Текст книги "Военная хроника 1944-1945"

Подходит генерал Рыбалко к браво стоящему пожилому солдату и спрашивает:

– Жалобы и претензии?

– Нету, товарищ генерал, – отвечает бодро солдат.

Генерал уже направился к следующему, как вдруг обратил внимание, что на груди солдата с левой стороны шесть нашивок о ранении. Остановился он и спрашивает:

– А сколько наград имеете, товарищ солдат?

– Пока ни одной. Да не за что: только прибудешь в часть, как снова оказываешься в госпитале, а там другая часть. Вот так, товарищ генерал.

– А ведь это несправедливо. Как думаешь, подполковник? – обратился он к одному из офицеров свиты. Он на минуту задумался, не ожидая ответа. Потом шагнул ближе к тому же подполковнику:

– Дай-ка взаймы, Кондратий Иванович, вот этот орденок, – он указал на орден «Отечественная война», – да запиши, чтобы Слюсаренко немедленно оформил соответствующие бумаги. Ведь за пролитую кровь ему положено минимум три ордена.

Взяв орден, он приколол его к пропотевшей солдатской гимнастерке, только с правой стороны.

Рассказывали солдаты и о строгости командарма к офицерам, одобряя за это генерала.

Так что видеть Рыбалко до сих пор мне не приходилось. И все-таки я ответил:

– Знаю. А что?

– Так. Проверяли переправу, а вот теперь к вам решили завернуть на чаек, – он заглянул в котелок и добавил:

– А у бедных танкистов Слюсаренко у самих засуха.

– Да иди ты знаешь куда… – парировал Женька.

– Так и быть, солдаты, скажу. Только вы того… понимаете.

Мы дружно киваем головами.

– Дело в том, что маршрут наш меняется. – Он на минутку замолчал, ожидая, когда наступит самое полное внимание. А так как мы с Женькой и так не спускали с него внимательных глаз, продолжил:

– Наша армия будет учувствовать во взятии Берлина.

– Даешь Берлин, – шепотом закричал Женька.

– Постой, еще не все. Говорят, после взятия столицы рейха мы там останемся для несения гарнизонной службы. Вот теперь ори… про себя.

В книгах, анекдотах о войне часто, как очень смешное, рассказывают, что солдат, мол, раньше командира узнает, когда поедут с формировки, когда начнется наступление и т.д. Я,  конечно, тоже смеялся. А это был тот случай, когда подтвердилась правдивость анекдота: вряд ли командующий успел уже сообщить новость полковнику.

Глава 5

Шпрее позади. Задача, что стояла перед бригадой по обеспечению переправы, выполнена. Немало помех устраивали мы и отходящим за Шпрее войскам противника. Впереди столица рейха. Движемся на предельных скоростях. Так в калейдоскопе мелькают «дорфы» и «штадты». Движемся и ночью, и днем по дорогам. На авиацию немцев никто не обращает внимания: она не та, что на Курской дуге, когда самолет мог преследовать отдельно идущего солдата. И мы сейчас находимся под надежной охраной. Начиная с Сандомирского плацдарма над нашими колоннами постоянно барражируют ястребки. А из одного из танков часто можно услышать: «Капельки, капельки, уходить до прихода смены не разрешаю». Два закрепленных от авиации офицера, оба заслуженные и пользующиеся уважением и властью, корректируют деятельность истребителей и штурмовиков.

Даже разговоры о каких-то новых самолетах, появившихся у немцев, никого испугать не могли. Тем более что скоро стало известно, что летчик-истребитель Кожедуб сбил немецкий реактивный самолет, тот самый, о котором были распущены легенды. Вскоре нам самим удалось посмотреть такой самолет в действии.

Солнце уже давненько опустилось за горизонт. Сумерки постепенно окутывают готовящуюся ко сну землю. А движение войск продолжается. Поток тянется в несколько рядов – ширина автострады позволяет.

