Текст книги "Выдуманная история невыдуманной души"

Глава 3
Природа человека не продумана совсем или же продумана так хорошо, что любая мелочь кажется нам ловушкой

Я начал быстро поправляться. Кроме случайных мыслей и редкой боли в плече, ничего не напоминало о том дне на поле боя. Оно и верно, воспоминания въедаются в память только через чувства и ощущения, и чем больнее это чувство, тем дольше ваши мысли будут приводить вас к истокам воспоминания. Пятнадцатого сентября меня перевезли в поместье в деревне Тентелевка близ Петербурга.

Ничто не освещало нам дорогу, кроме звезд. Казалось, что лошади идут на ощупь, доверяясь старому ямщику, который в кромешной тьме напоминал о своем существовании только светом уголька в его трубке и тем, что время от времени кряхтел на нынешнюю власть и погодные условия. Еще он говорил о своей жене, о детях, что всех надо кормить и что все держится на нем. Говорил он так тихо, будто изливал душу лошадям, а лучший слушатель тот, что молчит. Но время от времени, я желал, чтобы эти лошади заговорили и он уже заткнулся.

Когда мы прибыли, на улице стояла тихая тьма. Прохладный ветер встречал меня легкой пощечиной по лицу. Ямщик что-то пробормотал лошадям, и те остановились. Здесь было комфортно, кругом ни души, это навивало мысли об одиночестве. О страшном одиночестве. Нестрашно быть одному среди людей, страшно быть одному без людей. Выйдя из кареты, я вздохнул полной грудью, подняв свои глаза к звездам.

«Потрясающе», – подумал я.

– Александр Юрьевич, мы приехали, извольте, я помогу вам, – обратился ко мне ямщик.

На вид ему было около 50–60 лет. Коренастый мужик невысокого роста, усы явно ему шли, а на правой щеке был шрам. Складывалось такое ощущение, что одно без другого быть не может.

– Спасибо. Кстати, как тебя звать?

– Петр Игнатич, можно просто – Петр, – всякий раз он еле заметно дергал голову влево – возможно, нервный тик, но все же это бросалось в глаза.

– Ну что ж, Петр Игнатич, думаю, вы можете выгружать багаж. Только вот надо найти хозяйку дома. Уже поздно, и я хочу спать.

– Не волнуйтесь, Александр Юрьевич. Эту тетку я знаю, а ваш отец уже осведомил меня, что да как.

Я направился к дому, дверь отворила женщина. Она была в возрасте, ухожена и по-своему красива. Отец предупреждал, что в имении меня будет ждать сиделка, которая позаботиться обо мне. Звали ее Клавдия Васильевна.

– Наконец-то вы пожаловали, – сказала она, по-доброму вытирая руки о фартук, видимо, после готовки.

– Здравствуйте, Клавдия Васильевна. Извиняюсь за столь поздний приезд.

– Ну не стойте, не стойте, проходите! Вы, наверное, очень устали и голодны? – спросила она так, будто в чем-то виновата.

Желудок был пуст, но есть мне не хотелось. Наверное, это из-за нового места.

– Нет, я не голоден, а вот спать хочу.

– Тогда давайте я вас проведу в вашу комнату.

Она развернулась, и я пошел за ней.

Казалось, что внутри дом был больше, чем снаружи. Последний раз я был тут пару лет назад, это я помнил. А еще в детстве, так говорил отец. Родные стены, они будто мне что-то напоминают, но что, я так и не понимал. Комната располагалась на втором этаже. Дойдя до комнаты, Клавдия Васильевна пожелала мне доброй ночи и сказала, что о моих вещах позаботятся. Задув свечи и усевшись на кровать, я подумал, что не все так плохо, как кажется, и лег спать.

* * *

Здесь я провел восемь дней. Мне безумно тут нравилось. Я развлекался прогулками на природе, игрой на пианино и утопал в своих мыслях наедине с пером и моим дневником. Кстати, пару лет назад я пытался его сжечь, будучи пьяным, бросил его в камин, но тут же принялся доставать его голыми руками. На правой руке до сих пор остались ожоги. Этот дневник всегда олицетворял для меня мою душу. Пошарпанный, обгорелый, некрасивый и брошенный. И любой, кто пытался взять мою душу голыми руками, непременно получал ожог.

