв со стола соломенную шляпу, он подал руку пани Людвиковой и направился к дверям. Но вдруг остановился и спросил меня:

– А про Казин ты слышал?

Да, Руда всё-таки был прав! Сейчас он примется меня экзаменовать. Сердце у меня забилось. Пани Людвикова попыталась меня спасти:

– Он, пан учитель, в наших местах впервые.

Учитель вытянул из кармана веревку и зачем-то начал делать на ней узелки.

– Но Казин, Тоник, ты все равно должен знать. Ты же проезжал мимо него на поезде.

– А я не смотрел в окно.

На лбу у учителя появилась морщинка. Он сделал шаг к столу, взял стул и сел на него верхом.

Ну, началось! Наверняка сейчас устроит экзамен!

– И все же ты должен знать Казин. Кто такая Кази?

В горле у меня сразу пересохло. Значит, напрасно я повторял про себя геометрию – отвечать приходится по истории. Правда, точно так же Кази с Казином могли относиться и к географии, и к чешскому.

На лбу у учителя пролегла вторая морщинка.

– Что у тебя было по языку и литературе, дружище?

– Пятерка.

В голове у меня все перемешалось.

– Пятёрка? – недоверчиво переспросил учитель.

Тут уже пани Людвикова не выдержала. Наклонившись ко мне, она прошептала:

– Ну скажи что-нибудь, Тоник!

Я молчал как убитый.

Учитель все ещё недоверчиво качал головой. Потом вдруг уставился в потолок и громким голосом, как на уроке, произнес:

– Кази знала всякие травы и коренья, чудодейственную их силу. Ими она лечила разные недуги. Рассказывали, что и просто словом умела она изгонять болезнь, заклинала её именами могучих богов и духов. После смерти отца она чаще всего жила в замке, что стоял у горы Осек возле реки Мже. С тех нор он стал называться «Казин замок». – Учитель кончил. На лбу у него появилось уже три морщины. – Разве ты не знаешь об этом?

– Это из «Старинных чешских сказаний».

– Ну, слава богу! – вздохнула пани Людвикова. А петипасский учитель недовольно проворчал:

– Хоть что-то знаешь!

Он поднялся со стула, взял меня за подбородок и заглянул мне прямо в глаза.

– А как ты думаешь, почему я упросил тебя о Кази?

«Ясно, почему!.. Потому что вы любите устраивать экзамены даже в каникулы!» – так и вертелось у меня на языке. Но я ничего не сказал, а то, пожалуй, он ещё больше рассердится.

– Казином мы называем скалу над Бероункой. Она недалеко отсюда. Все ребята любят на неё лазить. Смотри, Тонда, когда полезешь туда, не свались с Казина в нашу Мже!

Учитель добродушно рассмеялся, но я-то знал, что он просто-напросто притворяется. Вот сейчас придет домой и запишет мне в своем дневнике единицу за ответ о Казине – потому и радуется!

Наконец он распрощался с пани Людвиковой. На веранде он ещё раз обернулся и сказал:

– Ну, мы ещё увидимся с тобой!

Пани Людвикова снова пошла ощипывать гусей.

Я остался один. Через окно мне было видно, как на дороге за нашим забором учитель разговаривает с каким-то мальчишкой. Экзаменует, конечно! Во дворе кричали гуси, которых ощипывала пани Людвикова. А я опять разозлился и на себя, и на Пети-пасы. Я вспомнил, как однажды Генерал даже похвалил меня за то, что я знаю на память большой отрывок из «Старинных чешских сказаний».

Во всем виноваты Петипасы. Руда был прав: это самое отвратительное место в мире! Тут над тобой смеется девчонка в голубом платье, а потом тебе устраивает экзамен незнакомый учитель.

4

Стремясь хоть как-то разогнать мрачные мысли, я выбежал во двор к пани Людвиковой. Она ощипывала гусей, а я красил им зеленой краской хохолки, чтобы они не потерялись. Наконец мы ощипали последнего гуся, и пани Людвикова сказала:

– Теперь, Тоник, иди погуляй и возвращайся к обеду.