Легкий газовый дымок голубеет над дорогой. Стоит шум, характерный для движущейся техники и скопления большого количества людей. Изредка вырываются урчащие звуки делающего поворот танка, крик солдата на замедлившую движение конягу – и снова равномерное гудение, которого не замечает привыкшее к нему ухо. Все заняты своими собственными заботами: нужно раньше прорваться к переезду через параллельно текущую массу машин, но уже в обратном направлении; провести танк среди впритирку движущихся машин. Да мало ли какие заботы у шофера, водителя и других могут быть во время движения по переполненному шоссе, тем более ночью.

Никто не обратил внимание на беззвучно приближающийся освещенный самолет. И только когда с давящим на барабанные перепонки грохотом из-за деревьев, которыми обсажена дорога, над колонной появилась сияющая красными и зелеными бортовыми огнями машина, на мгновение ужас сковал людей: никто не сделал ни одного движения.

Самое неприятное в страхе то,  что он лишает человека способности двигаться. Сознание подсказывает, что лучший выход в движении, а мускулы отказываются выполнять распоряжение мозга. Такое состояние каждый из нас, даже самый смелый человек, испытал во время сна. Подобное состояние охватило находящихся в тот момент на дороге.

В следующее мгновение все готовы были что-то предпринимать, но было поздно: в этот короткий миг, безнаказанно сбросив бомбы, самолет скрылся, оставив после себя рокочущий звук и пульсирующие огоньки, затем исчезнувшие в ночи.

Бомбы, упав далеко на обочине, не причинили вреда, но долго еще продолжались разговоры об этом налете. Вывод же был один: никакими сверхсекретными подпорками не поддержать рушащееся здание фашистской империи.

Сменяются дороги. Вот летим по широчайшей автостраде, где встречные машины никогда не пересекают друг другу пути. Построена она специально для войны, для увеличения маневренности войск. Автострада сменяется узким с крутыми поворотами шоссе, соединяющим селения. А то просто пробираемся по лесным просекам, внезапно появляясь перед укрепленными пунктами, сходу сминая растерявшуюся орудийную прислугу, взрывая затем орудия, чтобы они навсегда замолчали.

Идем вперед мимо скорбно свисающих из окон белых простыней. Обгоняем плетущихся на запад с перегруженными чемоданами детскими колясками стариков и женщин (кто имел машины, уехал раньше). С ужасом смотрят они на проносящиеся с грохотом и лязгом тридцатьчетверки, не зная, чего ожидать от запыленных и непонятных русских солдат. Они дрожат, потому что знают вину своих сыновей, а зачастую и свою. Но их никто не трогает, и это еще больше запутывает их разделенную на параграфы психику. И спешат они уйти от ответственности, уйти от самих себя.

Движение бригады было настолько быстрым, неожиданным, что оставленные на узлах сопротивления солдаты редко оказывались готовыми к встрече.

Батальон, идущий головным, доложил по рации, что им захвачены танки. Управление бригады направляется в указанный квадрат. Впереди на «Виллисе» едет полковник. Маленькая и юркая машина ведет за собою огромные и неуклюжие по сравнению с нею танки: они послушно повторяют повороты, которые она им предлагает. Оставляем один лесной массив и,  на большой скорости миновав открытую солнечную поляну, пересекаем опушку не менее внушительного размера. Но что же это? С обеих сторон пронзают взгляды жерла орудий. Танки? Целые с подновленной пестрой камуфляжной окраской немецкие танки. Невольно мысль представила, что было бы, если бы у их прицелов находились враги.

Но нас встречали свои. Захваченные врасплох вне танков, немцы разбежались по лесу, спасая жизни: дорога к машинам была отрезана.

Но вот сейчас здесь, на разрытой танками песчаной дороге, оказались мы среди фонтанов взрывов. Белыми султанами поднимался вверх песок, со стоном нехотя валились вековые деревья, столбом поднимался ввысь дым от загоревшегося танка, показывая, что солнечный день был безветренным.