«Я дурно устроен. Что-то сломилось во мне, и это что-то – человеческое. Во мне сплошные параллели жизни, которые пересеклись. Внутри меня живут два существа, и оба разные. Одно холодное и бесчувственное, другое очень ранимое и восприимчивое, первое не боится ничего и считает, что тайны и есть движение, существование жизни, а второе наоборот, очень трусливое, предпочитающие оставить все как есть, нежели что-то переменить. Но есть одно, что объединяет этих двух: они жадно ненавидят себя за то, что просто существуют. Мне очень больно и приятно думать за двоих, приходится вечно с кем-то из них соглашаться, а эти оба – я.

И тем не менее: Я – лучший свой друг и Я – худший свой враг.

Я могу смотреть на умирающего человека и в то же время думать о том, что буду есть на ужин, а могу увидеть, как собака разодрала кота и неделю ходить с каменным лицом.

Может, там, наверху, кто-то проиграл мою душу? Ибо я ее не ощущаю, но она была! В этом я уверен, правда, не помню, каково это – ощущать теплоту внутри».

16 сентября 1840 года.

* * *

– Александр Юрьевич! К вам гости! – прокричала Клавдия Васильевна с первого этажа.

И кто мог ко мне пожаловать? Никто не знал, где я нахожусь помимо отца, да и я никого не ждал.

Не дождавшись моего ответа, дверь в мою комнату отворили, пустив в нее свет, а он в свою очередь обвел контур гостя.

– Ну, здравствуй, друг сердечный! – вошедший образ развел руками, я попытался его разглядеть.

Это был Максим Дронов. Мой товарищ, считавший меня лучшим другом. Ему 26 лет, среднего телосложения и наивного склада ума. Широкоплечий и слащавый на лицо, все в нем напоминало юношу, но никак не мужчину.

– Рад тебя видеть, – сказал я, вставая с кровати.

Мы крепко обнялись, и он сходу начал расспрашивать:

– Что произошло? И как ты себя чувствуешь? Мне сказали, что врачи тебя еле спасли. Выходит, ты счастливчик.

– Ох, давай об этом позже. Я надеюсь, ты останешься тут на некоторое время? Думаю, нам есть что рассказать друг другу. И как ты узнал, что я здесь? – я прекрасно понимал, как он узнал и зачем это сделал отец.

– Выходит – останусь. Твой отец посчитал, что хватит тебе быть одному, – он одобрительно улыбнулся.

Мы вышли во двор. Погода была очаровывающей, уже темнело, и сумрак поглощал все вокруг. Ощущалось присутствие чего-то необычного. Я был не готов к встрече со случайными гостями, а когда ты в одиночестве, любой человек – случайный гость и ваше родство, если оно есть, совсем тому не показатель, чтобы не считать его случайным. Одиночество подразумевает душевное состояние, а не то, сколько людей рядом с вами. Усевшись на веранде, мы заговорили.

– Ну, рассказывай. Как тебе тут и что со здоровьем?

– Я быстро поправляюсь, спокойствие явно идет на пользу.

Почему люди так часто делятся своими переживаниями, будто думая, что после того, как они с кем-либо ими поделятся, то переживания поделятся на два!? Всем абсолютно плевать, а кому не плевать, все равно не ощутят того, что ощущаете вы.

Мне неинтересно обсуждать мои тяготы, я перевел тему.

– А как наш клуб? Все так же весело и беззаботно?

До ссылки я состоял в клубе молодых поэтов. Не сказать, что я хорошо пишу, просто это было единственное место, где избалованная молодая знать имела свободу слова и действий. Именно поэтому я вступил туда, мне доставляло удовольствие принимать участие в дебатах, в которых темы выбирали наиболее острые, о каких в народе предпочитают умалчивать. Скорее всего, в ссылку меня отправили именно из-за этого клуба, но ничего, я ни о чем не жалею. В этом клубе мы собирались вечерами и чаще всего раз в две недели в пятницу. Как правило все заканчивалось пьянством и редко – драками, но зрелище того стоило.