Я побрел к садовой калитке. Там я встретил пана Людвика. Он только что возвратился из Праги, и от него ещё пахло заводом, как от нашего папы. Пан Людвик выглядел постарше пани Людвиковой. У него были совершенно белые волосы и такая же белая борода. На голове красовалась фуражка с золотым якорем и лакированным козырьком, на ногах – огромные ботинки. Шел он вразвалку. Едва увидев его, я сразу подумал: видно, бывший моряк!

Он наклонился ко мне, ухватил меня под бока, приподнял над землей: – Глаза как у отца, настоящий Гоудек! – И давай вертеть меня в разные стороны и разглядывать. – И нос такой же… Ну прямо вылитый отец!

Наконец он поставил меня и спросил:

– Что ж ты не пришел к нам на завод? Ведь ты же, кажется, собирался?

Но разве я мог признаться ему, что все уже разузнал о Петипасах от Руды Драбека? Ещё обидится!

– Ну ладно, главное, что ты уже здесь, – сказал пан Людвик.

Голос у него был низкий и слегка хриплый, как у заправского моряка. Потом он добавил уже чуть по тише:

– Я слышал, ты рыбак. Это похвально! Только смотри, будешь вечером копать червей – осторожнее с цветами на клумбах. Рвать их тоже не надо, пани Людвикова этого не любит. Хотя на что тебе цветы – ты ведь не девчонка.

Из открытого окна кухни выглянула пани Людвикова. Она шутливо погрозила пану Людвику горшком, который держала в руке.

– Из-за твоей болтовни парню и погулять не придется.

– А ведь верно, мать, не придется. – Пан Людвик прищурил глаза и посмотрел на небо: – Не успеем мы поесть, как начнется дождь.

Теперь уж я не сомневался, что пан Людвик бывший моряк.

Я успел выпить полкружки молока и доесть первый рогалик, как вдруг в кухне потемнело. Когда я допил молоко, деревья в саду зашумели, в воздухе запахло сыростью, и через открытое окно на пол кухни упали первые капли дождя. А когда я доедал второй рогалик, за окном уже вовсю лил дождь.

Пан Людвик, отдыхавший на кушетке, посмотрел на меня, прищурив один глаз. Словно подмигивал мне:

«Ну как? Старые моряки немножко разбираются в погоде, а?»

Пани Людвикова вымыла посуду и убрала её в буфет. Я уселся да скамейке около печки – оттуда было удобнее смотреть на папа Людвика. Когда он закрыл глаза и задремал, я принялся его разглядывать, – ведь надо же мне будет после каникул рассказать ребятам, что представляет собой настоящий моряк.

Пани Людвикова гладила белье. Я смотрел, как она водит утюгом по гладильной доске, и вдыхал пар, поднимавшийся от белья.

Внезапно круглые часы на стене пробили восемь. Я, наверное, уснул в своем углу около печки.

Дождь за окном стал тише. Пан Людвик сидел у накрытого стола, резал ножом хлеб и спрашивал меня:

– Ну, как спалось? На тройку или на пятерку?

Есть мне совсем не хотелось, но от пани Людвиковой было не просто отделаться.

– Этак, братец, ты у меня не очень-то поправишься! Неужели ты и дома ешь, как воробей?

– Дома я ем, но…

– Но, – не дал мне договорить пан Людвик, – у нас ты будешь есть так, чтоб за ушами трещало! Посмотри-ка сюда!

Он взял горбушку хлеба и вырезал у неё середку.

– Построили корабль…

Он отрезал ножом кусок масла и намазал оставшуюся часть.

– Корабль хорошенько просмолили…

Затем прилепил середку и сверху положил большой кусок сыра.

– На мостик поднялся толстый капитан, и пустился корабль в плавание.

Он подал мне кусок и приказал:

– А сейчас наш корабль должен войти в бухту, да поживее.

Я откусил хлеб и твердо решил, что теперь на больших переменках буду есть только такие горбушки.

– А сколько хлеба съел наш Ярка под эту при сказку! – сказал с довольным видом пан Людвик, принимаясь за газеты.

Пани Людвикова вышла во двор запереть гусей и кроликов.

Вернувшись, она отвела меня в комнату, постелила постель, налила воду в умывальник и пожелала спокойной ночи.