Колонна замерла. Десантники, скатившись с брони танков, устремились к щелям. Гражданские, бросив коляски со скарбом, кинулись вглубь леса. Даже при опасности они старались не приближаться к русским солдатам.

Налет кончился так же внезапно, как и начался. Трудно предположить, почему решили артиллеристы выпустить эту пачку снарядов, и что их заставило выбрать для обстрела именно этот район леса. А люди гибли бесцельно даже с точки зрения войны.

Раздались команды, бойцы заняли свои места, и движение возобновилось. Группа солдат, оставленная для захоронения павших во время налета товарищей, уносила трупы в лес, где на открытой солнцу поляне готовилась братская могила.

Вокруг горевшего танка машины объезжали на малых скоростях, как бы совершая круг почета в память о сгоревшем друге. Другого времени для прощания с товарищами не было: нужно было идти вперед, выполнять тяжелую военную работу и за тех, кто не дошел до цели.

Вдруг в железные звуки войны вклинился плач ребенка. Тоненький, слабенький, он,  казалось, перекрыл и скрежет гусениц о землю, и рев моторов. Он был услышан всеми. Взоры всех остановились на ажурной детской коляске, стоящей на обочине возле срезанного осколком куста молоденькой осинки. Не отпуская дуги коляски, отчего задние ее колеса приподнялись, здесь же лежала женщина, устремив остекленевшие глаза в небо, как будто ища чего-то. Оттуда навстречу ее взгляду лилась равнодушная голубизна.

Первым к коляске подбежал Иван Матрос – прозвище заменяло ему и фамилию, и анкету. Человек совершенно нежалостливый, особенно к врагам. Он растерянно стоял, переводя глаза с беспомощно барахтающегося маленького человека на мать, по лицу которой от виска медленно бежала кровь. Его большие грубые руки физически сильного мужика бесполезно нависли над младенцем.

– Смотри, Иван, улыбается, признает за папашу, – сказавший одиноко хохотнул. А когда раздалось рявкающее «Ну,  ты» – смех оборвался совсем.

Над ребенком, закутанным в нежные кружавчики, склонились люди, обветренные, запыленные и грубые: картина, олицетворяющая войну и мир.

– Что ж, Иван, беги. Надо доставить до ближайшей деревни. Человек ведь.

– Конечно, не бросать же дите!

Почему-то никто не вспомнил о тех, кто только что вместе с матерью этого ребенка двигался обочиной военной дороги. Или все интуитивно чувствовали, что нельзя доверить жизнь недавно появившегося на свет человека людям, спасавшим только свою жизнь – бросили же они без помощи раненую попутчицу.

Примерившись так и этак, Матрос наконец взял дитя. Ребенок почувствовал, что взяли его не материнские руки, что с величайшей нежностью прикасались к слабенькому телу, и сморщил личико. Матрос затряс малыша, замурлыкал подобие песенки голосом, который огрубел, конечно, не от воды.

Но странное дело, морщинки на лобике и между бровками разгладились и плача не последовало. Как он услышал доброжелательность в грубом солдатском голосе, объяснить никто не сможет.

Неловко, широко расставив руки, в которых просто утонул ребенок, Иван, переваливаясь с ноги на ногу, направился к танку.

– Эй, а коляску!

Солдаты осторожно разжали застывшие руки матери и опустили тело на траву. А коляску покатили вслед за Матросом.

– Товарищи, мать похороните в могиле с погибшими ребятами, – приказал командир.

Взревел мотор, и танк рванулся вслед за ушедшими вперед батальонами. Возле башни, поддерживаемая руками солдат, стояла детская коляска.