– Кто-то считает тебя героем, а кто-то глупцом. Но слухи быстро дошли до наших «верхов», так что о тебе там не забывали.

– Больше склоняюсь к глупцу, а впрочем, неважно, что говорят.

Подул прохладный ветер, листья деревьев начали биться друг о друга, издавая шелест.

– Ты неплохо выглядишь. Когда собираешься съезжать отсюда?

– Еще не загадывал, но с твоим приездом желание уехать появилось. Думаю, это обусловлено скукой. Здесь, кроме меня, нет мне товарищей.

– Может, завтра поедешь со мной? Я собираюсь на бал, Хрупские приглашают. Высший свет, – он поднял правую руку вверх и улыбнулся. – Они считают, что сейчас это просто необходимо. Якобы из-за событий на Кавказе должно быть хоть что-то, что может послужить весельем, даже в такое время. Ну, так что? Тебя будут рады видеть, – Максим откинулся на спинку стула и закинул за спинку одну руку, скрестил ноги и сел вполоборота. Жалкое зрелище, выглядело так, будто он пытается придать своей персоне важность тем, что это он меня приглашает на столь знаменательное событие. Впрочем, может мне это просто казалось.

– Выходит радоваться мелочам? – мои губы скривились в презрительной улыбке.

На самом деле это все ложь. Виктория Хрупская, мать Натальи Хрупской, все никак не может выдать последнюю замуж и ищет любой способ, чтобы это сделать. Пока безрезультатно. И хотя девушка недурно выглядит и имеет неплохое приданое, с женихами у нее не клеится: слишком уж она требовательна и наивна одновременно. Если бы ей попался мужчина, понимающий подобную женскую натуру – она потерпела бы крах.

– Что-то в этом роде. Но я хочу поехать, и поеду.

– Хорошо, я тоже. Надо будет попросить кучера, чтобы отвез.

Странно, но он больше не спрашивал и не заводил разговор о войне, будто забыл, почему я тут и что совсем недавно спрашивал об этом. Видимо, не хотел мне напоминать, да и мне было как-то все это безразлично.

Мы вели диалог до глубокой ночи. Клавдия Васильевна давно уже легла спать, а свечи одна за другой таяли у нас за столом, жертвуя собой ради временного света. Ветер затих, и складывалось впечатление будто улица – это одно большое помещение, а мы разместились в гостевой. Все мы.

Наговорившись, мы отправились спать. Я лег с мыслями о предстоящем вечере и о приезде товарища. Я и хотел, и не хотел его видеть. Не знаю почему. Может, мне не хватало одиночества? Глупость. По мне, так одиночество – это пустота. Разве может быть мало пустоты?

Глава 4
Восторженность. Отверженность

– Просыпаемся! Сегодня нас ждут приключения и веселье! Ну же, вставай!

Открываю глаза и вижу Максима при параде, скачущего по комнате. Он как ребенок, которому только что дали то, чего он так долго жаждал.

– Что за хорошее настроение? Глядя на тебя, мне становится тошно, – я отвернулся от него.

– Вот ты скряга! И откуда в тебе столько пессимизма и мрачности? Сегодня – новый день, и он обещает быть запоминающимся! Я наконец-то приглашу ее на танец, а позже постараюсь уединиться с ней где-нибудь подальше от людских глаз. Я расскажу ей о своих чувствах! – он просто сиял от счастья.

Подумать только, это счастье он вообразил себе сам! Я посмотрел на него, а ведь оно того стоит. Зачастую, мы многое выдумываем и в этот миг мы по-настоящему счастливы, ведь в наших мыслях все так, как мы хотим. И пусть в реальности все будет иначе, или же не будет вообще, но мечтать стоит, хотя бы ради такого маленького счастья.

К слову, он говорил о Екатерине Ротерндамской. Девушка имела немецкие корни. Очень красива и стройна, более о ней я не мог сказать ничего, а посему она такая же, как все. Про таких обычно говорят: «Да что он в ней нашел?» Но как ни странно, обычно в таких что-то, да находят.

– Прямо-таки пригласишь? Сам? На балу? – у меня получилось это произнести с доброй иронией. Губы мои расплылись в улыбку, и его явно задевало то, что я сказал.