И вот я остался один. Двери были приоткрыты, и я видел, как постепенно темнеют прозрачные стены веранды. Спать мне совсем не хотелось. Я уже выспался на скамейке у печки.

Стало почему-то грустно. Я сел к столу, и мне вдруг вспомнились папа с мамой. На Лазецкой мельнице я спал в одной комнате с Иркой Корбиком, и мы долго разговаривали перед сном, пока глаза не закрывались сами собой.

В кухне зажегся свет. Под дверями появилась светлая полоска. Потом на секунду исчезла – это мимо дверей прошел пан Людвик или пани Людвикова. Интересно, были на корабле, где служил пав Людвик, светлые полоски под дверями? Едва ли. На корабле двери должны быть плотно пригнаны.

А может, судно пана Людвика когда-нибудь терпело кораблекрушение? И я начал сочинять историю о том, как произошло кораблекрушение и как пан Людвик остался на судне совсем один. Все остальные моряки давно уже сели в шлюпки и отвалили от борта, а пан Людвик кричал им в темноте с тонущего корабля:

«Ребята, главное, помните, где Полярная звезда! Не то собьетесь с пути!»

А сам в это время шагал по палубе и смотрел на гневно ревущее море.

Дойдя до этого места, я решил проверить, не смогу ли уснуть, и закрыл глаза. Но через минуту они снова открылись как ни в чем не бывало. Пану Люд-вику, который стоял среди обломков на палубе корабля, тоже было не до сна. Корабль то поднимало на гребень волны, то вновь бросало на утесы. А пан Людвик упорно вглядывался в небо и все повторял:

«Только бы увидеть Полярную звезду! Руль, кажется, ещё в порядке. Возможно, и удастся дотянуть до Берега Слоновой Кости».

Но небо было сплошь затянуто свинцовыми тучами, среди которых сверкали огненные зигзаги молний.

В комнате стояла густая тьма. Я встал, отошел от стола и зажег свет. Затем уселся на край кровати, разулся, но спать мне все равно не хотелось. Босые ноги коченели на холодном полу. Вот так же, наверное, коченел от студеной воды и пан Людвик, когда стоял на палубе тонущего корабля и смотрел в грозную темноту.

«Нужно исполнить последний долг», – сказал пан Людвик. Он оставил руль и направился к люку. Вода пенилась у его ног. Палуба выступала над волнами лишь сантиметров на десять.

Внизу, в капитанской каюте, пан Людвик взял судовой журнал, морские карты и засунул их в бутылку, в большую бутылку с широким горлышком. Потом он прочно запечатал бутылку, осторожно погасил фонарь и подошел к иллюминатору.

Впрочем, сначала он должен был написать последнее распоряжение. Он снова зажег фонарь, распечатал бутылку, вынул журнал и на последней его странице приписал:

«Судно „Южный крест“ сегодня в 2.00 потерпело бедствие у незнакомых берегов. Нашедший эту бутылку должен немедленно передать её в нераспечатанном виде в ближайший порт. Последнее приветствие всем. Капитан Людвик».

Затем он вновь запечатал бутылку, снова погасил фонарь и снова подошел к иллюминатору. Ещё секунда – и бутылка полетит в море.

Но тут что-то царапнуло снаружи стекло иллюминатора. Или это мне действительно послышалось? Дальше сочинять я не мог. История о капитане Людвике становилась слишком напряженной. Я чувствовал: ещё немного – и мне станет по-настоящему страшно.

Надо скорее лечь и уснуть. Я достал из шкафа пижаму и хотел было переодеться. И вдруг меня словно кто-то толкнул: «Взгляни на веранду!»

Я взглянул и замер на месте. Через стекло веранды на меня тоже что-то смотрело! Я быстро зажмурил глаза, потер их кулаком и снова открыл.

На меня по-прежнему что-то смотрело. Но теперь это «что-то» слегка пригнулось и сделалось ещё больше!

У меня задрожали ноги, и я три раза сказал себе;

– Никаких привидений на свете не бывает!

Это меня немного ободрило. Но не очень. Мысли в моей голове сразу начали перескакивать с одного на другое:

«Может, это кошка?.. Но на чем она сидит?.. Тогда, собака?.. Нет, не собака!.. Почему?.. Просто видно, что это не собака!.. Так что же это?»