Сегодня мы с Женькой изрядно опростоволосились. Получилось все как нельзя проще. Вчера вечером, когда мы остановились на ночевку в лесу, нас нагнали наши бригадные тылы, в том числе и полуторка Антонеску. Именем румынского фюрера в шутку назвали этого в общем-то хорошего парня, просто, наверное, за смуглость лица. Но она так прочно пристала к нему, что никто в бригаде его по-другому и не звал. Я,  например, до сих пор не знаю его фамилии. Антонеску сначала очень обижался на прозвище, не отвечал, когда его звали, бросался на обидчика с кулаками. Все это вызывало еще большие насмешки, более обидные и злые. И вот Антонеску нашел единственно правильное решение. Если его звали для очередного розыгрыша, он просто не реагировал. Если разговор происходил серьезный, он без обиды отзывался на кличку. Прозвище осталось просто словом, без всякой злой подоплеки. Антонеску доставил питание для раций: аккумуляторы и батареи. Как всегда, он прибывал тогда, когда мы без него задыхались. Сдав разряженные аккумуляторы Антонеску, чтобы он их отвез на подзарядку, и выбросив севшие до нуля батареи, мы с грузом новой энергии приходим к танку, на котором передвигаемся во время походов и перевозим радиостанцию.

Экипаж командирского танка и наши ребята: Хотулев, Никифоров, включили свободную станцию, снятую с разбитого танка, и теперь слушали «Солдатский час». Бунчиков исполнял новую шуточную песенку, в которой так точно характеризовались правители тонущей Германии. Сунув батареи и аккумуляторы в ящик для питания, мы присоединились к хохочущим товарищам, справедливо решив, что все присоединить мы сможем и завтра. Предстоял марш, а на марше работает радист танка – мы подменяем его во время длительных остановок, потому что приходилось беречь танковые аккумуляторы.

И сработал закон: «Не откладывай на завтра…».

Утром, когда повар роты управления только успел раздать завтрак, когда ясное небо только-только начинало голубеть, поступило сообщение: «Батальоны натолкнулись на укрытые в засаде танки и противотанковые батареи». Сообщение неожиданно в том смысле, что этого не обнаружила предварительная разведка. Лагерь загудел. Там и здесь раздавались команды, пробегали к машинам водители.

Группа офицеров во главе с командиром бригады полковником Слюсаренко спешно проследовала пешком по направлению к невысокому бугру, возвышающемуся над низменной местностью. Отсюда должен был открыться вид на то место, где сосредоточились и теперь вели бой наши танки первого батальона. Эти координаты и были получены радистом командирского танка. Сзади офицеров двигались автоматчики охраны и мы с Бобковым. Так распорядился начальник связи. За спиной Жени, постукивая о железные стенки, стояли в коробке неприсоединенные батареи питания.

Положение, можно сказать прямо, не из завидных. До сих пор наш экипаж числился в составе благополучных. И вот теперь…

С горки действительно открылся широкий обзор. Раскинувшаяся равнина была покрыта отдельными довольно обширными рощами. Здесь, видимо, кончались те большие лесные массивы, что скрывали нас до этого. Между рощами располагались разделенные на квадраты поля. Квадратики полей были так малы, что нам, привыкшим к бескрайним просторам колхозных полей, не представлялось, что на них можно выращивать. Справа виднелась, вероятно, речка: путь ее обозначался совсем маленькими квадратиками прудов. Они располагались один к одному, так что собственно речки не было.

На пространстве, которое охватывалось взором, было разбросано не менее десятка населенных пунктов. А на самом горизонте виднелись многоэтажные здания какого-то городка.

Тут и там на равнине виднелись танки. Отсюда они напоминали жуков, или скорее, те игрушечные танки, что передвигают по рельефному макету местности при решении задач во время учений. Такой макет стоял прямо на дворе, когда мы формировались под Тулой.

Многие офицеры прижали к лицу окуляры биноклей: им,  вероятно, открылась картина с еще большей полнотой, с большей ясностью. Однако и невооруженным глазом просматривалась картина в деталях.