– Александр Юрьевич! Спускайтесь завтракать, стол уже накрыт! – с первого этажа послышался голос Клавдии Васильевны. Я отодвинул голову и посмотрел за Максима в коридор, будто пытаясь увидеть ее.

– Ты ничего не понимаешь. Она не такая, как все. К ней нужен особый подход! – он подошел к столику, на котором была ваза с астрами и, словно они – это Екатерина, нежно к ним прикоснулся и продолжил. – Да и хочу я все как-то по-особенному, ведь она – олицетворение моих снов и желаний! Я просто не мог позволить себе спонтанно завести с ней беседу или, того хуже, пригласить на балу, – взяв паузу, он добавил: – Она – тонкая натура. Все это время я думал, что скажу и как поступлю…теперь – я готов, – после этих слов он чуть не разбил вазу, но успел неловкими движениями ее поймать. «Очень символично», – подумал я.

Казалось, что его нос вот-вот коснется потолка, ибо он его явно задрал, воодушевленный своей последней фразой.

Все это я находил смешным, и мне не терпелось посмотреть на это со стороны. Но больше всего я получал удовольствие, когда разрушал человеческую веру в прекрасное. Ужасный характер или хороший учитель?

– Ну, хорошо, не буду вдаваться в подробности. Надеюсь, все увижу сам, – моя улыбка вновь опустила его с небес на землю.

* * *

На улице стоял прохладный вечер. Небесную гладь скрывали пепельные облака, изредка был слышен гром и мелькание молний озаряло все вокруг. Из-за ярких вспышек складывалось ощущение, что все живое дергается от испуга, испуга неизвестности, но как только вспышка пропадала, все становилось на свои места и продолжало существовать как раньше. Прямо как солдат, дающий обещания Богу перед боем, что если тот его защитит, он непременно начнет ходить в церковь и соблюдать все посты, но как только бой заканчивался, так все обещания сразу же забывались. И так до следующего боя. Видимо, любая человеческая вера должна подпитываться страхом, иначе ее ценности не будет вообще.

Наверняка будет дождь. Перед нами стоял изысканный дворец. Гости съезжались отовсюду, все в прекрасных нарядах и масках любезности. Я посмотрел на Максима. Он ничего не замечал, ведомый своими мыслями он вообразил, как должен пройти этот вечер, заранее написав сценарий. Ох, бедный Максим, как бы не так!

– Напомни-ка мне, чем занимаются Хрупские? – спросил я.

– Я особо не интересовался. Глава семейства был не последним человеком в городе, а после его смерти все перешло в наследство семье. Это все, что я знаю. В целом, они скрытные люди и только свой достаток выставляют напоказ.

Я отвел глаза.

– Ну что ж, пожалуй, мы пойдем. Нас там заждались.

Честно говоря, я не любил балы. Все казалось очень наигранным, а местами нелепым.

Приезжающие гости должны были свидетельствовать свое почтение в виде приветствия, прежде всего перед хозяевами. Девицы появлялись на балу исключительно в сопровождении матерей или пожилых особ, которые зорко следили за своими подопечными. Давали им советы и искали кавалеров для танцев, если была такая необходимость. Девушка могла явиться на бал и в сопровождении отца, который представлял ее своим знакомым. А ему представлялись кавалеры, желающие танцевать с его дочерью. Как правило, хозяин или хозяйка дома просили знакомых кавалеров приглашать на танцы дам, вынужденных, чаще всего из-за внешней непривлекательности, сидеть в сторонке. В любом случае, не полагалось внешне проявлять душевного страдания, разочарования или даже плохого настроения. На балу должно было приятно улыбаться и непринужденно поддерживать светский разговор. Каждый из высшего света знал эти «законы» и соблюдал их.

Получается, что обычный бал служит примером морали и нравственности общества, а я, как ярый ненавистник этих двух понятий, просто не хотел все это соблюдать.

– Здравствуйте. Мы рады вас видеть на нашем скромном мероприятии. Максим, познакомьте нас с этим молодым человеком, – заговорила дама в желтом платье, на вид ей около 40 лет, но наверняка она старше.