Я рассердился на себя, быстро бросился на веранду и распахнул дверь.

В саду было темно, капли дождя падали с деревьев с таинственным шорохом. Тропинка около веранды была пустой.

Где-то в Петипасах на столбе горела электрическая лампочка. От неё падал слабый свет на тропинку как раз в том месте, где она поворачивала к садовой калитке. И тут я снова увидел «это»! «Оно» тихонько завернуло за угол и исчезло.

Я бросился вслед за «ним». Перед самым углом дома я остановился и выломал прут. Затем осторожно завернул за угол. Там ничего не было.

И вдруг я увидел «это» в третий раз. «Оно» только что нырнуло в черную густую тьму под куст бузины, растущий у садовой калитки. Я обежал куст с другой сторонкой наткнулся на железную ограду. Тут я увидел такое, что страшно сказать.

Сразу за нашим забором проходила широкая дорога в Петипасы. На дороге было, конечно, светлее, чем в саду под деревьями. И вот я увидел – по дороге бежало «это», а головы у него не было.

В это время залаяла собака в домике через дорогу; к ней присоединилась вторая, затем третья, в через минуту все собаки в Петипасах разразились громким лаем.

Не знаю, как я попал обратно, но попал я туда довольно быстро. Не помыв даже ног, забыв совсем про пижаму, я пулей влетел в комнату, нырнул в постель и натянул на себя перину.

Страх мало-помалу проходил. Вскоре я даже мог сосчитать в уме, сколько будет пятнадцать умножить на семнадцать. Но встать и погасить свет я все же не отважился.

Немного погодя открылась дверь из кухни, и пани Людвикова тихо окликнула меня: – Ты ещё не спишь?

Я быстро закрыл глаза, чтобы пани Людвикова не спросила, вымыл ли я ноги.

Она вошла в комнату, закрыла дверь на веранду и погасила свет. Затем вернулась на кухню, оставив дверь за собой полуоткрытой, чему, честно говоря, я был даже рад. Я повернул голову на подушке так, чтобы видеть свет в кухне, и стал размышлять, что же это я видел за забором. Неужели всё-таки привидение? Не может быть!

Но, если это не привидение, тогда что же это? Так и не найдя ответа, я решил, что рано утром напишу обо всем Руде Драбеку. После этого я поправил подушку под головой и начал придумывать письмо Руде. Начать я решил как можно спокойнее, а то он подумает, что я совсем струсил.

«Милый Руда, ты, наверное, очень удивишься, получив от меня письмо. Прежде всего должен тебе сказать, что ты оказался прав. Петипасы мне совсем не нравятся. Сюда и вправду можно добраться простым поездом, который останавливается даже в Хухлях. Каких-то двадцать пять минут – и ты уже на месте. Дома здесь самые обыкновенные, а деревья очень пыльные, как ты и говорил. В саду у шлагбаума вечно торчит девчонка в голубом платье и смеется над каждым мальчишкой, выходящим из поезда. На реке я ещё не был. Но зато мне уже устроил экзамен петипасский учитель. Он задал мне страшно трудный вопрос о Кази.

Единственная радость – это пан Людвик.

Приходилось ли тебе когда-нибудь жить у настоящего моряка? Так вот, пан Людвик, у которого я теперь живу, бывший моряк. По-моему, он даже был капитаном корабля, некогда потерпевшего крушение. Когда я вернусь в Прагу, я расскажу тебе захватывающую историю о корабле „Южный крест“. История эта длинная. В письме о ней не расскажешь.

Да, Руда, ты случайно не забыл рассказать мне тогда про такую вещь: что бегает по ночам в Петипасах без головы? Станда Калиб наверняка рассказал тебе об этом. Прежде чем ты уедешь в свое Гуменное, зайди к Станде и выспроси его хорошенько. Обязательно!»

О чем бы ещё написать Руде? Но, как я ни старался, так ничего и не придумал. Оставалось только наклеить на конверт марку в шестьдесят талеров, чтобы Руда мог мне ответить. Затем я повернулся на другой бок и уснул.