Часть танков скрывалась в рощах, и возможно, если смотреть стоя на том же уровне, их было невозможно обнаружить. Отсюда же, с высоты, их темные четырехугольники виднелись довольно ясно сквозь неплотный покров апрельской листвы. Некоторые жались к строениям. Иногда передвигались от одного укрытия к другому, лениво постреливая. В большинстве случаев они выдавали себя неосторожным движением, или дымом выстрела. Кольцами выбрасываемые из стволов орудий дымки тут же таяли в свежем прохладном воздухе. Это были наши танки. Неизвестность мешала нанести решительный удар, такими маневрами они пытались заставить противника открыться.

Со стороны немцев тоже изредка стреляли. Где-то на самом горизонте хлопок выстрела, и вот уже с тонким визгом прилетает снаряд и со смаком чмокает утреннюю землю. Маленький фонтанчик потревоженных полей вскидывается кверху, а затем медленно, как при замедленной съемке, опускается. Снаряды разрывались в месте расположения танков. Это был еще не бой, а прощупывание сил противника.

Когда внизу стрекотал пулемет, пули свистели над пригорком.

Один из офицеров передал команду: «Развернуть радиостанцию и связаться с командиром батальона».

Вот пришел момент, когда надо было расплачиваться за свою лень, за привычку откладывать дело на потом.

Пока все рассматривали поле сражения, мы с Женькой искали выход из тупика. Еще в школе я заметил, что в нужный момент организм может сосредоточить все имеющиеся в его ведоме силы. Особенно ярко это проявлялось во время экзаменов. Кажется, что до получения билета у тебя не было ни одной стоящей мысли. Но стоило появиться в руке этой зловещей бумажке, как материал прояснялся вплоть до того, что становился ясно виден номер страницы и даже абзац с основной мыслью.

Подобный момент наступил и сейчас – сдать экзамен на быстроту и находчивость. Надо на какое-то время оторваться от группы.

На склоне, обращенном в нашу сторону, росло не очень низкое деревце, вершинка которого метелкой возвышалась за бугром.

Его-то мы и решили взять в союзники.

Конечно, мы прекрасно понимали всю тяжесть вины, поэтому и старались быстрее исправить ошибку. Немалую роль в том, что мы торопились, играл и характер командира, умеющего безжалостно наказывать провинившегося.

Теперь мы могли получить те несколько очень нужных минут, когда командир не держал нас в поле зрения. Отойдя к дереву, мы быстро раскрыли оба ящика радиостанции. Женя, схватив выбросную антенну – простой медный провод – стал старательно забрасывать на вершину. Для оправдания задержки с вызовом он никак не мог попасть в нужное место.

Я тем временем ножом и зубами лихорадочно зачищал концы проводов батарей. Но где тонко, там и рвется. Мне оставалось зачистить последние два конца, когда над головой раздался глуховатый голос полковника: «Так-то вы держите оружие в боевой готовности». Возле меня стоял полковник, опираясь на тросточку, которая походила на медный топорик, и наблюдал, как я старался сдернуть непокорную изоляцию с провода.

Что было делать? Вскочить и доложить, как все это произошло. Это нисколько нас не оправдывало. Решаю, что следует продолжать готовить радиостанцию, чтобы быстрее привести ее в рабочее состояние.

– Следовало бы вас вздуть, – проговорил командир и,  проходя мимо Бобкова, он в шутку хлопнул его тросточкой.

Так и осталось неясным, почему был оставлен наблюдательный пункт с таким хорошим обзором, в результате чего мы были разоблачены. И непонятно было, почему полковник за такое разгильдяйство не наказал нас по-настоящему. Начальству виднее! Но,  во всяком случае, больше я в такое дурацкое положение не попадал.

Как побитые, плелись мы за офицерами, перебегали простреливаемое пространство, не замечая опасности: в ушах звучали слова упрека. Следующая остановка была за разрушенной стеной большого дома. Пока офицеры выбирали места для наблюдения, мы быстро, теперь уже вдвоем, подсоединили питание и включили радиостанцию.

По тому, как разговаривали между собой командиры танков, ротные командиры, по командам командира батальона видно было, что бой разгорался. Батальоны были остановлены артиллерией укрепленного пункта. И к тому же на правом фланге в одном из лесочков оказались укрытые в засаде немецкие самоходки и танки.