Она выглядела очень сдержанно, а вот девушка краснела от моего взгляда.

Только что она проиграла, подумал я и непроизвольно улыбнулся.

– Здравствуйте, Виктория Алексеевна. Мы не могли не приехать к вам. Это… – не успел он договорить, как я заговорил и вставил свое:

– Пожалуй, я сам. Меня зовут Александр Чернов, – я взял женщину за руку и поцеловал ее – все в лучших традициях.

Максим не придал моему поступку значения, он привык к моим выходкам.

– А кто эта милая барышня? – я взглядом показал на Наталью и проделал с ее рукой то же самое. Рука ее была холодная, она явно ощутила жар моих губ. Я чувствовал ее волнение.

– Это моя дочь, Наталья. Она у меня просто душенька, – девушка засмущалась еще больше.

Наталья и вправду очень красивая. Ее красное платье подчеркивает ее прекрасную талию. Глаза ее непорочны, она невинная и чиста, но все в ней говорит о том, что она бунтарка по натуре и все ее нутро живет в вечной войне с чужими мнениями, пересекающимися с ее позицией относительно всего.

– Александр Чернов? Мы многое слышали о вас, – она улыбнулась.

Мимо нас прошла дама, и я резко почувствовал аромат мускуса, ванили и амбры, этот аромат схватил меня под руку и перенес в мои воспоминания, мои болезненные воспоминания, терзающие душу. И вот ведь вздор! Я не мог вспомнить эти воспоминания, но мне становилось не по себе. К счастью, я не показал этого и, не совсем помня, что сказала Виктория Алексеевна пару секунд назад, я ответил, надеясь угадать:

– Верьте каждому слову, – нелепая пауза, и я добавил: – Будем знакомы!

Я уже не смотрел на наших собеседников, а даже повернулся вполоборота, пытаясь глазами найти ту даму и вновь почувствовать этот аромат, который причинял мне унизительную боль. Но я только терялся в догадках, кто это мог быть и что за неощутимая боль терзала мое сознание.

– Вы так уверены, что слухи о вас положительны? – девушка не могла долго молчать и съязвила.

Я посмотрел на нее, и она тут же опустила глаза в пол.

– Напротив, я уверен, что большая часть слухов обо мне скверны. Однако то, что я подвергаюсь этим слухам, мне уже льстит. Я бы даже сказал, что я польщен, – я позерски наклонил голову в ее сторону, всем видом показывая, что жду ответ, на которой мне есть что ответить. Ответ не заставил себя долго ждать («С ее то характером!» – подумал я):

– Интересно, почему?

– Сплетни рождаются только из-за интереса к личности или же зависти. Разве это не должно мне льстить?

– А что с вашей рукой? – Виктория Алексеевна отвела удар от дочери.

– Ничего серьезного, – я улыбнулся и перевел тему: – Виктория Алексеевна, позвольте мне пригласить вашу дочь на танец. Я думаю, она не будет против, – я не отводил глаз от Натальи

– Не будет, – не дождавшись ответа матери, сказала она.

Я посмотрел на ее матушку, и та одобрительно кивнула.

– Удачи, Максим! – сказал я с усмешкой товарищу, на что он ответил кивком и с серьезным видом, будто не поняв, что я имел в виду, продолжил беседу с Викторией Алексеевной.

Мы направились в зал и, пока шли, Наталья неловко молчала, лишь изредка любезно кланялась, приветствуя знакомых гостей. Она чувствовала мою уверенность и должна была ответить тем же.

– В каких танцах вы сильны, Александр Юрьевич?

Забавно, откуда она знает мое отчество? Я посмотрел на нее, мои губы скривились в подозрительной улыбке. Кажется, она поняла свою оплошность и неловко отвела взгляд в пол, отведя локоны своих волос за ухо. «А она не так глупа, как мне казалось».

В свою очередь, я не знал ее отчества, и мне пришлось обойтись без лишней любезности.

– Я танцую абсолютно все… Даю вашему желанию выбор.

– В таком случае – мазурка.

– Принимаю.

Весь танец мы молчали, а в момент сближения я крепко прижимал ее к себе. Так, что порой ей было тяжело вздохнуть. Я ощущал ее прерывистое дыхание, она ощущала мою грубость и настойчивость. Все это было похоже на войну, битву стихий, но никак не на обычный танец, который наблюдали все вокруг. Окружающие нас пары были однодневными мотыльками, когда мы целым вулканом и каждый раз, когда мы прижимались, вулкан извергал лаву, и будь в действительности это так, то мотыльки бы летели на наш свет, но тут же сгорали. Когда танец закончился, я поцеловал ее руку и незамедлительно направился в сторону выхода. Она была явно не готова к такому развитию событий, и это играло мне на руку. Ведь если ты хочешь взять вверх над человеком, то он никоим образом не должен ощущать себя в своей тарелке.

Остановившись у двери, я осмотрелся и увидел лестницу, ведущую на второй этаж. Я не торопясь поднялся по ней в надежде найти комнату и уединиться. Такую комнату я нашел. Прохожу без стука. Она пуста. В ней мрачно и, кроме тусклого камина, ничего не освещало ее. Тут были полки с книгами, пианино, диван и два кресла со столиком.

Складывалось ощущение, что сюда приходят, чтобы отлучиться от этого мира и увязнуть в своем.

Я пододвинул два кресла друг к другу. На одно положил свое туловище, на другое – ноги. Было весьма удобно. Мои глаза остановились на столике. Он был не простой – двухъярусный. На нижнем ярусе были бутылки и четыре стакана с каждой стороны. Взяв одну из бутылок, я откупорил пробку и налил себе немного в стакан. Это было вино.

Атмосфера была захватывающая: я один в комнате, легкий хруст слышался из камина, безмятежные огоньки будто грызли древесину, а отголоски теней бегали по комнате, и, лишь иногда, из камина слышался резкий треск и пара искр вылетали в какой-то непонятной надежде и тут же гасли.

Интересно, кто разжег камин? Видимо, кто-то готовил эту комнату для себя.

Я сидел наедине со своими мыслями и вином минут десять. Этого хватило слегка одурманить мой разум и притупить чувства. Чуть слышные шаги. Будто кто-то крадется за дверью. Но я и не подумал вставать. Дверь отворилась, и я увидел ее. Предсказуемо. Я не ошибаюсь в том, что касается души человеческой.

Это была Наталья. Своим взглядом она встретилась с моим и, оглянувшись вокруг, спросила:

– Я не помешаю?

– Нет, – ответил я, – присаживайтесь.

Она одна, видимо, матушка ее уже ищет.

– Вы будете вино? Заранее извиняюсь за свою дерзость, но я не смог устоять и открыл одну бутылку. Надеюсь, она не коллекционная, – я достал стакан и принялся разливать.

– Не извиняю! Но уже поздно, а пить я не хочу, – она сказала это с дерзостью, присущей молодым особам, которые пытаются хоть как-то проявить свой характер. Например, съязвить собеседнику.

Что ж, это еще проще: я был знаком с таким, и мой интерес лишь разгорелся.

– Да бросьте! Мы пьем вино, плохих последствий быть не может! – я все же налил и поставил стакан рядом с ней. Бутылку поставил на пол.

– Я и не беспокоюсь о последствиях! – она протянула руку к стакану и сделала глоток – что и требовалось доказать.

Как же все-таки легко влиять на женский пол извне. Мне потребовалось лишь создать благоприятную ситуацию и дать возможность не согласиться со мной. Но, не согласившись со мной, она согласилась куда больше.

Я снова непроизвольно улыбнулся.

Кажется, она поняла свою ошибку и поспешно поставила стакан на место.

– Вы знали, что я приду, так?

Искра стрельнула из камина и, упав на пол, тут же погасла.

– Знал, – честно сказал я.

– Получается, вы все спланировали?

– Я не планировал, – она снова опустила глаза, будто внутри ощутила свою ненужность. Девушкам просто необходимо быть нужными по их природе, не надо пытаться это понять, это нужно просто принять, как должное и что-то необратимое. – Хотя лучшее, зачастую, происходит случайно, – я тут же исправился и приободрил ее, смотря в свой стакан и улыбаясь оттого, что я все знаю наперед.