Для бригад создались трудные условия: сразу было подбито несколько тридцатьчетверок. В эфир летели тревожные слова:

– Степан, Степан, задерживаюсь, справа бьет какая-то

собака. Кажется, «Пантера». Бери правее. Успокой!

А через некоторое время:

– Витя, давай иди: она оттявкалась. Командир, самого укусила «Пантера», но обстрел вести могу. Прием.

– Иванов, не задерживайся. Бери еще правее. Первый, первый! Прошу дать огоньку по окраине деревни, где кирха с красной крышей. Продвигаться невозможно. Потерял три коробки. Говорит Двенадцатый.

Женя побежал доложить о просьбе комбата полковнику. Мимо нас пробежали с крутящейся катушкой телефонисты. Двенадцатый повторил свою просьбу. Когда же я сказал, что об этом уже доложено, он говорил снова и снова:

– Передай полковнику, нужно срочно, теряем машину, – голос его, хриплый и усталый, казалось, находится на пределе.

– Передай… спасибо, радист. Приготовиться! – это уже была команда для командиров танков. Через наши головы в сторону деревни полетели снаряды, мины ЭРСов.

В поднявшейся желтой пыли не стало видно ни домов, чистеньких, словно промытых к празднику, ни кирхи с ее красной крышей.

Из укрытий выскакивали стремительные тридцатьчетверки и,  оставляя после себя две параллельные полосы продавленной земли, мчались в сторону этого облака.

К рации подошел полковник Слюсаренко.

– Как связь? – И,  не дожидаясь ответа, взял трубку.

– Четырнадцатый! Говорит первый. Почему топчетесь на месте? Энергичнее продвигайтесь! Пошли одну команду на правый фланг. Помоги Двенадцатому ликвидировать танки противника. Выполняй!

Голос полковника, спокойный и уверенный, что данная команда в создавшихся условиях самая правильная, действовал на подчиненных отрезвляюще, если так можно сказать о действиях командиров и солдат в бою.

Передавая трубку, он сказал:

– Вот так-то. Вслушиваюсь в звуки боя. В переговорах танкистов исчезли нотки нервозности, криков. Команды отдавались ровными голосами, доклады же об их исполнении более обстоятельные.

Оставляю работать Бобкова, сам нахожу свободное место у пролома. Картина перед глазами та же и в то же время не та. Горит деревня, обстрелянная артиллерией. Дым, прижимаемый западным ветром к самой земле, неплохо маскировал наступление танков. Они уже подходили к окраине. А с противоположной ее стороны торопливо направлялись к шоссе машины с различным грузом. Это уже пришла паника – предвестник поражения. Машины двигаются в несколько рядов, стараясь обогнать одна другую. И конечно, мешают друг другу. Даже отсюда можно рассмотреть, как возникают пробки, и некоторые водители, стремясь быстрее достичь магистрали, устремляются к шоссе прямо по целине.

Когда же над этим потоком появились штурмовики, на дороге происходит что-то ужасное. Деталей не видно, фонтаны взрывов возникают прямо в гуще машин, но можно дорисовать остальное.

По-прежнему из лесного массива, что находился справа, раздаются выстрелы укрытых там немецких самоходок и танков.

Но и здесь положение изменилось: теперь перед немцами были не повернутые боком, самым уязвимым местом, тридцатьчетверки, а ищущие боя маневренные, а потому малоуязвимые машины. Исчезло спокойствие, а выстрелы стали суетливыми, неприцельными.

Это раскрепостило действия наших танков.

И вот туда же, к немецким танкам, сделав незначительный отход в тыл, спешат танки от второго батальона.

Сейчас они зайдут с тыла, и клещи, сомкнувшись, раскрошат последнее препятствие. Исход боя решен. Еще один опорный пункт закончил свое существование. А каждый подобный шаг приближал к конечной цели длинного и трудного пути: к месту зарождения войны – Берлину.