– Вы очень обсуждаемая личность среди молодых девушек. Что они все в вас нашли?

– А что вы? – я сбил ее с толку.

– А что я?! – она крайне неестественно удивилась, поправив неудобное платье между грудями.

– Каким вы видите меня? Я вам не нравлюсь? – веду беседу и разглядываю огонь.

– Вы самолюбивый эгоист, думающий только о своем благе. У вас нет ни сердца, ни души, – она снова поднесла стакан к губам, не поверив, что произнесла мне такое в лицо. Сделала глубокие два глотка.

Мы замолчали.

– А почему вы не спрашиваете, что я думаю о вас? – я сделал серьезный вид, нахмурив брови и сжав скулы.

– Мне неважно, что вы думаете обо мне, – она соврала и сделала еще глоток.

– Позвольте, я налью вам еще, – налив чуть больше, я снова заговорил.

– Вы мне представились очень милой и ранимой натурой. Вы очень чувственны, хотя пытаетесь это скрывать всеми возможными способами, – я снова взял паузу, она не была готова это услышать.

Было видно ее волнение, и, если бы не треск камина, то наверняка был бы слышан стук ее сердца. За нами в окно наблюдали звезды, казалось, что те из звезд, которые проявляли интерес к нашей беседе, горели ярче, а луна, очнувшись от дневной спячки, казалась фонарем, висевшим в небе, бьющимся с тьмой, чаще проигрывая из-за туч, которые время от времени скрывали ее из виду.

– Вы всегда делаете то, что хотите? – спросил я все также смотря в огонь и попивая вино.

– Наверное, я не понимаю вашего вопроса. – опять опустила глаза в пол.

Встав, я поправился и непринужденно сел рядом с ней. Держа ее руки, я смотрел ей прямо в глаза, мне было неважно, что она скажет, ведь у меня были в распоряжении ее глаза. Да и вообще, любого человека можно прочитать по его глазам, ведь это отражение души. Можно ли подделать отражение?

– Вы будто что-то пытаетесь прочесть в моих глазах. Вам нравится копаться в людях?

– Вы любите фрукты?

– Да, но причем здесь это?

– Вы любите фрукты, но зачастую не принимаете их такими, какие они есть и начинаете чистить, отделяя кожуру. Неважно, для чего вы это делаете, для вкуса или потому, что кожуру есть нельзя, – я улыбнулся. – Сладок плод без кожуры.

Она задумалась над смыслом сказанного мной. Ей понравилось сравнение, и она получила ответ на свой вопрос.

– Я безумно хочу ощутить ваш поцелуй на вкус… Один мимолетный поцелуй, подарите мне его. Однако если у вас нет желания целовать меня, я тут же выйду и оставлю вас.

Я ощущал, как мое последнее «оставлю вас» звучало эхом в ее подсознании.

Она не хочет, чтобы я уходил, хочет этот поцелуй и не может себе позволить такую близость, ведь меня она едва знает, и то – лишь по слухам, а слухи скверные. Что ж, можно считать эту встречу второй, ведь благодаря слухам ее уже познакомили со мной и мне это только на руку.

Как это знакомо!

Как правило, человека плохое всегда притягивает больше – ведь оно кажется таким неизведанным и находится под запретом, разве не интересно испытать что-нибудь, что вам ранее запрещали или от чего предостерегали?

Она все так же молча смотрела на меня и немного дрожала. Я взял ее руку, она была холодная. Да. То, что казалось волнительным для нее, не являлось таковым для меня.

Я положил свою руку на ее шею, затем отвел волосы от лица и тут же положил руку на ее стан.

– Закрой глаза и доверься мне.

Она закрыла глаза, но явно противилась второму.

Я медленно приблизился. На мгновение все поглотила тишина, которая исходила из нас двоих. Казалось, что даже огонь в камине пытался замолчать и все войны кругом остановились. Между нашими губами оставалось мгновение, ее дыхание стало прерывистым, а тело реагировало на мои прикосновения легкими судорогами. Едва я коснулся своими губами ее губ, мы слились в поцелуе. Он был очень нежным и робким. Чувствовалась ее неопытность, но это доставляло особенное удовольствие.

Вдруг она оттолкнула меня, закрыла глаза и поднесла руку к голове.

– У меня кружится голова, мне как-то неловко…

– Все хорошо, выпейте еще и сделайте пару глубоких вдохов.

Она посмотрела на меня презрительным взглядом, и в этом взгляде была написано: «А вы, видимо, уже не раз бывали в подобных ситуациях, раз знаете, что нужно делать».

Все это вранье, я импровизировал, и видимо, удачно. Ей становилось лучше.

– Продолжим наш диалог? – кажется, она пытается перетянуть на себя сложившуюся ситуацию. И как же все-таки быстро человек теряет страх, когда переступает через него.

– Давайте продолжим, – я налил себе еще.

– О вас ходит много слухов, и вы явно имеете известность среди молодых барышень. Почему вы такой?

– Какой? – я не ждал подобного вопроса после ее воодушевленного начала и нашего поцелуя.

– Холодный, мерзкий, бесчувственный… это можно называть как угодно, вы прекрасно понимаете, о чем я.

Что ею сейчас движет? Все очевидно! Ненависть! И ненависть эта к самой себе.

– Ах, вы об этом, – чуть помедлив, я добавил: – Мне проще быть таким, какой я есть. За мои двадцать шесть лет меня слишком часто предавали и ранили сердце. Теперь его нет. Ни доверия, ни сердца. Каждый период в моей никчемной жизни формировал монстра с циничными взглядами и бесчувственным рассудком. С каждым годом я каменел и разочаровывался в существе, которое называет себя «человек». А что есть этот «человек»? Груда костей и медленно гниющее мясо? – я сделал глоток. – Забавно, но важно то, какие мы внутри. Я противлюсь того, что вы называете любовью. Я смеюсь над тем, что вы считаете ценностями… – я хотел было продолжить, но что-то заставило меня поднять бутылку с пола, и, посмотрев на нее, я мысленно произнес: «Вино – напиток дьявола».

Оно позволяет открыть человеку то, что он так тщательно скрывал. Видимо, так оно и есть: «In vino veritas!»[1]1
  «Истина в вине» (лат.)


[Закрыть]

Все это время Наталья молча смотрела на меня с сожалением. Она была не готова услышать мною сказанное, видимо, она ожидала, что я начну оправдываться. В оправданиях нет никакого смысла! Даже если вы чего-то не делали, но люди посчитали, что виновны вы, то пусть так и будет. Ведь получается, что они были о вас именно такого мнения ранее, а случившееся лишь было удобным поводом.

– Получается, вы ничего не чувствуете? – она произнесла это с удивлением ребенка, который, изучая мир, открыл для себя что-то новое и загадочное.

– Я чувствую только боль, и это единственное, что напоминает мне о существовании моей души.

– Что же случилось с вами, чтобы вы такое могли говорить про себя. Вам всего лишь двадцать шесть лет! – прозвучало это так, будто я еще и виноват.

И как это получается у прекрасной половины любую ситуацию поворачивать в русло, в сторону которого дует ветер в их головах?

– Всего двадцать шесть, – я сделал вид, будто прослушал первую часть. – По-вашему, человек обретает опыт и мудрость количеством прожитых лет?

– Нет, но…

– Количество пережитых ситуаций и испытанных чувств! Вот, что важно. Да и этого может быть безумно мало. Все мы разные.

– Вы циник, а получается – пессимист, – она недовольно произнесла это оттого, что я перебил ее ранее.

– Мне всегда казалось, что циники – реалисты. В нас нет фальши и лести, которая так сладка на людской слух.

– А что насчет людей? Вы их ярый ненавистник?

– У человека все беды из-за человека. Человек рождает себе подобных, он же, убивает таковых. В этом мире есть все для жизни, но ему вечно чего-то не хватало. Он придумал материальные ценности, а позже стал рабом того, что создал сам. Истинные ценности – нематериальны, – небольшим глотком я смочил рот и отвел взгляд на камин: пламя уже не горело так ярко, как вначале.

Вот оно, пламя жизни! И чтобы его поддерживать, надо вечно подбрасывать дров, а мое пламя, видимо, для начала надо хотя бы разжечь.